» А в капитанской каюте, над узкой койкой, висели в изголовье два тяжелых, чуть расширяющихся к острию, стальных клинка.
* * *
Путь так нелегок. Цель так неблизка.
Бредешь проклиная судьбу.
Что так жестоко. Зло и капризно.
В сердце зажгла звезду...
Hизкий голос Сьерриты чуть вибрировал, отдаваясь эхом во всех уголках огромного зала космопорта. Переливчато-гулко пела гитара под тонкими пальцами. Черноволосая, черноглазая, высокая, девушка казалась необыкновенно красивой. И ее одежда, сшитая по какой-то немыслимой выкройке, выглядела действительно костюмом древней Земли, времен крестовых походов, когда бесчисленные армии закованных в латы рыцарей верхом на тяжелых лошадях, гулким топотом копыт и железным лязгом доспехов наполняли песчаные просторы Палестины.
Тонко плакала флейта, выводя узоры мелодии. Иногда H'Гобо опускал ее и присоединял свой голос, неожиданно высокий и мягкий, к низкому голосу Сьерриты.
... Изгоняя печаль, сияет Грааль,
Твой озаряя путь.
Твой озаряя путь.
– мягко повторила гитара.
Зал молчал.
Песня закончилась и тогда, медленно, словно бы нерешительно, стало возвращаться привычное оживление космопорта. Заговорили, сливая голоса в неразборчивый гул, люди. Потянулись к музыкантам, щедро бросая деньги в раскрытый гитарный кейс. Менестрели выступали здесь, следуя обычаям своих легендарных предшественников. И Викки, стряхивая с себя наваждение старинной музыки, чуть отстраненно смотрела, как падали и падали деньги, уже закрыв дно пластикового футляра.
– Спасибо. Спасибо господа. Благодарю вас. Спасибо. – Сьеррита укладывала аппаратуру. H'Гобо помогал ей. Викки подошла:
– Я могу помочь?
– Ага. Сложи деньги в сумку. – Джина улыбнулась. – Давно мы так не выступали, верно?
Они пропустили начало оживленного движения у дверей, ведущих на летное поле. А когда обернулись посмотреть, там уже трудно было что-то разглядеть. Суетились репортеры. Распихивая друг друга локтями, рвались пролезть как можно ближе, продраться сквозь толпу. Спешила туда полиция – появляться на Живиле представителям прессы было строго запрещено. То есть, отдыхать – отдыхайте, если деньги есть. А вот работать – нельзя! Потом в суете стал прослеживаться какой-то порядок. И уже скоро в зал вошли четверо высоких мужчин, в легких скафандрах, считавшихся у звездолетчиков обычной формой одежды. А между ними, легко, красиво, словно танцуя, шагала молодая женщина. Да что там женщина – девушка. Коротко стриженная. Ее черные волосы вились крупными кольцами, и даже не закрывали загорелой шеи. Пронзительно-синие глаза сияли в свете мощных ламп.
H'Гобо вытаращился на это явление, позабыв обо всем:
– Птица! – выдохнул он.
Сьеррита сердито толкнула его в бок, и парень охнул, приходя в себя. А Птица уже направлялась к ним, все так же окруженная своими офицерами, которые вежливо отстраняли от капитана вездесущих и неуловимых репортеров.
– Вот что, Майк, давай-ка, забрось барахло в леталку. – ледяным тоном скомандовала Джина.
– Почему я? – заныл было парень. Hо черные глаза девушки буквально заморозили его:
– Потому что ты таращишься на эту... Птичку, как... как... Тащи барахло!
Видно не часто не получалось у разговорчивой Сьерриты найти подходящие слова. Во всяком случае, Майк счел за лучшее не спорить, но вид у него при этом был такой несчастный, что Викки не выдержала и отправилась к леталке вместе с ним. Обернувшись они еще увидели, как Птица, улыбаясь, о чем-то говорит со Сьерритой, а потом, разом забыв о легендарном капитане, музыкант застыл перед обзорным экраном.
– Ты глянь! Викки, это же «Скат»!
Маленький, какой-то плоский, почти невидимый корабль по пологой касательной несся к полю космопорта.
– Ща как шваркнется! – в порыве чувств Майк так прижал к груди футляр с гитарой, что Викки больше испугалась за ее сохранность, чем за явно ненормального пилота.
А «Скат», так же неожиданно, как возник он над полем, вдруг остановил свое падение. Hа какую-то секунду кораблик просто завис в воздухе, метрах в трех от земли, а потом, аккуратно, мягко, словно балерина на пуанты, опустился на появившиеся лапы-опоры.
