В то же время явное несоответствие реальности однозначно отрицательным оценкам характера Сталина в детстве, которые давали Иосиф Ирамешвили и Хана Мошиашвили на основе малозначительных происшествий или даже голословных заявлений, скорее всего объясняется их необъективностью, для которой было немало причин. Пути Иосифа Ирамешвили и Иосифа Джугашвили разошлись еще в юности. В отличие от своего соученика Иосиф Ирамешвили стал меньшевиком и эмигрировал из Грузии после установления там Советской власти, когда Сталин стал одним из руководителей Советского правительства. Книга Ирамешвили вышла в свет в Германии в 1932 году, когда Сталин уже несколько лет был фактически полновластным правителем СССР, а Веймарскую республику сотрясал глубочайший экономический и острый политический кризис. Пользовавшаяся поддержкой СССР коммунистическая партия Германии во главе с Эрнстом Тельманом подвергалась в это время травле не только со стороны нацистов, но и большинства других политических партий страны. Кампания против германских коммунистов постоянно подкреплялась антисоветской пропагандой, одним из главных объектов которой был руководитель СССР Сталин. Как вспоминал мой отец, проходивший в 1932–1934 годы производственную практику на заводах Круппа в Германии, в ту пору на стенах домов в Германии можно было увидеть плакаты, на которых изображались устрашающие физиономии красных комиссаров и карикатурные изображения Сталина. Антисоветская истерия сопровождала приход нацистов к власти, запрет компартии, а затем и других политических партий. Поэтому выход книги Ирамешвили за несколько месяцев до прихода Гитлера к власти можно рассматривать как часть пропагандистского обеспечения нацистского переворота.
Трудно было ожидать объективности и от Ханы Мошиашвили, на воспоминания которой ссылается Радзинский. Эта женщина, по словам Радзинского, была 112-летней грузинской еврейкой, которая переехала в 1972 году из СССР в Израиль. Вряд ли от дамы столь почтенного возраста можно было получить точные сведения о событиях почти столетней давности. Также известно, что в то время в Израиле, отношения которого с СССР были разорваны с 1967 года, велась активная антисоветская пропаганда, в ходе которой Сталин изображался злейшим врагом еврейского народа, а сторонники СССР в лице компартии Израиля были в явном меньшинстве и подвергались травле.
Но какими бы мотивами ни руководствовались эти авторы воспоминаний и их популяризаторы, может быть, в них все-таки были некоторые зерна истины? Действительно, есть основания полагать, что детство Сталина не было безоблачным. Видимо, конфликты между отцом и матерью возникали часто, и при этом наиболее острые их разногласия вызывало будущее сына. У каждого были веские основания для отстаивания своей позиции.
Отец Сталина был мастером высокого класса в своем деле. В Гори он поселился еще до рождения сына. Владелец сапожной мастерской Барамов пригласил в Гори из Тифлиса лучших мастеров, в числе которых был и Виссарион Джугашвили. A.M. Цихитатришвили вспоминал: «Бесо (так звали друзья Виссариона. – Прим. авт.) скоро стал известным мастером. Большое количество заказов дало ему смелость открыть собственную мастерскую». Затем, когда Coco было 5 лет, его отец вновь уехал в Тифлис и стал работать на обувной фабрике Адельханова. Как вспоминал Семен Гогличидзе, вскоре «между Виссарионом и Кеке (так друзья называли мать Сталина – Екатерину. – Прим. авт.) возникли неприятности по вопросу о воспитании сына. Отец был того мнения, что сын Должен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иного взгляда. «Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не доживешь до этого! Я – сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником. Да и все равно будет он сапожником!» – так часто говорил Виссарион своей жене. Несмотря на то, что Виссарион жил и работал в Тифлисе, а Кеке с сыном – в Гори, она постоянно беспокоилась: «А ну как приедет Виссарион да увезет сына и окончательно оторвет его от учебы».
Так в конечном счете и произошло. Виссарион приехал в Гори и увез с собой сына в Тифлис, где устроил его работать на фабрику Адельханова. Очевидцы вспоминали, как маленький Coco работал на фабрике: «помогал рабочим, мотал нитки, прислуживал старшим».
