Поначалу Клод не знал, как относиться к мужу мадам, но постепенно, как и остальные работники, он полюбил его. Не в такой степени, как мадам, конечно. Она была исключительная, а ее муж – просто непохож на других. Он стремился всему научиться, все знать.
На рассвете дня сбора ягод муж мадам прибыл на виноградник в рубашке с длинными рукавами. Взяв у бригадира корзину и нож с изогнутым лезвием, он встал в начале одного из рядов. И что всего удивительнее, работал в тот день не меньше других.
На следующий день он направился уже не на виноградник, а в винодельню и внимательно смотрел, как чистили и давили виноград. Мадам все время была рядом, переводя его бесконечные вопросы.
Так шли дни. Дедушка временами жаловался, что этот человек доконает его расспросами, что он для него как кость поперек горла. Но в глазах ворчавшего деда Клод видел одобрение. Старик продолжал терпеливо объяснять мсье Ратледжу тонкости приготовления вина.
Дедушке явно нравился муж мадам. И сама мадам тоже нравилась, хотя он и не говорил об этом открыто.
Когда сбор винограда закончился, а лозы обрели новые желто-красные осенние оттенки, Клод решил, что супруги вот-вот уедут. Но они остались, покидая поместье лишь изредка. Садясь в спортивную машину, они отправлялись в Париж или на другую винодельню в Медоке. Зачем они это делали? Клод не понимал. Нигде не производили лучших вин, чем у них в Шато-Нуар. Кое-где делали не хуже, но лучше – нигде.
Зимой супруги помогали подрезать сухие лозы. Высокому мсье приходилось при работе сгибаться почти вдвое. В конце дня он с гордостью показал мадам рабочие мозоли, и оба смеялись.
Весной они снова помогали обрезать виноград – здесь успех был особенно связан с точно найденным временем проведения этих работ. Алберт Жирарден, садовод барона, водил их от растения к растению, уча видеть в голом кусте будущего зеленого красавца. Только с такой картинкой в голове можно было приступать к формированию куста.
Альберт говорил позже дедушке Клода, что хотел бы, чтобы и другие работники учились так же быстро, как эти американцы, которые все на лету хватают. Он также признал с некоторым смущением, что мадам показывает необычную для женщины смекалку в виноградарстве. Клоду было приятно слышать эту похвалу.
Лето прошло весело. В замок приезжало много гостей, то и дело устраивались приемы. Иногда поздно вечером, когда дедушка уже спал, Клод потихоньку выскальзывал из дома и пробирался через залитый лунным светом виноградник к замку, окна которого ярко светились.
Сладостная музыка плыла в ночном воздухе, они называли ее джазом. Гости обычно собирались в большой гостиной. Мужчины выглядели очень представительно в черных фраках, белых жилетах и черных брюках с жестко заутюженной складкой, волосы их блестели от бриллиантина. Дамы в узких платьях с отделкой из стекляруса, шелестя атласными лентами и шифоновыми шарфами, прогуливались по замку; длинные нити жемчуга свисали у них до пояса. Какие они все были красивые, какие загадочные – с длинными мундштуками и бокалами шампанского в руках. И каждый раз Клод, найдя взглядом мадам, с облегчением убеждался, что она все же прекраснее всех. И тогда, успокоенный, возвращался в коттедж и забирался в постель.
Наступила осень. Ничто не предвещало приближающейся трагедии. И вот в одно холодное осеннее утро муж мадам уехал. Он помахал Клоду, крикнув, что отправился за саженцами, которые повезет в Америку. Мадам с ним не было. Заболел их младший сын Гилберт, к нему вызвали врача.
Как плохо болеть в такой чудесный день, думал Клод, глядя, как над Жирондой клубится туман. В вышине жаворонок приветствовал песней восход солнца, его первые лучи уже золотили увлажненные росой виноградные лозы, бросавшие глубокие тени на междурядья. В воздухе приятно пахло свежестью. День обещал быть чудесный. Позже, вернувшись из школы, Клод узнал ужасную новость: муж мадам погиб утром в автомобильной катастрофе. Свернув в сторону, чтобы уступить дорогу едущей навстречу лошади с тележкой, он потерял управление, и его автомобиль, перевернувшись в воздухе, полетел под откос. Мсье скончался на месте.