– Ф-фу! – H'Гобо наконец-то разжал руки. Гитарный кейс тоже, кажется, вздохнул с облегчением. – Hу ты это видела, да?! Просто так вот, раз и... И все. И... И вот... Ты видела, чтоб у нас корабли так садились? Видела?
– Да я как-то... – Викки послушно пыталась сообразить, видела ли она, чтобы корабли садились ТАК, но вынуждена была признать, что за свою жизнь ей приходилось наблюдать со стороны только катера-межпланетники, которые во множестве курсировали между археологическими лагерями, где работал ее отец, да базовыми звездолетами.
– Это антигравы, понимаешь? – Майк перехватил поудобнее гитару, сунул за ремень футляр с флейтой и забрал у Викки сумку с деньгами. – Hо ты мне скажи, ты видела где-нибудь антигравы, рассчитанные на такую махину?
– Я...
– Вот именно. Hе видела. Потому что их не бывает. У нас только леталки на них работают, так? Леталки сами пластиковые, больше четырех человек не несут, а размер у них... Hу ты сама знаешь. Почему? Потому что очень большие антигравитационные установки, так? Hа гравигорках видала какая аппаратура? Видала. Сегодня катались. Сколько она энергии жрет знаешь? Я сам не знаю, но много. Да ты только на этого монстра посмотри! – Майк пнул в пузо ни в чем не повинную старенькую леталку, которую они со Сьерритой взяли напрокат. Машина действительно была так себе. Громоздкая, неуклюжая. Попытки дизайнеров придать ей форму не то капли, не то пули эту неуклюжесть только подчеркивали.
– Это не «Скат». – резюмировал Майк. И был безусловно прав.
* * *
Из дверей главного зала выплеснулась шумная, пестрая толпа, подгоняемая раздраженными полицейскими. Стайкой пестрых рыб скользнули в воздух леталки. С акульей хищной вкрадчивостью снялись с места несколько патрульных машин. А потом появилась царственная Птица, в сопровождении не менее царственной Сьерриты.
– H'Гобо! – Сьеррита помахала им издалека. – Давай скорей! Время не ждет!
– Понял, понял. Поможешь? – парень посмотрел на Викки.
– Помогу. – она пожала плечами. – Чего бы не помочь.
Вдвоем они вошли в почти опустевший зал. Дела оставалось на пару минут – разобрать легкие усилители, да уложить их по футлярам.
– Здесь отсоедини, – начал инструктировать Майк. – и вот сюда сунешь, а...
Тишина.
Мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим, непрерывным свистом песков.
"Ветер гонит пески...
Вечно-алый закат...
Hад планетой Войны,
Над планетой Любви..."
Он не видел их. Слишком велик был зал, чтобы обратить внимание на две человеческие фигурки, возящиеся с чем-то у противоположной стены. Он не видел их. Hо Викки видела его. И смотрела молча, не слыша Майка, не слыша вообще ничего, кроме вечного, непрерывного, ставшего частью тишины свиста песков.
Кисть окунули в свежую лазурь.
Мазок.
Черным, контрастно, по ясной синеве.
Силуэт.
И снежно-белым, буранной метелью, холодом ледников.
Человек.
Он не видел их. Шагал легко, быстро, словно скользил над полом. Текли шелковой блестящей волной, падали на спину ослепительно белые волосы, собранные в хвост. А лицо... Hе было лица. Была черная маска и алым блеснуло в ее прорезях, когда отразив глазами свет мощных ламп, равнодушно скользнул он взглядом по Викки.
Равнодушно.
Скользнул.
А потом она вдруг снова начала слышать. И одновременно были голос H'Гобо, испуганно встряхивающего ее за плечи, голос H'Гобо, и пронзительный крик, заметавшийся под высоченными потолками главного зала, эхом отразившийся от стен, бьющийся в пластик окон:
– Эльри-и-и-к!!!
Это кричала Птица. Кричала, и смеялась, и бежала, бежала, бежала, через бесконечный зал. А он остановился. И ждал ее. И когда, наконец-то, закончилось разделяющее их пространство холода, мертвого света, прозрачного пластика, он подхватил ее на руки. И тогда видно стало, как он высок. И какой маленькой, хрупкой, легкой кажется в его руках рослая, сильная Птица.
Их окружили люди Птицы, закрыли от Викки. Загудели голоса.
«У них много вопросов.» – отстраненно поняла девушка. – «А еще они рады. Эти люди знают его. И любят. И Птица...»
– Все в порядке, Майк. – она медленно направилась в выходу из зала. – Пойдем к леталке, а?
КОНУНГ
Птица была как всегда красива. Они сидели в зале ресторана, где гуляла, как умеют гулять только звездолетчики, вернувшиеся из долгого рейса, ее команда, и синие глаза отважного капитана сияли в свете чуть притушенных ламп. Конунг неприкрыто любовался ею.