И все же мать добилась своего. Она отправилась в Тифлис и увезла сына с фабрики. Как вспоминал Семен Гогличидзе, «некоторые из преподавателей знали о судьбе Coco и советовали оставить его в Тифлисе. Служители экзарха Грузии (высшее лицо грузинского духовенства в те годы) предлагали ей то же самое, обещая, что Coco будет зачислен в хор экзарха, но Кеке и слышать об этом не хотела. Она спешила увезти сына обратно в Гори». В этом споре мальчик был явно на стороне матери. Когда Coco Джугашвили не исполнилось еще и 11 лет, его отец скончался, и спор о будущем сына таким образом решился в пользу матери.
Впоследствии эти споры дали основание Таккеру утверждать, что «победа над сердцем матери» привела Сталина к «самообожанию», развила в нем «чувство победителя», а также породила и «уверенность в успехе». Однако вряд ли любовь матери к сыну является настолько редким явлением в жизни людей, что это приводит к «успехам» и «победам» сталинского масштаба. Кроме того, Таккер игнорирует то обстоятельство, что любовь Екатерины к сыну не была слепой и не мешала ей быть строгой к нему и порой его наказывать. В то же время рассуждения Таккера свидетельствуют о том, что даже реальные факты из детства Сталина могли использоваться против него.
Ясно, что попытки использовать любое событие детства для его дискредитации давали Сталину основания настороженно относиться ко всем, кто обращался к ранним годам его жизни. В то же время очевидно, что в 1930-х годах в СССР ни автор книги «Рассказы о детстве Сталина», ни Булгаков, ни постановщики спектакля «Батум» не пытались дискредитировать Сталина, описывая его детство и юность.
Но может быть, стремление Сталина помешать тем, кто хотел осветить первые годы его жизни, было вызвано не страхом, что будут оглашены сведения, дискредитировавшие его, а его нежеланием увидеть произведения, которые в тогдашних условиях СССР неумеренно восхваляли бы Сталина-ребенка и Сталина-юношу? Объясняя свою позицию по поводу книги «Рассказы о детстве Сталина», он в своем письме в Детиздат писал: «Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений.» Он утверждал, что «книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ – говорят эсеры. Народ делает героев – отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка будет лить воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку».
Казалось бы, исходя из этих принципов, в Советской стране не должно было публиковаться никаких книг о детстве и юности ее вождей. Но это было не так. В стране издавалось великое множество книг и других произведений о детстве Володи Ульянова-Ленина, Сергея Кострикова-Кирова и многих других руководителей.
Нам неизвестно, какие «фактические неверности», «искажения», «преувеличения», «незаслуженные восхваления» были обнаружены Сталиным в «Рассказах о детстве Сталина». Вполне возможно, что подобные отклонения от истины и «незаслуженные восхваления» увидел Сталин и в булгаковской пьесе «Батум». Однако, казалось бы, принципы постановщической деятельности МХАТа, предусматривавшие создание максимального «вживания» в реальность, сводили к минимуму возможность искажения правды о жизни Сталина. К тому же Булгаков, талант которого высоко ценил Сталин, дотошно описывал все, что ему до поездки в Грузию довелось узнать о деятельности юного Сталина и условиях его тогдашней жизни. В записной книжке Булгакова содержалось подробное описание обстановки, в которой жили друзья Сталина в дореволюционном Батуме. Не были забыты ни «ковер на стене», ни «оружие на ковре», ни «ажурная скатерть», ни «портрет Руставели», ни перечень книг в доме, включавший «Витязя в тигровой шкуре».
Между тем творческие люди, имевшие большой опыт описания других стран и народов, осознали бы, что Булгаков и руководство МХАТа существенно преуменьшали те трудности, которые стояли перед ними. Вероятно, об этих трудностях мог бы предупредить Михаила Булгакова Уильям Сомерсет Моэм. Этот известный английский писатель и не менее известный британский разведчик изъездил чуть ли не всю планету и оставил в своих произведениях множество зарисовок лиц различных национальностей: русских, китайцев, чехов, испанцев, французов, голландцев, индонезийцев, полинезийцев и других. Однако иностранные персонажи неизменно оставались эпизодическими колоритными фигурами, на которых несколько отчужденно взирали главные герои произведений Моэма – британцы. Моэм долго не решался сделать представителей небританских народов главными героями своих произведений. Даже описывая жизнь Поля Гогена в своем романе «Луна и грош», Моэм превратил французского художника в англичанина, хотя он годами жил во Франции, прекрасно разбирался во французской живописи и лично знал многих ее творцов.
