Баме было двадцать семь, и он слыл восходящей звездой. Во всяком случае, ногу на нижнюю ступеньку ведущей вверх лестницы он уже поставил. И его единственной заботой было избежать чьей-нибудь злокозненной подножки, чтобы не свалиться и не зашибиться насмерть.
Сейчас он не знал, куда девать глаза. Как только он смотрел на обольстительную грудь Дженни, гневный взгляд Твелвтриса испепелял его дотла. А сам Бама подметил, что Твелвтрис при первой удобной возможности старается потереться запястьем о грудь дочери. Когда это произошло во второй раз, Бама посмотрел на спокойного блондина по фамилии Спиннерен, чтобы удостовериться в том, что поведение Твелвтриса кажется странным не только ему. Спиннерен ответил ему бесстрастным и безмятежным взглядом, означающим, что все происходящее – сущие пустяки, да и кому какое дело, если любящему папаше хочется пощупать собственную дочурку?
Во взгляде Спиннерена сквозило и определенное превосходство, как будто у него имелись основания не сомневаться в том, что Дженни достанется ему в тот миг, когда ему этого захочется. Бама, конечно, мог бы потребовать объяснений, только ни к чему хорошему это бы не привело. Инициатива явно принадлежала Спиннерену.
Бама вообще не мог понять, какого хрена нужно здесь Спиннерену. Он вечно плелся за спиной у остальных на расстоянии в пару шагов, словно ему не хотелось бы, чтобы кто-нибудь принял его за одного из членов кинокоманды Твелвтриса, а лучше уж – за некоего невинного наблюдателя, который, если к нему обратятся, может дать хороший совет – однако столь деликатного свойства, что лень, да и сложно объяснять.
Уолтер Пуласки шел по правую руку от Твелвтриса. Его брат Стэн – по левую. Братья Пуласки не были близнецами, однако настолько походили друг на друга, что у многих создавалось впечатление, будто это один и тот же человек, который, подобно легендарному сыщику из полиции нравов Айзеку Канаану, никогда не спит. Случалось, они и женщин брали по очереди, причем каждая их жертва была убеждена, что имеет дело с одним мужиком, правда ненасытным.
Да и вид у обоих был такой, будто они могут перехватить на лету выпущенную в них пулю стальными зубами.
Всю компанию препроводили к двум сдвинутым столикам в дальнем конце зала, потому что Твелвтрис заранее распорядился о том, чтобы их сдвинули.
Все, кроме Спиннерена, заказали себе что-нибудь выпить. Никто, казалось, не обратил внимания на его абстиненцию. На него вообще не обращали внимания, словно его здесь и вовсе не было.
Твелвтрис начал разглагольствовать уже по дороге сюда и продолжил разглагольствования за столом. Он выпил пять порций виски с содовой за время, понадобившееся остальным, чтобы пропустить по первой.
Он не умолкал, заказав себе, а заодно и всем остальным, ужин. Почти все взяли бифштекс с печеной картошкой и салат, потому что таков был выбор самого Твелвтриса.
Дженни распорядилась по-другому. Состроив милую гримаску и вслух ужаснувшись тому, что люди убивают себя тяжелой пищей, она заказала фирменный салат.
Спиннерен сидел обособленно, поигрывая чайной ложечкой. Не заказал он ничего, кроме кофе. Это было еще одним способом подчеркнуть собственную индивидуальность, и Бама подумал о том, что не мешало бы присмотреться к этому человеку: а вдруг с него можно будет срисовать персонаж?
Официантка безупречно справлялась с раздачей тарелок, хотя ей и мешал постоянный шум на заднем плане, производимый Твелвтрисом с его бесконечной болтовней. Однажды он на миг улыбнулся ей – улыбнулся словно бы призывно. Когда он отвернулся, официантка поймала взгляд Бамы и удивленно приподняла бровь: мол, что ему нужно от меня? Неужели он ждет, чтобы я улеглась тут на пол и раздвинула ноги?
Спиннерен понял, почему она выделила из всей компании сценариста – из сочувствия. Тот и впрямь выглядел самым жалким.
Бама ответил ей многозначительным взглядом, что, по мнению Спиннерена, было нелепой ошибкой.
Но Твелвтрис ничего этого не замечал, да и заметив, не понял бы, что оно должно значить. Не принадлежащие к высшему классу общества женщины обязаны были падать к нему в объятия по его первому зову, что вообще, как это ни странно, присуще многим знаменитостям в их мыслях о простых людях. А любопытно это потому, что вследствие такого подхода простые люди чувствуют себя проигравшими, даже не дав согласия на то, чтобы войти в игру.
