)
Преимущественно мы занимались обсуждением той записки, которую предполагается подать Бернской делегации,
Через Н. Н. Щепкина мы вошли в сношение с так называемым «Национальным центром», с организацией которого были весьма мало знакомы. Никто из социалистов, конечно, в «Национальный центр» не входил. Мотивами для такого рода сношений были следующие.
Приехавший с юга Бородулин нарисовал нам крайне мрачную картину Добровольческой армии, особенно ее верхов, прозванных там «Звездной палатой». Ясно было из его доклада, что оттуда ждать здоровое государственное начало не приходится. Полученные нами из Одессы газеты давали подробные сообщения о деятельности товарищей на Юге. Попытки их найти путь согласия между «Союзом возрождения» и «Национальным центром», так называемым Государственным объединением и «Земским городским бюро» – вновь не увенчались успехом, наткнувшись на препоны в виде земельного вопроса и организации государственной власти. «Национальный центр» и Государственное объединение стояли на точке зрения необходимости военной диктатуры, с чем наши товарищи не могли согласиться. Обсудить те же вопросы и в Москве мы считали крайне целесообразным. На этой почве и возникли наши сношения с «Национальным центром».
О первом таком совещании, вероятно, и говорит С. А. Котляревский. Наиболее крайних взглядов держался Карачевский, – показывает Котляревский. Да, В. В. Волк-Карачевский высказался решительно против какой-нибудь диктатуры, вспоминая роль Кавеньяка и Мак-Магона во Франции. Мою позицию Котляревский характеризует как более правую. Я считал невозможным высказаться против диктатуры в данный момент, когда мы не знаем, что делается у Колчака. Мотивировал тем, что диктаторов не создают, а они появляются сами. Их не признают, а они заставляют себя признать. Нам придется считаться с фактом. И, если факт будет налицо, наша задача, чтобы та или иная диктатура считалась с общественным мнением. До нас доходили сведения, что в правительстве Колчака находятся социалисты и «кооператоры». При таких условиях осуждения колчаковского переворота необсуждение конкретных условий, по моему мнению, было бы неправильно – мы в то время не знали о тех реакционных течениях, которые возобладали у Колчака.
Я всегда полагал своим долгом считаться с фактом и, учитывая уже совершившееся, определять тактическую позицию. Так и в октябре 1919 года при всем моем крайне враждебном, конечно, отношении к большевистскому перевороту я выступил в меньшевистском «Вперед» с открытым письмом с призывом пойти на тот или иной компромисс. Для меня невозможны никакие соглашения лишь с тем, кто осуществляет террор, и красный, и белый – все равно.
Моя главная цель на указанном совещании была уведомить членов «Национального центра» не высказываться определенно за диктатуру, так как подобное осведомление нового Омского правительства о мнениях некоторых общественных кругов Москвы могло бы только поддерживать авторитет правого течения Омского правительства. Цель моя была достигнута, так как в неофициальной резолюции совещания вопрос о диктатуре был обойден – следовательно, «Национальному центру» пришлось пойти на уступки.
Затем мне казалось, что расходиться в Москве из-за вопросов об образовании государственной власти где-то еще очень далеко от Советской России означало делить шкуру не убитого еще медведя. Неизвестно было, не будет ли правительство Колчака политической авантюрой. Мне казалось более важным обсудить ту социальную платформу, на которой мы можем сойтись, ибо здесь труднее всего было сговориться социалисту с представителями иного, так называемого буржуазного миросозерцания. Между тем без такого соглашения не мыслилось национальное единство. Отход демократии от более правых групп означал бы непременную реакцию в будущем. На юге это произошло.
Мы знали, что у «Национального центра» есть некоторые проекты государственного устройства в будущем. Мне казалось в высшей степени целесообразным обсудить их, дабы на реальных вещах выяснить свои разногласия и попытаться, если возможно, найти будущую позицию. Как показало совещание на Юге, это именно и было самое трудное.
Таким образом, выяснилась возможность некоторого контакта, по крайней мере, временного с «Национальным центром», если не в сфере действия, то в сфере переговоров. Мне представлялось крайне важным, так как те или иные уступки более правых элементов обязывали их, конечно, только до некоторой степени, в будущем (это мы прекрасно понимали – все дело было бы в силе демократии). Такое моральное обязательство связывало более или менее авторитетную группу, которой в случае изменения политических условий предоставлялось играть значительную роль, по всей видимости.
