– Управление чуточку бы полегче. У меня ручка тяжеловатая. Если пять вылетов сделаешь, на шестой надо силенку у Ивана Поддубного занимать, – с места заметил Степан Прохоров.
Подполковник отрицательно покачал головой.
– Это все детали, и вполне устранимые. Главное не в этом. Вы вот скажите, с какого направления чаще всего вас атакуют «мессера»?
Летчики недоуменно переглянулись, стараясь взять в толк, для чего интересуется подполковник такой азбучной истиной.
– Так ясное дело, – прогудел Степан Прохоров. – Чешут и в хвост и в гриву. Но начинают, как правило, с хвоста.
– Да. С хвоста, – самодовольно подтвердил Заворыгин с таким видом, будто открыл сложную закономерность, коей еще не знало человечество. – Сколько летчиков из-за этого пострадало! Атакующая мощь ИЛ а выше всяких похвал. А летчик, атакованный сзади, почти всегда беззащитен. А что у нас самое дорогое, товарищи офицеры? – Заворыгин вскинул подбородок и прицелился серыми глазами в раскрытое оконце землянки.
Только что всем выдали новую форму с погонами и звездочками на них. Слово «офицер» едва успело войти в быт огромной сражающейся армии, и командир полка с особенным наслаждением произнес его, обращаясь к своим летчикам. – Что, я спрашиваю? Моторная группа? Бортовое вооружение? Рулевое управление? Как бы не так! Жизнь советского летчика, товарищи офицеры, ибо нет в нашей Советской Армии ничего более дорогого, чем жизнь человека. Так вот, заботясь о жизни наших летчиков, конструктор Ильюшин и авиационная промышленность выпустили новый тип ИЛа, с двумя кабинами. Два человека составят его экипаж.
– Наконец-то, – вздохнул капитан Прохоров.
– Разве летчику дадут штурмана? – опросил Демин.
– Деревня! – пробасил лейтенант Рубахии, считавшийся самым отчаянным в полку. – Сразу видно, что из Касьяновки.
– Вторым в экипаже будет воздушный стрелок, – разрушая всякие сомнения, сказал подполковник Заворыгин. – Короче, у летчика будет теперь надежный щит.
Огонь крупнокалиберного пулемета БС прикроет хвост «Ильюшина». Первые полки уже получили такие самолеты, подошла и наша очередь, товарищи. С завтрашнего дня нас отводят в тыл на отдых и переучивание.
Все началось с этого воздушного стрелка. Как знать, если бы они не встретились на фронте, может быть, совсем по-другому сложилась жизнь Николая Демина, и даже наверняка это было бы так. Однако наша жизнь часто зависит от случая, и чему быть, того не минуешь.
Воздушный стрелок навытяжку, по команде «смирно» стоял перед лейтенантом, ломким мальчишеским голосом рапортовал:
– Товарищ лейтенант, младший сержант Пчелинцев направлен в ваш экипаж для дальнейшего прохождения службы.
Нельзя сказать, чтобы новый стрелок пришелся с первого взгляда по душе командиру экипажа. Худой, чуть сутуловатый парнишка с плохо выбритым подбородком.
Русые вьющиеся волосы и взгляд какой-то не то грустящий, не то задумчивый, словно нет ему никакого дела до того, что происходит вокруг. Он и по команде «смирно» не умел стоять правильно, чуть горбился и руки держал хотя и по швам, но с подогнутыми локтями. «Совсем желторотик, – неприязненно подумал Демин, – с таким намучаешься». Неожиданно внимание лейтенанта привлек неширокий след от ожога на загорелой шее младшего сержанта.
– Мама в детстве обварила? – спросил Демин, пряча в голосе издевку.
– «Мессер», – спокойно ответил Пчелинцев, явно уловив его издевку.
– Гм-м… – усомнился Демин. – А я подумал, вы его только на картинках видели.
– Совершенно справедливо, – улыбнулся стрелок, и Николай про себя отметил, что улыбка у него добрая и какая-то беззащитная. – И на картинках, и над Брянском. Только на картинках он несколько симпатичнее выглядит.
– А в жизни?
– Желтобрюхий, нехороший такой, – поморщился стрелок, – мордочка острая, вся в желтых огоньках, когда он в атаку на тебя заходит. На борту пиковый валет: одна голова вверх, другая вниз. Наша «пешка» быстро сгорела… Он тоже. А я, как видите, стою перед вами.
Демин пошевелил выгоревшими бровями.
– Уж не хотите ли вы сказать, что сбили этот «мессер»?
– Зачем же говорить, – потупился стрелок, – в летной книжке есть запись.
