Нет, она не нуждалась в деньгах, но не хотела, чтобы Франсуа и Деодат оказались обездоленными в будущем.
В будущем! Много раз она грезила о смерти, черной тени, которая заберет ее из этого мира. Но никогда не посмела бы сделать Деодата круглым сиротой, чтобы утолить свое горе. Он часто спрашивал, когда вернется отец; Жанна и кормилица отвечали, что нынешнее путешествие просто оказалось более долгим, чем прежние. Гораздо более долгим. Ни одна из женщин не могла решиться произнести слово «погиб».
Итак, Жанна прозябала в особняке Дюмонслен. Феррандо делил время между Парижем и миланским герцогством. Анжела была беременна. Он хотел, чтобы она рожала в Милане. Когда Деодат и кормилица уходили спать, Жанна часто оставалась в обществе Жозефа, который научил ее играть в шахматы, и госпожи Контривель. Едва умолкал голос Деодата, в доме воцарялась невыносимая пустота.
Госпожа Контривель ухитрилась выбрать именно этот неудачный момент, чтобы умереть. Она прожила семьдесят шесть лет, но радостей имела немного. Исчезновение Жака потрясло ее так, словно она потеряла сына, и муку Жанны она ощущала как свою собственную. Выбираешь не родителей, а друзей – именно они наполняют существование смыслом. Как часто братья или дети значат меньше, чем те люди, с которыми действительно делишь и радости и горе!
Вдову суконщика похоронили рядом с мужем. Ее сын не пришел даже в церковь. Наверное, он был в странствии. Все мужчины всегда пребывали в странствии.
В особняке Дюмонслен Жанна не находила себе места.
И решила ехать в Анжер.
Это была земля короля без королевства, Рене Анжуйского. Никто не мог сравниться с этим человеком по числу поражений. Некогда он был королем Неаполя – и перестал им быть. Королем Иерусалимским – чистая фикция! Неаполя и Сицилии – войска Альфонса V Великодушного отобрали их у него! Имея титул герцога, он попал в плен, когда попытался забрать свое достояние, Лотарингию. Карл VII мог бы освободить его, но ничего не сделал. Всем было известно, что король Рене – так его называли – не слишком доверяется родственным связям. Его брат, граф Мэнский, был честолюбцем и соглашателем – одно явно противоречило другому. Его сын Иоанн Калабрийский, авантюрист в поисках короны, ослеплялся любой, пусть даже неправдоподобной, надеждой. Рене сохранивший куртуазные манеры, всегда отправлял посольство с поздравлениями новоизбранным папам, однако больше не хотел ни воевать, ни тем более интриговать ради золотого венца. Он позволил Альфонсу Великодушному править Неаполем и Сицилией, принадлежавшим ему по праву наследства. Не из-за вялости характера: слишком сильна была в нем философская жилка. Царствовать означало проливать кровь, и одно кровопролитие всегда влекло за собой другое. Любой король – это волк. Рене хотел остаться человеком.
В Анжере было достаточно хорошей пищи, хорошего вина и хорошеньких девушек, чтобы утешить его за все потери. Дородное телосложение свидетельствовало, что этот король без короны весьма ценит первые две радости, а масляный взгляд – что не чужд он и третьей. Он читал Вергилия и Сенеку, слушал музыкантов и привечал поэтов. У него был свой двор, где все интриги имели лишь одну цель – добиться нового приглашения. За приятный стишок или изящный мадригал там можно было получить вознаграждение, но только не доходную должность.
Жанна выслушала множество мнений о Рене и Анжере. И пришла к заключению, что этот город может стать утешением для разбитого сердца. Само имя его ласкало слух, а местонахождение в Анжу сулило надежду на радость и празднества.
Она, обычно столь решительная, тянула с отъездом несколько дней. Покинуть места, где расцвело и потом внезапно пресеклось ее счастье, означало в каком-то смысле проститься с собой.
Непредвиденные события вынудили ее поторопиться с решением.
В первых числах августа 1466 года по улице Бюшри утром промчался человек, охваченный паническим ужасом. Он кричал во все горло:
– Чума! Чума вернулась!
Услышав это, жители не задержались у окон. Они – Гийоме в числе прочих – бросились за ним, чтобы узнать, говорит он правду или повредился рассудком.
– Двое больных в Нельской башне… я только что оттуда! – задыхаясь, лепетал он. – Трое больных и один умерший в Шатле! Надо бежать! Я спешу к жене и детям!
