Они заказали коктейль «Куба либре», им тут же наполнили стаканы. Карреньо говорил без умолку о том, как они будут жить в Майами: он вложит деньги в какое-нибудь транспортное предприятие, лучше по перевозке ценных вещей, разбогатеет, они поженятся, пойдут дети. Танцуя, он сильно прижимал Мерседес к себе, жадно целовал ее лицо, шею.
– Пока ты со мной, все у тебя будет в порядке, можешь поверить. Вот погоди, вернется толстяк Искариоте, я поговорю с крестным – и жизнь нам улыбнется. Мне-то она уже улыбнулась – подарила тебя.
– Какое замечательное название – «Уголок воспоминаний», – вздохнул Литума. – Знаешь, от твоего рассказа я затосковал по таким вещам: полумрак, тихая музыка, отличная выпивка, ты танцуешь с симпатичной крошкой, и она льнет к тебе всем телом.
– Эта была прекрасная ночь, – сказал Карреньо. – Она тоже меня целовала, сама, первая. И я тешил себя мыслью, что в ней просыпается любовь.
– Твои поцелуи и ласки возбудили меня, Карреньито, – шептала Мерседес, покусывая его ухо. – Идем скорее в постель, завершим достойно нашу дурацкую вылазку.
Они вышли оттуда около трех часов ночи, оба сильно навеселе. Но винные пары сразу улетучились, когда, подходя к пансиону тети Алисии, они увидели патрульную машину, несколько пожарных машин и толпу зевак. Выскочившие в чем попало на улицу соседи объяснили, что в доме прогремел взрыв.
– Они подъехали на грузовичке и спокойно, не торопясь, установили взрывное устройство около деревянного домика шагах в двадцати от пансиона тети Алисии. Это была уже третья попытка. По-вашему, это тоже случайное совпадение, господин капрал?
– Томасито, больше я не верю ни одному твоему слову. Насчет бомбы ты здорово загнул. Если бы наркос Множественное число от «нарко» – перевозчик и продавец наркотиков (исп.).
хотели тебя убить, они бы сделали это, не заливай мне мозги.
Взрывом выбило окна ближайших домов, заполыхал мусоросборник на задворках. Среди соседей, кутаясь в шаль, стояла тетя Алисия. Встречаясь взглядом с Карреньо и Мерседес, она делала вид, что не знает их. Остаток ночи они провели на крыльце особняка неподалеку и вернулись, когда около пансиона не было уже ни патруля, ни пожарных. Тетя Алисия торопливо захлопнула за ними дверь. В ее доме все было в полном порядке, и сама она не казалась испуганной, ей не приходило в голову, что бомба могла иметь какое-то отношение к Карреньо; как и соседи, она считала, что это было покушение на чиновника префектуры, жившего на той же улице. Грузовичок проехал мимо ее дома, когда она как раз открывала окно, чтобы проветрить комнату, было слышно, как разговаривают в кабине; высунувшись из окна, она увидела, что машина остановилась на углу и из нее вышли эти бандиты. Они, верно, ошиблись и подложили бомбу под пустующий дом. А может, они и не собирались никого убивать, а только хотели попугать этого типа из префектуры.
– Мерседес ни на минуту не поверила в эти разговоры о чиновнике из префектуры, она была уверена, что искали нас. При тете Алисии она помалкивала, но стоило нам остаться одним, она накинулась на меня:
– Эта бомба была для нас с тобой, для нас! Какой еще чиновник из префектуры? Чушь собачья! Нас выследили! Они и не думали никого предупреждать, они готовили убийство, пока мы с тобой отплясывали в «Уголке воспоминаний». Теперь ты доволен, псих несчастный?
Голос у нее дрожал и прерывался, она так стиснула руки, что пальцы побелели, и Карреньо пришлось силой разъединять их: он испугался, что она причинит себе вред. Он никак не мог ее успокоить, она совсем потеряла голову: плакала навзрыд, кричала, что не хочет умирать, осыпала его бранью, бросалась на кровать и билась в истерике.
– Я думал, с ней случится что-то ужасное – хватит удар или того хуже, – сказал Томас. – Я-то ничего не боялся, но видеть ее такой не мог и совсем растерялся, не знал, как ее утешить, что сказать, что пообещать, чтобы она только перестала плакать. Все мои слова, объяснения, клятвы – все было ни к чему.
– И что же ты сделал? – спросил Литума.
Он пошел в уборную, достал спрятанный сверток с долларами и, присев на край кровати, стал уговаривать Мерседес взять их. Целовал ее глаза, гладил волосы, губами расправлял морщинки на лбу.