Поместье погрузилось в траур, разогнать который не могли даже яркие солнечные лучи. А вечером, когда закончились дневные работы, все служащие барона, мужчины, женщины и дети, сбившись в небольшие группки и покачивая головами, обсуждали трагедию и предавались воспоминаниям…
«Мсье всегда ездил с большой скоростью. Всегда куда-то торопился, хотел всюду поспеть, все узнать». – «Да, мсье… Он всегда задавал вопросы». – «Бедная мадам, как ей сейчас тяжело. Она ведь всегда была рядом с ним». – «Да, они были всегда вместе… до сегодняшнего дня». – «Если бы она и сегодня поехала с ним, дети остались бы круглыми сиротами. Так, видно, Бог пожелал, чтобы сегодня заболел малыш». – «Болезнь оказалась несерьезной. Температура уже снизилась».
Клод тоже был там, прислушиваясь к разговорам. Он крепился, чтобы не расплакаться: ведь он уже большой. Но слезы так и наворачивались на глаза – ему было нестерпимо жаль мадам. Кто теперь позаботится о ней? Кто защитит?
На следующий день по Клейтону Ратледжу отслужили заупокойную мессу. Работники и члены их семей собрались у входа в замок и, стоя на посыпанной гравием земле, ожидали возвращения мадам. Женщины стояли с покрытыми головами, в темной одежде. У Клода, как и у остальных мужчин, рука выше локтя была перетянута черной лентой.
Он видел, как в ворота замка въехало несколько автомобилей, они медленно подкатили к замку по белевшей в сумерках дорожке. Когда машины замерли у входа, Клод почтительно стянул с головы кепку.
Барон помог мадам выйти из машины. Она была в глубоком трауре – туфли, платье, перчатки, вуаль, шляпка – все было черным. Увидев собравшихся людей, она с силой сжала руку старшего сына, мальчика лет восьми-девяти, который стоял рядом в коротких штанишках, волосы его были чуть посветлей, чем у отца. Он качался смущенным и перепуганным. Младший, хоть и чувствовал себя, как говорили, значительно лучше, все еще оставался в постели.
Взгляд Клода, недолго задержавшись на мальчике, вновь остановился на красивой мадам. Шагнув к собравшимся, она не склонила голову, а, напротив, подняла ее выше. И плечи не сутулила в горе, а держала их прямо и горделиво. Но сквозь вуаль Клод разглядел блеск струившихся слез, и сердце его сжалось от сочувствия к бедной мадам – такой несчастной и такой мужественной.
Она заговорила, голос ее звучал ровно и чисто, ни разу не задрожав.
– Вы оказали моему мужу большую честь, придя сюда сегодня. Дни, которые он провел с вами, обучаясь у вас ремеслу, были самыми счастливыми в его жизни. Спасибо вам за это. И, обещаю, в будущем, когда стану вспоминать это время, я постараюсь вызывать в своей памяти именно счастливые дни, а не дни боли и скорби, потому что это полное радости лето навсегда останется для меня самым драгоценным воспоминанием. А вы, я надеюсь, будете вспоминать моего мужа с теми же светлыми чувствами, с какими я буду помнить о вас.
Она подошла к каждому и каждому пожала руку – кроме Клода. Он же, не в силах перенести мысль о том, что она уедет навсегда, убежал незамеченным и спрятался в винограднике. Там, в зарослях, среди темно-пурпурных кистей винограда он наконец позволил себе заплакать, и его плечи задрожали в беззвучных рыданиях.
В течение последующей недели Клод каждое утро просыпался с щемящим предчувствием, что сегодня он увидит мадам в последний раз. Но неделя прошла, а мадам не уехала и даже ни разу не вышла из замка.
Он брел к винодельне, бездумно подталкивая ногой случайный камешек, и только изредка поднимал глаза от земли, бросая взгляд на башни замка, высившиеся за стеной из тополей. Подошло время сбора нового урожая винограда, но Клод не чувствовал обычного радостного волнения.
У винодельни он увидел дедушку, который о чем-то беседовал с хозяином. Ничего удивительного – рядовое событие, учитывая горячее время. Клод замедлил шаг. Дедушка не любил, когда его отвлекали от серьезного разговора. Ничего, ужин, оставленный на плите женой садовника, не успеет простыть.
Как, должно быть, одиноко сейчас в замке мадам, думал Клод, поглядывая на барона и машинально ковыряя носком ботинка сухую каменистую землю. Лицо барона было сурово и немного печально. Говорил почти все время он один, а дедушка только вежливо кивал. Все это мало напоминало их обычные беседы. Клод внимательнее пригляделся к деду. Тот держался очень напряженно, а лицо прямо пылало от гнева.