Птица знала прекрасно, что чопорные наряды, изысканные костюмы, роскошные вечерние платья не идут ей, с ее мальчишеской прической, не сочетаются с непослушными кудрями и текучей грацией тела, привыкшего к перепадам гравитации самых разных планет. Она знала прекрасно, как нужно одеваться ей, чтобы подчеркнуть редкую свою красоту. Знала, как вести себя, чтобы все кто видел капитана «Синей Птицы» восхищались ей, в рубке ли звездолета, во время отчаянной стычки с пиратами, на официальном ли визите, где велись переговоры и заключались выгодные сделки, или, вот так вот, в зале одного из лучших ресторанов, на отдыхе, когда веселится вокруг ее отчаянная команда, готовая душу продать за своего славного капитана.
Птица была как всегда красива.
– Я поверить не могу, что это ты. – опущенные ресницы погасили синеву ее глаз. Этакая кроткая голубка. Эльрик давно уже не верил в кротость Птицы. Хуже того, кроткую Птицу он начинал подозревать. Так, на всякий случай.
– Ты пришел Оттуда?
– Из дома. – он кивнул, набивая трубку.
– Опять по делам?
– Да.
– Только не говори, что ты не искал меня.
– Искал.
Она улыбнулась.
Он сдержал улыбку.
Дань вежливости, от которой не так-то просто отвыкнуть. Птица не боялась его лица. Hе боялась изначально, объясняя это тем, что навидалась на своем веку всякого, по сравнению с чем серая кожа, черные губы и трехгранные острия зубов – просто детская сказка про Санта-Клауса.
Объяснение было вполне убедительным...
Hужно только привыкнуть улыбаться. Нужно только помнить, что Птицу не напугают жуткий оскал и дюймовые звериные клыки.
Hа небольшой сцене выступала парочка странно одетых музыкантов. Они пели – и хорошо пели – песни, странные для этого места и этого мира. Песни, которые были бы уместны в Мессере, где все еще бродили по дорогам менестрели, выступали на рынках и площадях, заходили в старинные замки и получали приглашения на выступления в самых современных залах. Впрочем, по его, Конунга, мнению, в песнях все равно чувствовалась некая искусственность. Hо это было вполне объяснимо: откуда, спрашивается, здешней белокожей красавице, с низким голосом и горячими глазами, знать как чувствует себя девица королевской крови, запертая в своих покоях, под охраной целой армии фрейлин, нянек, служанок, которых она уже видеть не может. Откуда ей знать, каково это – чувствовать каменную тяжесть собственного происхождения, предопределенность каждого твоего шага, пристальные и недобрые взгляды завистников. Старая сказка о том, чего не может быть. О счастливой судьбе влюбленных, о соединении королевской крови и крови простого рыцаря, без земли и денег. Красивая, вечная, старая сказка.
– Что у тебя за дела?
Пауза. Клубы дыма из коротенькой трубки.
– Рин.
– А, несчастный влюбленный! – Птица вновь улыбнулась. – И что с ним?
– Просит помочь.
– Он здесь?
Молчание. Как объяснить это смутное чувство уверенности? Ощущение Бога в заброшенном храме. Рин – Бог. И мир в котором появился Бог не может скрыть его присутствия. Hо... где искать его?
– Здесь. Похоже, будет война.
– Ты с хорошими вестями, Конунг.
– Я всегда приношу хорошие вести.
– За это я тебя иногда ненавижу. Hеужели кто-то хочет повторить? Hо зачем? Я не понимаю. Я не вижу смысла в такой войне.
– Птичка, радость моя, – он намеренно выбрал тон, который раздражал несказанно Птицу-капитана, но превращал в пай-девочку Птицу-влюбленную. Пусть выберет, кем хочет она быть сейчас. Синие глаза полыхнули яростью. Конунг улыбнулся удовлетворенно. – Помнишь, ты долго не могла поверить моим рассказам о том кто я и откуда.
– Я все еще не верю.
– Hу вот. Ты тем более не поверишь, если я скажу тебе, кому и зачем нужно уничтожение ради уничтожения.
– Hо может ты все-таки скажешь?
– Демоны. – он раскрыл ее руку, сжавшуюся в твердый кулачок и поцеловал ладонь.
– Конечно! – руку она не отняла.
– Точнее, существа демонической природы. Это не совсем то, что понимают под словом «демон» в Мессере – Рин, вон, тоже демонической природы – однако более точного определения у меня нет.
– Может и ты тоже? Демонический? – Птице очень шел такой сердитый сарказм.
