К счастью, поскольку он не нашелся что сказать, мистер Шоли, которому пришлось высморкаться второй раз за этот день, теперь устремился вперед, расплываясь в улыбке, и отвлек внимание Вдовствующей от недостатка воодушевления у ее сына, пощекотав щеку младенца кончиком огромного пальца и издав звук, который напомнил Адаму зазывание кур на кормежку.
– Ах ты, молодой шельмец! – сказал мистер Шоли, явно в восторге от того, что младенец никак на него не реагирует. – Так и не обратишь внимания на своего дедушку? Гордый, да? – Он, хмыкнув, посмотрел на Адама. – Взбодритесь же, молодой человек! – посоветовал он. – Я знаю, о чем вы думаете, но не нужно бояться! Милорд, когда я в первый раз взглянул на новорожденную Дженни, меня чуть не разбил паралич!
Адам наконец засмеялся, но сказал:
– Должен сознаться, я не считаю его красивым! Какой он крошечный! Он… он здоров, мама?
– Крошечный? – недоверчиво переспросила Вдовствующая. – Он – чудесный малыш! Правда, сокровище мoe!
Мистер Шоли подмигнул Адаму и указал пальцем в направлении двери.
– Ступайте к Дженни! – сказал он. – Нежный привет ей от меня – и смотрите, не вбивайте ей в голову, что у нес болезненный ребенок!
Довольный, что может сбежать от опьяненных радостью бабушки и дедушки, Адам выскользнул из комнаты и обнаружил, что ему нужно пройти через строй прислуги, стоящей в ожидании, чтобы его поздравить.
Он вошел в комнату Дженни очень тихо и помедлил какой-то миг, глядя на нес из другого конца комнаты. Он видел, какая она бледная и как устало она ему улыбнулась. Жалость всколыхнулась в нем, и вместе с ней – нежность. Он прошел по комнате и склонился над ней, целуя ее и нежно говоря:
– Бедняжка моя! Тебе лучше, Дженни?
– О да! – сказала она тоненьким голоском. – Просто я очень устала. И все-таки это сын, Адам!
– Самый замечательный сын, – согласился он. – Умница Дженни!
Она едва слышно засмеялась, но глаза ее пытливо вглядывались в его лицо.
– Ты рад? – беспокойно спросила она.
– Очень рад!
Она издала короткий вздох:
– Твоя мама говорит, он похож на твоего брата. Ты хочешь, чтобы его нарекли Стивеном?
– Нет, ничуть. Мы наречем его Джайлсом, в честь моего дедушки, и Джонатаном, в честь его дедушки, – ответил он.
Ее глаза благодарно загорелись.
– Ты это всерьез? Спасибо тебе.! Папа тоже будет очень рад и горд! Пожалуйста, передай ему привет от меня и скажи, что я в полном порядке.
– Передам. Он тоже передавал привет тебе – самый нежный. Когда я уходил, он издавал очень странные звуки перед внуком, который относился к ним с исключительным презрением, – думаю, его вполне можно понять!
Это так ее рассмешило, что нянька, которая до этого деликатно присоединилась к Марте в дальнем углу комнаты, положила конец визиту Адама, сообщив ему голосом, который никоим образом не сочетался с ее почтительным реверансом, что теперь миледи нужно спать, и она с удовольствием увидится с ним утром.
Глава 23
Когда мистер Шоли узнал от Дженни, что внуку дали его имя, да еще по предложению Адама, он не просто обрадовался – он был вне себя от счастья. Прошло какое-то время, прежде чем он пришел в себя и сумел вымолвить слово. Счастливый дедушка, уставившись на Дженни, держал руки на коленях, а когда наконец заговорил, то единственное, что ему пришло в голову, выразилось в трех словах.
– Джайлс Джонатан Девериль! Джайлс Джонатан Девериль!
И это был далеко не последний раз, когда он счастливо изрекал эти три имени. То и дело по лицу его разливалось выражение величайшего блаженства, приходили в движение губы, он потирал руки и негромко хмыкал, и все, кто видел его в такие минуты, знали, что он снова и снова мысленно смакует имя своего внука. Он был благодарен Адаму, говоря, что вовсе не рассчитывал, что ему окажут такую честь, уверяя, что тот не оплошал, сделав мальчика. Адам научился выслушивать подобные замечания не морщась; но вскоре ему в высшей степени наскучило другое проявление гордости мистера Шоли за своего внука. То открытие, что у его внука нет титула, стало разочарованием, которое, похоже, надолго затянуло облаком горизонты старика Шоли; его неудовольствие также не уменьшилось, когда Адам, немало позабавившись, сказал ему, что, когда у него будет повод написать Джайлсу, он сможет адресовать свое письмо досточтимому Джайлсу Деверилю. Мистер Шоли придерживался не слишком высокого мнения о «досточтимых» . Он видел, как пишут это слово, но относился к нему с подозрением, потому что никогда не слышал, чтобы кого-то так называли.
