Авторитет Великого магистра был подорван успешными заговорами, так что кастеляны и протекторы чувствовали себя правыми в своем сопротивлении малейшим реформам, направленным на восстановление его власти над монастырями ордена. Рыцари ордена уже не могли похваляться неукоснительным подчинением приказам, ибо для показного смирения и скрываемой гордыни больше не было оснований.
Во-вторых, навязчивой идеей стала церковная реформа. В эпоху, когда верили, что Господь судит организации и государства за моральные грехи народов и их руководителей, для тевтонских рыцарей логично было прийти к заключению, что поражения при Танненберге и после него были наказанием за неспособность жить согласно обетам бедности, целомудрия и послушания. Многим современным читателям эта мысль покажется странной, кроме того момента, что жизнь в пирах и охотах не могла не повлиять на исполнение обязанностей, на воинскую подготовку, а также могла настроить подданных против своих господ так, что они при первой же возможности постарались поменять хозяев. Нет доказательств того, что ситуация была такова до 1410 года. Гости ордена находили Пруссию образцовым государством. Смертным грехом рыцарей ордена накануне Танненберга была гордыня. Жалобы на плохое управление стали накапливаться после, когда отчаянно нуждающиеся в средствах кастеляны и протекторы год за годом собирали чрезмерные налоги, понуждали подданных к чрезмерной барщине и высокомерно отвергали любые просьбы о справедливости и милосердии.
В-третьих, государство, находящееся в упадке, редко функционирует хорошо. Орден не был исключением, и реформа монастырей практически не распутывала этот клубок проблем. Быть может, больше молитв или больший акцент на соблюдении обета целомудрия и приводят к лучшему обращению с подданными, но эту связь трудно продемонстрировать. Когда тевтонских рыцарей сравнивают с современными им церковнослужителями, можно ли сказать, что офицеры ордена были чрезвычайно грешны? Или что они были более заносчивыми и жестокими правителями, чем их светские соседи?
За исключением последнего (Альбрехта фон Гогенцоллерна), Великие магистры оставались верны своим монашеским обетам, набожны и аскетичны. Конечно, их личного примера было мало, чтобы удержать офицеров и других членов ордена в узких рамках, предписанных Уставом, но большинство в ордене также должны были поддерживать их усилия по соблюдению статутов и традиций. В конце концов, рыцари, капелланы и сержанты раз за разом избирали на Великом Капитуле Великих магистров, выступавших за реформы в ордене. Хотя рыцарственные «приманки» в ордене давно уже больше бросались в глаза окружающим, чем то, что орден был монастырской организацией, Римская католическая церковь никогда не считала, что помпезность и торжественные церемонии несовместимы с религиозными функциями. И сегодня даже на самого решительно настроенного протестанта огромное впечатление может произвести папская месса в Ватикане. В Средние века же делался гораздо больший акцент на церемонии празднования, публичные молитвы. Сегодня трудно представить себе, что глава государства приказывал всему населению своей страны молиться за успех его дипломатов и сам выстаивал день за днем длительные службы (а народ добровольно делал то же самое!).
Настоящей проблемой было то, что Великие магистры издавали эдикты, которые не выполнялись или не имели отношения к реальным проблемам, стоявшим перед кастелянами или протекторами. Это не значит, что орденские монастыри заполонили женщины или прочие «миряне», но однообразие и дисциплина, которыми когда-то гордился орден, канули в Лету. Когда военные катастрофы следуют одна за другой, офицерам трудно держать в узде своих людей, а особенно наемников. Когда выпивка и прочие излишества стали обыкновением, в монастырях ордена началось падение морали, сопровождаемое насмешками общества. Религиозное сообщество могло лишь защищаться, неспособное взять верх убеждением или силой. Решением проблемы с дисциплиной были бы длительный мир, восстановление финансового благополучия в стране и отыскание новой военной задачи, которая заняла бы рыцарей, одновременно духовно вознаграждая их.
