* * * Вряд ли Мэри-Эстер могла возлагать большие надежды на то, что отсутствие Ричарда останется незамеченным, да и сам Ричард не надеялся на это. Он терпеть не мог сталкиваться лицом к лицу с отцом. Его наставник и их семейный священник, преподобный Мишель Мойе, был вспыльчивым французом, и когда Ричард был помоложе, отец Мишель лупцевал его так же сильно и часто, как теперь он колотил младших братьев Ричарда. Самого Ричарда в последнее время он не бил, хотя вспыльчивость священника вот-вот готова была сорваться с непрочной цепи. Он то и дело на ломаном английском яростно отчитывал Ричарда за проступки, осыпая его при этом множеством проклятий на самых разных языках. Ричарда это только приводило в восхищение. Однако он скорее предпочел бы жестокую порку преподобного Мойе холодному, высокомерному гневу своего отца.Ричард всегда боялся отца. Поначалу он казался ему таким высоким, Наделенным такой красотой, от которой веяло ледяным холодом, с такими прекрасными серебристыми волосами и точеным греческим профилем, что Ричард в сравнении с ним чувствовал себя маленьким, невзрачным и глупым. К тому же его отец был воспитан в такой строгости и придавал такое значение добродетели, благочестию и самому имени Морлэндов, что и на человека-то почти перестал походить. Ребенком Ричард всегда искал утешения у матери, которая его обожала, баловала и в итоге портила. Алису Киблс выбрали в жены Эдмунду Морлэнду из-за знатности и богатства ее семьи. Решение о женитьбе было принято их родителями, а согласия у них самих никто и не спрашивал. Нет, Алиса оказалась не той, которая могла бы покорить сердце Эдмунда: она была необразованна, робка и довольно глуповата, так что он просто выполнил свой сыновний и супружеский долг, и не более того. А Алиса, находившая своего мужа таким же устрашающим и неприступным, как позднее и ее сын, щедро расточала свою любовь Ричарду… пока не умерла от новых родов. Ричарду тогда исполнилось всего шесть лет. В течение следующих трех лет рядом не было никого, кто бы мог умерить суровость его отца. Вот Ричард и пристрастился к этакой тайной жизни: он то и дело куда-то исчезал, а потом лгал, стравливал в своих целях родственников и даже подкупал слуг, чтобы они его покрывали. К тому времени, как Эдмунд женился на Мэри-Эстер, отношения между ним и сыном настолько ухудшились, что она уже не могла что-то исправить. Не говоря уже о том, что Ричард относился к ней, захватившей место его покойной матери, с ревнивой враждебностью. Самое невинное удовольствие юноша получал от общения со своим братом Кристофером, которого в семье называли Китом. Кит был годом моложе, и Ричард просто не мог дождаться того момента, когда их должны были вместе отправить в школу. Но пару лет назад Кита отвезли учиться в Винчестер одного, а Ричард остался дома проходить иное обучение – его готовили на роль хозяина Морлэнда. Для себя же Ричард решил, что Кита отослали подальше, дабы наказать его, Ричарда. Вот так и ушла его последняя надежда спастись от всех своих напастей, которую он так долго лелеял. С тех пор он познал радости трактиров и постоялых дворов, нашел наслаждение в забытье пьянства. Преимущество такого образа жизни состояло в том, что, напиваясь в компании веселых собутыльников, он начисто забывал, сколь ужасным будет протрезвление и неминуемая встреча с отцом.Пока Ричард и Мэри-Эстер скакали к дому, они украдкой изучали друг друга. Правда, это занятие никому из них не доставило удовольствия. Мэри-Эстер все больше раздражалась, наблюдая, как Ричард неуклюже развалился в седле, отвратительно ссутулив плечи. Что и говорить, красоты от своего отца он явно не унаследовал, хотя мог быть довольно привлекателен, если бы хоть немного об этом позаботился. Но сейчас его лицо исказила сердитая гримаса, одежда была неопрятной и засаленной, волосы свисали на плечи спутанными пыльными клочьями, настолько грязными, что просто невозможно было определить, какого же они цвета под этой мерзостью. Да и поведение Ричарда вполне соответствовало его виду. Он никогда не отличался прилежанием в учебе, хотя отец Мойе довольно часто признавал, что Ричард неглуп, вот только учиться не желает. Теперь же он постоянно сбегал из своей классной комнаты, предпочитая ей бесконечные непристойные проделки, которые могли привести только к беде. Нет, с этим мальчишкой что-то надо было делать! Ах, если бы Эдмунд тогда отправил его в школу вместе с Китом. Мэри-Эстер вздохнула, и ее лошадь тут же навострила уши и ускорила бег, решив, что этот вздох был адресован ей.