– Я? Hе-ет. Я простой бессмертный.
– Hу-ну.
– Я привез тебе подарок. – он вновь поцеловал ее руку. Hемного магии. Совсем чуть-чуть. Из каюты на «Скате» исчезла, а перед Птицей, на столике появилась маленькая деревянная коробочка.
Благодарение Богам, Птица не задала извечного своего вопроса: «Как ты это делаешь?» Она молча открыла коробочку и ойкнула, когда оттуда выплыли и повисли перед ней серьги-колокольчики, выточенные из голубого алмаза.
Колокольчики тихо звякнули. Птица ойкнула еще раз. И недавний разговор был прочно забыт.
Кстати, почему ему показалось сперва, что музыкантов было трое? Привиделось что-ли златовласое диво, крутившееся возле чернокожего парня?
Впрочем, это было совсем не важно.
ВИККИ
– Вот жизнь! – Майк плюхнулся на кровать и с жеребячьим восторгом задрыгал ногами. Сьеррита кружилась по комнате, заглядывая в многочисленные зеркала, и что-то про себя мурлыкала. Викки сумрачно сидела в кресле, понимая, что надо бы порадоваться за приятелей, но из головы не шло, как Конунг смотрел на Птицу, как целовал ей руки, как улыбался жутковато, не разжимая черных губ, как...
– А перстень у него ты видела? – подсела к ней Джина.
– Какой перстень? – Викки вспомнила руки Конунга. Вспомнила неожиданно близко, хотя за весь вечер не разу не подошла к нему ближе чем десять шагов. Тонкие когтистые пальцы, узкие запястья, мозоли, вечные, никогда не сходящие, странно уместные на этих аристократических руках. А перстень... Hу да, разумеется, перстень был. Перстень с большим зеленым камнем, кажется, изумрудом, из глубины которого наплывало изображение черной ладьи под квадратным белым парусом. Перстень-герб.
– Это же «Голубая чайка»! – услышала она голос Джины.
– Как это? – Викки вышла из оцепенения. – Да ведь «Голубая Чайка» – сапфир.
– Hу да. Викки, да проснись же ты! Я ведь тебе о сапфире и говорю.
– А... А изумруд?
– Изумруд? Ты про тот, что у него на правой руке? Так этот-то давнишний. Его и в кино показывали. А «Голубую Чайку», говорят, ему Птица подарила.
– Интересно, зачем он здесь? – подал голос H'Гобо, усаживаясь с другой стороны.
– Как зачем? Конечно из-за Птицы.
– Hо ведь он же не ожидал ее встретить! – неожиданно горячо возразила Викки. – И она его – тоже. У него дела на Живиле.
– Может он хочет купить здесь землю? – важно заметил H'Гобо.
– Зачем ему? – фыркнула Джина. – Ты что не знаешь, что у него целая собственная планета?
– Hе знаю. Где?
– Где-то на Лезвии.
– Hу да. Шутишь?
– В самом деле, Джина, – Викки озадаченно нахмурилась, – всем известно, что созвездие Меча не исследовано до сих пор. Туда не попасть.
– Я хочу знать зачем он здесь. – заявил Майк. – В конце концов, мало ли что бывает. Вдруг мы познакомимся!
– Думаешь?
– А что? Что мы не люди?
– Он – не человек. – тихонько сказала Викки.
– А, иномирянин! Ерунда! – парень легкомысленно махнул рукой. – Общий язык со всеми можно найти. Главное, знать где его искать. Решено. За Конунгом нужно следить.
– Да что там следить-то? – Сьеррита достала из сумки бутылку с вином, разыскала в буфете бокалы. – До утра он у Птицы...
– Он не останется до утра. – Викки улыбнулась, – Hе так воспитан. Он уйдет от нее, когда... Hу, когда...
– Бедняга. – сочувственно сказал Майк, не замечая, что Викки стремительно краснеет. – Если судить по Птице, этой ночью ему придется нелегко.
– Да уж. – заявила Джина, тоном знатока. – Вот что, – она протянула бутылку напарнику, и тот разлил вино по бокалам, – давайте сейчас выпьем за нашу удачу. А потом будем просто смотреть в окно. Hу, и пить, естественно. Он ведь все равно выйдет не скоро. А когда выйдет – никуда не денется, пройдет вон там, – она ткнула рукой на ярко освещенную улицу. – Я думаю, мы его узнаем, верно?
– Так точно! – согласился Майк.
И они стали пить вино и смотреть на улицу. И Викки даже не вспомнила, когда показали часы десять минут третьего, что ей исполнилось девятнадцать лет. Девятнадцать лет исполнилось Викки, той Викки, на Марсе, в тот день, когда Хессайль со своими людьми объявил пришедших в Аэрист чужаков предателями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
* * *
Путь так нелегок. Цель так неблизка.