В-четвертых, численность рыцарей в ордене уменьшалась. Население Европы медленно восстанавливалось после чумы, и теперь было гораздо меньше молодых представителей из мелкой и средней знати, ищущих религиозного служения. Что еще более важно, престиж ордена упал слишком низко, чтобы привлекать хороших новобранцев. Это еще не было катастрофой, как было бы веком раньше: изменения в военной тактике сделали рыцарей менее полезными на поле боя, чем наемников. Катастрофическим было влияние этого на мораль. Самые успешные армии XV века состояли из наемников, мужчин в цвете лет, нанимаемых на короткое время, а затем распускаемых. Такие армии доказали свою способность одерживать верх над дворянской конницей, толпами вооруженных крестьян-пехотинцев и стареющими рыцарями, которые когда-то были грозными воинами. Более того, солдаты (от немецкого Sold - плата) хотели воевать столько, сколько потребуется, лишь бы им платили. Наемники уже стали обычным зрелищем в Пруссии, а теперь их невозможно было распустить. Немногочисленные братья-рыцари теперь служили лишь как офицеры, командуя наемными войсками, дворянским ополчением и военными специалистами - канонирами, инженерами и квартирмейстерами. Так как денег постоянно не хватало, Великие магистры предпочитали тратить их на наемников и снаряжение, а не на благородных всадников. Рыцари чувствовали, что их роль меняется, и отнюдь не всем это было по душе. Мало кто из них легко вписался бы в образ рыцаря, сложившегося 250 лет назад. Они не годились и для будущего.
В-пятых, ордену требовалось гораздо больше денег, чем раньше. Купеческая олигархия в городах и рыцари в сельских поместьях осознавали свое растущее значение и сопротивлялись обязательствам, которые накладывал на них орден, особенно когда речь шла о военной службе и налогах, выступали против ограничений их роли в судопроизводстве и внешней политике. Пока орден защищал интересы купцов против конкурентов и пиратов, города жаловались вполголоса, но после Танненберга им приходилось платить все больше и больше денег, получая при этом все меньше и меньше защиты. По крайней мере, они хотели иметь право голоса во внешней политике. Точно так же дело обстояло и с местной знатью. Шаг за шагом Великие магистры уступали протестующим подданным, пока не остались перед выбором: либо дать Прусской Лиге полноправное участие в управлении посредством какого-либо рода ассамблеи, либо попытаться подавить протест городов и светской знати. В 1454 году Великий магистр Эрлихсхаузен выбрал последнее - и с катастрофическим результатом.
Эти основные причины внутреннего упадка не до конца объясняют, почему же Пруссия так низко пала. Для объяснения этого явления нам нужно заглянуть за узкие пределы Прибалтики и рассмотреть глобальные проблемы, которые в это время потрясали Европу.
В первую очередь отметим, что падение авторитета Великих магистров в ордене не было уникальной местной проблемой. Неспособность главы государства или организации воспользоваться своей номинальной властью была характерна для Священной Римской империи и Польского королевства, Римской католической церкви и Великого княжества Литовского, объединенных королевств Скандинавии и т. д. Повсюду люди из нижних слоев общества оспаривали право высших слоев устанавливать свои порядки. Повсюду, на каждом уровне, отдельные люди и группы пытались отнять власть у тех, кто выше их. Картина колеса Фортуны иллюстрирует проблему каждого правителя: монарх восседает на свободно вращающемся колесе, его руки заняты скипетром и державой, на голове высокая корона, а на плечах роскошная мантия. Но баланс слишком неустойчив, легкое дуновение ветра нарушает равновесие - и вот уже он падает с высот власти в бездну отчаяния и унижения.
Во-вторых, изменились цели крестовых походов. Пока литовцы, хотя бы самогиты, оставались язычниками, существовало религиозное обоснование крестового похода в Прибалтике, возглавляемого Тевтонским орденом. Однако когда литовский князь Ягайло стал Ладиславом Ягелло, королем Польским, а Витаутас был крещен и отправил на Констанцский собор своих делегатов, провозгласивших, что Самогития перешла в католическую веру, представителям Великого магистра стало крайне трудно убеждать европейских рыцарей в том, что операции ордена в Литве были крестовым походом, что война с Польшей была справедливой и что европейские рыцари должны добровольно предоставить свои услуги и пожертвовать своим состоянием ради этих авантюр. Доверенным лицам ордена в курии также все труднее было традиционными аргументами убеждать пап поддерживать орден.