Когда подали салат, все набросились на еду, а Твелвтрис продолжал разглагольствовать.
Всем было известно, когда кивать, когда ахать, когда закатывать глаза, а когда покатываться со смеху. Это умение быстро становилось второй натурой, иначе твой шанс на выживание в этих кругах был равен нулю.
И сам Твелвтрис прекрасно понимал это. Строго говоря, ему было наплевать на то, как окружающие реагируют на его слова. И вовсе не к разговору он стремился. Его даже не волновало, слушают его или нет. Подлинное удовольствие он получал оттого, что его спутникам смертельно надоели его монологи и отпускаемые далеко не по первому разу шутки – и тем не менее они были вынуждены хохотать и поддакивать. Это придавало ему ощущение собственного величия, заставляло чувствовать себя выше всех этих ничтожеств, втайне воображающих, будто они на самом деле выше и умнее его, не боящихся и глазом моргнуть, чтобы не выдать подлинного отношения к тому, что должно было раскатываться перед ними сплошною россыпью перлов.
– Все это было и прошло и быльем поросло, – сказал он. – Было и прошло и быльем поросло.
Он сделал паузу, будто ожидая каких-нибудь замечаний в связи с только что произнесенной сентенцией. Его взгляд вопросительно устремился в сторону Спиннерена.
– Вот именно, – пробормотал Экрон.
– Самая суть, – поддакнул Каддо.
Кто-то пустил тихого шептуна. Спиннерен подумал, что это – лучший комментарий к словам Твелвтриса. Потом увидел, что Дженни посматривает на него с несколько растерянной улыбочкой.
– Что за злоебучая свинья это сделала, – провозгласил Твелвтрис. – Фу-ты, ну-ты, ну и мерзопакость!
Он ухмыльнулся клоунской улыбкой и уронил голову в тарелку.
– Роджи пукнул, мамочка!
И тут же поднял голову и оценивающе посмотрел на Спиннерена.
А тот, в свою очередь, гадал о том, когда же Твелвтрис примет решение и даст ему знать об этом.
У Твелвтриса весь рот был еще по-прежнему заляпан майонезом, когда официантка пришла убрать тарелки. Все, за исключением самого Твелвтриса, со своим салатом уже управились. Официантка встала у него за спиной, не решаясь ни забрать тарелку, ни оставить ее на столе. Он посмотрел на нее так, словно она ненароком наступила ему на яйца.
– Можно убрать ваш салат?
– А тебе как кажется?
– Я не знаю, сэр. Поэтому и спрашиваю. Как вам будет угодно. Можете поступить хоть так, хоть этак.
– Ах ты, сучка! Нет, вы слышали, что она сказала? Можете, говорит, хоть так, хоть этак. Интересно, что она имеет в виду?
Все, кроме Дженни и Спиннерена, расхохотались. Каддо принялся бить себя по колену. Бама, когда на него упал взгляд Твелвтриса, выдавил из себя трусоватый смешок. Слабак ты, парень, да и дурак тоже, подумал, глядя на него, Спиннерен. Правда, для сценариста за этим маленьким унижением маячили грядущие миллионные гонорары.
– Ладно, детка. Мы просто пошутили. Можешь забирать, – сказал Твелвтрис.
Официантка улыбнулась, хотя Спиннерен видел, что она была бы рада перерезать Твелвтрису глотку, и убрала салат. Быстро и аккуратно разложила по тарелкам бифштекс с картошкой, принялась вслед за этим раздавать соусы и приправы.
Все взялись за ножи и вилки. Все, кроме Твелвтриса, вновь принявшегося разглагольствовать. Так и проговорил все время, понадобившееся остальным, чтобы расправиться и с мясом, и с гарниром, вытереть рты салфетками и откинуться на спинки кресел в ожидании кофе. Так и проговорил, пока еда, к которой он так и не притронулся, остывала у него в тарелке. Так и проговорил, пока официантка не убрала со стола грязную посуду. И вот она вновь застыла рядом с ним, так и не поняв, как обращаться с человеком, который заказывает обильный ужин, а затем не притрагивается к нему. Твелвтрис полез в карман и извлек лист бумаги.
– Бама, вы слушаете меня?
– Да, сэр.
Твелвтрис разложил на столе лист бумаги, отодвинул тарелку и указал на диаграмму, изображенную на листе.
– Я хочу, чтобы вы написали сцену в винном погребке.
– Что?
– Винный погребок. Вот план помещения, который вам пригодится. Сделайте копии для художника и плотников. Вы только поглядите, Ред. Я не люблю два раза повторять одно и то же.
– Эта сцена разыгрывается на парковой аллее и в тире.