Его отпустили, хотя при других обстоятельствах распространение столь опасных слухов стоило бы ему дорого – взбучки по меньшей мере. Уже через час появились новые известия о больных, подтвержденные городскими стражниками. Гийоме закрыл ставни в лавке и побежал к Жанне, на улицу Бьевр.
– Хозяйка! – крикнул он, едва переводя дух. – Говорят, в городе чума. Я закрыл лавку.
Кормилица вскрикнула, а Жанна смертельно побледнела.
– Ты хорошо сделал, – сказала она. – Пусть и Сидони закрывает свою. Что касается Сибуле…
– Он наверняка знает. На рынке уже есть один умерший.
Тут как раз и появился Сибуле, который хотел предупредить Жанну, что он тоже закрыл лавку. Ибо оба они опасались, что любой клиент может заразить стаканы, полы, воздух и бог весть что еще!
Чума! Черная смерть! Все хорошо знали ее симптомы: сильнейший жар, гнойные бубоны в паху или под мышками, жгучая Жажда, кашель, затрудненное дыхание и затем, после ужасной агонии, смерть. Она вдруг начинала косить людей в том или ином городе, потом через несколько недель исчезала, непонятно по какой причине и каким образом, оставив после себя десятки Или сотни мертвецов. Курносая собирала жатву каждый год.
Конечно, некоторым счастливчикам удавалось выжить Другие золотом убеждали цирюльников вскрыть им бубоны Но таких было один на сто, на тысячу…
– Колодцы, Гийоме! Стереги колодцы! – приказала Жанна. – И воду берите только из них. Из дома не выходите! Ни к кому не прикасайтесь! Я не хочу потерять всех.
Он улыбнулся, чтобы успокоить ее.
– Мы и не такое видывали, – ответил он.
– Нужно просто запереться в доме, – сказал Сибуле. – Провизии у меня достаточно, слава богу. У Сидони и Гийоме, конечно, тоже. А у вас?
– На три-четыре дня, не больше, – ответила Жанна.
– Хотите, я вам принесу?
– Спасибо. Нет. Я постараюсь уехать в Анжер. Лавки откроете лишь после того, как эпидемия кончится.
Жозеф слушал этот разговор с озабоченным видом.
– Как вы рассчитываете уехать? – спросил он.
– На повозке, как обычно.
– Я удивлюсь, если вы найдете хоть одну. Уехать хотят все, кто еще этого не сделал.
За ужином все, естественно, пребывали в мрачном настроении. Слуги принесли новые известия: умерло еще шесть человек.
Ночью Жанна почти не спала. Разбудив утром слуг, она велела им сходить к тем, кто сдавал повозки в наем, и попросить придержать одну для нее. Через три часа они вернулись ни с чем: никого не смогли найти. Возможно, эти люди сами уже уехали.
Мысль о том, что придется остаться пленницей в городе, где свирепствует чума, приводила Жанну в трепет. В полдень с соседних колоколен раздался похоронный звон. Набравшись храбрости, она решила сходить на Главный рынок к мяснику, которого знала с тех времен, когда сама еще занималась покупками. У него была повозка. Следовало спешить, пока улицы не заполнились умирающими. Рынок был почти безлюден. Дом мясника наглухо закрыт. Она начала колотить в дверь и кричать:
– Мэтр Шарле, это Жанна де Бовуа!
Он знал ее прежде под этим именем.
На верхних этажах открылись два или три окна, оттуда высунулись головы любопытных. В исступлении она ударила дверь ладонью. Похоронный звон доносился с колокольни Сент-Эсташ, ему вторила колокольня Сен-Мерри.
В конце концов заскрипели засовы, одна из створок большой двери слегка приоткрылась: сквозь щелку Жанна разглядела нос и поймала взгляд – это был мэтр Шарле. Он узнал ее и, явно удивленный, открыл дверь пошире.
– Какой грохот! – воскликнул он. – Я не мог поверить, что это вы, мадам. Что привело вас ко мне? Я не продаю мясо со вчерашнего дня, вы же понимаете! Впрочем, и покупателей нет.
– Мэтр Шарле, сколько вы возьмете, чтобы вывезти из Парижа на повозке моего сына с кормилицей и меня с братом?
Он был изумлен:
– Куда вы хотите ехать?
– В Анжер.
– В Анжер?