Основная опасность для христианства в это время находилась на Балканах. Турки продолжали продвигаться вглубь христианских земель, или, по крайней мере, всем так казалось. Быть может, они были больше заинтересованы в угоне пленников и скота, чем в захвате новых провинций, но это служило слабым утешением тем, кто попадал в их руки. Исламские завоевания в XIV веке испугали тех, кто традиционно поддерживал крестовые походы, а теперь был не в состоянии защитить свои владения в Греции и кто уже предвидел падение древних христианских королевств к югу от Венгрии. Великий крестовый поход 1396 года, который, как надеялись, обратит нашествие турков вспять, закончился катастрофой под Никополем. Насколько оказавшееся фатальным презрение французских рыцарей к своим противникам было обусловлено опытом походов в Самогитии, можно только гадать: литовцы считались хорошими воинами, в своих лесах и болотах они не уступали европейцам и оценивались почти так же высоко, как татары. И все же крестоносцы раз за разом наносили самогитийским язычникам поражения. Было ли это доказательством того, что западные крестоносцы справятся и с турками, и их славянскими союзниками? Увы, как оказалось, нет. После Никополиса французы уже не посылали крупных экспедиций в Пруссию. Они оставили северные крестовые походы немцам. Теперь эти походы возглавлял присмиревший организатор никопольской авантюры Сигизмунд, король Венгрии. Позднее его сменил император Священной Римской империи, чей единственный интерес в крестовых походах (насколько он вообще мог сосредоточиться на какой-либо одной проблеме) заключался в том, чтобы защитить свое королевство от турецкой угрозы и сокрушить гуситских мятежников в Богемии.
Тевтонский орден поставлял множество воинов для походов Сигизмунда против гуситов, но почти всегда эти походы терпели поражение. Сигизмунда мало интересовали мелкие пограничные войны ордена, разве только как средство оказания давления на Ягайло, у которого он оспаривал контроль над Силезией и Богемией.
Третьей опасностью были ереси. Гуситы в Богемии не только защищались от немецких и венгерских войск Сигизмунда, но и переходили в наступление. Орденской собственности в Германии и Богемии они нанесли немалый урон. Так в борьбе с гуситскими еретиками и турками истощалось движение крестоносцев в Центральной Европе. Сил на войну с христианскими народами Литвы и Польши у них уже не оставалось.
В-четвертых, среди населения Европы в целом распространялось настроение упадка и депрессии, ощущение неминуемого краха любых начинаний. Даже успехи были, казалось, преходящи и тщетны. Иоганн Хейзинге назвал эту эпоху «Осень Средневековья» и сравнил ее со старческой дряхлостью. И конечно, в эти годы уже куда меньше благородных господ было готово пожертвовать комфортом ради религиозного служения, еще меньше желало путешествовать куда-то в далекие и холодные леса Самогитии, чтобы рисковать жизнью. Разговоры заменили дела, театр заменил служение. Зачем все? Существует ли надежда добиться хоть чего-либо? Мир был в сомнении, полон подозрений и цинизма. Если что-то и стоило делать, то действовать нужно было против турков. Но даже там Господь, казалось, был не на стороне христиан.
Рыцарство еще не умерло, и именно оно долго служило двигателем крестовых походов в Самогитии. Но рыцарство уже «перегрелось»: его составные части сплавились, и все остановилось. Те аспекты, в которых рыцарство еще продолжало существовать, становились дорогостоящей формой похвальбы, которую могли позволить себе только самые знатные лорды. Рыцарство уже было не по карману тем дворянам, что сопровождали князей в Пруссии, и никто из князей не желал состязаться с Альбрехтом Австрийским, чьи расходы в 1377 году были просто небывалыми. Ордену тоже не хватало денег, чтобы устраивать щедрые приемы, согласно новым меркам. То, что было роскошью в XIV веке, стало бедностью в веке XV, и состояние Великих магистров не достигало даже старых мерок. Никто не желал совершать крестовый поход в условиях недостаточно комфортабельных, но мало кто мог позволить себе совершать поход как богатый человек.