– И не услышите. Оно не употребляется в устной речи, – объяснил Адам.
– Гм, я не вижу смысла в, обладании титулом, которым не пользуются, – сказал мистер Шоли. – Ерунда – вот что это такое! Кто узнает, что он у него есть?
– Я не знаю – и, как человек, который носит титул совсем недавно, уверяю вас: Джайлсу будет все равно!
– Я хотел бы, чтобы он был лордом, – грустно вздохнул мистер Шоли.
– Знаете, я вовсе не хочу показаться неучтивым, – Адам уже устал от спора, – но не считаю, что в мои родительские обязанности входит еще и проблема покончить с собственной жизнью только для того, чтобы снабдить Джайлса титулом!
Он проговорил эти слова несколько раздраженно и тут же устыдился их, потому что мистер Шоли выразил надежду на то, что не причинил зятю обиды, поскольку совсем не имел такого намерения. Чтобы как-то исправить положение, Адам целый день посвятил тому, чтобы развлекать мистера Шоли, и в результате в душе его накопилось такое раздражение, что, как оказалось, он просто ждет не дождется дня отъезда своего ужасно докучливого гостя, действующего, правда, из самых лучших побуждений. Это событие не заставило себя долго ждать: мистер Шоли оставался в Фонтли лишь до тех пор, пока не убедился, что Дженни совершенно не грозит родовая горячка, бывшая его самым навязчивым страхом. Удовлетворенный на сей счет, он жаждал уехать в такой же степени, в какой Адам – спровадить его; одному Богу было известно, каких дурацких ошибок понаделали за время его отсутствия в Сити его многочисленные подчиненные. Но самый тяжелый удар Шоли приберег на последний момент, когда его повозка уже стояла у двери, а сам он у крыльца прощался с Адамом. Настроение у него было благодушное: дочь вне опасности, у него родился долгожданный внук, зять принял его так радушно, словно он герцог, даже назвал ребенка в его честь, а когда он проявлял без всякой на то причины грубость, повел себя так терпеливо и так по-доброму, словно приходился ему родным сыном. Сердце мистера Шоли было исполнено благодарности и щедрости, и, к несчастью, это не замедлило выплеснуться наружу. Тепло пожимая руку Адама и, глядя на него с грубоватой нежностью, он в который раз поблагодарил его за гостеприимство.
– Если кто-нибудь сказал бы мне прежде, что я с радостью останусь в деревне больше чем на неделю, я бы рассмеялся этому человеку в лицо! – сказал он. – Но вы оказали мне такое гостеприимство, милорд, что, если не возражаете, я буду приезжать к вам чаще, чем вы рассчитывали, потому что чувствую себя здесь как дома, а вы и оглянуться не успеете, как я уже буду со знанием дела рассуждать об овсе и ржи и тому подобных вещах так же бойко, как и вы! В связи с этим я хочу вам кое-что сказать!
– Об овсе и ржи? – спросил Адам, улыбаясь. – Нет, нет, сэр! Вы уж лучше занимайтесь своим делом в городе, а я буду тут заниматься своим!
Мистер Шоли в ответ на это хмыкнул:
– Да, это мои девиз! Нет, я сейчас не об этом; дело в том, что Дженни рассказывала мне о какой-то там ферме, на которой вы помешались, экспериментальной, кажется, как она говорила. Ну, конечно, мне по-прежнему непонятно, зачем вам все это нужно, и я не отрицаю, что мне это кажется чудачеством. И все-таки! Если вы твердо намерены это продолжать делать, полагаю, вам нужно ее иметь, так что скажите, сколько наличности вам нужно, чтобы запустить ее, и я оплачу расходы!
– До чего любезно с вашей стороны, сэр! – сказал Адам, заставляя себя говорить приветливо. – Но уверяю вас, я не помешался на своей ферме! У меня и без того достаточно дел, чтобы обременять себя еще и экспериментальной фермой.