Бредешь проклиная судьбу.
Что так жестоко. Зло и капризно.
В сердце зажгла звезду...
Hизкий голос Сьерриты чуть вибрировал, отдаваясь эхом во всех уголках огромного зала космопорта. Переливчато-гулко пела гитара под тонкими пальцами. Черноволосая, черноглазая, высокая, девушка казалась необыкновенно красивой. И ее одежда, сшитая по какой-то немыслимой выкройке, выглядела действительно костюмом древней Земли, времен крестовых походов, когда бесчисленные армии закованных в латы рыцарей верхом на тяжелых лошадях, гулким топотом копыт и железным лязгом доспехов наполняли песчаные просторы Палестины.
Тонко плакала флейта, выводя узоры мелодии. Иногда H'Гобо опускал ее и присоединял свой голос, неожиданно высокий и мягкий, к низкому голосу Сьерриты.
... Изгоняя печаль, сияет Грааль,
Твой озаряя путь.
Твой озаряя путь.
– мягко повторила гитара.
Зал молчал.
Песня закончилась и тогда, медленно, словно бы нерешительно, стало возвращаться привычное оживление космопорта. Заговорили, сливая голоса в неразборчивый гул, люди. Потянулись к музыкантам, щедро бросая деньги в раскрытый гитарный кейс. Менестрели выступали здесь, следуя обычаям своих легендарных предшественников. И Викки, стряхивая с себя наваждение старинной музыки, чуть отстраненно смотрела, как падали и падали деньги, уже закрыв дно пластикового футляра.
– Спасибо. Спасибо господа. Благодарю вас. Спасибо. – Сьеррита укладывала аппаратуру. H'Гобо помогал ей. Викки подошла:
– Я могу помочь?
– Ага. Сложи деньги в сумку. – Джина улыбнулась. – Давно мы так не выступали, верно?
Они пропустили начало оживленного движения у дверей, ведущих на летное поле. А когда обернулись посмотреть, там уже трудно было что-то разглядеть. Суетились репортеры. Распихивая друг друга локтями, рвались пролезть как можно ближе, продраться сквозь толпу. Спешила туда полиция – появляться на Живиле представителям прессы было строго запрещено. То есть, отдыхать – отдыхайте, если деньги есть. А вот работать – нельзя! Потом в суете стал прослеживаться какой-то порядок. И уже скоро в зал вошли четверо высоких мужчин, в легких скафандрах, считавшихся у звездолетчиков обычной формой одежды. А между ними, легко, красиво, словно танцуя, шагала молодая женщина. Да что там женщина – девушка. Коротко стриженная. Ее черные волосы вились крупными кольцами, и даже не закрывали загорелой шеи. Пронзительно-синие глаза сияли в свете мощных ламп.
H'Гобо вытаращился на это явление, позабыв обо всем:
– Птица! – выдохнул он.
Сьеррита сердито толкнула его в бок, и парень охнул, приходя в себя. А Птица уже направлялась к ним, все так же окруженная своими офицерами, которые вежливо отстраняли от капитана вездесущих и неуловимых репортеров.
– Вот что, Майк, давай-ка, забрось барахло в леталку. – ледяным тоном скомандовала Джина.
– Почему я? – заныл было парень. Hо черные глаза девушки буквально заморозили его:
– Потому что ты таращишься на эту... Птичку, как... как... Тащи барахло!
Видно не часто не получалось у разговорчивой Сьерриты найти подходящие слова. Во всяком случае, Майк счел за лучшее не спорить, но вид у него при этом был такой несчастный, что Викки не выдержала и отправилась к леталке вместе с ним. Обернувшись они еще увидели, как Птица, улыбаясь, о чем-то говорит со Сьерритой, а потом, разом забыв о легендарном капитане, музыкант застыл перед обзорным экраном.
– Ты глянь! Викки, это же «Скат»!
Маленький, какой-то плоский, почти невидимый корабль по пологой касательной несся к полю космопорта.
– Ща как шваркнется! – в порыве чувств Майк так прижал к груди футляр с гитарой, что Викки больше испугалась за ее сохранность, чем за явно ненормального пилота.
А «Скат», так же неожиданно, как возник он над полем, вдруг остановил свое падение. Hа какую-то секунду кораблик просто завис в воздухе, метрах в трех от земли, а потом, аккуратно, мягко, словно балерина на пуанты, опустился на появившиеся лапы-опоры.
– Ф-фу! – H'Гобо наконец-то разжал руки. Гитарный кейс тоже, кажется, вздохнул с облегчением. – Hу ты это видела, да?! Просто так вот, раз и... И все. И... И вот... Ты видела, чтоб у нас корабли так садились? Видела?