Короче говоря, крестовые походы перестали быть захватывающим приключением. Экстравагантность в поведении, восхищение авантюрами и поиски славы, что характеризовало рыцарство ушедшего века, исчезли. Reisen в Самогитии, как ничто другое, объединяли в себе азарт охоты, опасности войны и путешествия, наполненные приключениями, блестящие развлечения и празднества. Теперь же крестоносцы не могли вторгаться в Литву, чтобы в набегах жечь деревни, а сил для открытого сражения уже не хватало. Они даже не могли ставить рыцарские спектакли, что были в моде от Бургундии до Италии. Ничего подобного не могли предложить и другие крестовые походы. Так что потенциальные крестоносцы сидели по домам и вспоминали старые истории.
Упадок Пруссии как государства остался вне сферы интересов Великих магистров. Впрочем, он даже не слишком волновал немецкие монастыри Ордена. Хотя они часто обсуждали происходящее и давали многочисленные советы, но не предоставляли ни воинов, ни денег - а без этого, что толку было в их советах?! Новым занятием ордена в Германии была поддержка императора во всех его авантюрах. Крестовый поход в Пруссии пришел к концу - это стало фактом. Тевтонские рыцари стали не нужны там. Дело было только за наглядным подтверждением этого факта.
Тринадцатилетняя Война
В 1449 году Великий Капитул избрал Великим магистром ордена Людовика фон Эрлихсхаузена. Желавший объединить под своей властью Пруссию, Эрлихсхаузен был уверен, что проблема ордена - не в отсутствии средств, а в отсутствии воли. Чувствуя (и совершенно правильно), что Прусская Лига главный его противник на тот момент, он последовал примеру наиболее успешных немецких князей, пытаясь обуздать, а, если повезет, то и сокрушить ее самых влиятельных членов. Его не только поддерживали, его просто подталкивали к этому высшие офицеры ордена. Эрлихсхаузена оскорблял не только тон, с которым выступали представители Лиги с требованием отменить чрезвычайные налоги на торговлю, но и то, что они настаивали, чтобы Великий магистр отозвал из Ассамблеи своего юриста, весьма эффективно действовавшего во благо ордена. Эрлихсхаузен знал, что слабым местом Лиги было отсутствие законных обоснований: поэтому он отправил молодого юриста - Лаврентиуса Блюменау (происходившего из знатной данцигской семьи и получившего образование в Италии) - с обращением к императору Фридриху III (1440-1493) и папе Николаю V (1447-1455) по поводу кризиса. В этой ситуации голос епископа Эрмлянда оказался решающим. Он был среди ратующих за то, чтобы расправиться с Лигой, но его совет постоянно отвергался предыдущим Великим магистром - Конрадом фон Эрлихсхаузеном, братом Людовика. Теперь же по его совету трое кардиналов отправили папского легата - португальского епископа Луиша да Сильву в Пруссию. Произошло это в конце 1450 года.
В равной степени втянутым в этот конфликт оказался и кардинал Николас фон Куза - епископ Бриксена, чья репутация дипломата и ученого сделала его влиятельной фигурой в немецкой политике. Его обширная переписка с Beликим магистром содержит советы, которые были всерьез восприняты орденом.