В это время Колчак становился реальной силой. Шло его головокружительное наступление. Происходило как бы признание его «верховным правителем» Антантой и подчинение ему Деникина. Мы хотели по этому вопросу скорее договориться с людьми из «Национального центра». Кажется, было еще одно или два аналогичных совещаний – хорошо не помню. Но, в сущности, мы никаких проектов не обсуждали и даже не стали вырабатывать какой-либо общей декларации.
Представителем «Национального центра» было признано опасным устройство таких больших собраний и было предложено делегировать от каждой группы по два человека, причем было предложено пригласить представителей бывшего «Совета общественных деятелей», державшегося точки зрения государственного объединения на юге. Отсюда и появилась та «шестерка», которая действительно фигурирует в показаниях, как «Тактический центр» – наименование совершенно неправильное.
Предполагалось, что представители групп будут здесь передавать точки зрения своих групп для осведомления и для передачи на обсуждение групп. Никаких решений здесь принимаемо не могло быть, да и фактически не принималось. Все сводилось, в сущности, к информации, так как и в данном случае тезисов социальных, экономических почти не обсуждалось. Я, впрочем, редко бывал, так как с апреля, говоря языком римлян, стал уходить в частную жизнь по причинам:
1) Три раза сидел уже в тюрьме – и мне надо было уезжать из Советской России, если я хотел заниматься политикой, так как был слишком на виду у ЧК. Но уезжать я не хотел, так как слишком органически был связан здесь делами, которые я в течение длительных дней создавал («Голос минувшего», «Задруга», свой архив), не видя себе применения на Юге, где «Звездная палата» решительно брала верх (например, расстрелян мой товарищ С. И. Ладинский), и, наконец, заканчивал большую историческую работу по эпохе Александра I;
2) Совещания «шестерки» были малоцелесообразны, то есть социалистам. Потому я и участвовал в этих беседах, что благодаря старым личным связям со всеми входившими в «шестерку» во мне видели не только социалиста, но и просто известного им Мельгунова. Никакого совместного действия при взаимном недоверии быть не могло;
3) Наблюдалась, в общем, полная апатия – и, в сущности, я не мог представлять собой никакой группы, даже энесовской, тем более что при отсутствии информации совершенно нельзя было выработать линию поведения: неясна была прежде всего позиция Западной Европы, решающая, с моей точки зрения, в окончательном счете. Быстрое уничтожение Колчака показало, что на Востоке не создалось народного движения.
В «шестерке» бывали Щепкин и я. Отнюдь нельзя сказать, что Щепкин был уполномоченный «Союза возрождения». Утверждаю еще раз, что «Союза возрождения» в Москве, как организации, в сущности, не было. Щепкин входил в «Союз» при его организации в 1918 году – он был как бы связью. В то же время Щепкин входил в «Национальный центр» и, как видно было из газет, играл там первенствующую роль. Роль Щепкина в «Национальном центре» была для нас недостаточно известна. Когда до нас дошло сообщение одесских газет, что наши товарищи на Юге протестовали против того, что одни и те же люди входят в разные политические организации и что после этого все к.-д. ушли из «Союза возрождения», мы не считали нужным протестовать против этого, то есть против участия Щепкина, именно потому, что мы здесь не представляли из себя какой-либо правильно сконструированной организации. Иметь через Щепкина сношения с другими группами нам, наоборот, представлялось желательным, так как Щепкин для нас был более своим человеком; между тем Щепкин был человек действительно демократический, готовый на широкие социальные реформы, бывший решительный противник аграрной контрреволюции, и с ним было довольно легко сговориться и найти подчас общий язык.
От Щепкина мы узнали, что при «Национальном центре» существует военная организация, имеющая целью не участвовать в перевороте, но подготовить кадры на случай изменения политических условий. Узнали мы это весной 1919 года. Я заинтересовался этим вопросом в значительной степени после своего апрельского сидения в Особом отделе ВЧК, где вследствие доноса Ткаченко выяснилось многое, прежде мне лично неизвестное, так как я, да и мои товарищи весьма отрицательно относились к существованию каких-либо военных конспиративных организаций как по причинам общего характера, ранее указанным, так и потому, что нам хорошо известно было из всего, что происходило в 1918 году, как эти аморфные организации были пропитаны провокаторскими элементами, как некоторые из них в свое время были связаны с немцами, сами подчас того не зная, как к ним присоединяются крайние элементы, то мы просили Бородулина пойти со Щепкиным познакомиться с сущностью. В этом, полагаю, и выражалось участие Бородулина в «военной комиссии». Едва ли он был там один раз, так как вскоре уехал и никакой информации нам не давал.