– Они твои, любовь моя, останешься ты со мной или бросишь меня – они твои. Я тебе их дарю. Сохрани их, спрячь получше, чтобы даже я не знал, где они лежат. Ты почувствуешь себя уверенней, спокойно будешь ждать, пока я смогу поговорить с крестным, тебе не будет казаться, что земля уходит из-под ног. Так ты не будешь привязанной ко мне и, если захочешь, сможешь уйти. Не плачь же, прошу тебя.
– Ты это сделал, Томасито? Ты подарил ей все свои доллары?
– Зато она перестала плакать, господин капрал.
– Это же еще хуже, чем убить Борова за то, что он ее бил, – подпрыгнул на своей раскладушке Литума. – Дерьмо ты, Карреньо, вот что!
VIII
– Так вас настиг уайко, но вы остались живы и здоровы? – Трактирщик похлопал Литуму по плечу. – Поздравляю, капрал!
В погребке царило похоронное настроение, один только Дионисио пребывал в прекрасном расположении духа. Зал был переполнен. Пеоны, разбившись на группы, со стаканами в руках, беспрерывно курили и говорили все сразу, их голоса сливались в какое-то пчелиное гудение. Вид у них был мрачный, а в глазах, как показалось Литуме, застыл животный страх. После разрушений, причиненных уайко, никто уже не мог надеяться на возобновление работ. Так что им, этим горцам, и впрямь было из-за чего прийти в отчаяние.
– Можно считать, я родился во второй раз там, наверху, – признался Литума. – Никому не пожелаю пройти через это. В ушах до сих пор стоит грохот этих камней, едрена мать, они неслись на меня отовсюду.
– А ну-ка, ребята, выпьем за капрала! – поднял рюмку Дионисио. – И поблагодарим наккосских апу: они спасли ему жизнь!
«А ведь эта жаба подкалывает меня», – подумал Литума. Но поднял рюмку, с улыбкой поблагодарил Дионисио и несколько раз кивнул пившим за него пеонам. Томас Карреньо, выходивший помочиться, вернулся в зал, потирая руки.
– Вы единственный, кто смог остаться в живых, угодив в уайко! – воскликнул он с тем же простодушным восхищением, с каким уже слушал раньше рассказ своего начальника. – Надо, чтобы о вас напечатали в газетах.
– Что правда, то правда, – сказал пеон с изрытым оспой лицом. – После истории с Касимиро Уаркаей здесь никогда больше не слышали ни о чем подобном. Попасть в уайко – и уцелеть!
– Касимиро Уаркая, Альбинос? – встрепенулся Литума. – Тот, что исчез? Тот, что выдавал себя за пиштако?
Альбинос пришел поздно, когда, как всегда по субботам, в погребке дым стоял коромыслом – все уже были сильно навеселе. Он тоже был под градусом. Взгляд его красноватых выпученных глаз, опушенных белесыми ресницами, приводил людей в смущение. Он, как обычно, возвестил о себе с порога пьяным задиристым голосом: «А вот и потрошитель – пиштако! Все слышали? А если, черт подери, не верите, я вам кое-что покажу». С этими словами он вынул из заднего кармана небольшой нож и, ухмыляясь, помахал им в воздухе. Потом, покачиваясь и паясничая, подошел к стойке, где донья Адриана и ее муж обслуживали посетителей, и, стукнув кулаком, потребовал чего-нибудь покрепче. В это мгновенье Литума понял, что произойдет дальше.
– Конечно, он, а кто же еще, – ответил тот, с оспой. – Вы разве не знали, что терруки его казнили, а он воскрес, как Иисус Христос?
– Нет, не знал, здесь я вообще узнаю обо всем последний, – вздохнул Литума. – Так его казнили, а он воскрес?
– Да нет, Пичинчо немного загибает, – вмешался в разговор смуглый пеон с волосами, как у дикобраза. – Я думаю, его казнили понарошку. Разве такое возможно, что в него выстрелили по-настоящему, а он потом встал как ни в чем не бывало, даже без раны?
– Я вижу, все тут знают назубок историю Касимиро Уаркаи, – вмешался Карреньо. – Так почему же, интересно, когда он исчез, все вы говорили нам, капралу и мне, что вам ничего о нем не известно?
Наступило тягостное молчание, лица окружавших их пеонов, угловатые, с приплюснутыми носами, толстыми губами, маленькими недоверчивыми глазками, застыли в какой-то потусторонней непроницаемости, а Литума ощутил себя существом из другого мира, кем-то вроде марсианина, неожиданно упавшего сюда с неба. Но вот шевельнулся горец с рябым лицом, его рот растянулся в широкой улыбке, открыв белоснежную полоску зубов:
– Потому что тогда мы не доверяли капралу.