Прокуратор ордена (юрист, который представлял Великого магистра в Курии), весьма одаренный Йодокус фон Гогенштайн, заявлял, что Лига была создана с умыслом, чтобы уничтожить Тевтонский орден. Такой демарш прокуратора не снискал всеобщей поддержки даже среди членов ордена. Это заявление имело под собой юридические основания, но время для него было выбрано неудачно. Великому магистру стоило подождать, когда его враги будут разъединены или ослаблены, но терпеливое ожидание не было характерным для Эрлихсхаузена. Он действовал быстро и уверенно, надеясь, вероятно, запугать противников силой своего характера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Во-вторых, навязчивой идеей стала церковная реформа. В эпоху, когда верили, что Господь судит организации и государства за моральные грехи народов и их руководителей, для тевтонских рыцарей логично было прийти к заключению, что поражения при Танненберге и после него были наказанием за неспособность жить согласно обетам бедности, целомудрия и послушания. Многим современным читателям эта мысль покажется странной, кроме того момента, что жизнь в пирах и охотах не могла не повлиять на исполнение обязанностей, на воинскую подготовку, а также могла настроить подданных против своих господ так, что они при первой же возможности постарались поменять хозяев. Нет доказательств того, что ситуация была такова до 1410 года. Гости ордена находили Пруссию образцовым государством. Смертным грехом рыцарей ордена накануне Танненберга была гордыня. Жалобы на плохое управление стали накапливаться после, когда отчаянно нуждающиеся в средствах кастеляны и протекторы год за годом собирали чрезмерные налоги, понуждали подданных к чрезмерной барщине и высокомерно отвергали любые просьбы о справедливости и милосердии.
В-третьих, государство, находящееся в упадке, редко функционирует хорошо. Орден не был исключением, и реформа монастырей практически не распутывала этот клубок проблем. Быть может, больше молитв или больший акцент на соблюдении обета целомудрия и приводят к лучшему обращению с подданными, но эту связь трудно продемонстрировать. Когда тевтонских рыцарей сравнивают с современными им церковнослужителями, можно ли сказать, что офицеры ордена были чрезвычайно грешны? Или что они были более заносчивыми и жестокими правителями, чем их светские соседи?
За исключением последнего (Альбрехта фон Гогенцоллерна), Великие магистры оставались верны своим монашеским обетам, набожны и аскетичны. Конечно, их личного примера было мало, чтобы удержать офицеров и других членов ордена в узких рамках, предписанных Уставом, но большинство в ордене также должны были поддерживать их усилия по соблюдению статутов и традиций. В конце концов, рыцари, капелланы и сержанты раз за разом избирали на Великом Капитуле Великих магистров, выступавших за реформы в ордене. Хотя рыцарственные «приманки» в ордене давно уже больше бросались в глаза окружающим, чем то, что орден был монастырской организацией, Римская католическая церковь никогда не считала, что помпезность и торжественные церемонии несовместимы с религиозными функциями. И сегодня даже на самого решительно настроенного протестанта огромное впечатление может произвести папская месса в Ватикане. В Средние века же делался гораздо больший акцент на церемонии празднования, публичные молитвы. Сегодня трудно представить себе, что глава государства приказывал всему населению своей страны молиться за успех его дипломатов и сам выстаивал день за днем длительные службы (а народ добровольно делал то же самое!).
Настоящей проблемой было то, что Великие магистры издавали эдикты, которые не выполнялись или не имели отношения к реальным проблемам, стоявшим перед кастелянами или протекторами. Это не значит, что орденские монастыри заполонили женщины или прочие «миряне», но однообразие и дисциплина, которыми когда-то гордился орден, канули в Лету. Когда военные катастрофы следуют одна за другой, офицерам трудно держать в узде своих людей, а особенно наемников. Когда выпивка и прочие излишества стали обыкновением, в монастырях ордена началось падение морали, сопровождаемое насмешками общества. Религиозное сообщество могло лишь защищаться, неспособное взять верх убеждением или силой. Решением проблемы с дисциплиной были бы длительный мир, восстановление финансового благополучия в стране и отыскание новой военной задачи, которая заняла бы рыцарей, одновременно духовно вознаграждая их.
