Ведь она выглядит просто ужасно, не правда ли? Но я съезжу на Гросвенор-стрит и пошлю ей открытку с приглашением на мой прием в следующем месяце! Что угодно, только не рекомендация для «Альмака»! Ах, Боже мой, нужно же соблюсти хоть какие-то границы. Скажите мне, – вы гораздо лучше меня знакомы с леди Оверсли, – это правда, что молодой Линтон прежде был помолвлен с мисс Оверсли? – И что у нее только что случился обморок – самый настоящий обморок – при виде его?
– Ей действительно стало дурно, – признала леди Каслри, – но леди Линтон, чье поведение, надо заметить, было таким, что вызывало у меня уважение, сообщила, что с ней это всегда происходит в душных комнатах.
– О, редкостный такт, принимая во внимание, что она знала истинную причину! Но наверное, не знала, она выглядит простушкой, дурочкой! Убеждена, ей ничего такого и в голову не может прийти.
Она ошибалась, Дженни это очень даже приходило в голову, и, при внешней невозмутимости, она снова и снова обдумывала услышанное. Она даже бровью не повела, не дав Адаму повода понять, насколько полно она сознает истинный смысл весьма драматичного обморока Джулии; она бросила лишь мимолетный взгляд на лицо мужа, когда он склонился над девушкой, лежавшей у него на руках, подобно сломанному цветку. В один этот миг она увидела все, что его рыцарская натура хотела бы скрыть от нее, и ее немедленное вмешательство было обусловлено вовсе не врожденным чувством такта, а яростной решимостью защитить его от, любопытства остальных, ставших свидетелями этой сцены.
Она больше не смотрела на него и не касалась этой темы, когда они ехали обратно на Гросвенор-стрит. Ни он, ни она никогда не говорили о его прежней привязанности – это было как само собой разумеющееся, чего она не осмеливалась касаться, хотя это лежало между ними тяжким грузом. В подобной ситуации оставалось лишь одно – говорить о чем-то другом. И с языка ее за время короткой поездки до дома то и дело срывались банальности: то насчет забавных высказываний Броу, то относительно доброты его матери, то о снисходительности принца-регента, то удивление по поводу того, что совсем невзрачно одетый джентльмен, на которого многие обращали внимание, оказался сам великий мистер Браммель.
Чтобы отвечать на эти ничего не значащие фразы, не требовалось больших усилий. Адам даже нашел в них некоторое успокоение. Эмоциональное переутомление передалось его телу: никогда, за все напряженные годы службы, он не чувствовал себя более измотанным и уставшим. Он приготовился не дрогнув встретить свою утраченную возлюбленную, но был поистине ошеломлен тем душераздирающим выражением ее глаз, вперившихся за миг до обморока в его глаза. Он подхватил Джулию, удержав в своих руках, и сладкий, вызывающий ностальгию запах ее духов, которыми она всегда пользовалась, мучительно напомнил о прошлом. Он не помнил, но надеялся, что не произнес тех слов, что так и просились ему на язык: «Джулия, любовь моя, моя дорогая!» Кажется, нет. Ровный голос Дженни привел его в чувство, буднично веля ему положить Джулию на диван. Он подчинился и, когда выпрямился, увидел на десятках лиц безудержное любопытство и понял, что должен любой ценой совладать с собой. Провидение – в образе Дженни, хотевшей, чтобы он принес стакан воды, – пришло ему на выручку, даровав передышку. К тому времени, когда ему пришлось вернуться в комнату, он уже снова взял себя в руки, по крайней мере настолько, чтобы быть в состоянии играть предписанную ему роль на протяжении этого нескончаемого вечера.