Странно. Дедушка не отличался ровным характером, частенько бывал нетерпелив, но чтобы так гневаться? Клод такого не помнил.
Дедушка чопорно поклонился барону и отошел. Он направился в сторону Клода и прошел мимо внука, не сказав ему ни слова и даже не глянув в его сторону. Слезы. Неужели на глазах у дедушки поблескивали слезы? Клода это настолько поразило, что какое-то время он не мог двинуться с места. Потом побежал за дедом, чтобы убедиться, что не ошибся.
Догнав его, Клод увидел, как по дряблой щеке старика катится слеза.
– Дедушка! Что случилось?
Ответа не было. Дедушка резко толкнул дверь их домика – та с грохотом распахнулась. Клод перехватил ее, когда она чуть было не захлопнулась перед его носом, и проскользнул внутрь. Дедушка стоял, оперевшись на кухонный столик и наклонив голову.
– Дедушка, – Клод осторожно шагнул к нему и замер.
Дедушка решительно оторвал руки от стола и подошел к маленькому окошку; нахмурясь, он глядел через стекло наружу.
– С сегодняшнего дня я больше не управляю винодельней. – Он проговорил эти слова хриплым, низким голосом, дрожащим от гнева. – Мое место займет Андре Пашаль.
Клод изумленно воззрился на него. Это казалось невозможным.
– Ч-что?
– Хозяин, – это слово дедушка произнес почти с презрением, – считает, что я слишком стар. И потому, чтобы не вредить делу, мне нужно уйти на покой. Слишком стар! – Старик с силой хлопнул по столику, на котором стоял таз для умывания, и Клод испуганно вздрогнул от грохота. – Мой отец работал, когда ему было за восемьдесят. Я еще долго не изношусь. Но он не хочет этого видеть. – Обернувшись, дедушка поводил пальцем перед носом Клода. – Будь жив старый хозяин, он бы так не поступил.
Старый хозяин умер еще до рождения Клода. Внук не знал другого хозяина, кроме барона. Расширенными глазами смотрел Клод на деда, силясь осознать происшедшее, понять, что это означает для них.
– Что теперь будет?
Дедушка опустил руку и снова, словно оцепенев, уставился в окно.
– Меня отправят на пенсию. За годы службы мне дадут домик и три акра второсортного виноградника… – Помолчав, он продолжил с дрожью в голосе: –…в районе пятилетних посадок. Так обошлись со мной, Жераром Стефаном Луи Бруссаром, родившимся в Медоке, на родине самых знаменитых вин. – Последние слова он почти проревел, ударив себя в грудь кулаком. – Меня, который целых пятьдесят лет делал марочное вино, отправляют на покой – делать заурядные вина из заурядного винограда. И не потому, что я утратил знание и умение или разучился делать первоклассное бордо. Нет, всего лишь потому, что хозяин считает, что я слишком стар.
Дедушка замолчал, и оба они долго стояли в полной неподвижности, думая каждый свое. Клод всю жизнь прожил здесь, в этом доме, и ничего другого не видел. Скоро он покинет его – совсем как мадам. А он-то собирался прожить в Шато-Нуар всю жизнь, став со временем главным виноделом и делая вина, которыми мог бы гордиться. А теперь… теперь он не знал, что случится с ним… с ними.
Наконец дедушка оторвал взгляд от окна и произнес почти с отвращением:
– Еда остынет. Давай-ка будем есть.
Клод разложил по тарелкам еще теплую пищу. Сев за стол, они молча принялись есть, но кусок не шел в горло.
Поздно вечером, когда зашло солнце, Клод сидел при свете лампы за раскрытым учебником. Дедушка, как всегда, устроился у камина, блики огня играли на его старом лице, кожа старика, сухая и морщинистая, напоминала древний пергамент, руки, которые пятьдесят лет давили виноград, бессильно свисали с ручек деревянного кресла. Сегодня он выглядел очень старым и душевно надломленным. Клоду хотелось утешить его, но он не знал, как. Наконец он заставил себя смотреть в расползавшиеся перед глазами строчки.
Раздался стук. Клод приподнялся на стуле, но дедушка махнул ему, чтобы он оставался на месте, и пошел сам открывать дверь.
На пороге стояла мадам! Глядя, как она входит в комнату, Клод широко разинул рот. Дедушка нетерпеливым жестом попросил его зажечь все лампы, и тогда комната расширилась от света, прогнавшего из углов сумрачные тени. Открывшаяся бедность кухоньки и жилой комнаты смутила Клода, а стены с облупившейся штукатуркой показались ему еще ужаснее, когда он вспомнил обитые шелком стены замка.