Раздался одобрительный гул, и Дионисио поспешил наполнить рюмку Альбиноса, поглядывая на него со своей всегдашней насмешливо-настороженной улыбкой. Лицо его отекло более обычного, студенистые щеки розово блестели сквозь небритую щетину. В плавающем табачном дыму он казался выше и толще, чем был на самом деле. И хотя он двигался разболтанно, будто у него были вывихнуты руки и ноги, Литума знал, что трактирщик обладает недюжинной силой, он видел однажды, как тот поднял на руки пьяного пеона, донес его до двери и вышвырнул на улицу. Кстати, не потому, что тот буянил, а потому, что начал плакать; тем же, кто затевал ссоры и лез в драку, Дионисио позволял оставаться в погребке, он иногда даже стравливал своих завсегдатаев, похоже, пьяные скандалы доставляли ему удовольствие. Альбинос выпил свою рюмку, и Литума весь превратился во внимание, он сидел как на углях, с нетерпением ожидая, когда тот заговорит. И тот заговорил, обернувшись к одуревшим от шума и выпивки посетителям:
– Ну что, даст кто-нибудь закурить потрошителю? Скопидомы! Жлобы!
Никто не обратил внимания на его слова, даже не взглянул на него. Лицо Альбиноса исказилось, будто его захлестнул приступ злобы или вдруг схватило живот. Волосы, брови, ресницы Касимиро Уаркаи были совсем белыми, но больше всего бросались в глаза белый пушок на коже и белая щетина на щеках. На нем был комбинезон и расстегнутая прорезиненная куртка с капюшоном, открывавшая поросшую седыми волосами грудь.
– На, возьми, Касимиро, – протянул ему сигарету хозяин погребка. – Сейчас снова будет музыка, и ты сможешь потанцевать.
– Что ж, неплохо, – сказал Литума. – То есть, я хочу сказать, неплохо, если теперь вы будете относиться ко мне как к горцу, а не как к горному стервятнику. Это стоит обмыть. Дионисио, достань-ка вон ту бутылку и пусти ее по кругу за мой счет. Пейте, друзья.
Пеоны благодарно зашумели, Дионисио принялся открывать бутылку, донья Адриана раздавала рюмки тем, у кого их не было, а капрал и его помощник разговаривали с завсегдатаями. Они подошли к стойке, пеоны окружили их тесным кольцом, как во время партии в кости, когда на кону уже выросла высокая кипа денег.
– Стало быть, терруки стреляли в Уаркаю, а он остался невредим? – переспросил Литума. – Расскажите подробнее, как это было.
– Он сам рассказывал об этом, когда в него вселялся бес, или, проще говоря, вино ударяло в голову, – сказал пеон, похожий на дикобраза. – Он колесил по всей сьерре, искал девчонку, которая родила ему сына. И вот однажды вечером приехал он в одну деревню в провинции Ла-Мар, а его там приняли за пиштако и чуть не убили. Но его спасли терруки, они как раз в этот момент вошли в деревню. И кто же, вы думаете, командовал ими? Та самая девчонка, которую он искал!
– Как это спасли? – перебил его Карреньо. – Разве не они его казнили?
– Помолчи, – приказал Литума. – Не мешай, пусть рассказывает.
– Терруки спасли его от самосуда жителей, но потом сами устроили над ним народный суд и приговорили к смерти, – продолжал дикобраз. – Казнить его поручили его же девчонке. А та и бровью не повела, застрелила его.
– Ну и ну, – поразился Литума. – Но как же он после смерти пришел в Наккос?
Альбинос не произносил ни слова. Он долго возился с сигаретой, пытаясь раскурить ее, он был уже так пьян, что никак не мог удержать пламя спички у кончика сигареты. Взглянув на чумазое, лоснящееся лицо Дионисио, Литума перехватил его взгляд – быстрый, насмешливый, ожидающий взгляд человека, который знает, что сейчас произойдет, предвкушает развлечение и радуется ему. Он тоже знал, что сейчас случится, но его от этого бросало в дрожь. Остальные же, казалось, ничего не замечали, одни сидели на ящиках, другие – большинство – стояли группками по два-три человека с бутылками пива, писко, анисовой в руках, пили из горлышка, передавали бутылки друг другу. Из радиоприемника, подвешенного высоко над стойкой, сквозь треск электрических разрядов неслись песни района Анд и тропиков – субботняя программа радио Хунина. Самолюбие Альбиноса, по-видимому, было уязвлено тем, что на его слова не обращают внимания; он повернулся спиной к хозяину и с вызовом уставился на толпу своими выпученными, как у вытащенной из воды рыбы, глазами.