Было не удивительно, что все это измотало Адама, поскольку роль оказалась сложнее, нежели он мог предвидеть, и ему приходилось играть ее, испытывая жесточайшее душевное потрясение. Ему казалось, что это его долг – ввести жену в средоточие светской жизни. Но ему никогда не приходило в голову, что его собственные обаяние и обходительность могли привести его к этой цели при гораздо меньшей затрате сил. Со стороны он виделся себе самому незначительным сыном человека огромной популярности и отправился в дом Нассингтонов с решимостью, какой бы неприятной ни была его миссия, использовать эту популярность и убедить друзей своего отца принять, по возможности, в свой круг Дженни, потому что они любили его достаточно, чтобы не желать причинить ему боль. Одного этого было уже достаточно, чтобы он ожидал вечернего приема с отвращением; когда же с самого начала к этой обязанности прибавилась еще более насущная необходимость лезть из кожи вон в попытке защитить свою возлюбленную от злых языков – и жену, бедняжку, тоже! – то, что затевалось как увеселительная вечеринка, превратилось в длительное испытание, через которое ему с трудом удалось пройти, поддерживая беспечный разговор с другими гостями, будто ничего огорчительного для него не случилось. Удалось ли ему убедить недоверчивых, он понятия не имел. Но старался изо всех сил, и даже если этого оказалось не вполне достаточно, он слишком устал, чтобы раздумывать, что еще можно было бы предпринять на этом пути.
Поэтому теперь он был благодарен Дженни за ее успокоительные банальности. Они, правда, могли свидетельствовать о некоторой бесчувственности, но были предпочтительнее, нежели вопросы и комментарии, которых он страшился, – да и с чего бы ей в конечном счете проявлять чувствительность по поводу эпизода, который (если она и поняла его значение) едва ли мог ее ранить?
Если бы не то обстоятельство, что она вообще не затрагивала этой темы, что было несколько удивительно, он поверил бы, что она и в самом деле считает духоту повинной в обмороке Джулии. Дженни была такой же, как обычно, прозаичной, только несколько более сонной; она не требовала ни объяснений, ни утешений, и он наконец мог расслабиться.
Несколько часов спустя, когда он увидел ее расставляющей чайные чашки на столе для завтрака, то подумал, что, судя по виду, она в конечном счете спала не так уж много. И будто отвечая его мыслям, она сказала лишь, что не привыкла ложиться так поздно.
– Ты бы лучше оставалась в постели, – заметил он. – Надеюсь, ты не поднялась только для того, чтобы приготовить мне чай?
Именно так она и поступила, зная, до чего он неловок в обращении с чайниками для заварки, но лишь сказала:
– Как будто ты сам не можешь этого сделать! Конечно нет.
– Не могу, – признался он с грустью. – Я никогда не могу сделать это так, как мне нравится, а если для меня это делают внизу, получается еще хуже. Спасибо тебе: это как раз то, что нужно!
Она улыбнулась, но, подав ему все, что он хотел, погрузилась в чтение рекламного листа сообщений, присланного по почте, который призывал ее, в самых сильных выражениях, не теряя времени, приобрести новое и безотказное патентованное средство от подагры. Ей этот товар был ни к чему, но она знала, что, если будет сидеть, ничем не занимаясь, Адам заставит себя разговаривать с ней, а он, она знала, не любил разговоров за завтраком.
Вскоре он ушел, и, просидев еще некоторое время в размышлениях над проблемой, которая не давала ей сомкнуть глаз весь остаток ночи, она решительно поднялась из-за стола и велела закладывать лошадей Часом позже, оформив заказ художнику на Стрэнде , она поехала не обратно, на Гросвенор-стрит, а к дому лорда Оверсли на Маунт-стрит.
Мистер Шоли, к сильному, но старательно сдерживаемому раздражению Адама, наведался на конюшни и в каретный сарай, прилегающие к дому Линтонов, в то время как молодожены пребывали в Гемпшире, и забраковал ландо, которое прежде подавали хозяйке дома, сочтя его весьма неказистым драндулетом; он заменил его на блестящую четырехместную коляску, на плоских дверцах которой, по его настоянию, изобразили герб Линтонов. Экипаж везла пара гнедых. Мистер Шоли выложил за них солидную сумму, но он не был знатоком лошадей, и когда Адам впервые их увидел, не удержался от восклицания:
– О Боже мой!
Тем не менее Дженни тоже не слишком разбиралась в лошадях, так что она осталась довольна этой парой. Быть может, их и возвели в епископский сан – кучер Джин клялся и божился Адаму, что так оно и было, – но они оказались вполне способны с помпой возить коляску по городу.
Дженни застала леди Оверсли дома, и ее провели наверх, в гостиную, где ее светлость радушно, но довольно нервно приветствовала гостью. Она выглядела издерганной, а когда Дженни сообщила, что заехала проведать Джулию, возбужденно ответила:
– О!.. Как это любезно с вашей стороны! Знаете, дорогая, боюсь, в тот момент на приеме я так разволновалась, что и, не поблагодарила вас! Но Эмили Каслри рассказала мне, как вы были добры, и я в самом деле очень вам признательна! Бедняжка Джулия! В комнатах было душно, правда? Я и сама это почувствовала, а особенно Джулия, у которой не очень крепкое здоровье – да что там, просто никуда не годное! Так что сегодня я заставила ее лежать в постели, а доктор Балье прописал ей успокоительное.