Мистер Шили был разочарован, но одновременно испытал и облегчение. Ему хотелось сделать Адаму щедрый подарок, но было неприятно транжирить деньги на такую глупую затею, как экспериментальная ферма. Так что он не стал торопить зятя с этим делом и уехал в Лондон, продолжая ломать голову над тем, что же все-таки его непостижимый зять по-настоящему хотел бы получить в подарок от него.
Адам же был оставлен изнывать от жгучей ненависти к бесчувственным парвеню, которым просто не дано понять, как их деспотичная щедрость оскорбляет чувства тех, кто скроен по более утонченным меркам.
А уже пять минут спустя он вдруг ни с того ни сего стал защищать мистера Шоли от язвительных нападок Вдовствующей, сказав ей даже, что относится к нему с любовью и почтением, – правда, в тот момент это было далеко от истины.
Вдовствующую подобная реакция несколько покоробила. Она проявила благородство в связи с событием, но событие свершилось. Пока важнее всего было поддерживать безмятежное состояние духа у невестки, и она с легкостью подавляла все критические порывы; но Дженни, хотя силы ее восстанавливались и сама она была сейчас вне опасности. Вдовствующая не могла позволить себе высказывать великое множество своих критических замечаний и печалей. Адам, переживший исключительно утомительную неделю, стараясь изолировать друг от друга свою мать и своего тестя, а когда это было невозможно, спешно вмешиваясь в каждую ссору, затеваемую этими столь несовместимыми людьми, был не в настроении выслушивать все это и дал матери очень непочтительный отпор. Дело пахло серьезным столкновением, но его предотвратило одно воспоминание Вдовствующей: ее младшей дочери вскоре предстояло впервые появиться в свете, а при ее удручающе стесненных обстоятельствах совершенно невозможно обеспечить се дорогими нарядами, необходимыми для такого случая.
Было решено, что, поскольку со стороны Дженни, разрешившейся бременем в конце марта, было бы очень неблагоразумно связывать себя со сложностями лондонского сезона, Лидию выведет в свет леди Нассингтон. Вскоре Вдовствующая привезла Лидию в Лондон и поручила ее заботам тетушки. Ценой огромных личных жертв родственница снабдила ее множеством элегантных бальных платьев, платьев для прогулки и домашних, но ей было совершенно не под силу обеспечить ее туалетом для представления при дворе Определенно, дитя не могло позволить себе заплатить за него из того скудного содержания, которое ей выплачивал брат, и Адам едва ли хотел, чтобы расходы понесла его тетушка.
Он не хотел этого, и даже еще меньше хотел, чтобы представление Лидии в свете оплачивала Дженни. Он дал Вдовствующей чек для Друммонда, чем снискал такую благосклонность с ее стороны, что она, вместо того чтобы отряхнуть со своих ног пыль Фонтли, осталась там еще на неделю.
Она еще пребывала там, когда леди Оверсли приехала из Бекенхерста с поздравительным визитом и привезла с собой леди Рокхилл и леди Сару и Элизабет Эджкотт – двух очень хорошо воспитанных, похожих на мышек молодых девиц, которые, как и предсказывала когда-то Дженни, сидели, с застенчивым восхищением уставившись на свою прелестную молодую мачеху.
Леди Оверсли не имела ни намерения, ни желания привозить Джулию в Фонтли, но сочла невозможным не взять ее с собой. Рокхиллы нанесли короткий визит в Бекенхерст по пути в Лондон, где Джулия собиралась купить для своих падчериц более красивые платья, – чем считала уместным их строгая бабушка, показать им достопримечательности столицы и вообще по-королевски развлечь, прежде чем отправить обратно, к гувернантке и учебникам в замке Рокхиллов.
– Но прежде чем мы уедем от тебя, мама, – сказала Джулия, – я непременно должна съездить в Фонтли, узнать, как там Дженни.
Леди Оверсли рискнула предположить, что поздравительное письмо, возможно, будет более кстати, чем визит.
– Когда известно, что я здесь, так близко от Фонтли?! – удивилась Джулия. – О нет! Это будет так неучтиво с моей стороны – не навестить Дженни! Я не допущу, чтобы пошли слухи, будто я не оказываю ей должного внимания!
Когда Джулия нанесла визит, Дженни все еще не выходила из своей комнаты, но Вдовствующая сумела убедить леди Оверсли, что роженица чувствует себя достаточно хорошо, чтобы принять леди Оверсли и дорогую Джулию. Она провела обеих вверх по лестнице, оставив маленьких девочек чопорно сидеть бок о бок на диване в Зеленом зале и рассматривать альбом с гравюрами.