Моэм был не уверен в своих способностях изобразить иностранца в качестве главного героя, когда приступил к роману «Лезвие бритвы», в котором центральной фигурой стал молодой американец. В начале своей книги Моэм писал: «Я не думаю, что можно по-настоящему понимать кого-либо кроме своих соотечественников. Потому что мужчины и женщины представляют собой не только самих себя; они также представляют местность, в которой они были рождены, городскую квартиру или ферму, где они учились ходить, игры, в которые они играли детьми, бабушкины сказки, которые они слышали, пищу, которую они ели, школы, которые они посещали, спорт, которым они увлекались, поэтов, стихи которых они читали, Бог, в которого они верили. Все эти предметы сделали людей такими, какими они стали, и эти предметы вы не сможете узнать в пересказе, а лишь в том случае, если вы проживете жизнь этих людей. Вы узнаете все эти предметы лишь в том случае, если вы являетесь этими людьми». Следует учесть, что различия между англичанами и американцами не столь уж велики. Оба народа имеют общие исторические корни. Несмотря на отличия в акценте и в употреблении некоторых слов, у них общий английский язык. Несмотря на отделение Соединенных Штатов от Великобритании более двух столетий назад, их культуры сохраняют широкий взаимообмен и влияют на развитие друг друга. И все же опытный английский писатель сомневался в своих способностях правильно описать американца.
Между тем Булгаков и автор «Рассказов о Сталине» считали, что для них не составит труда описать детство и юность Сталина в Грузии, хотя ее природа совершенно не похожа на природу центральной России, ее народ говорит на языке, совершенно отличном от русского, а ее история в течение многих веков не имела ничего общего с историей России. Сталину было ясно, что эти авторы не считали необходимым вникать в тот духовный мир, в котором он рос в Грузии. Он узнал, что для описания местности, в которой он родился, школы и семинарии, в которых он учился, поэтов, которых он читал, Булгаков и театральные деятели МХАТа выделили всего пару недель и наметили лишь несколько бесед с некоторыми очевидцами первых лет его жизни.
Известно, что Сталин не возражал, когда на страницах книг, театральной сцене или в кино изображали его как руководителя Советской страны, так как он понимал, что описывавшие его люди достаточно хорошо понимают время и условия, в которых он работал в Москве после 1918 года. Вряд ли у Сталина были сомнения в способности различных авторов, включая Михаила Зощенко, написать рассказы о детстве Ленина. Очевидно, Сталин видел, что авторы рассказов о первых годах Ленина были людьми, которые прекрасно понимали особенности жизни провинциальных городов центральной России конца XIX века и многого другого, необходимого для описания детства и юности Володи Ульянова. Неудивительно, что рассказы о юном Ленине чем-то напоминали многие автобиографические рассказы русских писателей конца XIX века о своем детстве и своей юности. Не так уж трудно было русским авторам описать и сиротское детство юного Кирова.
Однако любые попытки рассказать о детстве и юности Сталина по образцам биографии Сергея Кирова или автобиографии Максима Горького были обречены на неудачу. Несмотря на то что к моменту рождения Сталина Грузия уже несколько десятков лет находилась в составе Российской империи, национально-культурные отличия между этим закавказским краем и большей частью России были настолько значительны, что если их не учитывать, то нельзя было понять многие существенные, обстоятельства, которые формировали сознание юного Coco Джугашвили.
Вряд ли Сталин мог поверить в способность Булгакова и сопровождавших его лиц воспроизвести жизнь Грузии конца XIX века, когда узнал, что на знакомство с «грузинским колоритом» «бригада» отвела пару недель и собиралась учитывать мнение лишь одного «режиссера-консультанта грузина». Он имел основание сомневаться в том, что помещенные на стену театральной декорации ковер с восточным орнаментом, ружье, шашки, книжная полка с томиком «Витязя в тигровой шкуре» создадут верное представление о той Грузии, в которой он рос. Вряд ли его обрадовало и сообщение о том, что его самого и его друзей юности, говоривших на безупречном грузинском языке, будут играть артисты МХАТа, которые будут говорить на русском языке с сильным грузинским акцентом. С детства он знал, что люди, говорящие на любом языке с акцентом, вызывают насмешки.