Что же касается чувств Ричарда по отношению к Мэри-Эстер, они были не столь милосердными. Да, выглядела она достаточно привлекательно, чтобы понравиться кому угодно. И сидит мачеха так изящно, бочком на своей красивой гнедой Психее, которую вырастили в их имении и сделали настолько ручной, что она могла едва ли не читать мысли своей хозяйки. Мэри-Эстер была невысокой, стройной и смышленой, как и ее мать, а вот от отца она унаследовала яркую красоту, пышные волосы и блестящие черные глаза. Волосы ее на макушке были гладко разделены и уложены в плотные локоны, которые обрамляли лицо под шляпой, украшенной перьями. На ней было платье из темно-серого шелка с едва заметным голубоватым оттенком, подчеркивающим яркость ее лица. Ее изящные плечики покрывала кружевная пелерина, белизна которой не могла соперничать с белизной ее кожи. Но примечательнее всего было выражение ее лица: ясное, мягкое и счастливое. Лия, которую приставили к ней с младенчества, часто говорила, что Мэри-Эстер просто не может взглянуть в лицо другому человеку без улыбки. Только ничего этого Ричард не замечал. Перед ним была женщина, захватившая место его матери, женщина, ради которой его отец предал память дорогой матушки, женщина, схватившая отца за ухо и влившая в него яд! Это по ее наущению отец отослал Кита в школу, а Ричарда оставил дома. Да, он боялся отца, но ненавидеть его он не мог, а найти виновного в своих житейских невзгодах ему было просто необходимо. От того, что все обожали Мэри-Эстер, Ричарду было только легче во всем винить ее.Они уже поднимались по оживленной проселочной дороге, ведущей к Твелвтриз. Мэри-Эстер размышляла над тем, как бы ей доставить Ричарда домой незамеченным.– Ричард… – начала она, но юноша резко оборвал ее:– Я ожидал, что вы явитесь шпионить за мной. Меня только удивляет, что Амброз выдал меня. Я-то считал его верным другом. Думаю, это было глупо с моей стороны.– Очень глупо, – подтвердила Мэри-Эстер.– Да уж, если принять во внимание, что он ваш дядя… Что ж, теперь вы можете привести меня к отцу и насладиться моими мучениями.– Я ими вовсе не наслаждаюсь, – ответила Мэри-Эстер без всякой надежды убедить его. – А что до шпионства за тобой, то у меня не было ни малейшего представления, что ты там. Но если уж ты напиваешься на семейном постоялом дворе, то вряд ли можно сделать вывод, что ты стараешься не привлекать к себе внимания. Я полагала, что это в твоих интересах. Ричард, ну почему ты не можешь просто нормально вести себя? Ведь это было бы куда легче и для тебя, и для всех остальных. Неужели тебе нравится огорчать своего отца? Тебе что же, доставляет удовольствие растравлять раны нашего благословенного Господа Бога?– Ну вот, теперь еще и религию примешайте к этому, – грубо пробормотал Ричард. Все, что он делал, было в значительной степени направлено не просто против его семьи и отца, но и против религии, поэтому наказание всегда отягощалось и обвинением в богохульстве. Ему долгими часами приходилось стоять на коленях. – Да я не могу и вздоха сделать, чтобы не согрешить.Мэри-Эстер встревоженно вздохнула.– Ричард, ты сам усложняешь свою жизнь. Ладно, давай-ка поглядим, не сумеем ли мы на этот раз провести тебя в дом незамеченным. Пока Клемента не видно…– А в чем дело-то? – капризно спросил Ричард. – Вы же все равно рано или поздно расскажете отцу; Так пускай уж это произойдет пораньше.И с этими словами он пришпорил свою лошадь, пустив ее галопом прямиком к дому. При этом он еще и задавал во весь голос лихие охотничьи крики, чтобы его наверняка заметили.– Лью-лью-лью, уху-ху! Вперед, Ричард, вперед! Мэри-Эстер последовала за ним, конечно, не так быстро. Рядышком ехала Лия, и они обменялись взглядами, полными раздраженного сожаления.– Ну что я могу поделать, Лия? – вздохнула Мэри-Эстер.