Дженни, которой теперь разрешалось проводить какое-то время в шезлонге, приветствовала своих гостей с радостью, но прошло не так много времени, и леди Оверсли сочла, что пора уходить. «Джулия, – подумала она, – слишком много и слишком оживленно разговаривает с Дженни, которая явно слаба и нездорова» . Можно было даже сказать, что Джулия трещит без умолку, так что у Дженни в результате ее посещения могла разболеться голова. Она поцеловала ее, поздравила и восторгалась ребенком, который был в полном порядке, но было бы, наверное, лучше приберечь все ее веселые воспоминания о Париже на будущее. Вряд ли Дженни интересовало, что такой-то человек сказал госпоже маркизе или что тот-то человек сказал о ней. Леди Оверсли смущенно подумала, что, будь это не Джулия, а кто-то другой, она заподозрила бы, что та хвастается перед бедняжкой Дженни своим триумфом и удачным браком. Поэтому она встала, чтобы попрощаться. Джулия последовала примеру матери, сказав на прощанье:
– Дай мне только еще раз поглядеть на твое дитя, Дженни! Чудесный малыш! Мне кажется, он похож на тебя! – Она оторвала взгляд от колыбели, смеясь:
– Знаешь, я ведь тоже – мама! У меня две дочки – такие милашки! Они должны были бы меня ненавидеть, а на самом деле просто обожают!
Когда дамы снова вошли в Зеленый зал, они застали там Адама, пытавшегося разговорить юных леди Сару и Элизабет. Джулия подала ему руку, воскликнув:
– О, ты уже познакомился с моими дочерьми! Вот незадача! Я – такая же гордая мама, как и Дженни, и собиралась представить тебе их по всей форме.
Он страшился этой встречи, но теперь, когда он смотрел на Джулию и слушал ее, она каралась почти незнакомой. Даже ее внешность изменилась. Она всегда чудесно одевалась, но в стиле, приличествующем ее девическому положению; Адам никогда не видел ее разряженной в шелка, бархат и драгоценности, годящиеся разве что для солидной матроны. Он считал, что она выглядит роскошно и модно, со всеми этими закрученными перьями, вставленными вокруг высокой тульи ее шляпки, сапфировыми капельками-сережками в ушах, соболиным боа, небрежно переброшенным через спинку кресла, но она совсем не была похожа на прежнюю Джулию. Ему, не пришла в голову мысль, что она одета чересчур нарядно для такого случая, зато это более чем кто-либо понимала леди Оверсли, на возражения которой было лишь сказано, что больше нечего надеть и что Рокхиллу нравится, когда она выглядит элегантно.
Джулия рассказывала его матери, как нервничала, когда Рокхилл повез ее знакомиться со своими детьми, превратив это в забавную историю. Маленькие девочки хихикали и, протестуя, восклицали: «Ах, мама!» Она боялась, что слуги Рокхилла отнесутся к ней как к узурпатору и что его сестры не одобрят ее. Какое это было испытание! Но все они настолько милые люди, что просто поразили ее своей добротой; она становится ужасно избалованной, и, если ее и дальше будут так же обхаживать, скоро она станет такой придирчивой и эгоистичной особой, какую только можно себе представить.
Слушая все это, Адам внезапно вспомнил слова, которые она однажды сказала ему: «Я должна быть любима! Я не могу жить, если меня не любят!» В сознании его промелькнула мысль, что она купается в лести; и в какой-то момент, потрясенный, он спросил себя: а что, если ласка и забота, которыми она одаривает дочерей Рокхилла, берут начало в этой жажде, а не в желании сделать их счастливыми? Он был потрясен своим невеселым открытием, потрясен не ею, но собой; вспомнились несчетные моменты ее нежности, ее щедрости, ее тонкого сочувствия, ее добросердечности, и подумалось: кто имеет большее право быть любимой?
– Милая Джулия! – вздохнула Вдовствующая, когда гости уехали. – Не мудрено, что она так нравится Эджкоттам! Доротея Оверсли рассказывала мне, как она приворожила к себе сестер Рокхилла, но я сказала Доротее, что изумилась бы, если бы они ее не полюбили, потому что она так прелестна в общении, так внимательна – именно такая, какой хочется видеть невестку!
– И свояченицу конечно же, мэм? – добавил Адам сухо.
– Да, дорогой, – увы! – грустно ответила она.
– Надеюсь, что этот визит не утомил Дженни; а теперь я должен подняться к ней.