Сталин мог также прекрасно представить себе, что получится, если московские гости будут расспрашивать очевидцев его детства и юности о его жизни. Его уже расстроил опыт общения московского автора «Рассказов о детстве Сталина» с друзьями его детства. Вину за ошибки в книге он возлагал не на автора, а на тех, кто рассказывал ему о детстве Сталина. В своем письме Сталин писал: «Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом». Казалось бы, Сталин должен был принять решительные меры против «брехунов». Но никаких «мер» против них не последовало. Напротив, известно, что он поддерживал добрые отношения с друзьями своего детства, а в трудные годы Великой Отечественной войны направлял им денежные переводы. Нет никаких свидетельств того, что Сталин пытался повлиять на своих старых Друзей или остановить потоки их воспоминаний. В то же время Сталин опасался, что москвичи и друзья его детства будут говорить на языках разных культур. Многие вещи, чрезвычайно важные для понимания его юных лет, оказались бы неверно истолкованными приезжими в силу незнания ими грузинских реалий. Кроме того, возможность рассказать писателям и артистам о том, как они были близки к самому Сталину, могла заставить друзей его детства восторженно преувеличивать реальные события и безбожно фантазировать.
И все же из всего этого не следовало, что Сталин запрещал писать что-либо о своем детстве и юности или ставить спектакли, посвященные началу его жизненного пути. Теряясь в догадках относительно причин недовольства Сталина пьесой М. Булгакова, Евгений Громов в своей книге «Сталин: Власть и искусство» обращает внимание на то, что «никто не запрещал другую пьесу, построенную во многом на том же материале, что и булгаковская. «Из искры» Ш. Дадиани – о революционной работе молодого вождя в Закавказье, прежде всего в Батуми. Спектакли по этой пьесе шли в трех драматических театрах Тбилиси. В частности, в постановке театра имени Руставели выступил в роли главного героя М. Геловани, что и предопределило его дальнейшую актерскую судьбу как главного исполнителя роли Сталина в советском кинематографе».
Хотя эта пьеса осталась неизвестной для многих за пределами Грузии, советские люди с детства узнавали о начале жизни Сталина в первых же книжках, которые они читали. На первых страницах «Родной речи» мы, первоклассники 1944 года, читали рассказ о детстве Сталина, который следовал за рассказом о детстве Ленина. Было немало и стихов о детстве Сталина. Я помню, что одним из непременных номеров на наших школьных утренниках было выступление одного из моих одноклассников, который «с выражением» читал стихи про юного Кобу-Джугашвили. Были и другие произведения, из которых мы, дети сталинской эпохи, узнавали о юных годах Сталина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Трудно было ожидать объективности и от Ханы Мошиашвили, на воспоминания которой ссылается Радзинский. Эта женщина, по словам Радзинского, была 112-летней грузинской еврейкой, которая переехала в 1972 году из СССР в Израиль. Вряд ли от дамы столь почтенного возраста можно было получить точные сведения о событиях почти столетней давности. Также известно, что в то время в Израиле, отношения которого с СССР были разорваны с 1967 года, велась активная антисоветская пропаганда, в ходе которой Сталин изображался злейшим врагом еврейского народа, а сторонники СССР в лице компартии Израиля были в явном меньшинстве и подвергались травле.
Но какими бы мотивами ни руководствовались эти авторы воспоминаний и их популяризаторы, может быть, в них все-таки были некоторые зерна истины? Действительно, есть основания полагать, что детство Сталина не было безоблачным. Видимо, конфликты между отцом и матерью возникали часто, и при этом наиболее острые их разногласия вызывало будущее сына. У каждого были веские основания для отстаивания своей позиции.