– Ничего, мадам. Этот молодой человек попадет в беду, спаси его Господи! Только, я думаю, никто не сможет помочь ему, если Ричард сам себе не поможет. Ах, мадам, – вдруг добавила она, когда со стороны дома до них донесся какой-то странный шум, – вы только, послушайте, что творит эта проклятая собака!По мере того, как они торопливо приближались к дому, эти странные, рвущие уши стоны становились все громче и громче. Едва они въехали на двор, подбежал слуга, чтобы принять у них лошадей. Помогая Мэри-Эстер сойти с Психеи на специальный чурбан-подставку, он радостно приговаривал:– Ах, мадам, какое счастье, что вы вернулись. Эта собака целый час воет, а хозяин уже бесится. Она из сарая вырвалась, и мы никак не могли удержать ее, пришлось вот в погребе запереть. Только собака и там буянит, перебила десятка три яиц, и Бог знает что еще она там…– О, мой бедный Пес! – воскликнула Мэри-Эстер, торопясь к двери на выручку собаке.В голове у нее успела промелькнуть мысль, что у нее теперь осталось мало шансов отвести беду от Ричарда, который, вероятнее всего, еще и будет винить ее за это.Дом весь день ходил ходуном из-за ссоры между Эдмундом и сыном. Все чувствовали себя подавленно, а слуги и собаки держались тише воды, ниже травы, боясь навлечь гнев хозяина и на себя «за компанию». В Морлэнде с трудом удавалось найти уединенный уголок, а здесь, в Твелвтриз, сделать это было еще сложнее: в небольшом старомодном доме всегда толпилось так много народа. Поэтому только когда закончили вторую мессу, Мэри-Эстер удалось выразительным взглядом и кивком головы пригласить своего супруга прогуляться вместе с ней в саду. Едва выйдя из дома, Мэри-Эстер взяла мужа под руку и повела его по аллеям между рядами цветущих груш. Пес подскочил к ней с другой стороны, ткнулся косматой головой в ее свободную руку и заковылял рядышком. Снова оказавшись возле хозяйки, он принялся бдительно следить за тем, чтобы она опять никуда не уехала.– Итак, мадам? – наконец спросил Эдмунд, мрачно посмотрев сверху вниз на ее жизнерадостное лицо.То, что лицо его оставалось серьезным, отнюдь не было признаком недовольства. Он относился к тем мужчинам, которым улыбки и вообще проявление чувств даются нелегко. Его воспитывали в верности своему долгу – вот он его и исполнял, никогда не ожидая от этого удовольствия или счастья, помимо того счастья, которое приносит честно исполняемый долг. Он женился на первой жене, послушный родительской воле, когда ему не исполнилось и шестнадцати лет. И хотя его родители нежно любили друг друга, в своем сознании он не связывал любовь и брак. Вот почему его чувства к Мэри-Эстер так удивили Эдмунда, когда в двадцать шесть лет он, печальный и степенный вдовец, влюбился в девушку с живым, веселым и открытым нравом. Ему потребовалось немало времени, чтобы набраться духу и сделать ей предложение. И впервые в своей жизни Эдмунд почувствовал неуверенность в исходе задуманного. Ему казалось, что у Мэри-Эстер не было никаких оснований соглашаться на брак с ним, и он неожиданно для себя открыл, что боится даже подумать о возможном отказе.Однако Мэри-Эстер не отвергла его, и за этим последовали шесть лет такого счастья, существования которого на этой бренной земле он и вообразить не мог. Любовь к ней и ее любовь к нему распахнули в его душе некую потайную дверцу, через которую ему открылось такое неземное блаженство, что это испугало его. И он держал эту дверцу плотно закрытой, лишь в редких случаях делая исключение. Но больше всего его радовало то, что Мэри-Эстер, кажется, понимала это, понимала, что он любит ее куда сильнее, чем способен показать, исключая те самые редкие случаи. И она дарила Эдмунду свою любовь полной, щедрой мерой, которая безмолвно жила и в нем самом.Легкий летний ветерок шевелил завитки темных волос Мэри-Эстер, и ее лицо повернулось к Эдмунду на длинной изящной шейке, словно цветок, тянущийся к солнцу. Его любовь сжалась, подобно стиснутому кулаку, обручем сдавливая сердце, и он все так же неулыбчиво спросил:– Итак, мадам? Вы хотели поговорить со мной… не сомневаюсь, что это касается Ричарда.– Да, Ричарда, – согласилась Мэри-Эстер. – С ним надо что-то делать. Он вот-вот может попасть в беду. Тебе следует быть с ним построже. Эдмунд приподнял бровь.