– И сколько же вы сделали боевых? – уже добрее осведомился Демин.
– Тот, о котором я позволил себе упомянуть, был пятым.
– А дальше?
– Госпиталь, четыре месяца переучивания на ИЛе, и вот – «чуть свет… и я у ваших ног».
– Знаете что, младший сержант, – вспылил вдруг Демин, – здесь вам не Малый театр и вы не Чацкий!
– Да. Актерские данные у меня не на уровне…
Демин вздохнул и покачал головой.
– Ладно. Идите устраивайтесь, – И сутулая спила Пчелинцева заколыхалась, удаляясь.
«Черт его знает, – подумал Николай, – прислали какого-то желторотпка. Надо его попробовать поскорее в воздухе. Если что не так, постараюсь отвязаться. С таким много не налетаешь». Демин интуитивно чувствовал, что с появлением воздушного стрелка что-то новое вошло в жизнь его экипажа и она, эта жизнь, уже не будет такой, как прежде. Пожалуй, не было в полку более тихого и сработавшегося экипажа, чем деминский. Здесь все делалось без шума, незаметно. Самолет и оружие готовились в срок, и не было случая, чтобы в воздухе отказывали пушки или на посадке плохо выходили тормозные щитки. Если в зеленом теле машины фашистские зенитчики оставляли следы, дыры латались быстро, и к следующему вылету пробоин нельзя было уже отыскать. А в часы, свободные от полетов, каждый член его экипажа мог что угодно читать, кому угодно писать письма, думать о чем угодно. И как-то получалось, что этот маленький коллектив, дружный и спаянный в работе, в такие часы разобщался и каждый жил своею уединенной, одному ему подвластной жизнью. Только однажды она была нарушена, и произошло это кок раз накануне Орловско-Курского сражения. Механик Заморин самовольно ушел в соседнее село, выменял там старую гимнастерку на бутыль самогона и до бесчувствия напился.
На другое утро Демин с состраданием глядел на его опухшее, покрытое рыжими мелкими конопушками лицо и вслух рассуждал:
– Что же мне с вами делать, Василий Пахомович? Проступок есть проступок, и я вас должен наказывать. Если доложу командиру, он даст губы на полную катушку. Уж лучше я сам. Трое суток отсидите?
– Отсижу, – с унылой готовностью заверил механик.
Демину ой как не хотелось его сажать. К этому сорокапятилетнему вологодскому крестьянину, бывшему бригадиру тракторной бригады, он относился с большим доверием, никогда не называл его на «ты», даже в самые горячие минуты, какие нередко возникали на аэродроме перед боевыми вылетами. «Подумаешь, событие, пошел и напился, – с досадой думал Демин. – Да у него от золеной тоски по семье кошки на сердце скребут. Два сына на фронте, дома четверо полуголодных ртов. Седая голова, а я его на гауптвахту? Нет. Надо его избавить от этого срама».
– Я постараюсь, чтобы вас вообще не наказывали, – сказал Демин.
Заморин выслушал обещание с низко опущенной головой, вздохнул.
– И за это спасибо, товарищ лейтенант, что нутро мое поняли правильно. Другой бы раскричался, а вы уважительно отнеслись. А насчет того, чтобы наказание миновать, так я думаю, что это будет трудно сделать. Уж лучше посылайте меня на гауптвахту, как по уставу положено, а то и на вас начальство коситься начнет.
– Нет, я все же попробую, – упрямо заявил Демин. – Нет правил без исключения, Василий Пахомович, – и побежал на КП.
– Ты с ума сошел, лейтенант! – хмуро воскликнул подполковник Заворыгин. – Самовольная отлучка свыше десяти часов! Да такая самоволка во фронтовых условиях – это же почти подсудное дело!
– Но он же от стыда чуть не плачет! – настаивал Демин, и на его правой щеке начал нервно дергаться мускул. – Вы только подумайте, товарищ подполковник. Полвека человек прожил, два сына воюют. Старикан по складу своему наитишайший, а мы его за единственное нарушение в каталажку.
– Сыны воюют, говоришь? – переспросил Заворыгин и вдруг сорвался, зaopaл, что с ним нередко случалось. – Да иди ты от меня к черту, лейтенант! Мне боевoe распоряжение на завтрашний день в штаб дивизии надо отсылать, а ты лезешь со всякой мутью. Ну накажи его своей властью, выговор, что ли, дай перед строем. Только не впутывай меня.
– Есть наказать своей властью! – обрадованно выкрикнул Демин и побежал на самолетную стоянку.
Заморин сидел на пустом деревянном ящике в нескольких метрах от ИЛа, нервно курил. При виде командира кинул и затоптал тяжелым сапогом самокрутку.