– Вы меня не слушаете, Бама. Я же говорю вам, что хочу, чтобы все это было выстроено на самом деле. Никаких картонных стен. Самый настоящий погребок. Мне наплевать, снимем мы там хотя бы один кадр или нет. Но я хочу, чтобы его выстроили и обставили…
– Если вы замышляете то, что вы, как мне кажется, замышляете, то, по-моему, это лишнее, – заметил Экрон.
Твелвтрис проигнорировал его слова. Он смотрел на Баму, подавшись вперед, словно собираясь пригласить сценариста на танец или на поединок.
– Напишите мне сценку. Напишите вставную сценку в романтическом стиле. Дайте волю воображению. Не могу же я все делать сам. Просто внесите эту сценку в сценарий. Если кто-нибудь спросит, есть ли у нас в сценарии сценка в винном погребке, смело отвечайте, что есть. Вы понимаете, что я вам говорю? Я излагаю вам свое требование: эту сценку надо включить в сценарий. Будь у меня время, я бы написал ее сам. Но у меня нет времени. Что я, по-вашему, его рожаю, что ли?
– Нет. Конечно же нет, Роджер. Я так не думаю.
– Или я тебя хорошо знаю, а, парень? Я практически гожусь тебе в отцы. Мы с тобой встречались всего пару раз. Так с какой стати ты называешь меня Роджером?
– Все в этом городе называют друг друга по имени, – пробурчал Каддо, единственный, кому пришло в голову придти на помощь молодому сценаристу.
Остальные подливали в кофе сливки и подсыпали сахар, а потом самым тщательным образом размешивали.
– Ты что, социолог? Или ведешь журнал хороших манер? Или я определил тебя в протоколисты?
Твелвтрис зловеще уставился на Каддо.
– Мистер Твелвтрис, – начал было Бама.
– Слушаю.
– Не понимаю, почему…
Официантка, обнаружив, что Твелвтрис отодвинул тарелку, потянулась за ней, как обезьяна за кокосом.
Твелвтрис, резко развернувшись, уставился на нее.
– Какого хуя тебе надо?
– Вы отодвинули тарелку. А я подумала…
Она запнулась. Вопреки всему она почувствовала страх и разозлилась на себя за это.
– Что ты подумала?
– Подумала, что вы кончили.
– Ага, значит, ты подумала, что я кончил?
– Выглядело дело так, будто вы кончили.
– Ну, раз ты говоришь, что я кончил, значит я, наверное, кончил.
– Прошу вас, сэр. Если вы…
– Ты, на хер, сказала, что я кончил, значит, я, на хер, кончил.
Каждое слово Твелвтрис чеканил, пропитывая его желчью.
Официантка забрала его тарелку и поставила ее верхней в стопку тех, что уже стояли на тележке. Укатила тележку прочь. Спиннерену было видно, что подбородок у нее дрожит от ярости и отчаяния. Он отхлебнул остывшего кофе.
– Пиздища, – сказал Твелвтрис. – Пиздища только что потеряла работу, но об этом еще не догадывается.
Дженни обвела взглядом сидящих за столом мужчин, мысленно оценивая каждого. Она посмотрела даже на Спиннерена с его невозмутимым взглядом палача, которого ничто из происходящего здесь не касается. Сделай что-нибудь, сказал ему ее взгляд, или, уподобившись остальным, лижи моему отцу ноги. Уподобившись всем этим засранцам.
Спиннерен подался вперед и негромким голосом доверительно произнес:
– Мистер Твелвтрис, эта девушка прибыла сюда откуда-нибудь из Нью-Джерси или из Огайо – одному Богу известно, откуда, – и ей удалось получить работу в этом ресторане. И вдруг однажды вечером с компанией друзей вваливается Роджер Твелвтрис, он же Мистер-Полуночная-Америка. Ах ты, Господи! Она пугается до смерти. – (Твелвтрис начал было улыбаться.) – Она пугается того, что может что-нибудь не так сделать. Что опрокинет салат ему на колени, что подаст ему недожаренный бифштекс. Да и откуда ей знать, какие еще ужасы могут случиться? – (Твелвтрис окончательно расслабился.) – Я хочу сказать, она боится того, что сама загубит самый прекрасный день во всей своей жизни, – и, черт побери, так оно и есть!
– Нет-нет, – пробормотал Твелвтрис таким тоном, словно внушал адвокату приговоренного, что вовсе не обязательно собирается сжигать смертника заживо. Он поглядел на Экрона, потом на Каддо и, наконец, на Баму. – Может, поручить этому парню заняться сценарием? Эдакий ведь он мастер все расписать! Правда ведь, он мастер все расписать?