– Я и так строг с ним. Мэри-Эстер покачала головой.– Нет-нет. Ты с ним не строг, а суров. Как в свое время и преподобный Мойе. Как мне хотелось бы, чтобы ты отправил его в школу вместе с Китом, только теперь уже слишком поздно.– Ты полагаешь, что его следует отослать? – спросил Эдмунд. – Может быть, в университет?Мэри-Эстер спокойно посмотрела на него. Уж она-то знала своего мужа лучше других, и ей было известно, что Эдмунд привык выслушивать мнения, извлекать информацию из любого источника. Но, в конечном счете, он всегда самостоятельно принимал решение, и ей никогда не удавалось убедить Эдмунда изменить его. Мэри-Эстер могла лишь поделиться с ним своими мыслями, и лучше всего было делать это спокойно, без эмоций. Она и только она одна знала о бушующей в нем страсти, накрепко закрытой, словно журчащий под камнями родник, только и дожидающийся, чтобы вырваться на свободу.Мэри-Эстер посмотрела в его прекрасное ясное лицо: широкий лоб, высокие скулы, прямой тонкий нос, крепкий подбородок, настолько светлые волосы, что они казались почти серебряными, темно-серые глаза под тонкими белесыми бровями… Говорили, что Эдмунд – точная копия своей бабушки, Мэри Перси, наследницы Лисьего Холма. Казалось, что он вырезан из хрусталя: его красота была такой безупречной… и такой холодной. Но она знала, что в сердце этого «хрусталя» бьется жилка золотого струящегося огня.Она-то знала, а вот Ричарду этого никогда не узнать.– Нет, – ответила Мэри-Эстер. – Думаю, что теперь его уже не приучить к дисциплине, если только он сам этого не сделает. А в университете он лишь наживет себе еще больше неприятностей, чем здесь. Его нужно чем-то занять, он должен иметь какую-нибудь работу, которую будет считать важной. А ты не мог бы отправить его за границу, в Италию, может быть, в Венецию? По каким-нибудь семейным делам? А вместе с ним можно будет послать и наставника, чтобы тот не давал ему сбиться с пути. Эдмунд призадумался.– За границу, говоришь? Что ж, я подумаю над этим. Только держал я его тут потому, что он нужен был мне здесь, дома.– Ну тогда дай ему какое-нибудь занятие.– Я вот думаю… может быть, при нем все время должен находиться кто-то. Его личный слуга, например, только такой, на которого можно положиться.Мэри-Эстер в отчаянии посмотрела на мужа.– Если Ричард решит, что за ним шпионят, ему доставит еще большее удовольствие сбежать от своего стража.– Шпионят? Страж? По-моему, это его слова, а не твои.Мэри-Эстер поняла свою ошибку и постаралась успокоиться.– Во всяком случае, у него должны быть товарищи одного с ним возраста. Когда мы снова переедем в Морлэнд, не могли бы мы там подыскать ему кого-нибудь? Может быть, Малахию…– Или сыновей твоего дядюшки Уилла? Что ж, я и об этом тоже поразмыслю. А теперь, моя дорогая…Он остановился и повернулся, чтобы посмотреть ей в лицо. Мэри-Эстер печально глядела на него, уже понимая, что ее предложения не будут приняты. Эдмунд примирительно наблюдал за ней, явно не желая отказывать ей в своей благосклонности.– Я должен заняться делами, – произнес он. – А ты пойдешь в дом?– Нет, я еще немного погуляю.– Тогда я пошлю к тебе Лию.– Лия занята… пришли лучше Нериссу.Эдмунд кивнул, но по-прежнему колебался, словно оставил невысказанным еще что-то. Мэри-Эстер подождала, но Эдмунд так ничего и не сказал. Правда, перед тем как уйти, он на какое-то мгновение поднял руку к ее лицу и слегка коснулся щеки. Для него это было редким поступком, и его жест утешил Мэри-Эстер. Она еще немного побродила наедине со своими мыслями, в сопровождении верного Пса, а потом торопливо появилась ее маленькая служанка. Нерисса принесла легкую накидку и передала наставления хозяина остерегаться ветра, который был свежее, чем ей, возможно, казалось. Мэри-Эстер было нисколечко не холодно, однако она позволила укутать себя в накидку: ведь таким способом Эдмунд говорил ей, что любит ее и заботится о ней. Она поняла, что ее советы не будут приняты во внимание.Вечер напоминал затишье после бури. Все семейство собралось в большом зале, чтобы провести остаток дня в привычной для каждого манере. Мэри-Эстер присела с вышивкой к одному из окон, где обычно светлее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49