В-четвертых, численность рыцарей в ордене уменьшалась. Население Европы медленно восстанавливалось после чумы, и теперь было гораздо меньше молодых представителей из мелкой и средней знати, ищущих религиозного служения. Что еще более важно, престиж ордена упал слишком низко, чтобы привлекать хороших новобранцев. Это еще не было катастрофой, как было бы веком раньше: изменения в военной тактике сделали рыцарей менее полезными на поле боя, чем наемников. Катастрофическим было влияние этого на мораль. Самые успешные армии XV века состояли из наемников, мужчин в цвете лет, нанимаемых на короткое время, а затем распускаемых. Такие армии доказали свою способность одерживать верх над дворянской конницей, толпами вооруженных крестьян-пехотинцев и стареющими рыцарями, которые когда-то были грозными воинами. Более того, солдаты (от немецкого Sold - плата) хотели воевать столько, сколько потребуется, лишь бы им платили. Наемники уже стали обычным зрелищем в Пруссии, а теперь их невозможно было распустить. Немногочисленные братья-рыцари теперь служили лишь как офицеры, командуя наемными войсками, дворянским ополчением и военными специалистами - канонирами, инженерами и квартирмейстерами. Так как денег постоянно не хватало, Великие магистры предпочитали тратить их на наемников и снаряжение, а не на благородных всадников. Рыцари чувствовали, что их роль меняется, и отнюдь не всем это было по душе. Мало кто из них легко вписался бы в образ рыцаря, сложившегося 250 лет назад. Они не годились и для будущего.
В-пятых, ордену требовалось гораздо больше денег, чем раньше. Купеческая олигархия в городах и рыцари в сельских поместьях осознавали свое растущее значение и сопротивлялись обязательствам, которые накладывал на них орден, особенно когда речь шла о военной службе и налогах, выступали против ограничений их роли в судопроизводстве и внешней политике. Пока орден защищал интересы купцов против конкурентов и пиратов, города жаловались вполголоса, но после Танненберга им приходилось платить все больше и больше денег, получая при этом все меньше и меньше защиты. По крайней мере, они хотели иметь право голоса во внешней политике. Точно так же дело обстояло и с местной знатью. Шаг за шагом Великие магистры уступали протестующим подданным, пока не остались перед выбором: либо дать Прусской Лиге полноправное участие в управлении посредством какого-либо рода ассамблеи, либо попытаться подавить протест городов и светской знати. В 1454 году Великий магистр Эрлихсхаузен выбрал последнее - и с катастрофическим результатом.
Эти основные причины внутреннего упадка не до конца объясняют, почему же Пруссия так низко пала. Для объяснения этого явления нам нужно заглянуть за узкие пределы Прибалтики и рассмотреть глобальные проблемы, которые в это время потрясали Европу.
В первую очередь отметим, что падение авторитета Великих магистров в ордене не было уникальной местной проблемой. Неспособность главы государства или организации воспользоваться своей номинальной властью была характерна для Священной Римской империи и Польского королевства, Римской католической церкви и Великого княжества Литовского, объединенных королевств Скандинавии и т. д. Повсюду люди из нижних слоев общества оспаривали право высших слоев устанавливать свои порядки. Повсюду, на каждом уровне, отдельные люди и группы пытались отнять власть у тех, кто выше их. Картина колеса Фортуны иллюстрирует проблему каждого правителя: монарх восседает на свободно вращающемся колесе, его руки заняты скипетром и державой, на голове высокая корона, а на плечах роскошная мантия. Но баланс слишком неустойчив, легкое дуновение ветра нарушает равновесие - и вот уже он падает с высот власти в бездну отчаяния и унижения.
Во-вторых, изменились цели крестовых походов. Пока литовцы, хотя бы самогиты, оставались язычниками, существовало религиозное обоснование крестового похода в Прибалтике, возглавляемого Тевтонским орденом. Однако когда литовский князь Ягайло стал Ладиславом Ягелло, королем Польским, а Витаутас был крещен и отправил на Констанцский собор своих делегатов, провозгласивших, что Самогития перешла в католическую веру, представителям Великого магистра стало крайне трудно убеждать европейских рыцарей в том, что операции ордена в Литве были крестовым походом, что война с Польшей была справедливой и что европейские рыцари должны добровольно предоставить свои услуги и пожертвовать своим состоянием ради этих авантюр. Доверенным лицам ордена в курии также все труднее было традиционными аргументами убеждать пап поддерживать орден.