Дженни понимающе кивнула.
– А то я боялась, что у нее начнется один из ее истерических припадков, – заметила она. – Я много об этом думала, после того как мы уехали домой, и решила, что мне надо непременно навестить вас, мэм, потому что, не сомневаюсь, вы очень обеспокоены. Я пока еще мало знаю о людях, с которыми познакомилась на приеме, но полагаю, что они не слишком отличаются от всех прочих, и то, что Джулия лишилась чувств именно в тот самый момент, когда Адам попался ей на глаза, наверняка заставит болтать многие языки.
Благодарная леди Оверсли, оставив притворство, не без надрыва произнесла:
– Ах, Дженни, признаюсь, я вся извелась! Сначала Джулия, а потом Оверсли… Но она ведь не нарочно упала в обморок!
– Нет, конечно нет! Я, правда, вообще не понимаю, как это люди лишаются чувств, но нельзя отрицать, что Джулии всегда достаточно было услышать резкое слово, чтобы она падала в обморок. Еще в пансионе она была очень подвержена меланхолии.
– Да, – вздохнула леди Оверсли. – А доктора нашли лишь, что она слишком беспокойна! Но сейчас у нее нет меланхолии – по крайней мере, если с ней мягко обращаться и не бранить, когда она и без того сильно расстроена! Надо же такому случиться именно в том доме, да еще в той же самой комнате, где присутствовала Эмили Каслри! Но скажите на милость, Дженни, что толку терзать бедного ребенка и доводить ее до истерики?
– Ну, толку в этом нет никакого, и никогда не было, – заметила Дженни. – Хотя не стоит удивляться, что его светлость на нее набросился, поскольку джентльменам вообще не нравятся сцены, кроме разве тех, что они сами устраивают; к примеру, мой отец, когда ему не подали приправу к мясу, как положено… Вопрос в том, что теперь делать?
– Ума не приложу! – огорчилась окончательно леди Оверсли. – У меня голова идет кругом! Оверсли говорит, что если Джулия не может вести себя прилично, то пусть лучше удалится в монастырь, а это, я считаю, совершеннейший вздор, потому что если она и удалится куда-нибудь, так это в поместье к старшей леди Оверсли, но я не хочу, чтобы она это сделала. И вот представьте, у нее второй сезон, а как, скажите на милость, ей удачно выйти замуж, если ее отец несет такой вздор, а она не делает ничего, кроме как… Ах, милочка, как все это неловко! Мне вообще, очевидно, не следовало говорить об этом с вами, это лишь свидетельствует, насколько издерганы мои нервы!
– Пусть никто не беспокоится за меня, – бесстрастно ответила Дженни. – И пустые комплименты между нами тоже не нужны. Никто ведь не думает, мэм, что Адам женился на мне по любви. Жаль только, что весь свет узнает, что ему была нужна Джулия, а ей – он. – Она замолчала, нахмурившись. – Множество людей влюбляется, и потом любовь проходит, так что, рискну заметить, не так уж и важно, скольких подруг Джулия посвятила в свои тайны. Но ей не пристало – ведь так? – демонстрировать всем, что она горюет по нему?
– Конечно не пристало! – с чувством согласилась ее светлость. – И для вас это так неприятно – что, уверяю вас, я прекрасно понимаю!
– Это не имеет значения. Я думаю об Адаме и о вас тоже, мэм, потому что вы были очень добры ко мне.
– Мне придется делать так, чтобы Джулия не встречалась на его пути. А как я могу это? Разве что опять отправить ее обрати о-в Танбридж-Уэллс?..
– Ну конечно, вы не можете, и, по моему разумению, это ничего не даст. Рано или поздно им суждено встретиться, и десять к одному, что мы регулярно будем попадать в подобное положение, потому что стоит ей только его увидеть, у нее, обязательно случится нервный срыв. А избегать нас совсем не годится, потому что, как мне рассказывала Лидия, вы всегда были очень дружны с Деверилями, и соответственно это вызовет новые разговоры. Так что я пришла сказать вам, мэм, самое лучшее – дать понять насмешникам, что все мы остались хорошими друзьями. Нет смысла делать так, чтобы Джулия встречалась на пути Адама чаще, чем это необходимо, но, если она время от времени будет навещать меня и выезжать со мной, она будет спокойнее встречаться с ним и… и в конце концов привыкнет к этому.