Что же касается моего участия в «шестерке», где был сделан доклад о военной организации, то на таком совещании я действительно был и высказывал на нем в еще более решительной и резкой форме, что изложено выше по отношению к военным организациям.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА В. Н. РОЗАНОВА
I. Политическая платформа меньшевиков правого крыла вырабатывалась в Петрограде в ноябре и декабре прошлого года. Она была напечатана в воронежском меньшевистском журнале, название которого не помню. Основные ее положения следующие.
Происходящие в Западной Европе события не есть социальная революция. В Германии эта революция, прежде всего, политическая (низвержение остатков феодализма – полуабсолютистской власти короля и господства юнкерства), сопровождаемая, конечно, социальной реформой, ввиду огромного значения немецкого пролетариата, даже широкой и имеющей глубоко пойти социальной реформой. Но это – не социалистический переворот.
В обстановке экономического истощения и военного разгрома Германии невозможно организовать социалистическое производство. Германия должна будет вести жестокую борьбу за свое экономическое существование и приспособляться в этой борьбе к условиям мира. В странах же победивших не только не приходится работать на социальную революцию, но, наоборот, нужно ожидать националистической реакции, которая захватит частью и рабочий класс. Во Франции, Англии и Америке, особенно в двух последних, буржуазия, благодаря чудовищному миру, будет иметь возможность сделать пролетариату своих стран значительные экономические уступки и тем успокоить его, а английский и американский пролетариат, согласно своим традициям, несомненно, пойдет этим путем наименьшего сопротивления и наиболее близких выгод. При таких условиях социальная революция невозможна в Германии и невозможна в России.
Социалистическая Россия экономически немыслима в мире капиталистических стран. Кроме того, психологически огромная масса русского населения абсолютно не подготовлена к социализму. Поэтому и господство Коммунистической партии в России так или иначе окажется невозможным; либо она будет ниспровергнута, либо изнутри выродится в господство мелкой буржуазии. Рабочему же классу предстоят величайшие разочарования и поражения, поскольку он держится иллюзиями немедленной социальной революции. В России зреет реакция, которой тем легче справиться со своей задачей, что благодаря отсутствию свободной прессы, собраний и союзов все другие силы, кроме коммунистов, распылены, сведены на нет. Задача социал-демократов – сохранить от революции то, что можно сохранить. Надо раскрыть глаза и признать, что Россия еще долго будет существовать как страна буржуазной частной собственности, особенно мелкобуржуазной крестьянской, что она не будет в состоянии обойтись без иностранного капитала, что экономическая связь с более культурными странами ей сейчас до зарезу необходима, а поскольку там капитализм, а не социализм, связь эта невозможна в иных формах, кроме форм капиталистической торговли, допущения к нам иностранного капитала, может быть, даже новых концессий. При таких условиях рабочий класс может рассчитывать в самом благоприятном случае на социалистическую реформу, но не на социалистическую революцию и классовое господство в стране, где он и раньше составлял меньшинство и где он теперь численно уменьшается. Поэтому необходимо образование новой партии, социалистической по своему идеалу, но в то же время твердо смотрящей и сознательно ограничивающейся в своих практических задачах социальной реформой, по возможности широкой. В аграрном вопросе надо признать, что ничего ныне, кроме мелкой частной собственности, крестьянством принято не будет и никакой другой реформы, кроме передачи всей земли крестьянству в частную собственность, провести не удастся никому – ни коммунистам, ни реакции, если бы последняя докатилась до попыток реставрации прежних аграрных отношений.