Отец Сталина был мастером высокого класса в своем деле. В Гори он поселился еще до рождения сына. Владелец сапожной мастерской Барамов пригласил в Гори из Тифлиса лучших мастеров, в числе которых был и Виссарион Джугашвили. A.M. Цихитатришвили вспоминал: «Бесо (так звали друзья Виссариона. – Прим. авт.) скоро стал известным мастером. Большое количество заказов дало ему смелость открыть собственную мастерскую». Затем, когда Coco было 5 лет, его отец вновь уехал в Тифлис и стал работать на обувной фабрике Адельханова. Как вспоминал Семен Гогличидзе, вскоре «между Виссарионом и Кеке (так друзья называли мать Сталина – Екатерину. – Прим. авт.) возникли неприятности по вопросу о воспитании сына. Отец был того мнения, что сын Должен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иного взгляда. «Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не доживешь до этого! Я – сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником. Да и все равно будет он сапожником!» – так часто говорил Виссарион своей жене. Несмотря на то, что Виссарион жил и работал в Тифлисе, а Кеке с сыном – в Гори, она постоянно беспокоилась: «А ну как приедет Виссарион да увезет сына и окончательно оторвет его от учебы».
Так в конечном счете и произошло. Виссарион приехал в Гори и увез с собой сына в Тифлис, где устроил его работать на фабрику Адельханова. Очевидцы вспоминали, как маленький Coco работал на фабрике: «помогал рабочим, мотал нитки, прислуживал старшим».
И все же мать добилась своего. Она отправилась в Тифлис и увезла сына с фабрики. Как вспоминал Семен Гогличидзе, «некоторые из преподавателей знали о судьбе Coco и советовали оставить его в Тифлисе. Служители экзарха Грузии (высшее лицо грузинского духовенства в те годы) предлагали ей то же самое, обещая, что Coco будет зачислен в хор экзарха, но Кеке и слышать об этом не хотела. Она спешила увезти сына обратно в Гори». В этом споре мальчик был явно на стороне матери. Когда Coco Джугашвили не исполнилось еще и 11 лет, его отец скончался, и спор о будущем сына таким образом решился в пользу матери.
Впоследствии эти споры дали основание Таккеру утверждать, что «победа над сердцем матери» привела Сталина к «самообожанию», развила в нем «чувство победителя», а также породила и «уверенность в успехе». Однако вряд ли любовь матери к сыну является настолько редким явлением в жизни людей, что это приводит к «успехам» и «победам» сталинского масштаба. Кроме того, Таккер игнорирует то обстоятельство, что любовь Екатерины к сыну не была слепой и не мешала ей быть строгой к нему и порой его наказывать. В то же время рассуждения Таккера свидетельствуют о том, что даже реальные факты из детства Сталина могли использоваться против него.
Ясно, что попытки использовать любое событие детства для его дискредитации давали Сталину основания настороженно относиться ко всем, кто обращался к ранним годам его жизни. В то же время очевидно, что в 1930-х годах в СССР ни автор книги «Рассказы о детстве Сталина», ни Булгаков, ни постановщики спектакля «Батум» не пытались дискредитировать Сталина, описывая его детство и юность.
Но может быть, стремление Сталина помешать тем, кто хотел осветить первые годы его жизни, было вызвано не страхом, что будут оглашены сведения, дискредитировавшие его, а его нежеланием увидеть произведения, которые в тогдашних условиях СССР неумеренно восхваляли бы Сталина-ребенка и Сталина-юношу? Объясняя свою позицию по поводу книги «Рассказы о детстве Сталина», он в своем письме в Детиздат писал: «Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений.» Он утверждал, что «книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ – говорят эсеры. Народ делает героев – отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка будет лить воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку».
Казалось бы, исходя из этих принципов, в Советской стране не должно было публиковаться никаких книг о детстве и юности ее вождей. Но это было не так. В стране издавалось великое множество книг и других произведений о детстве Володи Ульянова-Ленина, Сергея Кострикова-Кирова и многих других руководителей.