Леди Оверсли глядела на нее, не в силах справиться с изумлением.
– Но, Дженни, вы ведь наверняка не желаете… я хочу сказать… благоразумно ли это? Дженни какое-то время помолчала.
– Я и сама, мэм, не раз задавалась этим вопросом. Конечно, лучше всего было бы, если бы они вообще никогда не встречались, но, поскольку это невозможно, мне кажется, если они будут встречаться достаточно часто, чтобы это стало привычной для всех вещью, это лучше, чем если бы они встречались лишь случайно…
– Если бы я только знала! – воскликнула леди Оверсли, заливаясь слезами. – Мне ни за что не следовало допускать этого, но казалось, все так удачно складывается! Ах, милочка, кто бы мог подумать, что в результате сердце моей любимой Джулии будет разбито! Хотя, конечно, мне следовало об этом догадаться: она всегда говорила, что он такой же, как сэр Галаад , и я уверена, что это так, если сэр Галаад был таким, каким я его себе представляю, – или вы так не считаете? – спросила она, заметив, что глаза Джулии внезапно сощурились от смеха, превратившись в щелочки.
– Ну… не знаю, мне так не кажется. Однако я никогда не принадлежала к читателям старинных рыцарских романов и легенд, которые обожает Джулия, – оправдывалась Дженни. – Зато я знаю, что Адам любит, когда яйца для него варятся всмятку ровно четыре минуты, и не притрагивается к сдобе.
– Не притрагивается к сдобе? – запинаясь, переспросила обескураженная леди Оверсли.
– Терпеть ее не может! И, ничто его так не раздражает, как беспорядок в вещах. Он говорит, что все это от палаточной жизни, когда, если ты не держишь все на своих местах, это просто невыносимо. Мне даже пришлось сказать экономке, что, если она не в состоянии воспрепятствовать горничным перекладывать с места на место вещи на его туалетном столике, ей придется получить расчет. Учтите, насколько я знаю, сэр Галаад тоже мог быть придирчивым – хотя я ставлю яичко к Христову дню, как говорит папа, что Джулия так не считает!
– Нет, – тихо проговорила леди Оверсли. – В самом деле – нет!
– Итак, если вы согласны, мэм, я попытаюсь уговорить Джулию покататься со мной в парке завтра, а если вы с милордом привезете ее пообедать к нам на следующей неделе, мы будем очень рады. Это было бы вполне естественно с вашей стороны – не так ли? – притом что леди Линтон уезжает в Бат и проведет пару дней на Гловенор-стрит; Это не будет званым приемом, хотя я собираюсь пригласить также лорда Броу.
– О, но Джулия никогда не… Ах, дорогая, я не знаю, что и сказать! Конечно, это произвело бы прекрасное впечатление, если стало бы известно, что мы отобедали у вас без всяких церемоний, но, боюсь, Джулия… содрогнется от этой затеи!
– Не сомневаюсь, что содрогнется, – ну что на это скажешь? Разве только, что, возможно, мне удастся с ней сладить. С вашего позволения я поднимусь к ней.
Ошарашенная, леди Оверсли воскликнула:
– Нет, нет! Я хочу сказать, она так подавлена… Она не захочет видеть вас, Дженни!
– Скорее всего, нет, но у нее не останется никакого выбора. Так что не нужно волноваться, мэм! Я не причиню ей никакого вреда, обещаю вам!
С этими словами она встала и энергично вышла из комнаты, оставив леди Оверсли с ощущением собственной беспомощности и с самыми дурными предчувствиями в душе.
Глава 11
Свет в комнате Джулии был тусклым, шторы на окнах сдвинуты. Приотворив дверь, Дженни бодро проговорила:
– Можно мне войти? Хотя глупо об этом спрашивать, когда я уже здесь!
Она едва отыскала взглядом Джулию, затерявшуюся посреди большой кровати, – светловолосая голова повернулась на подушке.
– Ты?! – воскликнула больная.