– Так вот, Василий Павлович, – объявил Демин бодро. – Мне приказано наказать вас своей властью и без всякой гауптвахты.
– Спасибо, товарищ командир, – растроганно ответил механик. – Спасибо, что седины мои пожалели.
А своей властью вы меня уже наказали. Тем, что душу мою поняли и простили. Я у вас в сплошном долгу.
– Ничего, – улыбнулся Демин, – работой расплатитесь, когда бои начнутся.
– Да уж это как есть, – вздохнул механик. – Насчет самолета можете нисколечко не сомневаться.
Это и была единственная беспокойная история в жизни их экипажа. Но с появлением воздушного стрелка покой и выработанный долгими месяцами фронтовой жизни ритм были напрочь сломлены. На следующее утро после зачисления стрелка в боевой расчет пригнет Демин на самолетную стоянку и увидел картину, которая его сразу же озадачила. Голые по пояс Заморин и Рамазанов бегали вокруг ИЛа следом за Пчелинцевым, отдававшим на ходу команды самым что ни на есть беспечным голосом. Потом они перешли на ходьбу, а Пчелинцев продолжал покрикивать: «шире шаг», «на носочках», «руки вверх», «вдох, выдох». Был Демин добрым, покладистым парнем, но на этот раз почувствовал себя уязвленным.
– Это что за цирк? – осведомился он сурово.
– Зарядка делаем, товарищ лейтенант! – скаля в улыбке белые, один к одному, зубы, весело выкрикнул Рамазанов.
Оружейница Магомедова, сидевшая на траве, аккуратно поджав под себя ноги в грубых кирзовых сапогах, с хитринкой взглянула на командира: ну как, мол, ты себя поведешь? Демин опешил от сознания собственной беспомощности. В строгой армейской жизни даже на фронте никто бы не мог запретить физзарядку. Это только поощрялось. Но всему наперекор Демин возразил:
– Зарядка, зарядка!.. А порядок на самолетной стоянке? Вон ветоши сколько ветром нанесло, а газетных обрывков! А почему шлемофон под фюзеляжем валяется? Место ему там, что ли?
– После зарядки уберу, товарищ командир.
– Мне не после зарядки надо, а сейчас, – повысил Демин голос.
Пчелинцев взглянул на него из-под девичьих бархатных ресниц, недоумевающе сказал:
– Я сейчас. Зарядка окончена, друзья.
Заморин и Рамазанов неохотно разошлись, а Магомедова с укором поглядела на командира экипажа. Демин все понял: новый воздушный стрелок пришелся им ко душе, а он потерпел поражение. От этого чувство неприязни к Пчелинцеву резко возросло. А младший сержант, успевший застегнуться на все пуговицы, с шлемофоном в руках подошел к нему и, как показалось Демину, с ехидцей спросил:
– А разве физзарядка большое преступление, товарищ лейтенант?
Это был выпад, и, как на настоящем поединке, Демин должен был отвечать, тем более что трое остальных членов экипажа ревниво за этим поединком наблюдали.
Не в силах парировать вопроса, Демин, глядя в землю, пробормотал:
– Нет, я не против физзарядки, поймите меня правильно. Только всякому овощу свое время. Вот расколотим фашистов, тогда хоть теннисные корты на аэродроме открывайте. А сейчас боевая работа – главное.
Это было неубедительно, и он сам лучше других понимал.
– Значит, вы против зарядки, товарищ командир? – заговорил вновь Пчелинцев. Этот вопрос был задан уже в упор, и на него надо было отвечать «да» или «нет». «Черт знает что, – понимая, что он окончательно проигрывает поединок, подумал лейтенант, – скажи «нет», дойдет до Заворыгина, тот по головке не погладит. Армейский человек и на фронте должен заниматься физкультурой. Это не достижение, а беда, что в их полку ни летчики, ни техсостав не делают зарядку». Поэтому Демин совсем уже сердито огрызнулся:
– Да что вы ко мне пристали? Сказал уже, что я не против физзарядки. Только ее с головой надо делать. До начала летного дня.
– Есть, товарищ командир. Разрешите с завтрашнего утра делать зарядку всем экипажем сразу после подъема?
Он просил, но просил, как великодушный победитель, и Демину ничего не оставалось, как согласиться.
– Хорошо. Действуйте, – сказал он неохотно, – считайте, что отныне утренняя зарядка экипажа под вашу ответственность. Я и сам буду приходить. – А про себя подумал: «Черт побери, похоже на то, что этот желторотик завоевывает симпатии у твоих подчиненных. Надо положить этому конец».