Основная опасность для христианства в это время находилась на Балканах. Турки продолжали продвигаться вглубь христианских земель, или, по крайней мере, всем так казалось. Быть может, они были больше заинтересованы в угоне пленников и скота, чем в захвате новых провинций, но это служило слабым утешением тем, кто попадал в их руки. Исламские завоевания в XIV веке испугали тех, кто традиционно поддерживал крестовые походы, а теперь был не в состоянии защитить свои владения в Греции и кто уже предвидел падение древних христианских королевств к югу от Венгрии. Великий крестовый поход 1396 года, который, как надеялись, обратит нашествие турков вспять, закончился катастрофой под Никополем. Насколько оказавшееся фатальным презрение французских рыцарей к своим противникам было обусловлено опытом походов в Самогитии, можно только гадать: литовцы считались хорошими воинами, в своих лесах и болотах они не уступали европейцам и оценивались почти так же высоко, как татары. И все же крестоносцы раз за разом наносили самогитийским язычникам поражения. Было ли это доказательством того, что западные крестоносцы справятся и с турками, и их славянскими союзниками? Увы, как оказалось, нет. После Никополиса французы уже не посылали крупных экспедиций в Пруссию. Они оставили северные крестовые походы немцам. Теперь эти походы возглавлял присмиревший организатор никопольской авантюры Сигизмунд, король Венгрии. Позднее его сменил император Священной Римской империи, чей единственный интерес в крестовых походах (насколько он вообще мог сосредоточиться на какой-либо одной проблеме) заключался в том, чтобы защитить свое королевство от турецкой угрозы и сокрушить гуситских мятежников в Богемии.
Тевтонский орден поставлял множество воинов для походов Сигизмунда против гуситов, но почти всегда эти походы терпели поражение. Сигизмунда мало интересовали мелкие пограничные войны ордена, разве только как средство оказания давления на Ягайло, у которого он оспаривал контроль над Силезией и Богемией.
Третьей опасностью были ереси. Гуситы в Богемии не только защищались от немецких и венгерских войск Сигизмунда, но и переходили в наступление. Орденской собственности в Германии и Богемии они нанесли немалый урон. Так в борьбе с гуситскими еретиками и турками истощалось движение крестоносцев в Центральной Европе. Сил на войну с христианскими народами Литвы и Польши у них уже не оставалось.
В-четвертых, среди населения Европы в целом распространялось настроение упадка и депрессии, ощущение неминуемого краха любых начинаний. Даже успехи были, казалось, преходящи и тщетны. Иоганн Хейзинге назвал эту эпоху «Осень Средневековья» и сравнил ее со старческой дряхлостью. И конечно, в эти годы уже куда меньше благородных господ было готово пожертвовать комфортом ради религиозного служения, еще меньше желало путешествовать куда-то в далекие и холодные леса Самогитии, чтобы рисковать жизнью. Разговоры заменили дела, театр заменил служение. Зачем все? Существует ли надежда добиться хоть чего-либо? Мир был в сомнении, полон подозрений и цинизма. Если что-то и стоило делать, то действовать нужно было против турков. Но даже там Господь, казалось, был не на стороне христиан.
Рыцарство еще не умерло, и именно оно долго служило двигателем крестовых походов в Самогитии. Но рыцарство уже «перегрелось»: его составные части сплавились, и все остановилось. Те аспекты, в которых рыцарство еще продолжало существовать, становились дорогостоящей формой похвальбы, которую могли позволить себе только самые знатные лорды. Рыцарство уже было не по карману тем дворянам, что сопровождали князей в Пруссии, и никто из князей не желал состязаться с Альбрехтом Австрийским, чьи расходы в 1377 году были просто небывалыми. Ордену тоже не хватало денег, чтобы устраивать щедрые приемы, согласно новым меркам. То, что было роскошью в XIV веке, стало бедностью в веке XV, и состояние Великих магистров не достигало даже старых мерок. Никто не желал совершать крестовый поход в условиях недостаточно комфортабельных, но мало кто мог позволить себе совершать поход как богатый человек.