– Ну да! – кивнула Дженни. – Я пришла тебя проведать. Ты не против, если я раздвину шторы, – а то, если тут не станет светлее, я, чего доброго, наткнусь на мебель.
– Ты пришла упрекать меня? – спросила Джулия. – Не стоит этого делать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Ей действительно стало дурно, – признала леди Каслри, – но леди Линтон, чье поведение, надо заметить, было таким, что вызывало у меня уважение, сообщила, что с ней это всегда происходит в душных комнатах.
– О, редкостный такт, принимая во внимание, что она знала истинную причину! Но наверное, не знала, она выглядит простушкой, дурочкой! Убеждена, ей ничего такого и в голову не может прийти.
Она ошибалась, Дженни это очень даже приходило в голову, и, при внешней невозмутимости, она снова и снова обдумывала услышанное. Она даже бровью не повела, не дав Адаму повода понять, насколько полно она сознает истинный смысл весьма драматичного обморока Джулии; она бросила лишь мимолетный взгляд на лицо мужа, когда он склонился над девушкой, лежавшей у него на руках, подобно сломанному цветку. В один этот миг она увидела все, что его рыцарская натура хотела бы скрыть от нее, и ее немедленное вмешательство было обусловлено вовсе не врожденным чувством такта, а яростной решимостью защитить его от, любопытства остальных, ставших свидетелями этой сцены.
Она больше не смотрела на него и не касалась этой темы, когда они ехали обратно на Гросвенор-стрит. Ни он, ни она никогда не говорили о его прежней привязанности – это было как само собой разумеющееся, чего она не осмеливалась касаться, хотя это лежало между ними тяжким грузом. В подобной ситуации оставалось лишь одно – говорить о чем-то другом. И с языка ее за время короткой поездки до дома то и дело срывались банальности: то насчет забавных высказываний Броу, то относительно доброты его матери, то о снисходительности принца-регента, то удивление по поводу того, что совсем невзрачно одетый джентльмен, на которого многие обращали внимание, оказался сам великий мистер Браммель.
Чтобы отвечать на эти ничего не значащие фразы, не требовалось больших усилий. Адам даже нашел в них некоторое успокоение. Эмоциональное переутомление передалось его телу: никогда, за все напряженные годы службы, он не чувствовал себя более измотанным и уставшим. Он приготовился не дрогнув встретить свою утраченную возлюбленную, но был поистине ошеломлен тем душераздирающим выражением ее глаз, вперившихся за миг до обморока в его глаза. Он подхватил Джулию, удержав в своих руках, и сладкий, вызывающий ностальгию запах ее духов, которыми она всегда пользовалась, мучительно напомнил о прошлом. Он не помнил, но надеялся, что не произнес тех слов, что так и просились ему на язык: «Джулия, любовь моя, моя дорогая!» Кажется, нет. Ровный голос Дженни привел его в чувство, буднично веля ему положить Джулию на диван. Он подчинился и, когда выпрямился, увидел на десятках лиц безудержное любопытство и понял, что должен любой ценой совладать с собой. Провидение – в образе Дженни, хотевшей, чтобы он принес стакан воды, – пришло ему на выручку, даровав передышку. К тому времени, когда ему пришлось вернуться в комнату, он уже снова взял себя в руки, по крайней мере настолько, чтобы быть в состоянии играть предписанную ему роль на протяжении этого нескончаемого вечера.
Было не удивительно, что все это измотало Адама, поскольку роль оказалась сложнее, нежели он мог предвидеть, и ему приходилось играть ее, испытывая жесточайшее душевное потрясение. Ему казалось, что это его долг – ввести жену в средоточие светской жизни. Но ему никогда не приходило в голову, что его собственные обаяние и обходительность могли привести его к этой цели при гораздо меньшей затрате сил. Со стороны он виделся себе самому незначительным сыном человека огромной популярности и отправился в дом Нассингтонов с решимостью, какой бы неприятной ни была его миссия, использовать эту популярность и убедить друзей своего отца принять, по возможности, в свой круг Дженни, потому что они любили его достаточно, чтобы не желать причинить ему боль. Одного этого было уже достаточно, чтобы он ожидал вечернего приема с отвращением; когда же с самого начала к этой обязанности прибавилась еще более насущная необходимость лезть из кожи вон в попытке защитить свою возлюбленную от злых языков – и жену, бедняжку, тоже! – то, что затевалось как увеселительная вечеринка, превратилось в длительное испытание, через которое ему с трудом удалось пройти, поддерживая беспечный разговор с другими гостями, будто ничего огорчительного для него не случилось. Удалось ли ему убедить недоверчивых, он понятия не имел. Но старался изо всех сил, и даже если этого оказалось не вполне достаточно, он слишком устал, чтобы раздумывать, что еще можно было бы предпринять на этом пути.