Под этим предлогом он оставил Вдовствующую и действительно пошел наверх, чтобы там, войдя в комнату Дженни, быть встреченным довольно громкими воплями своего сына, у которого, похоже, случился приступ гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Ах ты, молодой шельмец! – сказал мистер Шоли, явно в восторге от того, что младенец никак на него не реагирует. – Так и не обратишь внимания на своего дедушку? Гордый, да? – Он, хмыкнув, посмотрел на Адама. – Взбодритесь же, молодой человек! – посоветовал он. – Я знаю, о чем вы думаете, но не нужно бояться! Милорд, когда я в первый раз взглянул на новорожденную Дженни, меня чуть не разбил паралич!
Адам наконец засмеялся, но сказал:
– Должен сознаться, я не считаю его красивым! Какой он крошечный! Он… он здоров, мама?
– Крошечный? – недоверчиво переспросила Вдовствующая. – Он – чудесный малыш! Правда, сокровище мoe!
Мистер Шоли подмигнул Адаму и указал пальцем в направлении двери.
– Ступайте к Дженни! – сказал он. – Нежный привет ей от меня – и смотрите, не вбивайте ей в голову, что у нес болезненный ребенок!
Довольный, что может сбежать от опьяненных радостью бабушки и дедушки, Адам выскользнул из комнаты и обнаружил, что ему нужно пройти через строй прислуги, стоящей в ожидании, чтобы его поздравить.
Он вошел в комнату Дженни очень тихо и помедлил какой-то миг, глядя на нес из другого конца комнаты. Он видел, какая она бледная и как устало она ему улыбнулась. Жалость всколыхнулась в нем, и вместе с ней – нежность. Он прошел по комнате и склонился над ней, целуя ее и нежно говоря:
– Бедняжка моя! Тебе лучше, Дженни?
– О да! – сказала она тоненьким голоском. – Просто я очень устала. И все-таки это сын, Адам!
– Самый замечательный сын, – согласился он. – Умница Дженни!
Она едва слышно засмеялась, но глаза ее пытливо вглядывались в его лицо.
– Ты рад? – беспокойно спросила она.
– Очень рад!
Она издала короткий вздох:
– Твоя мама говорит, он похож на твоего брата. Ты хочешь, чтобы его нарекли Стивеном?
– Нет, ничуть. Мы наречем его Джайлсом, в честь моего дедушки, и Джонатаном, в честь его дедушки, – ответил он.
Ее глаза благодарно загорелись.
– Ты это всерьез? Спасибо тебе.! Папа тоже будет очень рад и горд! Пожалуйста, передай ему привет от меня и скажи, что я в полном порядке.
– Передам. Он тоже передавал привет тебе – самый нежный. Когда я уходил, он издавал очень странные звуки перед внуком, который относился к ним с исключительным презрением, – думаю, его вполне можно понять!
Это так ее рассмешило, что нянька, которая до этого деликатно присоединилась к Марте в дальнем углу комнаты, положила конец визиту Адама, сообщив ему голосом, который никоим образом не сочетался с ее почтительным реверансом, что теперь миледи нужно спать, и она с удовольствием увидится с ним утром.
Глава 23
Когда мистер Шоли узнал от Дженни, что внуку дали его имя, да еще по предложению Адама, он не просто обрадовался – он был вне себя от счастья. Прошло какое-то время, прежде чем он пришел в себя и сумел вымолвить слово. Счастливый дедушка, уставившись на Дженни, держал руки на коленях, а когда наконец заговорил, то единственное, что ему пришло в голову, выразилось в трех словах.
– Джайлс Джонатан Девериль! Джайлс Джонатан Девериль!
И это был далеко не последний раз, когда он счастливо изрекал эти три имени. То и дело по лицу его разливалось выражение величайшего блаженства, приходили в движение губы, он потирал руки и негромко хмыкал, и все, кто видел его в такие минуты, знали, что он снова и снова мысленно смакует имя своего внука. Он был благодарен Адаму, говоря, что вовсе не рассчитывал, что ему окажут такую честь, уверяя, что тот не оплошал, сделав мальчика. Адам научился выслушивать подобные замечания не морщась; но вскоре ему в высшей степени наскучило другое проявление гордости мистера Шоли за своего внука. То открытие, что у его внука нет титула, стало разочарованием, которое, похоже, надолго затянуло облаком горизонты старика Шоли; его неудовольствие также не уменьшилось, когда Адам, немало позабавившись, сказал ему, что, когда у него будет повод написать Джайлсу, он сможет адресовать свое письмо досточтимому Джайлсу Деверилю. Мистер Шоли придерживался не слишком высокого мнения о «досточтимых» . Он видел, как пишут это слово, но относился к нему с подозрением, потому что никогда не слышал, чтобы кого-то так называли.