Короче говоря, крестовые походы перестали быть захватывающим приключением. Экстравагантность в поведении, восхищение авантюрами и поиски славы, что характеризовало рыцарство ушедшего века, исчезли. Reisen в Самогитии, как ничто другое, объединяли в себе азарт охоты, опасности войны и путешествия, наполненные приключениями, блестящие развлечения и празднества. Теперь же крестоносцы не могли вторгаться в Литву, чтобы в набегах жечь деревни, а сил для открытого сражения уже не хватало. Они даже не могли ставить рыцарские спектакли, что были в моде от Бургундии до Италии. Ничего подобного не могли предложить и другие крестовые походы. Так что потенциальные крестоносцы сидели по домам и вспоминали старые истории.
Упадок Пруссии как государства остался вне сферы интересов Великих магистров. Впрочем, он даже не слишком волновал немецкие монастыри Ордена. Хотя они часто обсуждали происходящее и давали многочисленные советы, но не предоставляли ни воинов, ни денег - а без этого, что толку было в их советах?! Новым занятием ордена в Германии была поддержка императора во всех его авантюрах. Крестовый поход в Пруссии пришел к концу - это стало фактом. Тевтонские рыцари стали не нужны там. Дело было только за наглядным подтверждением этого факта.
Тринадцатилетняя Война
В 1449 году Великий Капитул избрал Великим магистром ордена Людовика фон Эрлихсхаузена. Желавший объединить под своей властью Пруссию, Эрлихсхаузен был уверен, что проблема ордена - не в отсутствии средств, а в отсутствии воли. Чувствуя (и совершенно правильно), что Прусская Лига главный его противник на тот момент, он последовал примеру наиболее успешных немецких князей, пытаясь обуздать, а, если повезет, то и сокрушить ее самых влиятельных членов. Его не только поддерживали, его просто подталкивали к этому высшие офицеры ордена. Эрлихсхаузена оскорблял не только тон, с которым выступали представители Лиги с требованием отменить чрезвычайные налоги на торговлю, но и то, что они настаивали, чтобы Великий магистр отозвал из Ассамблеи своего юриста, весьма эффективно действовавшего во благо ордена. Эрлихсхаузен знал, что слабым местом Лиги было отсутствие законных обоснований: поэтому он отправил молодого юриста - Лаврентиуса Блюменау (происходившего из знатной данцигской семьи и получившего образование в Италии) - с обращением к императору Фридриху III (1440-1493) и папе Николаю V (1447-1455) по поводу кризиса. В этой ситуации голос епископа Эрмлянда оказался решающим. Он был среди ратующих за то, чтобы расправиться с Лигой, но его совет постоянно отвергался предыдущим Великим магистром - Конрадом фон Эрлихсхаузеном, братом Людовика. Теперь же по его совету трое кардиналов отправили папского легата - португальского епископа Луиша да Сильву в Пруссию. Произошло это в конце 1450 года.
В равной степени втянутым в этот конфликт оказался и кардинал Николас фон Куза - епископ Бриксена, чья репутация дипломата и ученого сделала его влиятельной фигурой в немецкой политике. Его обширная переписка с Beликим магистром содержит советы, которые были всерьез восприняты орденом.
Прокуратор ордена (юрист, который представлял Великого магистра в Курии), весьма одаренный Йодокус фон Гогенштайн, заявлял, что Лига была создана с умыслом, чтобы уничтожить Тевтонский орден. Такой демарш прокуратора не снискал всеобщей поддержки даже среди членов ордена. Это заявление имело под собой юридические основания, но время для него было выбрано неудачно. Великому магистру стоило подождать, когда его враги будут разъединены или ослаблены, но терпеливое ожидание не было характерным для Эрлихсхаузена. Он действовал быстро и уверенно, надеясь, вероятно, запугать противников силой своего характера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41