– Вы слышали, что я потрошитель? Пиштако, или нака, как говорят в Аякучо. Нарезаю людей ломтиками.
Он снова помахал в воздухе ножом и состроил гримасу, явно ожидая, что его заметят, обрадуются, посмеются над ним или похлопают ему. Но и на этот раз его присутствие не привлекло внимания пеонов. Тем не менее, Литума знал: все пять чувств всех без исключения присутствующих обращены на Касимиро Уаркаю.
– Ведь так все было, по крайней мере, он так рассказывал, верно? – спросил рябой, и несколько пеонов утвердительно кивнули. – Что эта терручка казнила его, выстрелила в него из ружья с расстояния в один метр. И Уаркая умер.
– Ему показалось, что он умер, Пичинчо, – поправил его дикобраз. – А на самом деле он просто потерял сознание. От страха, ясное дело. А когда пришел в себя, на нем даже раны не оказалось, только синяки, он получил их, когда жители приняли его за пиштако и пинали ногами. Терручка же просто хотела попугать его, только и всего.
– Уаркая говорил, что видел, как ружье выстрелило прямо ему в голову, – стоял на своем рябой. – Она его убила, а он воскрес.
– Ну и ну, – повторил Литума, внимательно следя за реакцией рассказчиков и окружавших их пеонов. – Значит, он спасся от казни, пришел в Наккос, и тут его похитили. Похоже, он и на этот раз спасся?
Они пили писко и анисовую, передавали друг другу бутылки с пивом и стаканы, коротко возглашали: «За тебя, браток!»; они курили, разговаривали, насвистывали мелодии звучавших по радио песен. Кто-то, опьяневший больше других, обнял воображаемую женщину и стал танцевать, глядя на свою тень полузакрытыми глазами. Дионисио в состоянии лихорадочного возбуждения, в которое он обычно впадал в это время, раззадоривал клиентов: «Давайте, давайте, танцуйте, не важно, что нет юбок, ночью все кошки серы». Они вели себя так, будто Касимиро Уаркаи здесь не было. Лицемеры. Литума прекрасно знал, что они притворяются, что краем глаза следят за Альбиносом.
– Пиштако, который прячется под мостом и за камнями и живет в пещерах, как тот, кого убила донья Адриана, этот пиштако – я! – крикнул Уаркая громовым голосом. – Вы понимаете, о чем я говорю, донья Адриана, правда? Ну-ка попробуйте убить меня тоже, как вы с вашим носатым мужем убили Сальседо. Даже терруки не смогли угробить меня, хотя и пытались. Я бессмертный!
Лицо его искривилось, будто снова спазм стиснул желудок, но в следующее мгновенье расправилось, он весь подобрался, выпрямился, схватил рюмку. Не замечая, что рюмка пуста, Касимиро жадно глотал воздух, облизывал ее края, вертел ее, пока она не выпала у него из рук, покатилась по стойке и упала на пол. После этого он наконец успокоился, крепко потер руками лицо и вперился выпученными лягушачьими глазами в надписи, пятна, следы сигарет на досках стойки. «Главное, не уходи, – прошептал Литума, зная, что Альбинос не может его услышать. – Не вздумай податься куда-нибудь отсюда. Останься здесь до конца, пока все не уйдут или не напьются до бесчувствия». Литуме вдруг почудилось, что Дионисио ехидно улыбается. Он присмотрелся: да, действительно, хотя тот делал вид, что поглощен посетителями, которых все еще приглашал жестами танцевать, его толстощекое лицо улыбалось так злорадно, что у Литумы не осталось сомнений: Дионисио издевается над его попыткой изменить ход вещей, не дать случиться тому, что все равно случится.
– Вполне возможно, что он спасся и на этот раз, – сказал Пичинчо, ощупывая оспины, будто они у него зудели. – После той истории с терруками он немного тронулся. Вам не рассказывали, какие номера он тут выкидывал, чтобы его приняли за пиштако? Может быть, его и не похищали вовсе, а просто ему в голову пришла новая блажь – незаметно улизнуть из Наккоса.