– И не услышите. Оно не употребляется в устной речи, – объяснил Адам.
– Гм, я не вижу смысла в, обладании титулом, которым не пользуются, – сказал мистер Шоли. – Ерунда – вот что это такое! Кто узнает, что он у него есть?
– Я не знаю – и, как человек, который носит титул совсем недавно, уверяю вас: Джайлсу будет все равно!
– Я хотел бы, чтобы он был лордом, – грустно вздохнул мистер Шоли.
– Знаете, я вовсе не хочу показаться неучтивым, – Адам уже устал от спора, – но не считаю, что в мои родительские обязанности входит еще и проблема покончить с собственной жизнью только для того, чтобы снабдить Джайлса титулом!
Он проговорил эти слова несколько раздраженно и тут же устыдился их, потому что мистер Шоли выразил надежду на то, что не причинил зятю обиды, поскольку совсем не имел такого намерения. Чтобы как-то исправить положение, Адам целый день посвятил тому, чтобы развлекать мистера Шоли, и в результате в душе его накопилось такое раздражение, что, как оказалось, он просто ждет не дождется дня отъезда своего ужасно докучливого гостя, действующего, правда, из самых лучших побуждений. Это событие не заставило себя долго ждать: мистер Шоли оставался в Фонтли лишь до тех пор, пока не убедился, что Дженни совершенно не грозит родовая горячка, бывшая его самым навязчивым страхом. Удовлетворенный на сей счет, он жаждал уехать в такой же степени, в какой Адам – спровадить его; одному Богу было известно, каких дурацких ошибок понаделали за время его отсутствия в Сити его многочисленные подчиненные. Но самый тяжелый удар Шоли приберег на последний момент, когда его повозка уже стояла у двери, а сам он у крыльца прощался с Адамом. Настроение у него было благодушное: дочь вне опасности, у него родился долгожданный внук, зять принял его так радушно, словно он герцог, даже назвал ребенка в его честь, а когда он проявлял без всякой на то причины грубость, повел себя так терпеливо и так по-доброму, словно приходился ему родным сыном. Сердце мистера Шоли было исполнено благодарности и щедрости, и, к несчастью, это не замедлило выплеснуться наружу. Тепло пожимая руку Адама и, глядя на него с грубоватой нежностью, он в который раз поблагодарил его за гостеприимство.
– Если кто-нибудь сказал бы мне прежде, что я с радостью останусь в деревне больше чем на неделю, я бы рассмеялся этому человеку в лицо! – сказал он. – Но вы оказали мне такое гостеприимство, милорд, что, если не возражаете, я буду приезжать к вам чаще, чем вы рассчитывали, потому что чувствую себя здесь как дома, а вы и оглянуться не успеете, как я уже буду со знанием дела рассуждать об овсе и ржи и тому подобных вещах так же бойко, как и вы! В связи с этим я хочу вам кое-что сказать!
– Об овсе и ржи? – спросил Адам, улыбаясь. – Нет, нет, сэр! Вы уж лучше занимайтесь своим делом в городе, а я буду тут заниматься своим!
Мистер Шоли в ответ на это хмыкнул:
– Да, это мои девиз! Нет, я сейчас не об этом; дело в том, что Дженни рассказывала мне о какой-то там ферме, на которой вы помешались, экспериментальной, кажется, как она говорила. Ну, конечно, мне по-прежнему непонятно, зачем вам все это нужно, и я не отрицаю, что мне это кажется чудачеством. И все-таки! Если вы твердо намерены это продолжать делать, полагаю, вам нужно ее иметь, так что скажите, сколько наличности вам нужно, чтобы запустить ее, и я оплачу расходы!
– До чего любезно с вашей стороны, сэр! – сказал Адам, заставляя себя говорить приветливо. – Но уверяю вас, я не помешался на своей ферме! У меня и без того достаточно дел, чтобы обременять себя еще и экспериментальной фермой.
Мистер Шили был разочарован, но одновременно испытал и облегчение. Ему хотелось сделать Адаму щедрый подарок, но было неприятно транжирить деньги на такую глупую затею, как экспериментальная ферма. Так что он не стал торопить зятя с этим делом и уехал в Лондон, продолжая ломать голову над тем, что же все-таки его непостижимый зять по-настоящему хотел бы получить в подарок от него.