II. Очередные тактические задачи должны были бы состоять в том, чтобы, выступив с новой платформой, повести соответственную агитацию в самых широких размерах и создать силу, на которую могла бы новая платформа опираться. Но при отсутствии свобод такая тактическая задача невозможна. Поэтому внутри Советской России мы вынуждены ограничиваться пропагандой в партийных кружках, поддержанием связей с рабочими, сохранением хотя бы небольшой своей организации, включающей в себя только наиболее интеллигентных рабочих, и поддержанием связей с провинцией. Во внесоветской России меньшевики должны прежде всего закрепить возможность легального существования, создать свою прессу, организацию и входить в соглашения с другими партиями, в том числе и буржуазными, на предмет совместного отстаивания политической и гражданской свободы от покушения справа. Вопрос о поддержке или неподдержке того или иного правительства может решаться только на местах, но, во всяком случае, поддержки не может быть оказано, если власть не свяжет себя обязательством созвать Учредительное собрание на основе всеобщего избирательного права. Конкретные вопросы о поддержке или неподдержке правительств Колчака, крымского, деникинского, кубанского в меньшевистских группах Петрограда и Москвы никогда не обсуждались, ибо мы никогда не были достаточно информированы, это – во-первых, а во-вторых, московская и петроградская группы меньшевиков правого крыла никогда не присваивали себе смешной роли Центрального Комитета без местных организаций или без связи с ними.
III. Отношение к походу на Петроград Юденича и финнов, формально этот вопрос в петроградской группе никогда не обсуждался, так как мы о Юдениче имели весьма смутные представления, а о его намерениях и намерениях финнов – только сплетни. В это время (начиная с весны) группа собиралась крайне редко. Разумеется, каждый раз ставился вопрос о Юдениче в порядке «информации», к которому всегда относились, впрочем, иронически. В последнее время все мы были почти уверены в том, что Финляндия не выступит, а без нее Юденич, Родзянко и Балахович представляют собой только вредную авантюру или, может быть, стратегическую доверенность более крупных сил Колчака и Деникина. Занятие Петрограда Юденичем казалось нам маловероятным или возможным только временно. При таких условиях большинство из нас считало, что Петроград – просто погибший город, и всеми силами стремилось уехать из него. Однажды был даже поставлен вопрос об организованном отъезде из Петрограда. Другие, наоборот, находили, что, если Петроград будет занят Юденичем, нужно немедленно выступить со своим органом и попытаться образовать свою открытую организацию и бороться за ее легальное существование. Вопрос об отношении к правительству Юденича, естественно, и не возникал, пока не было такого правительства и не было даже программы предполагаемого правительства. (К распространяемым в Петрограде спискам с прокламацией Родзянко и Балаховича никто из нас, конечно, не относился как к серьезным явлениям программного свойства, а только как к агитационным изданиям, предпринятым по военным соображениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Преимущественно мы занимались обсуждением той записки, которую предполагается подать Бернской делегации,
Через Н. Н. Щепкина мы вошли в сношение с так называемым «Национальным центром», с организацией которого были весьма мало знакомы. Никто из социалистов, конечно, в «Национальный центр» не входил. Мотивами для такого рода сношений были следующие.
Приехавший с юга Бородулин нарисовал нам крайне мрачную картину Добровольческой армии, особенно ее верхов, прозванных там «Звездной палатой». Ясно было из его доклада, что оттуда ждать здоровое государственное начало не приходится. Полученные нами из Одессы газеты давали подробные сообщения о деятельности товарищей на Юге. Попытки их найти путь согласия между «Союзом возрождения» и «Национальным центром», так называемым Государственным объединением и «Земским городским бюро» – вновь не увенчались успехом, наткнувшись на препоны в виде земельного вопроса и организации государственной власти. «Национальный центр» и Государственное объединение стояли на точке зрения необходимости военной диктатуры, с чем наши товарищи не могли согласиться. Обсудить те же вопросы и в Москве мы считали крайне целесообразным. На этой почве и возникли наши сношения с «Национальным центром».
О первом таком совещании, вероятно, и говорит С. А. Котляревский. Наиболее крайних взглядов держался Карачевский, – показывает Котляревский. Да, В. В. Волк-Карачевский высказался решительно против какой-нибудь диктатуры, вспоминая роль Кавеньяка и Мак-Магона во Франции. Мою позицию Котляревский характеризует как более правую. Я считал невозможным высказаться против диктатуры в данный момент, когда мы не знаем, что делается у Колчака. Мотивировал тем, что диктаторов не создают, а они появляются сами. Их не признают, а они заставляют себя признать. Нам придется считаться с фактом. И, если факт будет налицо, наша задача, чтобы та или иная диктатура считалась с общественным мнением. До нас доходили сведения, что в правительстве Колчака находятся социалисты и «кооператоры». При таких условиях осуждения колчаковского переворота необсуждение конкретных условий, по моему мнению, было бы неправильно – мы в то время не знали о тех реакционных течениях, которые возобладали у Колчака.