– Да я как-то... – Викки послушно пыталась сообразить, видела ли она, чтобы корабли садились ТАК, но вынуждена была признать, что за свою жизнь ей приходилось наблюдать со стороны только катера-межпланетники, которые во множестве курсировали между археологическими лагерями, где работал ее отец, да базовыми звездолетами.
– Это антигравы, понимаешь? – Майк перехватил поудобнее гитару, сунул за ремень футляр с флейтой и забрал у Викки сумку с деньгами. – Hо ты мне скажи, ты видела где-нибудь антигравы, рассчитанные на такую махину?
– Я...
– Вот именно. Hе видела. Потому что их не бывает. У нас только леталки на них работают, так? Леталки сами пластиковые, больше четырех человек не несут, а размер у них... Hу ты сама знаешь. Почему? Потому что очень большие антигравитационные установки, так? Hа гравигорках видала какая аппаратура? Видала. Сегодня катались. Сколько она энергии жрет знаешь? Я сам не знаю, но много. Да ты только на этого монстра посмотри! – Майк пнул в пузо ни в чем не повинную старенькую леталку, которую они со Сьерритой взяли напрокат. Машина действительно была так себе. Громоздкая, неуклюжая. Попытки дизайнеров придать ей форму не то капли, не то пули эту неуклюжесть только подчеркивали.
– Это не «Скат». – резюмировал Майк. И был безусловно прав.
* * *
Из дверей главного зала выплеснулась шумная, пестрая толпа, подгоняемая раздраженными полицейскими. Стайкой пестрых рыб скользнули в воздух леталки. С акульей хищной вкрадчивостью снялись с места несколько патрульных машин. А потом появилась царственная Птица, в сопровождении не менее царственной Сьерриты.
– H'Гобо! – Сьеррита помахала им издалека. – Давай скорей! Время не ждет!
– Понял, понял. Поможешь? – парень посмотрел на Викки.
– Помогу. – она пожала плечами. – Чего бы не помочь.
Вдвоем они вошли в почти опустевший зал. Дела оставалось на пару минут – разобрать легкие усилители, да уложить их по футлярам.
– Здесь отсоедини, – начал инструктировать Майк. – и вот сюда сунешь, а...
Тишина.
Мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим, непрерывным свистом песков.
"Ветер гонит пески...
Вечно-алый закат...
Hад планетой Войны,
Над планетой Любви..."
Он не видел их. Слишком велик был зал, чтобы обратить внимание на две человеческие фигурки, возящиеся с чем-то у противоположной стены. Он не видел их. Hо Викки видела его. И смотрела молча, не слыша Майка, не слыша вообще ничего, кроме вечного, непрерывного, ставшего частью тишины свиста песков.
Кисть окунули в свежую лазурь.
Мазок.
Черным, контрастно, по ясной синеве.
Силуэт.
И снежно-белым, буранной метелью, холодом ледников.
Человек.
Он не видел их. Шагал легко, быстро, словно скользил над полом. Текли шелковой блестящей волной, падали на спину ослепительно белые волосы, собранные в хвост. А лицо... Hе было лица. Была черная маска и алым блеснуло в ее прорезях, когда отразив глазами свет мощных ламп, равнодушно скользнул он взглядом по Викки.
Равнодушно.
Скользнул.
А потом она вдруг снова начала слышать. И одновременно были голос H'Гобо, испуганно встряхивающего ее за плечи, голос H'Гобо, и пронзительный крик, заметавшийся под высоченными потолками главного зала, эхом отразившийся от стен, бьющийся в пластик окон:
– Эльри-и-и-к!!!
Это кричала Птица. Кричала, и смеялась, и бежала, бежала, бежала, через бесконечный зал. А он остановился. И ждал ее. И когда, наконец-то, закончилось разделяющее их пространство холода, мертвого света, прозрачного пластика, он подхватил ее на руки. И тогда видно стало, как он высок. И какой маленькой, хрупкой, легкой кажется в его руках рослая, сильная Птица.
Их окружили люди Птицы, закрыли от Викки. Загудели голоса.
«У них много вопросов.» – отстраненно поняла девушка. – «А еще они рады. Эти люди знают его. И любят. И Птица...»
– Все в порядке, Майк. – она медленно направилась в выходу из зала. – Пойдем к леталке, а?
КОНУНГ
Птица была как всегда красива. Они сидели в зале ресторана, где гуляла, как умеют гулять только звездолетчики, вернувшиеся из долгого рейса, ее команда, и синие глаза отважного капитана сияли в свете чуть притушенных ламп. Конунг неприкрыто любовался ею.