Адам же был оставлен изнывать от жгучей ненависти к бесчувственным парвеню, которым просто не дано понять, как их деспотичная щедрость оскорбляет чувства тех, кто скроен по более утонченным меркам.
А уже пять минут спустя он вдруг ни с того ни сего стал защищать мистера Шоли от язвительных нападок Вдовствующей, сказав ей даже, что относится к нему с любовью и почтением, – правда, в тот момент это было далеко от истины.
Вдовствующую подобная реакция несколько покоробила. Она проявила благородство в связи с событием, но событие свершилось. Пока важнее всего было поддерживать безмятежное состояние духа у невестки, и она с легкостью подавляла все критические порывы; но Дженни, хотя силы ее восстанавливались и сама она была сейчас вне опасности. Вдовствующая не могла позволить себе высказывать великое множество своих критических замечаний и печалей. Адам, переживший исключительно утомительную неделю, стараясь изолировать друг от друга свою мать и своего тестя, а когда это было невозможно, спешно вмешиваясь в каждую ссору, затеваемую этими столь несовместимыми людьми, был не в настроении выслушивать все это и дал матери очень непочтительный отпор. Дело пахло серьезным столкновением, но его предотвратило одно воспоминание Вдовствующей: ее младшей дочери вскоре предстояло впервые появиться в свете, а при ее удручающе стесненных обстоятельствах совершенно невозможно обеспечить се дорогими нарядами, необходимыми для такого случая.
Было решено, что, поскольку со стороны Дженни, разрешившейся бременем в конце марта, было бы очень неблагоразумно связывать себя со сложностями лондонского сезона, Лидию выведет в свет леди Нассингтон. Вскоре Вдовствующая привезла Лидию в Лондон и поручила ее заботам тетушки. Ценой огромных личных жертв родственница снабдила ее множеством элегантных бальных платьев, платьев для прогулки и домашних, но ей было совершенно не под силу обеспечить ее туалетом для представления при дворе Определенно, дитя не могло позволить себе заплатить за него из того скудного содержания, которое ей выплачивал брат, и Адам едва ли хотел, чтобы расходы понесла его тетушка.
Он не хотел этого, и даже еще меньше хотел, чтобы представление Лидии в свете оплачивала Дженни. Он дал Вдовствующей чек для Друммонда, чем снискал такую благосклонность с ее стороны, что она, вместо того чтобы отряхнуть со своих ног пыль Фонтли, осталась там еще на неделю.
Она еще пребывала там, когда леди Оверсли приехала из Бекенхерста с поздравительным визитом и привезла с собой леди Рокхилл и леди Сару и Элизабет Эджкотт – двух очень хорошо воспитанных, похожих на мышек молодых девиц, которые, как и предсказывала когда-то Дженни, сидели, с застенчивым восхищением уставившись на свою прелестную молодую мачеху.
Леди Оверсли не имела ни намерения, ни желания привозить Джулию в Фонтли, но сочла невозможным не взять ее с собой. Рокхиллы нанесли короткий визит в Бекенхерст по пути в Лондон, где Джулия собиралась купить для своих падчериц более красивые платья, – чем считала уместным их строгая бабушка, показать им достопримечательности столицы и вообще по-королевски развлечь, прежде чем отправить обратно, к гувернантке и учебникам в замке Рокхиллов.
– Но прежде чем мы уедем от тебя, мама, – сказала Джулия, – я непременно должна съездить в Фонтли, узнать, как там Дженни.
Леди Оверсли рискнула предположить, что поздравительное письмо, возможно, будет более кстати, чем визит.
– Когда известно, что я здесь, так близко от Фонтли?! – удивилась Джулия. – О нет! Это будет так неучтиво с моей стороны – не навестить Дженни! Я не допущу, чтобы пошли слухи, будто я не оказываю ей должного внимания!
Когда Джулия нанесла визит, Дженни все еще не выходила из своей комнаты, но Вдовствующая сумела убедить леди Оверсли, что роженица чувствует себя достаточно хорошо, чтобы принять леди Оверсли и дорогую Джулию. Она провела обеих вверх по лестнице, оставив маленьких девочек чопорно сидеть бок о бок на диване в Зеленом зале и рассматривать альбом с гравюрами.