Я всегда полагал своим долгом считаться с фактом и, учитывая уже совершившееся, определять тактическую позицию. Так и в октябре 1919 года при всем моем крайне враждебном, конечно, отношении к большевистскому перевороту я выступил в меньшевистском «Вперед» с открытым письмом с призывом пойти на тот или иной компромисс. Для меня невозможны никакие соглашения лишь с тем, кто осуществляет террор, и красный, и белый – все равно.
Моя главная цель на указанном совещании была уведомить членов «Национального центра» не высказываться определенно за диктатуру, так как подобное осведомление нового Омского правительства о мнениях некоторых общественных кругов Москвы могло бы только поддерживать авторитет правого течения Омского правительства. Цель моя была достигнута, так как в неофициальной резолюции совещания вопрос о диктатуре был обойден – следовательно, «Национальному центру» пришлось пойти на уступки.
Затем мне казалось, что расходиться в Москве из-за вопросов об образовании государственной власти где-то еще очень далеко от Советской России означало делить шкуру не убитого еще медведя. Неизвестно было, не будет ли правительство Колчака политической авантюрой. Мне казалось более важным обсудить ту социальную платформу, на которой мы можем сойтись, ибо здесь труднее всего было сговориться социалисту с представителями иного, так называемого буржуазного миросозерцания. Между тем без такого соглашения не мыслилось национальное единство. Отход демократии от более правых групп означал бы непременную реакцию в будущем. На юге это произошло.
Мы знали, что у «Национального центра» есть некоторые проекты государственного устройства в будущем. Мне казалось в высшей степени целесообразным обсудить их, дабы на реальных вещах выяснить свои разногласия и попытаться, если возможно, найти будущую позицию. Как показало совещание на Юге, это именно и было самое трудное.
Таким образом, выяснилась возможность некоторого контакта, по крайней мере, временного с «Национальным центром», если не в сфере действия, то в сфере переговоров. Мне представлялось крайне важным, так как те или иные уступки более правых элементов обязывали их, конечно, только до некоторой степени, в будущем (это мы прекрасно понимали – все дело было бы в силе демократии). Такое моральное обязательство связывало более или менее авторитетную группу, которой в случае изменения политических условий предоставлялось играть значительную роль, по всей видимости.
В это время Колчак становился реальной силой. Шло его головокружительное наступление. Происходило как бы признание его «верховным правителем» Антантой и подчинение ему Деникина. Мы хотели по этому вопросу скорее договориться с людьми из «Национального центра». Кажется, было еще одно или два аналогичных совещаний – хорошо не помню. Но, в сущности, мы никаких проектов не обсуждали и даже не стали вырабатывать какой-либо общей декларации.
Представителем «Национального центра» было признано опасным устройство таких больших собраний и было предложено делегировать от каждой группы по два человека, причем было предложено пригласить представителей бывшего «Совета общественных деятелей», державшегося точки зрения государственного объединения на юге. Отсюда и появилась та «шестерка», которая действительно фигурирует в показаниях, как «Тактический центр» – наименование совершенно неправильное.
Предполагалось, что представители групп будут здесь передавать точки зрения своих групп для осведомления и для передачи на обсуждение групп. Никаких решений здесь принимаемо не могло быть, да и фактически не принималось. Все сводилось, в сущности, к информации, так как и в данном случае тезисов социальных, экономических почти не обсуждалось. Я, впрочем, редко бывал, так как с апреля, говоря языком римлян, стал уходить в частную жизнь по причинам:
1) Три раза сидел уже в тюрьме – и мне надо было уезжать из Советской России, если я хотел заниматься политикой, так как был слишком на виду у ЧК. Но уезжать я не хотел, так как слишком органически был связан здесь делами, которые я в течение длительных дней создавал («Голос минувшего», «Задруга», свой архив), не видя себе применения на Юге, где «Звездная палата» решительно брала верх (например, расстрелян мой товарищ С. И. Ладинский), и, наконец, заканчивал большую историческую работу по эпохе Александра I;
2) Совещания «шестерки» были малоцелесообразны, то есть социалистам. Потому я и участвовал в этих беседах, что благодаря старым личным связям со всеми входившими в «шестерку» во мне видели не только социалиста, но и просто известного им Мельгунова. Никакого совместного действия при взаимном недоверии быть не могло;
3) Наблюдалась, в общем, полная апатия – и, в сущности, я не мог представлять собой никакой группы, даже энесовской, тем более что при отсутствии информации совершенно нельзя было выработать линию поведения: неясна была прежде всего позиция Западной Европы, решающая, с моей точки зрения, в окончательном счете. Быстрое уничтожение Колчака показало, что на Востоке не создалось народного движения.