Рябой явно лицемерил, и Литуме захотелось спросить, уж не думает ли тот, что он и его помощник такие лопухи, что смогут поверить в подобную чушь. Но его опередил Томасито:
– Улизнуть, не получив зарплату? Вот лучшее доказательство того, что Альбинос исчез не по своему желанию и не по своей воле. Он не получил деньги за последние шесть дней работы. Кто же добровольно подарит компании свою недельную зарплату?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Пока ты со мной, все у тебя будет в порядке, можешь поверить. Вот погоди, вернется толстяк Искариоте, я поговорю с крестным – и жизнь нам улыбнется. Мне-то она уже улыбнулась – подарила тебя.
– Какое замечательное название – «Уголок воспоминаний», – вздохнул Литума. – Знаешь, от твоего рассказа я затосковал по таким вещам: полумрак, тихая музыка, отличная выпивка, ты танцуешь с симпатичной крошкой, и она льнет к тебе всем телом.
– Эта была прекрасная ночь, – сказал Карреньо. – Она тоже меня целовала, сама, первая. И я тешил себя мыслью, что в ней просыпается любовь.
– Твои поцелуи и ласки возбудили меня, Карреньито, – шептала Мерседес, покусывая его ухо. – Идем скорее в постель, завершим достойно нашу дурацкую вылазку.
Они вышли оттуда около трех часов ночи, оба сильно навеселе. Но винные пары сразу улетучились, когда, подходя к пансиону тети Алисии, они увидели патрульную машину, несколько пожарных машин и толпу зевак. Выскочившие в чем попало на улицу соседи объяснили, что в доме прогремел взрыв.
– Они подъехали на грузовичке и спокойно, не торопясь, установили взрывное устройство около деревянного домика шагах в двадцати от пансиона тети Алисии. Это была уже третья попытка. По-вашему, это тоже случайное совпадение, господин капрал?
– Томасито, больше я не верю ни одному твоему слову. Насчет бомбы ты здорово загнул. Если бы наркос Множественное число от «нарко» – перевозчик и продавец наркотиков (исп.).
хотели тебя убить, они бы сделали это, не заливай мне мозги.
Взрывом выбило окна ближайших домов, заполыхал мусоросборник на задворках. Среди соседей, кутаясь в шаль, стояла тетя Алисия. Встречаясь взглядом с Карреньо и Мерседес, она делала вид, что не знает их. Остаток ночи они провели на крыльце особняка неподалеку и вернулись, когда около пансиона не было уже ни патруля, ни пожарных. Тетя Алисия торопливо захлопнула за ними дверь. В ее доме все было в полном порядке, и сама она не казалась испуганной, ей не приходило в голову, что бомба могла иметь какое-то отношение к Карреньо; как и соседи, она считала, что это было покушение на чиновника префектуры, жившего на той же улице. Грузовичок проехал мимо ее дома, когда она как раз открывала окно, чтобы проветрить комнату, было слышно, как разговаривают в кабине; высунувшись из окна, она увидела, что машина остановилась на углу и из нее вышли эти бандиты. Они, верно, ошиблись и подложили бомбу под пустующий дом. А может, они и не собирались никого убивать, а только хотели попугать этого типа из префектуры.
– Мерседес ни на минуту не поверила в эти разговоры о чиновнике из префектуры, она была уверена, что искали нас. При тете Алисии она помалкивала, но стоило нам остаться одним, она накинулась на меня:
– Эта бомба была для нас с тобой, для нас! Какой еще чиновник из префектуры? Чушь собачья! Нас выследили! Они и не думали никого предупреждать, они готовили убийство, пока мы с тобой отплясывали в «Уголке воспоминаний». Теперь ты доволен, псих несчастный?
Голос у нее дрожал и прерывался, она так стиснула руки, что пальцы побелели, и Карреньо пришлось силой разъединять их: он испугался, что она причинит себе вред. Он никак не мог ее успокоить, она совсем потеряла голову: плакала навзрыд, кричала, что не хочет умирать, осыпала его бранью, бросалась на кровать и билась в истерике.
– Я думал, с ней случится что-то ужасное – хватит удар или того хуже, – сказал Томас. – Я-то ничего не боялся, но видеть ее такой не мог и совсем растерялся, не знал, как ее утешить, что сказать, что пообещать, чтобы она только перестала плакать. Все мои слова, объяснения, клятвы – все было ни к чему.
– И что же ты сделал? – спросил Литума.
Он пошел в уборную, достал спрятанный сверток с долларами и, присев на край кровати, стал уговаривать Мерседес взять их. Целовал ее глаза, гладил волосы, губами расправлял морщинки на лбу.