Поэтому теперь он был благодарен Дженни за ее успокоительные банальности. Они, правда, могли свидетельствовать о некоторой бесчувственности, но были предпочтительнее, нежели вопросы и комментарии, которых он страшился, – да и с чего бы ей в конечном счете проявлять чувствительность по поводу эпизода, который (если она и поняла его значение) едва ли мог ее ранить?
Если бы не то обстоятельство, что она вообще не затрагивала этой темы, что было несколько удивительно, он поверил бы, что она и в самом деле считает духоту повинной в обмороке Джулии. Дженни была такой же, как обычно, прозаичной, только несколько более сонной; она не требовала ни объяснений, ни утешений, и он наконец мог расслабиться.
Несколько часов спустя, когда он увидел ее расставляющей чайные чашки на столе для завтрака, то подумал, что, судя по виду, она в конечном счете спала не так уж много. И будто отвечая его мыслям, она сказала лишь, что не привыкла ложиться так поздно.
– Ты бы лучше оставалась в постели, – заметил он. – Надеюсь, ты не поднялась только для того, чтобы приготовить мне чай?
Именно так она и поступила, зная, до чего он неловок в обращении с чайниками для заварки, но лишь сказала:
– Как будто ты сам не можешь этого сделать! Конечно нет.
– Не могу, – признался он с грустью. – Я никогда не могу сделать это так, как мне нравится, а если для меня это делают внизу, получается еще хуже. Спасибо тебе: это как раз то, что нужно!
Она улыбнулась, но, подав ему все, что он хотел, погрузилась в чтение рекламного листа сообщений, присланного по почте, который призывал ее, в самых сильных выражениях, не теряя времени, приобрести новое и безотказное патентованное средство от подагры. Ей этот товар был ни к чему, но она знала, что, если будет сидеть, ничем не занимаясь, Адам заставит себя разговаривать с ней, а он, она знала, не любил разговоров за завтраком.
Вскоре он ушел, и, просидев еще некоторое время в размышлениях над проблемой, которая не давала ей сомкнуть глаз весь остаток ночи, она решительно поднялась из-за стола и велела закладывать лошадей Часом позже, оформив заказ художнику на Стрэнде , она поехала не обратно, на Гросвенор-стрит, а к дому лорда Оверсли на Маунт-стрит.
Мистер Шоли, к сильному, но старательно сдерживаемому раздражению Адама, наведался на конюшни и в каретный сарай, прилегающие к дому Линтонов, в то время как молодожены пребывали в Гемпшире, и забраковал ландо, которое прежде подавали хозяйке дома, сочтя его весьма неказистым драндулетом; он заменил его на блестящую четырехместную коляску, на плоских дверцах которой, по его настоянию, изобразили герб Линтонов. Экипаж везла пара гнедых. Мистер Шоли выложил за них солидную сумму, но он не был знатоком лошадей, и когда Адам впервые их увидел, не удержался от восклицания:
– О Боже мой!
Тем не менее Дженни тоже не слишком разбиралась в лошадях, так что она осталась довольна этой парой. Быть может, их и возвели в епископский сан – кучер Джин клялся и божился Адаму, что так оно и было, – но они оказались вполне способны с помпой возить коляску по городу.
Дженни застала леди Оверсли дома, и ее провели наверх, в гостиную, где ее светлость радушно, но довольно нервно приветствовала гостью. Она выглядела издерганной, а когда Дженни сообщила, что заехала проведать Джулию, возбужденно ответила:
– О!.. Как это любезно с вашей стороны! Знаете, дорогая, боюсь, в тот момент на приеме я так разволновалась, что и, не поблагодарила вас! Но Эмили Каслри рассказала мне, как вы были добры, и я в самом деле очень вам признательна! Бедняжка Джулия! В комнатах было душно, правда? Я и сама это почувствовала, а особенно Джулия, у которой не очень крепкое здоровье – да что там, просто никуда не годное! Так что сегодня я заставила ее лежать в постели, а доктор Балье прописал ей успокоительное.