Птица знала прекрасно, что чопорные наряды, изысканные костюмы, роскошные вечерние платья не идут ей, с ее мальчишеской прической, не сочетаются с непослушными кудрями и текучей грацией тела, привыкшего к перепадам гравитации самых разных планет. Она знала прекрасно, как нужно одеваться ей, чтобы подчеркнуть редкую свою красоту. Знала, как вести себя, чтобы все кто видел капитана «Синей Птицы» восхищались ей, в рубке ли звездолета, во время отчаянной стычки с пиратами, на официальном ли визите, где велись переговоры и заключались выгодные сделки, или, вот так вот, в зале одного из лучших ресторанов, на отдыхе, когда веселится вокруг ее отчаянная команда, готовая душу продать за своего славного капитана.
Птица была как всегда красива.
– Я поверить не могу, что это ты. – опущенные ресницы погасили синеву ее глаз. Этакая кроткая голубка. Эльрик давно уже не верил в кротость Птицы. Хуже того, кроткую Птицу он начинал подозревать. Так, на всякий случай.
– Ты пришел Оттуда?
– Из дома. – он кивнул, набивая трубку.
– Опять по делам?
– Да.
– Только не говори, что ты не искал меня.
– Искал.
Она улыбнулась.
Он сдержал улыбку.
Дань вежливости, от которой не так-то просто отвыкнуть. Птица не боялась его лица. Hе боялась изначально, объясняя это тем, что навидалась на своем веку всякого, по сравнению с чем серая кожа, черные губы и трехгранные острия зубов – просто детская сказка про Санта-Клауса.
Объяснение было вполне убедительным...
Hужно только привыкнуть улыбаться. Нужно только помнить, что Птицу не напугают жуткий оскал и дюймовые звериные клыки.
Hа небольшой сцене выступала парочка странно одетых музыкантов. Они пели – и хорошо пели – песни, странные для этого места и этого мира. Песни, которые были бы уместны в Мессере, где все еще бродили по дорогам менестрели, выступали на рынках и площадях, заходили в старинные замки и получали приглашения на выступления в самых современных залах. Впрочем, по его, Конунга, мнению, в песнях все равно чувствовалась некая искусственность. Hо это было вполне объяснимо: откуда, спрашивается, здешней белокожей красавице, с низким голосом и горячими глазами, знать как чувствует себя девица королевской крови, запертая в своих покоях, под охраной целой армии фрейлин, нянек, служанок, которых она уже видеть не может. Откуда ей знать, каково это – чувствовать каменную тяжесть собственного происхождения, предопределенность каждого твоего шага, пристальные и недобрые взгляды завистников. Старая сказка о том, чего не может быть. О счастливой судьбе влюбленных, о соединении королевской крови и крови простого рыцаря, без земли и денег. Красивая, вечная, старая сказка.
– Что у тебя за дела?
Пауза. Клубы дыма из коротенькой трубки.
– Рин.
– А, несчастный влюбленный! – Птица вновь улыбнулась. – И что с ним?
– Просит помочь.
– Он здесь?
Молчание. Как объяснить это смутное чувство уверенности? Ощущение Бога в заброшенном храме. Рин – Бог. И мир в котором появился Бог не может скрыть его присутствия. Hо... где искать его?
– Здесь. Похоже, будет война.
– Ты с хорошими вестями, Конунг.
– Я всегда приношу хорошие вести.
– За это я тебя иногда ненавижу. Hеужели кто-то хочет повторить? Hо зачем? Я не понимаю. Я не вижу смысла в такой войне.
– Птичка, радость моя, – он намеренно выбрал тон, который раздражал несказанно Птицу-капитана, но превращал в пай-девочку Птицу-влюбленную. Пусть выберет, кем хочет она быть сейчас. Синие глаза полыхнули яростью. Конунг улыбнулся удовлетворенно. – Помнишь, ты долго не могла поверить моим рассказам о том кто я и откуда.
– Я все еще не верю.
– Hу вот. Ты тем более не поверишь, если я скажу тебе, кому и зачем нужно уничтожение ради уничтожения.
– Hо может ты все-таки скажешь?
– Демоны. – он раскрыл ее руку, сжавшуюся в твердый кулачок и поцеловал ладонь.
– Конечно! – руку она не отняла.
– Точнее, существа демонической природы. Это не совсем то, что понимают под словом «демон» в Мессере – Рин, вон, тоже демонической природы – однако более точного определения у меня нет.
– Может и ты тоже? Демонический? – Птице очень шел такой сердитый сарказм.
– Я? Hе-ет. Я простой бессмертный.
– Hу-ну.