– Они твои, любовь моя, останешься ты со мной или бросишь меня – они твои. Я тебе их дарю. Сохрани их, спрячь получше, чтобы даже я не знал, где они лежат. Ты почувствуешь себя уверенней, спокойно будешь ждать, пока я смогу поговорить с крестным, тебе не будет казаться, что земля уходит из-под ног. Так ты не будешь привязанной ко мне и, если захочешь, сможешь уйти. Не плачь же, прошу тебя.
– Ты это сделал, Томасито? Ты подарил ей все свои доллары?
– Зато она перестала плакать, господин капрал.
– Это же еще хуже, чем убить Борова за то, что он ее бил, – подпрыгнул на своей раскладушке Литума. – Дерьмо ты, Карреньо, вот что!
VIII
– Так вас настиг уайко, но вы остались живы и здоровы? – Трактирщик похлопал Литуму по плечу. – Поздравляю, капрал!
В погребке царило похоронное настроение, один только Дионисио пребывал в прекрасном расположении духа. Зал был переполнен. Пеоны, разбившись на группы, со стаканами в руках, беспрерывно курили и говорили все сразу, их голоса сливались в какое-то пчелиное гудение. Вид у них был мрачный, а в глазах, как показалось Литуме, застыл животный страх. После разрушений, причиненных уайко, никто уже не мог надеяться на возобновление работ. Так что им, этим горцам, и впрямь было из-за чего прийти в отчаяние.
– Можно считать, я родился во второй раз там, наверху, – признался Литума. – Никому не пожелаю пройти через это. В ушах до сих пор стоит грохот этих камней, едрена мать, они неслись на меня отовсюду.
– А ну-ка, ребята, выпьем за капрала! – поднял рюмку Дионисио. – И поблагодарим наккосских апу: они спасли ему жизнь!
«А ведь эта жаба подкалывает меня», – подумал Литума. Но поднял рюмку, с улыбкой поблагодарил Дионисио и несколько раз кивнул пившим за него пеонам. Томас Карреньо, выходивший помочиться, вернулся в зал, потирая руки.
– Вы единственный, кто смог остаться в живых, угодив в уайко! – воскликнул он с тем же простодушным восхищением, с каким уже слушал раньше рассказ своего начальника. – Надо, чтобы о вас напечатали в газетах.
– Что правда, то правда, – сказал пеон с изрытым оспой лицом. – После истории с Касимиро Уаркаей здесь никогда больше не слышали ни о чем подобном. Попасть в уайко – и уцелеть!
– Касимиро Уаркая, Альбинос? – встрепенулся Литума. – Тот, что исчез? Тот, что выдавал себя за пиштако?
Альбинос пришел поздно, когда, как всегда по субботам, в погребке дым стоял коромыслом – все уже были сильно навеселе. Он тоже был под градусом. Взгляд его красноватых выпученных глаз, опушенных белесыми ресницами, приводил людей в смущение. Он, как обычно, возвестил о себе с порога пьяным задиристым голосом: «А вот и потрошитель – пиштако! Все слышали? А если, черт подери, не верите, я вам кое-что покажу». С этими словами он вынул из заднего кармана небольшой нож и, ухмыляясь, помахал им в воздухе. Потом, покачиваясь и паясничая, подошел к стойке, где донья Адриана и ее муж обслуживали посетителей, и, стукнув кулаком, потребовал чего-нибудь покрепче. В это мгновенье Литума понял, что произойдет дальше.
– Конечно, он, а кто же еще, – ответил тот, с оспой. – Вы разве не знали, что терруки его казнили, а он воскрес, как Иисус Христос?
– Нет, не знал, здесь я вообще узнаю обо всем последний, – вздохнул Литума. – Так его казнили, а он воскрес?
– Да нет, Пичинчо немного загибает, – вмешался в разговор смуглый пеон с волосами, как у дикобраза. – Я думаю, его казнили понарошку. Разве такое возможно, что в него выстрелили по-настоящему, а он потом встал как ни в чем не бывало, даже без раны?
– Я вижу, все тут знают назубок историю Касимиро Уаркаи, – вмешался Карреньо. – Так почему же, интересно, когда он исчез, все вы говорили нам, капралу и мне, что вам ничего о нем не известно?
Наступило тягостное молчание, лица окружавших их пеонов, угловатые, с приплюснутыми носами, толстыми губами, маленькими недоверчивыми глазками, застыли в какой-то потусторонней непроницаемости, а Литума ощутил себя существом из другого мира, кем-то вроде марсианина, неожиданно упавшего сюда с неба. Но вот шевельнулся горец с рябым лицом, его рот растянулся в широкой улыбке, открыв белоснежную полоску зубов:
– Потому что тогда мы не доверяли капралу.