Дженни понимающе кивнула.
– А то я боялась, что у нее начнется один из ее истерических припадков, – заметила она. – Я много об этом думала, после того как мы уехали домой, и решила, что мне надо непременно навестить вас, мэм, потому что, не сомневаюсь, вы очень обеспокоены. Я пока еще мало знаю о людях, с которыми познакомилась на приеме, но полагаю, что они не слишком отличаются от всех прочих, и то, что Джулия лишилась чувств именно в тот самый момент, когда Адам попался ей на глаза, наверняка заставит болтать многие языки.
Благодарная леди Оверсли, оставив притворство, не без надрыва произнесла:
– Ах, Дженни, признаюсь, я вся извелась! Сначала Джулия, а потом Оверсли… Но она ведь не нарочно упала в обморок!
– Нет, конечно нет! Я, правда, вообще не понимаю, как это люди лишаются чувств, но нельзя отрицать, что Джулии всегда достаточно было услышать резкое слово, чтобы она падала в обморок. Еще в пансионе она была очень подвержена меланхолии.
– Да, – вздохнула леди Оверсли. – А доктора нашли лишь, что она слишком беспокойна! Но сейчас у нее нет меланхолии – по крайней мере, если с ней мягко обращаться и не бранить, когда она и без того сильно расстроена! Надо же такому случиться именно в том доме, да еще в той же самой комнате, где присутствовала Эмили Каслри! Но скажите на милость, Дженни, что толку терзать бедного ребенка и доводить ее до истерики?
– Ну, толку в этом нет никакого, и никогда не было, – заметила Дженни. – Хотя не стоит удивляться, что его светлость на нее набросился, поскольку джентльменам вообще не нравятся сцены, кроме разве тех, что они сами устраивают; к примеру, мой отец, когда ему не подали приправу к мясу, как положено… Вопрос в том, что теперь делать?
– Ума не приложу! – огорчилась окончательно леди Оверсли. – У меня голова идет кругом! Оверсли говорит, что если Джулия не может вести себя прилично, то пусть лучше удалится в монастырь, а это, я считаю, совершеннейший вздор, потому что если она и удалится куда-нибудь, так это в поместье к старшей леди Оверсли, но я не хочу, чтобы она это сделала. И вот представьте, у нее второй сезон, а как, скажите на милость, ей удачно выйти замуж, если ее отец несет такой вздор, а она не делает ничего, кроме как… Ах, милочка, как все это неловко! Мне вообще, очевидно, не следовало говорить об этом с вами, это лишь свидетельствует, насколько издерганы мои нервы!
– Пусть никто не беспокоится за меня, – бесстрастно ответила Дженни. – И пустые комплименты между нами тоже не нужны. Никто ведь не думает, мэм, что Адам женился на мне по любви. Жаль только, что весь свет узнает, что ему была нужна Джулия, а ей – он. – Она замолчала, нахмурившись. – Множество людей влюбляется, и потом любовь проходит, так что, рискну заметить, не так уж и важно, скольких подруг Джулия посвятила в свои тайны. Но ей не пристало – ведь так? – демонстрировать всем, что она горюет по нему?
– Конечно не пристало! – с чувством согласилась ее светлость. – И для вас это так неприятно – что, уверяю вас, я прекрасно понимаю!
– Это не имеет значения. Я думаю об Адаме и о вас тоже, мэм, потому что вы были очень добры ко мне.
– Мне придется делать так, чтобы Джулия не встречалась на его пути. А как я могу это? Разве что опять отправить ее обрати о-в Танбридж-Уэллс?..
– Ну конечно, вы не можете, и, по моему разумению, это ничего не даст. Рано или поздно им суждено встретиться, и десять к одному, что мы регулярно будем попадать в подобное положение, потому что стоит ей только его увидеть, у нее, обязательно случится нервный срыв. А избегать нас совсем не годится, потому что, как мне рассказывала Лидия, вы всегда были очень дружны с Деверилями, и соответственно это вызовет новые разговоры. Так что я пришла сказать вам, мэм, самое лучшее – дать понять насмешникам, что все мы остались хорошими друзьями. Нет смысла делать так, чтобы Джулия встречалась на пути Адама чаще, чем это необходимо, но, если она время от времени будет навещать меня и выезжать со мной, она будет спокойнее встречаться с ним и… и в конце концов привыкнет к этому.