Нам неизвестно, какие «фактические неверности», «искажения», «преувеличения», «незаслуженные восхваления» были обнаружены Сталиным в «Рассказах о детстве Сталина». Вполне возможно, что подобные отклонения от истины и «незаслуженные восхваления» увидел Сталин и в булгаковской пьесе «Батум». Однако, казалось бы, принципы постановщической деятельности МХАТа, предусматривавшие создание максимального «вживания» в реальность, сводили к минимуму возможность искажения правды о жизни Сталина. К тому же Булгаков, талант которого высоко ценил Сталин, дотошно описывал все, что ему до поездки в Грузию довелось узнать о деятельности юного Сталина и условиях его тогдашней жизни. В записной книжке Булгакова содержалось подробное описание обстановки, в которой жили друзья Сталина в дореволюционном Батуме. Не были забыты ни «ковер на стене», ни «оружие на ковре», ни «ажурная скатерть», ни «портрет Руставели», ни перечень книг в доме, включавший «Витязя в тигровой шкуре».
Между тем творческие люди, имевшие большой опыт описания других стран и народов, осознали бы, что Булгаков и руководство МХАТа существенно преуменьшали те трудности, которые стояли перед ними. Вероятно, об этих трудностях мог бы предупредить Михаила Булгакова Уильям Сомерсет Моэм. Этот известный английский писатель и не менее известный британский разведчик изъездил чуть ли не всю планету и оставил в своих произведениях множество зарисовок лиц различных национальностей: русских, китайцев, чехов, испанцев, французов, голландцев, индонезийцев, полинезийцев и других. Однако иностранные персонажи неизменно оставались эпизодическими колоритными фигурами, на которых несколько отчужденно взирали главные герои произведений Моэма – британцы. Моэм долго не решался сделать представителей небританских народов главными героями своих произведений. Даже описывая жизнь Поля Гогена в своем романе «Луна и грош», Моэм превратил французского художника в англичанина, хотя он годами жил во Франции, прекрасно разбирался во французской живописи и лично знал многих ее творцов.
Моэм был не уверен в своих способностях изобразить иностранца в качестве главного героя, когда приступил к роману «Лезвие бритвы», в котором центральной фигурой стал молодой американец. В начале своей книги Моэм писал: «Я не думаю, что можно по-настоящему понимать кого-либо кроме своих соотечественников. Потому что мужчины и женщины представляют собой не только самих себя; они также представляют местность, в которой они были рождены, городскую квартиру или ферму, где они учились ходить, игры, в которые они играли детьми, бабушкины сказки, которые они слышали, пищу, которую они ели, школы, которые они посещали, спорт, которым они увлекались, поэтов, стихи которых они читали, Бог, в которого они верили. Все эти предметы сделали людей такими, какими они стали, и эти предметы вы не сможете узнать в пересказе, а лишь в том случае, если вы проживете жизнь этих людей. Вы узнаете все эти предметы лишь в том случае, если вы являетесь этими людьми». Следует учесть, что различия между англичанами и американцами не столь уж велики. Оба народа имеют общие исторические корни. Несмотря на отличия в акценте и в употреблении некоторых слов, у них общий английский язык. Несмотря на отделение Соединенных Штатов от Великобритании более двух столетий назад, их культуры сохраняют широкий взаимообмен и влияют на развитие друг друга. И все же опытный английский писатель сомневался в своих способностях правильно описать американца.
Между тем Булгаков и автор «Рассказов о Сталине» считали, что для них не составит труда описать детство и юность Сталина в Грузии, хотя ее природа совершенно не похожа на природу центральной России, ее народ говорит на языке, совершенно отличном от русского, а ее история в течение многих веков не имела ничего общего с историей России. Сталину было ясно, что эти авторы не считали необходимым вникать в тот духовный мир, в котором он рос в Грузии. Он узнал, что для описания местности, в которой он родился, школы и семинарии, в которых он учился, поэтов, которых он читал, Булгаков и театральные деятели МХАТа выделили всего пару недель и наметили лишь несколько бесед с некоторыми очевидцами первых лет его жизни.
Известно, что Сталин не возражал, когда на страницах книг, театральной сцене или в кино изображали его как руководителя Советской страны, так как он понимал, что описывавшие его люди достаточно хорошо понимают время и условия, в которых он работал в Москве после 1918 года. Вряд ли у Сталина были сомнения в способности различных авторов, включая Михаила Зощенко, написать рассказы о детстве Ленина. Очевидно, Сталин видел, что авторы рассказов о первых годах Ленина были людьми, которые прекрасно понимали особенности жизни провинциальных городов центральной России конца XIX века и многого другого, необходимого для описания детства и юности Володи Ульянова. Неудивительно, что рассказы о юном Ленине чем-то напоминали многие автобиографические рассказы русских писателей конца XIX века о своем детстве и своей юности. Не так уж трудно было русским авторам описать и сиротское детство юного Кирова.