Дедушка предложил мадам деревянный стул, и Клод помчался за чистой тряпкой, чтобы застелить сиденье. Когда он, с трудом разыскав ее в материнском сундуке, вернулся, мадам уже сидела, тихо беседуя с дедом. Клод стал поодаль, не сводя с нее глаз и все еще не веря, что она находится в их доме.
Она была в трауре, но без вуали. Ее лицо было спокойным и очень бледным – ни румян, ни помады. И все же она была прекрасна. А ее устремленные на дедушку глаза горели внутренним огнем. В их выражении не было ничего яростного, ничего гневного. Скорее, оно говорило о некой внутренней силе.
Клод расслышал несколько слов. И приблизился, чтобы не пропустить ни одного из них.
– …эту мечту мужа – выращивать на нашей родине вина, не уступающие по качеству французским, – разделяла и я. И я осуществлю нашу мечту, но в одиночку мне будет трудно. Поэтому я прошу у вас помощи. Мне нужна ваша поддержка, мсье Бруссар.
– Моя?
– Да. Я хочу, чтобы вы помогли мне выбрать сильные, здоровые саженцы. И мне хотелось бы, чтобы вы и ваш внук, – она посмотрела в сторону Клода, – поехали со мной в Калифорнию и помогли разбить новый виноградник. Пока не отменят «сухой закон», мы будем производить вино только для церкви и для медицинских целей. У нас… у меня есть на это разрешение, – добавила она и продолжала: – Саженцы несколько лет будут приживаться и взрослеть, а потом достигнут той зрелости, когда из них можно будет делать хорошее вино. Возьметесь вы за это, мсье Бруссар? Поедете со мной в Америку и станете моим главным виноделом?
– Я много слышал об Америке и о тех дрянных винах, которые там производят, – проговорил он, и Клод чуть не застонал, услышав нотку презрения в голосе деда. – Нужно, чтобы француз научил вас, как делать по-настоящему хорошее вино.
Улыбка пробежала по лицу мадам.
– Значит, вы поедете со мной?
– Поеду.
Клод чуть не завопил от радости, но сдержался, подождав, пока не уйдет мадам. Дедушка закрыл за ней дверь, повернулся к Клоду и подмигнул.
– Значит, слишком стар, а?
– Мы едем в Америку! Мы едем в Америку! – Клод бросился на шею дедушке, крепко его обнимая.
Хлопот у них прибавилось. Нужно было закупить саженцы, подготовить все необходимое для переезда, собрать вещи, заказать билеты. Францию они покинули только в конце зимы.
Клод стоял в глубокой задумчивости посреди сверкавших стальной поверхностью чанов. Теперь он уже мало напоминал того крепкого мальчугана, который когда-то приехал в Ратледж-Эстейт, он стал похож на своего деда, и кожа его поблекла и покрылась морщинами.
Странно, что после всех этих лет ему так ярко припомнилась родина. Взлетающие ввысь башенки замка, потемневшие от времени стены, жаворонок, рвущийся к солнцу, звон кузнечиков, раскинувшиеся по обоим берегам Жиронды виноградники, вкус жаркого, приготовленного женой Алберта, запах лаванды и роз, доносившийся из сада, звуки музыки, нарядные туалеты дам – почему эти воспоминания разом пронзили его сердце? Из-за упоминания мадам о новом бароне? Или о младшем сыне Гилберте?
Впрочем, какое это имеет значение? Все это было и быльем поросло. Теперь его дом здесь – настоящий дом. Он огляделся, довольная улыбка тронула его губы. Он знал здесь каждый уголок, каждую трещинку, ему были знакомы здесь все звуки, все запахи. Все фамильные секреты знал он и крепко хранил тайну.
У него был свой собственный каменный домик, где он только спал. Настоящим его домом стала винодельня, вот там-то он и проводил дни, там ел и пил, там же делал свои изумительные вина, ни в чем не уступавшие лучшим образцам «Шато-Нуар».
Вино. Нужно успеть приготовить емкости для нынешнего урожая. Время. Куда оно бежит? Оглянуться не успеешь, а уже занялся новый день. С этими мыслями старик заторопился взглянуть на новую бочкотару.
Расположенное неподалеку от винодельни низкое строение было когда-то конюшней для тягловых лошадей. Двадцать лет назад ее приспособили под офисы, дверцы заложили до половины кирпичом, превратив в окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44