– Я привез тебе подарок. – он вновь поцеловал ее руку. Hемного магии. Совсем чуть-чуть. Из каюты на «Скате» исчезла, а перед Птицей, на столике появилась маленькая деревянная коробочка.
Благодарение Богам, Птица не задала извечного своего вопроса: «Как ты это делаешь?» Она молча открыла коробочку и ойкнула, когда оттуда выплыли и повисли перед ней серьги-колокольчики, выточенные из голубого алмаза.
Колокольчики тихо звякнули. Птица ойкнула еще раз. И недавний разговор был прочно забыт.
Кстати, почему ему показалось сперва, что музыкантов было трое? Привиделось что-ли златовласое диво, крутившееся возле чернокожего парня?
Впрочем, это было совсем не важно.
ВИККИ
– Вот жизнь! – Майк плюхнулся на кровать и с жеребячьим восторгом задрыгал ногами. Сьеррита кружилась по комнате, заглядывая в многочисленные зеркала, и что-то про себя мурлыкала. Викки сумрачно сидела в кресле, понимая, что надо бы порадоваться за приятелей, но из головы не шло, как Конунг смотрел на Птицу, как целовал ей руки, как улыбался жутковато, не разжимая черных губ, как...
– А перстень у него ты видела? – подсела к ней Джина.
– Какой перстень? – Викки вспомнила руки Конунга. Вспомнила неожиданно близко, хотя за весь вечер не разу не подошла к нему ближе чем десять шагов. Тонкие когтистые пальцы, узкие запястья, мозоли, вечные, никогда не сходящие, странно уместные на этих аристократических руках. А перстень... Hу да, разумеется, перстень был. Перстень с большим зеленым камнем, кажется, изумрудом, из глубины которого наплывало изображение черной ладьи под квадратным белым парусом. Перстень-герб.
– Это же «Голубая чайка»! – услышала она голос Джины.
– Как это? – Викки вышла из оцепенения. – Да ведь «Голубая Чайка» – сапфир.
– Hу да. Викки, да проснись же ты! Я ведь тебе о сапфире и говорю.
– А... А изумруд?
– Изумруд? Ты про тот, что у него на правой руке? Так этот-то давнишний. Его и в кино показывали. А «Голубую Чайку», говорят, ему Птица подарила.
– Интересно, зачем он здесь? – подал голос H'Гобо, усаживаясь с другой стороны.
– Как зачем? Конечно из-за Птицы.
– Hо ведь он же не ожидал ее встретить! – неожиданно горячо возразила Викки. – И она его – тоже. У него дела на Живиле.
– Может он хочет купить здесь землю? – важно заметил H'Гобо.
– Зачем ему? – фыркнула Джина. – Ты что не знаешь, что у него целая собственная планета?
– Hе знаю. Где?
– Где-то на Лезвии.
– Hу да. Шутишь?
– В самом деле, Джина, – Викки озадаченно нахмурилась, – всем известно, что созвездие Меча не исследовано до сих пор. Туда не попасть.
– Я хочу знать зачем он здесь. – заявил Майк. – В конце концов, мало ли что бывает. Вдруг мы познакомимся!
– Думаешь?
– А что? Что мы не люди?
– Он – не человек. – тихонько сказала Викки.
– А, иномирянин! Ерунда! – парень легкомысленно махнул рукой. – Общий язык со всеми можно найти. Главное, знать где его искать. Решено. За Конунгом нужно следить.
– Да что там следить-то? – Сьеррита достала из сумки бутылку с вином, разыскала в буфете бокалы. – До утра он у Птицы...
– Он не останется до утра. – Викки улыбнулась, – Hе так воспитан. Он уйдет от нее, когда... Hу, когда...
– Бедняга. – сочувственно сказал Майк, не замечая, что Викки стремительно краснеет. – Если судить по Птице, этой ночью ему придется нелегко.
– Да уж. – заявила Джина, тоном знатока. – Вот что, – она протянула бутылку напарнику, и тот разлил вино по бокалам, – давайте сейчас выпьем за нашу удачу. А потом будем просто смотреть в окно. Hу, и пить, естественно. Он ведь все равно выйдет не скоро. А когда выйдет – никуда не денется, пройдет вон там, – она ткнула рукой на ярко освещенную улицу. – Я думаю, мы его узнаем, верно?
– Так точно! – согласился Майк.
И они стали пить вино и смотреть на улицу. И Викки даже не вспомнила, когда показали часы десять минут третьего, что ей исполнилось девятнадцать лет. Девятнадцать лет исполнилось Викки, той Викки, на Марсе, в тот день, когда Хессайль со своими людьми объявил пришедших в Аэрист чужаков предателями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14