Однако любые попытки рассказать о детстве и юности Сталина по образцам биографии Сергея Кирова или автобиографии Максима Горького были обречены на неудачу. Несмотря на то что к моменту рождения Сталина Грузия уже несколько десятков лет находилась в составе Российской империи, национально-культурные отличия между этим закавказским краем и большей частью России были настолько значительны, что если их не учитывать, то нельзя было понять многие существенные, обстоятельства, которые формировали сознание юного Coco Джугашвили.
Вряд ли Сталин мог поверить в способность Булгакова и сопровождавших его лиц воспроизвести жизнь Грузии конца XIX века, когда узнал, что на знакомство с «грузинским колоритом» «бригада» отвела пару недель и собиралась учитывать мнение лишь одного «режиссера-консультанта грузина». Он имел основание сомневаться в том, что помещенные на стену театральной декорации ковер с восточным орнаментом, ружье, шашки, книжная полка с томиком «Витязя в тигровой шкуре» создадут верное представление о той Грузии, в которой он рос. Вряд ли его обрадовало и сообщение о том, что его самого и его друзей юности, говоривших на безупречном грузинском языке, будут играть артисты МХАТа, которые будут говорить на русском языке с сильным грузинским акцентом. С детства он знал, что люди, говорящие на любом языке с акцентом, вызывают насмешки.
Сталин мог также прекрасно представить себе, что получится, если московские гости будут расспрашивать очевидцев его детства и юности о его жизни. Его уже расстроил опыт общения московского автора «Рассказов о детстве Сталина» с друзьями его детства. Вину за ошибки в книге он возлагал не на автора, а на тех, кто рассказывал ему о детстве Сталина. В своем письме Сталин писал: «Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом». Казалось бы, Сталин должен был принять решительные меры против «брехунов». Но никаких «мер» против них не последовало. Напротив, известно, что он поддерживал добрые отношения с друзьями своего детства, а в трудные годы Великой Отечественной войны направлял им денежные переводы. Нет никаких свидетельств того, что Сталин пытался повлиять на своих старых Друзей или остановить потоки их воспоминаний. В то же время Сталин опасался, что москвичи и друзья его детства будут говорить на языках разных культур. Многие вещи, чрезвычайно важные для понимания его юных лет, оказались бы неверно истолкованными приезжими в силу незнания ими грузинских реалий. Кроме того, возможность рассказать писателям и артистам о том, как они были близки к самому Сталину, могла заставить друзей его детства восторженно преувеличивать реальные события и безбожно фантазировать.
И все же из всего этого не следовало, что Сталин запрещал писать что-либо о своем детстве и юности или ставить спектакли, посвященные началу его жизненного пути. Теряясь в догадках относительно причин недовольства Сталина пьесой М. Булгакова, Евгений Громов в своей книге «Сталин: Власть и искусство» обращает внимание на то, что «никто не запрещал другую пьесу, построенную во многом на том же материале, что и булгаковская. «Из искры» Ш. Дадиани – о революционной работе молодого вождя в Закавказье, прежде всего в Батуми. Спектакли по этой пьесе шли в трех драматических театрах Тбилиси. В частности, в постановке театра имени Руставели выступил в роли главного героя М. Геловани, что и предопределило его дальнейшую актерскую судьбу как главного исполнителя роли Сталина в советском кинематографе».
Хотя эта пьеса осталась неизвестной для многих за пределами Грузии, советские люди с детства узнавали о начале жизни Сталина в первых же книжках, которые они читали. На первых страницах «Родной речи» мы, первоклассники 1944 года, читали рассказ о детстве Сталина, который следовал за рассказом о детстве Ленина. Было немало и стихов о детстве Сталина. Я помню, что одним из непременных номеров на наших школьных утренниках было выступление одного из моих одноклассников, который «с выражением» читал стихи про юного Кобу-Джугашвили. Были и другие произведения, из которых мы, дети сталинской эпохи, узнавали о юных годах Сталина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12