Но вскоре, к глубокому своему огорчению, Демин понял, что это было лишь начало. На следующий день, приближаясь к стоянке, он услышал неровный, но довольно приятный голос, напевавший бессмертную арию:
Любви все возрасты покорны,
Ее порывы благотворны,
И юноше в расцвете лет,
Едва увидевшему свет,
И закаленному судьбой
Бойцу с седою головой!..
До войны в родной Касьяновке Демин только по радио слушал оперу, и, когда в летнем училище учился, дальше радио его знакомство с этой областью искусства не простиралось. Он неслышно подошел к длинной скамейке из свежеоструганных досок, на которой сидели все члены его экипажа. Арию пел все тот же Пчелинцев. Увидев Демина, подчиненные дружно вскочили, а он не торопился произнести обычное «Вольно, садитесь». Остановился, свел над переносьем белесые брови:
– Поете, младший сержант?
– Пою, товарищ командир, – беспечно подтвердил Пчелинцев.
– А о том забыли, что земля наша в крови и нам сейчас не до оперных арий. Мне нужен боевой экипаж, способный поражать врага, а не… – запнулся и договорил… – …не Лемешевы из Большого академического.
– Простите, товарищ командир, но эту арию из «Евгения Онегина» Лемешев не поет.
– Я сам знаю, что это из «Евгения Онегина», – взорвался Демин, – и, уж если хотите, продолжу текст этой арии. Только я, разумеется, не обладаю вокальными данными, да и чтец-декламатор ни к черту. Но стихи я прочитаю. – Он поднял вверх подбородок, прицелился глазами в розоватое облако, застывшее на небе, и безошибочно прочел несколько строф. Потом замолчал. Трель жаворонка, скользнувшего над травяным покровом аэродрома, показалась им необыкновенно громкой. Магомедова поднесла к глазам белые, не поддающиеся загару ладони, откинула назад упавшие на глаза пряди волос.
– Дальше, товарищ командир… если помните, прочитайте, пожалуйста, дальше. Как это хорошо. Здесь, у боевого ИЛа… и Пушкин.
Но Демин оборвал декламацию и демонстративно вздохнул.
– А мне кажется, это плохо, товарищ ефрейтор Магомедова. Там, где говорят пушки, музы должны молчать.
– «Когда говорят пушки», – поправил Пчелинцев, но Демин смерил его уничтожающим взглядом.
– Мы не на уроке литературы. Кстати, товарищ младший сержант, вчера у воздушных стрелков полка было занятие по материальной части пулемета БС?
– Было, товарищ командир.
– Тогда идемте на самолет, проверю, так ли вы хорошо знаете оружие, как арию из «Евгения Онегина».
– Пойдемте, – безразлично откликнулся Пчелинцев.
Как ни гонял Демин Пчелинцева по теории воздушной стрельбы, по сборке и разборке пулемета БС, устранению задержек на земле и в воздухе, воздушный стрелок давал такие точные ответы, что придраться ни к чему было нельзя. И все-таки Демин строго сказал:
– Смотрите, младший сержант, чтобы на стоянке был в дальнейшем порядочек. Такой, как и до вас. И главное, чтобы к своим обязанностям посерьезнее относились.
– Вам не нравится мой голос, товарищ лейтенант? – невинно осведомился Пчелинцев. – Клянусь, больше на стоянке вы его не услышите.
– Да я совсем не это имел в виду, – смешался Демин.
Он надеялся, что после разговора с ним воздушный стрелок остепенится, но не тут-то было. Когда на другой день Демин неспешной походкой шествовал к своему самолету с хвостовым номером 13, он был остановлен на полпути, и не кем-нибудь, а самим командиром эскадрильи Степаном Прохоровым.
– Слушай, лейтенант, – окликнул его капитан. – Ты в своем экипаже сегодня был?
– Нет. А что?
– Сходи, сходи, – загадочно улыбнулся Прохоров, – такое увидишь, чего в нашем полку еще никто не видел.
– А что именно? – встревожился Демин, но лицо Прохорова осталось непроницаемым.
Демин поспешил и действительно увидел невероятное.
Магомедова и Рамазанов, сидя на скамейке, отчаянно хлопали в ладоши, а пожилой крупный Заморил и младший сержант Пчелинцев лихо отплясывали «Барыню».
На голове Заморина белел платок, повязанный в виде бабьего чепчика, лоб усеивали капли соленого пота. Повизгивая и приседая, он выбрасывал длинные ноги в тяжелых сапогах, а Пчелинцев лихо ходил вокруг, изображая кавалера.
1 2 3 4 5 6