Леди Оверсли глядела на нее, не в силах справиться с изумлением.
– Но, Дженни, вы ведь наверняка не желаете… я хочу сказать… благоразумно ли это? Дженни какое-то время помолчала.
– Я и сама, мэм, не раз задавалась этим вопросом. Конечно, лучше всего было бы, если бы они вообще никогда не встречались, но, поскольку это невозможно, мне кажется, если они будут встречаться достаточно часто, чтобы это стало привычной для всех вещью, это лучше, чем если бы они встречались лишь случайно…
– Если бы я только знала! – воскликнула леди Оверсли, заливаясь слезами. – Мне ни за что не следовало допускать этого, но казалось, все так удачно складывается! Ах, милочка, кто бы мог подумать, что в результате сердце моей любимой Джулии будет разбито! Хотя, конечно, мне следовало об этом догадаться: она всегда говорила, что он такой же, как сэр Галаад , и я уверена, что это так, если сэр Галаад был таким, каким я его себе представляю, – или вы так не считаете? – спросила она, заметив, что глаза Джулии внезапно сощурились от смеха, превратившись в щелочки.
– Ну… не знаю, мне так не кажется. Однако я никогда не принадлежала к читателям старинных рыцарских романов и легенд, которые обожает Джулия, – оправдывалась Дженни. – Зато я знаю, что Адам любит, когда яйца для него варятся всмятку ровно четыре минуты, и не притрагивается к сдобе.
– Не притрагивается к сдобе? – запинаясь, переспросила обескураженная леди Оверсли.
– Терпеть ее не может! И, ничто его так не раздражает, как беспорядок в вещах. Он говорит, что все это от палаточной жизни, когда, если ты не держишь все на своих местах, это просто невыносимо. Мне даже пришлось сказать экономке, что, если она не в состоянии воспрепятствовать горничным перекладывать с места на место вещи на его туалетном столике, ей придется получить расчет. Учтите, насколько я знаю, сэр Галаад тоже мог быть придирчивым – хотя я ставлю яичко к Христову дню, как говорит папа, что Джулия так не считает!
– Нет, – тихо проговорила леди Оверсли. – В самом деле – нет!
– Итак, если вы согласны, мэм, я попытаюсь уговорить Джулию покататься со мной в парке завтра, а если вы с милордом привезете ее пообедать к нам на следующей неделе, мы будем очень рады. Это было бы вполне естественно с вашей стороны – не так ли? – притом что леди Линтон уезжает в Бат и проведет пару дней на Гловенор-стрит; Это не будет званым приемом, хотя я собираюсь пригласить также лорда Броу.
– О, но Джулия никогда не… Ах, дорогая, я не знаю, что и сказать! Конечно, это произвело бы прекрасное впечатление, если стало бы известно, что мы отобедали у вас без всяких церемоний, но, боюсь, Джулия… содрогнется от этой затеи!
– Не сомневаюсь, что содрогнется, – ну что на это скажешь? Разве только, что, возможно, мне удастся с ней сладить. С вашего позволения я поднимусь к ней.
Ошарашенная, леди Оверсли воскликнула:
– Нет, нет! Я хочу сказать, она так подавлена… Она не захочет видеть вас, Дженни!
– Скорее всего, нет, но у нее не останется никакого выбора. Так что не нужно волноваться, мэм! Я не причиню ей никакого вреда, обещаю вам!
С этими словами она встала и энергично вышла из комнаты, оставив леди Оверсли с ощущением собственной беспомощности и с самыми дурными предчувствиями в душе.
Глава 11
Свет в комнате Джулии был тусклым, шторы на окнах сдвинуты. Приотворив дверь, Дженни бодро проговорила:
– Можно мне войти? Хотя глупо об этом спрашивать, когда я уже здесь!
Она едва отыскала взглядом Джулию, затерявшуюся посреди большой кровати, – светловолосая голова повернулась на подушке.
– Ты?! – воскликнула больная.
– Ну да! – кивнула Дженни. – Я пришла тебя проведать. Ты не против, если я раздвину шторы, – а то, если тут не станет светлее, я, чего доброго, наткнусь на мебель.
– Ты пришла упрекать меня? – спросила Джулия. – Не стоит этого делать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46