– Я хочу сказать, что все это вертится в мозгу у несчастной девушки буквально сию секунду, – со стопроцентной уверенностью в собственной правоте добавил Спиннерен.
– Мне нравится, парень, твой образ мыслей.
– Если вам угодно, я подключу Конни к работе над сценарием. Заключу с ним контракт, – сказал Экрон.
– Да к чему он ему нужен, твой контракт? Этот парень, похожий на девушку, он, хотите верьте, хотите нет, частный сыщик. Ищейка. Топтун… Подайте мне счет!
Экрон поднял руку, и официантка исхитрилась сунуть счет ему под мышку. Экрон подписал его, воспользовавшись кредитной карточкой новой киностудии.
– Вам нужна сцена в винном погребке, значит, я напишу вам эту сцену, мистер Твелвтрис, – сказал Бама.
– Что это за херня с мистером Твелвтрисом, а, Джонни? Мы с тобой как-никак собираемся снимать кино. Наше кино. Я для тебя Роджер, и никак иначе! – Он достал из бумажника сотенную и сунул ее под блюдце, давая официантке понять, что это персональные чаевые от Роджера Твелвтриса. – Только проследи за тем, чтобы потом погребок можно было перенести ко мне в дом – ион бы там отлично смотрелся.
Когда все вышли на улицу, Твелвтрис взял Спиннерена под локоток и отвел в сторонку.
– Чем-нибудь конкретным занимаетесь на данный момент?
– Ничем таким, чем я не мог бы пожертвовать.
– И сколько?
– Пятьдесят.
– Боже мой!
Спиннерен начал аккуратно обходить его.
Твелвтрис схватил его за руку, поглядел через плечо, чтобы убедиться в том, что никто не сможет их перебить.
– А эта услуга, которую вы готовы оказать…
– На вас никто ни за что не выйдет.
– И это будет выглядеть как несчастный случай?
– Такое бывает только в книгах, а иногда в делах, имеющих политическую подоплеку. Обычные задания решаются куда прямолинейней. Когда по городу бродит столько психопатов, готовых прирезать каждого, о ком пишут в газетах, вам нужно позаботиться только о двух вещах: чтобы на вас не смогли навесить оружие и чтобы у вас было алиби.
– А если они выйдут на вас?
– Против меня ничего не будет, а оружия не найдут.
На верхней губе у Твелвтриса выступили капельки пота, рука, теребящая кадык, задрожала.
– Вам не о чем беспокоиться, мистер Твелвтрис. Я знаю: чем проще, тем лучше. И у меня нет ни малейшего желания – у меня, похожего на девушку, как вы изволили выразиться, – садиться за решетку. Так вот, к вопросу о моем гонораре.
– Вы хотите наличными?
– Да, наличными. И на вашем месте я бы приготовил их уже завтра. Я зайду за ними, закончив дело.
– Так быстро?
– Чем быстрее, чем лучше. Ничего фантастического придумывать не придется.
– Я понимаю: чем проще, тем лучше.
– Верно. Сделаю дело, приду за деньгами. Только без всяких свидетелей.
– Мы можем встретиться…
– У вас пляжный дом в Малибу, не так ли? Будьте там в одиночестве следующую ночь. И, на всякий случай, еще одну.
– И никого со мной? А быть с моим алиби?
– Вас впустит охранник, не так ли? Вот это и станет вашим алиби.

Глава двадцатая

Свистун и Нелли прибыли в мотель «Бье Ривеж» со стороны океана, пройдя через Палму и по Главной набережной.
Кто-то из числа бесноватых художников, решив, как видно, покрасить главное здание, расписал каждую его стену и любую второстепенную архитектурную деталь в особый цвет. Вход в дом был на углу: две ступеньки крыльца и двойная дверь с застекленными вставками, настолько грязными, что они тоже казались расписанными.
Сперва Свистун решил, что Нелли вдруг оступилась. Ухватил ее за локоть, чтобы не упала. И только тут понял, что она узнала человека, сидящего в шезлонге в дальнем конце Дадли-корт – он глазел на обнаженную красотку, которую кто-то написал нитрокраской на кирпичной стене здания на другой стороне аллеи.
Видывал Свистун старых актеров и писателей, упустивших в далеком прошлом стопроцентный, казалось бы, шанс. Пивал с ними кофе, выслушивал их рассказы о том, как с ними уже начинали здороваться за руку самые главные знаменитости и как все сорвалось в самую последнюю минуту. О том, как они пропили, просадили, профукали верную удачу. На Четырех Углах и «У Милорда» таких было полным-полно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29