Раздался одобрительный гул, и Дионисио поспешил наполнить рюмку Альбиноса, поглядывая на него со своей всегдашней насмешливо-настороженной улыбкой. Лицо его отекло более обычного, студенистые щеки розово блестели сквозь небритую щетину. В плавающем табачном дыму он казался выше и толще, чем был на самом деле. И хотя он двигался разболтанно, будто у него были вывихнуты руки и ноги, Литума знал, что трактирщик обладает недюжинной силой, он видел однажды, как тот поднял на руки пьяного пеона, донес его до двери и вышвырнул на улицу. Кстати, не потому, что тот буянил, а потому, что начал плакать; тем же, кто затевал ссоры и лез в драку, Дионисио позволял оставаться в погребке, он иногда даже стравливал своих завсегдатаев, похоже, пьяные скандалы доставляли ему удовольствие. Альбинос выпил свою рюмку, и Литума весь превратился во внимание, он сидел как на углях, с нетерпением ожидая, когда тот заговорит. И тот заговорил, обернувшись к одуревшим от шума и выпивки посетителям:
– Ну что, даст кто-нибудь закурить потрошителю? Скопидомы! Жлобы!
Никто не обратил внимания на его слова, даже не взглянул на него. Лицо Альбиноса исказилось, будто его захлестнул приступ злобы или вдруг схватило живот. Волосы, брови, ресницы Касимиро Уаркаи были совсем белыми, но больше всего бросались в глаза белый пушок на коже и белая щетина на щеках. На нем был комбинезон и расстегнутая прорезиненная куртка с капюшоном, открывавшая поросшую седыми волосами грудь.
– На, возьми, Касимиро, – протянул ему сигарету хозяин погребка. – Сейчас снова будет музыка, и ты сможешь потанцевать.
– Что ж, неплохо, – сказал Литума. – То есть, я хочу сказать, неплохо, если теперь вы будете относиться ко мне как к горцу, а не как к горному стервятнику. Это стоит обмыть. Дионисио, достань-ка вон ту бутылку и пусти ее по кругу за мой счет. Пейте, друзья.
Пеоны благодарно зашумели, Дионисио принялся открывать бутылку, донья Адриана раздавала рюмки тем, у кого их не было, а капрал и его помощник разговаривали с завсегдатаями. Они подошли к стойке, пеоны окружили их тесным кольцом, как во время партии в кости, когда на кону уже выросла высокая кипа денег.
– Стало быть, терруки стреляли в Уаркаю, а он остался невредим? – переспросил Литума. – Расскажите подробнее, как это было.
– Он сам рассказывал об этом, когда в него вселялся бес, или, проще говоря, вино ударяло в голову, – сказал пеон, похожий на дикобраза. – Он колесил по всей сьерре, искал девчонку, которая родила ему сына. И вот однажды вечером приехал он в одну деревню в провинции Ла-Мар, а его там приняли за пиштако и чуть не убили. Но его спасли терруки, они как раз в этот момент вошли в деревню. И кто же, вы думаете, командовал ими? Та самая девчонка, которую он искал!
– Как это спасли? – перебил его Карреньо. – Разве не они его казнили?
– Помолчи, – приказал Литума. – Не мешай, пусть рассказывает.
– Терруки спасли его от самосуда жителей, но потом сами устроили над ним народный суд и приговорили к смерти, – продолжал дикобраз. – Казнить его поручили его же девчонке. А та и бровью не повела, застрелила его.
– Ну и ну, – поразился Литума. – Но как же он после смерти пришел в Наккос?
Альбинос не произносил ни слова. Он долго возился с сигаретой, пытаясь раскурить ее, он был уже так пьян, что никак не мог удержать пламя спички у кончика сигареты. Взглянув на чумазое, лоснящееся лицо Дионисио, Литума перехватил его взгляд – быстрый, насмешливый, ожидающий взгляд человека, который знает, что сейчас произойдет, предвкушает развлечение и радуется ему. Он тоже знал, что сейчас случится, но его от этого бросало в дрожь. Остальные же, казалось, ничего не замечали, одни сидели на ящиках, другие – большинство – стояли группками по два-три человека с бутылками пива, писко, анисовой в руках, пили из горлышка, передавали бутылки друг другу. Из радиоприемника, подвешенного высоко над стойкой, сквозь треск электрических разрядов неслись песни района Анд и тропиков – субботняя программа радио Хунина. Самолюбие Альбиноса, по-видимому, было уязвлено тем, что на его слова не обращают внимания; он повернулся спиной к хозяину и с вызовом уставился на толпу своими выпученными, как у вытащенной из воды рыбы, глазами.