Дженни, которой теперь разрешалось проводить какое-то время в шезлонге, приветствовала своих гостей с радостью, но прошло не так много времени, и леди Оверсли сочла, что пора уходить. «Джулия, – подумала она, – слишком много и слишком оживленно разговаривает с Дженни, которая явно слаба и нездорова» . Можно было даже сказать, что Джулия трещит без умолку, так что у Дженни в результате ее посещения могла разболеться голова. Она поцеловала ее, поздравила и восторгалась ребенком, который был в полном порядке, но было бы, наверное, лучше приберечь все ее веселые воспоминания о Париже на будущее. Вряд ли Дженни интересовало, что такой-то человек сказал госпоже маркизе или что тот-то человек сказал о ней. Леди Оверсли смущенно подумала, что, будь это не Джулия, а кто-то другой, она заподозрила бы, что та хвастается перед бедняжкой Дженни своим триумфом и удачным браком. Поэтому она встала, чтобы попрощаться. Джулия последовала примеру матери, сказав на прощанье:
– Дай мне только еще раз поглядеть на твое дитя, Дженни! Чудесный малыш! Мне кажется, он похож на тебя! – Она оторвала взгляд от колыбели, смеясь:
– Знаешь, я ведь тоже – мама! У меня две дочки – такие милашки! Они должны были бы меня ненавидеть, а на самом деле просто обожают!
Когда дамы снова вошли в Зеленый зал, они застали там Адама, пытавшегося разговорить юных леди Сару и Элизабет. Джулия подала ему руку, воскликнув:
– О, ты уже познакомился с моими дочерьми! Вот незадача! Я – такая же гордая мама, как и Дженни, и собиралась представить тебе их по всей форме.
Он страшился этой встречи, но теперь, когда он смотрел на Джулию и слушал ее, она каралась почти незнакомой. Даже ее внешность изменилась. Она всегда чудесно одевалась, но в стиле, приличествующем ее девическому положению; Адам никогда не видел ее разряженной в шелка, бархат и драгоценности, годящиеся разве что для солидной матроны. Он считал, что она выглядит роскошно и модно, со всеми этими закрученными перьями, вставленными вокруг высокой тульи ее шляпки, сапфировыми капельками-сережками в ушах, соболиным боа, небрежно переброшенным через спинку кресла, но она совсем не была похожа на прежнюю Джулию. Ему, не пришла в голову мысль, что она одета чересчур нарядно для такого случая, зато это более чем кто-либо понимала леди Оверсли, на возражения которой было лишь сказано, что больше нечего надеть и что Рокхиллу нравится, когда она выглядит элегантно.
Джулия рассказывала его матери, как нервничала, когда Рокхилл повез ее знакомиться со своими детьми, превратив это в забавную историю. Маленькие девочки хихикали и, протестуя, восклицали: «Ах, мама!» Она боялась, что слуги Рокхилла отнесутся к ней как к узурпатору и что его сестры не одобрят ее. Какое это было испытание! Но все они настолько милые люди, что просто поразили ее своей добротой; она становится ужасно избалованной, и, если ее и дальше будут так же обхаживать, скоро она станет такой придирчивой и эгоистичной особой, какую только можно себе представить.
Слушая все это, Адам внезапно вспомнил слова, которые она однажды сказала ему: «Я должна быть любима! Я не могу жить, если меня не любят!» В сознании его промелькнула мысль, что она купается в лести; и в какой-то момент, потрясенный, он спросил себя: а что, если ласка и забота, которыми она одаривает дочерей Рокхилла, берут начало в этой жажде, а не в желании сделать их счастливыми? Он был потрясен своим невеселым открытием, потрясен не ею, но собой; вспомнились несчетные моменты ее нежности, ее щедрости, ее тонкого сочувствия, ее добросердечности, и подумалось: кто имеет большее право быть любимой?
– Милая Джулия! – вздохнула Вдовствующая, когда гости уехали. – Не мудрено, что она так нравится Эджкоттам! Доротея Оверсли рассказывала мне, как она приворожила к себе сестер Рокхилла, но я сказала Доротее, что изумилась бы, если бы они ее не полюбили, потому что она так прелестна в общении, так внимательна – именно такая, какой хочется видеть невестку!
– И свояченицу конечно же, мэм? – добавил Адам сухо.
– Да, дорогой, – увы! – грустно ответила она.
– Надеюсь, что этот визит не утомил Дженни; а теперь я должен подняться к ней.
Под этим предлогом он оставил Вдовствующую и действительно пошел наверх, чтобы там, войдя в комнату Дженни, быть встреченным довольно громкими воплями своего сына, у которого, похоже, случился приступ гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46