В «шестерке» бывали Щепкин и я. Отнюдь нельзя сказать, что Щепкин был уполномоченный «Союза возрождения». Утверждаю еще раз, что «Союза возрождения» в Москве, как организации, в сущности, не было. Щепкин входил в «Союз» при его организации в 1918 году – он был как бы связью. В то же время Щепкин входил в «Национальный центр» и, как видно было из газет, играл там первенствующую роль. Роль Щепкина в «Национальном центре» была для нас недостаточно известна. Когда до нас дошло сообщение одесских газет, что наши товарищи на Юге протестовали против того, что одни и те же люди входят в разные политические организации и что после этого все к.-д. ушли из «Союза возрождения», мы не считали нужным протестовать против этого, то есть против участия Щепкина, именно потому, что мы здесь не представляли из себя какой-либо правильно сконструированной организации. Иметь через Щепкина сношения с другими группами нам, наоборот, представлялось желательным, так как Щепкин для нас был более своим человеком; между тем Щепкин был человек действительно демократический, готовый на широкие социальные реформы, бывший решительный противник аграрной контрреволюции, и с ним было довольно легко сговориться и найти подчас общий язык.
От Щепкина мы узнали, что при «Национальном центре» существует военная организация, имеющая целью не участвовать в перевороте, но подготовить кадры на случай изменения политических условий. Узнали мы это весной 1919 года. Я заинтересовался этим вопросом в значительной степени после своего апрельского сидения в Особом отделе ВЧК, где вследствие доноса Ткаченко выяснилось многое, прежде мне лично неизвестное, так как я, да и мои товарищи весьма отрицательно относились к существованию каких-либо военных конспиративных организаций как по причинам общего характера, ранее указанным, так и потому, что нам хорошо известно было из всего, что происходило в 1918 году, как эти аморфные организации были пропитаны провокаторскими элементами, как некоторые из них в свое время были связаны с немцами, сами подчас того не зная, как к ним присоединяются крайние элементы, то мы просили Бородулина пойти со Щепкиным познакомиться с сущностью. В этом, полагаю, и выражалось участие Бородулина в «военной комиссии». Едва ли он был там один раз, так как вскоре уехал и никакой информации нам не давал.
Что же касается моего участия в «шестерке», где был сделан доклад о военной организации, то на таком совещании я действительно был и высказывал на нем в еще более решительной и резкой форме, что изложено выше по отношению к военным организациям.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА В. Н. РОЗАНОВА
I. Политическая платформа меньшевиков правого крыла вырабатывалась в Петрограде в ноябре и декабре прошлого года. Она была напечатана в воронежском меньшевистском журнале, название которого не помню. Основные ее положения следующие.
Происходящие в Западной Европе события не есть социальная революция. В Германии эта революция, прежде всего, политическая (низвержение остатков феодализма – полуабсолютистской власти короля и господства юнкерства), сопровождаемая, конечно, социальной реформой, ввиду огромного значения немецкого пролетариата, даже широкой и имеющей глубоко пойти социальной реформой. Но это – не социалистический переворот.
В обстановке экономического истощения и военного разгрома Германии невозможно организовать социалистическое производство. Германия должна будет вести жестокую борьбу за свое экономическое существование и приспособляться в этой борьбе к условиям мира. В странах же победивших не только не приходится работать на социальную революцию, но, наоборот, нужно ожидать националистической реакции, которая захватит частью и рабочий класс. Во Франции, Англии и Америке, особенно в двух последних, буржуазия, благодаря чудовищному миру, будет иметь возможность сделать пролетариату своих стран значительные экономические уступки и тем успокоить его, а английский и американский пролетариат, согласно своим традициям, несомненно, пойдет этим путем наименьшего сопротивления и наиболее близких выгод. При таких условиях социальная революция невозможна в Германии и невозможна в России.