– Вы слышали, что я потрошитель? Пиштако, или нака, как говорят в Аякучо. Нарезаю людей ломтиками.
Он снова помахал в воздухе ножом и состроил гримасу, явно ожидая, что его заметят, обрадуются, посмеются над ним или похлопают ему. Но и на этот раз его присутствие не привлекло внимания пеонов. Тем не менее, Литума знал: все пять чувств всех без исключения присутствующих обращены на Касимиро Уаркаю.
– Ведь так все было, по крайней мере, он так рассказывал, верно? – спросил рябой, и несколько пеонов утвердительно кивнули. – Что эта терручка казнила его, выстрелила в него из ружья с расстояния в один метр. И Уаркая умер.
– Ему показалось, что он умер, Пичинчо, – поправил его дикобраз. – А на самом деле он просто потерял сознание. От страха, ясное дело. А когда пришел в себя, на нем даже раны не оказалось, только синяки, он получил их, когда жители приняли его за пиштако и пинали ногами. Терручка же просто хотела попугать его, только и всего.
– Уаркая говорил, что видел, как ружье выстрелило прямо ему в голову, – стоял на своем рябой. – Она его убила, а он воскрес.
– Ну и ну, – повторил Литума, внимательно следя за реакцией рассказчиков и окружавших их пеонов. – Значит, он спасся от казни, пришел в Наккос, и тут его похитили. Похоже, он и на этот раз спасся?
Они пили писко и анисовую, передавали друг другу бутылки с пивом и стаканы, коротко возглашали: «За тебя, браток!»; они курили, разговаривали, насвистывали мелодии звучавших по радио песен. Кто-то, опьяневший больше других, обнял воображаемую женщину и стал танцевать, глядя на свою тень полузакрытыми глазами. Дионисио в состоянии лихорадочного возбуждения, в которое он обычно впадал в это время, раззадоривал клиентов: «Давайте, давайте, танцуйте, не важно, что нет юбок, ночью все кошки серы». Они вели себя так, будто Касимиро Уаркаи здесь не было. Лицемеры. Литума прекрасно знал, что они притворяются, что краем глаза следят за Альбиносом.
– Пиштако, который прячется под мостом и за камнями и живет в пещерах, как тот, кого убила донья Адриана, этот пиштако – я! – крикнул Уаркая громовым голосом. – Вы понимаете, о чем я говорю, донья Адриана, правда? Ну-ка попробуйте убить меня тоже, как вы с вашим носатым мужем убили Сальседо. Даже терруки не смогли угробить меня, хотя и пытались. Я бессмертный!
Лицо его искривилось, будто снова спазм стиснул желудок, но в следующее мгновенье расправилось, он весь подобрался, выпрямился, схватил рюмку. Не замечая, что рюмка пуста, Касимиро жадно глотал воздух, облизывал ее края, вертел ее, пока она не выпала у него из рук, покатилась по стойке и упала на пол. После этого он наконец успокоился, крепко потер руками лицо и вперился выпученными лягушачьими глазами в надписи, пятна, следы сигарет на досках стойки. «Главное, не уходи, – прошептал Литума, зная, что Альбинос не может его услышать. – Не вздумай податься куда-нибудь отсюда. Останься здесь до конца, пока все не уйдут или не напьются до бесчувствия». Литуме вдруг почудилось, что Дионисио ехидно улыбается. Он присмотрелся: да, действительно, хотя тот делал вид, что поглощен посетителями, которых все еще приглашал жестами танцевать, его толстощекое лицо улыбалось так злорадно, что у Литумы не осталось сомнений: Дионисио издевается над его попыткой изменить ход вещей, не дать случиться тому, что все равно случится.
– Вполне возможно, что он спасся и на этот раз, – сказал Пичинчо, ощупывая оспины, будто они у него зудели. – После той истории с терруками он немного тронулся. Вам не рассказывали, какие номера он тут выкидывал, чтобы его приняли за пиштако? Может быть, его и не похищали вовсе, а просто ему в голову пришла новая блажь – незаметно улизнуть из Наккоса.
Рябой явно лицемерил, и Литуме захотелось спросить, уж не думает ли тот, что он и его помощник такие лопухи, что смогут поверить в подобную чушь. Но его опередил Томасито:
– Улизнуть, не получив зарплату? Вот лучшее доказательство того, что Альбинос исчез не по своему желанию и не по своей воле. Он не получил деньги за последние шесть дней работы. Кто же добровольно подарит компании свою недельную зарплату?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29