Социалистическая Россия экономически немыслима в мире капиталистических стран. Кроме того, психологически огромная масса русского населения абсолютно не подготовлена к социализму. Поэтому и господство Коммунистической партии в России так или иначе окажется невозможным; либо она будет ниспровергнута, либо изнутри выродится в господство мелкой буржуазии. Рабочему же классу предстоят величайшие разочарования и поражения, поскольку он держится иллюзиями немедленной социальной революции. В России зреет реакция, которой тем легче справиться со своей задачей, что благодаря отсутствию свободной прессы, собраний и союзов все другие силы, кроме коммунистов, распылены, сведены на нет. Задача социал-демократов – сохранить от революции то, что можно сохранить. Надо раскрыть глаза и признать, что Россия еще долго будет существовать как страна буржуазной частной собственности, особенно мелкобуржуазной крестьянской, что она не будет в состоянии обойтись без иностранного капитала, что экономическая связь с более культурными странами ей сейчас до зарезу необходима, а поскольку там капитализм, а не социализм, связь эта невозможна в иных формах, кроме форм капиталистической торговли, допущения к нам иностранного капитала, может быть, даже новых концессий. При таких условиях рабочий класс может рассчитывать в самом благоприятном случае на социалистическую реформу, но не на социалистическую революцию и классовое господство в стране, где он и раньше составлял меньшинство и где он теперь численно уменьшается. Поэтому необходимо образование новой партии, социалистической по своему идеалу, но в то же время твердо смотрящей и сознательно ограничивающейся в своих практических задачах социальной реформой, по возможности широкой. В аграрном вопросе надо признать, что ничего ныне, кроме мелкой частной собственности, крестьянством принято не будет и никакой другой реформы, кроме передачи всей земли крестьянству в частную собственность, провести не удастся никому – ни коммунистам, ни реакции, если бы последняя докатилась до попыток реставрации прежних аграрных отношений.
II. Очередные тактические задачи должны были бы состоять в том, чтобы, выступив с новой платформой, повести соответственную агитацию в самых широких размерах и создать силу, на которую могла бы новая платформа опираться. Но при отсутствии свобод такая тактическая задача невозможна. Поэтому внутри Советской России мы вынуждены ограничиваться пропагандой в партийных кружках, поддержанием связей с рабочими, сохранением хотя бы небольшой своей организации, включающей в себя только наиболее интеллигентных рабочих, и поддержанием связей с провинцией. Во внесоветской России меньшевики должны прежде всего закрепить возможность легального существования, создать свою прессу, организацию и входить в соглашения с другими партиями, в том числе и буржуазными, на предмет совместного отстаивания политической и гражданской свободы от покушения справа. Вопрос о поддержке или неподдержке того или иного правительства может решаться только на местах, но, во всяком случае, поддержки не может быть оказано, если власть не свяжет себя обязательством созвать Учредительное собрание на основе всеобщего избирательного права. Конкретные вопросы о поддержке или неподдержке правительств Колчака, крымского, деникинского, кубанского в меньшевистских группах Петрограда и Москвы никогда не обсуждались, ибо мы никогда не были достаточно информированы, это – во-первых, а во-вторых, московская и петроградская группы меньшевиков правого крыла никогда не присваивали себе смешной роли Центрального Комитета без местных организаций или без связи с ними.
III. Отношение к походу на Петроград Юденича и финнов, формально этот вопрос в петроградской группе никогда не обсуждался, так как мы о Юдениче имели весьма смутные представления, а о его намерениях и намерениях финнов – только сплетни. В это время (начиная с весны) группа собиралась крайне редко. Разумеется, каждый раз ставился вопрос о Юдениче в порядке «информации», к которому всегда относились, впрочем, иронически. В последнее время все мы были почти уверены в том, что Финляндия не выступит, а без нее Юденич, Родзянко и Балахович представляют собой только вредную авантюру или, может быть, стратегическую доверенность более крупных сил Колчака и Деникина. Занятие Петрограда Юденичем казалось нам маловероятным или возможным только временно. При таких условиях большинство из нас считало, что Петроград – просто погибший город, и всеми силами стремилось уехать из него. Однажды был даже поставлен вопрос об организованном отъезде из Петрограда. Другие, наоборот, находили, что, если Петроград будет занят Юденичем, нужно немедленно выступить со своим органом и попытаться образовать свою открытую организацию и бороться за ее легальное существование. Вопрос об отношении к правительству Юденича, естественно, и не возникал, пока не было такого правительства и не было даже программы предполагаемого правительства. (К распространяемым в Петрограде спискам с прокламацией Родзянко и Балаховича никто из нас, конечно, не относился как к серьезным явлениям программного свойства, а только как к агитационным изданиям, предпринятым по военным соображениям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70