Словно она сказала ему: на Луну.
– Но вас в Анжер просто не впустят. Они не впускают людей из чумных городов.
– Мы скажем, что приехали из Ла-Шатра. У меня там усадьба, меня все знают.
– Я не могу наживаться за ваш счет, – сказал он. – Сговоримся на пяти ливрах.
– Семь, если выедем немедленно, мэтр Шарле.
– Вы хотите обогнать смерть? – лукаво спросил он. – Хорошо, постойте здесь, я запрягу лошадей. Делаю это только ради вас.
У Жанны пересохло в горле и запеклись губы. Она слышала, как позвякивает сбруя, стучит копытами лошадь, скрипят кольца навеса. Потом в доме раздался голос мэтра Шарле, который крикнул, что уезжает в Анжер и вернется в конце недели. Наконец он поднял засов, державший вторую створку, и распахнул двери настежь. В ноздри Жанне ударил запах мяса. Она увидела подвешенные на крюках туши, и это зрелище показалось ей зловещим.
Повозка медленно выехала из сарая. Мэтр Шарле тщательно закрыл двери, изнутри кто-то опустил засов. Она заняла место рядом с возницей.
Улицы были почти пусты, проехали только конные стражники: они направлялись галопом к улице Бьевр и едва не сбили простоволосую женщину, которая с воплем выскочила из дома.
Когда повозка остановилась перед особняком Дюмонслен, Жанна спрыгнула на землю и бросилась в дом.
– Быстрее, вы все, я нашла повозку! Мы уезжаем! Жозеф, кормилица, уезжаем прямо сейчас!
Она побежала, перескакивая через две ступеньки, на второй этаж, поспешно швырнула попавшиеся под руку вещи в дорожный кофр, взяла толстый кошель и кинжал. Слуги снесли кофр вниз и поставили на повозку. Увидев их, мэтр Шарле попросил воды; они побежали в дом и принесли ему полную фляжку. Он отпил большой глоток. Слуги снова бросились в дом за сундуками кормилицы и Деодата, а затем, уже сильно запыхавшись, помогли Жозефу вынести и его сундук.
– Запритесь на засов! Не выходите сами и никого не впускайте! – сказала она слугам, выдав им щедрый задаток в счет жалованья.
Не менее ошеломленные, чем она, они опять побежали в дом и вернулись с корзиной, куда положили жареного цыпленка, большой пирог с ветчиной, хлеб, вино, пирожки, оплетенные бутылки с водой и столовый нож.
– Да благословит вас Господь! Да защитит вас Господь! – закричали они, когда повозка тронулась с места.
По пути они встретили процессию босоногих кающихся со свечами в руках, которая направлялась к церкви Сен-Мерри. Кормилица перекрестилась. Жозеф с любопытством смотрел на этих людей, которые, несомненно, считали чуму Божьей карой за грехи города. Но за какие грехи?
До наступления темноты они уже были в Ножане. У городских ворот сонный стражник спросил, откуда они приехали, поскольку был отдан приказ не пропускать никого из Парижа; они ответили, что едут из Дрё. Он пропустил их. Жанна выбрала лучший постоялый двор, и там они плотно поужинали. Жозеф занял отдельную спальню, Жанна оплатила вторую для мэтра Шарле и разместилась в третьей вместе с кормилицей и Деодатом.
Неужели это и есть жизнь? – спрашивала она себя, раздеваясь. Неужели существуешь для того, чтобы спасаться бегством от озверелой солдатни, чумы, горя, охотников на ведьм? И чтобы затем вновь предстать голышом пред очами разгневанного Бога?
Я становлюсь еретичкой, подумала она, засыпая.
На следующий день, в сумерках, они приехали в Анжер. Они вновь плотно поужинали, словно желая убедиться, что живы. Еще через день, в понедельник, она расплатилась с мэтром Шарле и приступила к поискам дома. Как только она найдет его, тут же напишет Франсуа, чтобы приезжал. Он наверняка получил известие о свирепствующей в Париже чуме и, следовательно, поездку туда отложил.
18 Мистическое наследие
Как только страх перед черной смертью утих, Жанна внезапно осознала присутствие Жозефа. Они вместе осматривали дом, словно семейная пара, которая устраивается на новом месте. И она вдруг заметила рядом с собой – как будто это был незнакомец, явившийся волшебным образом из пустоты, – молодого человека с бесшумной мягкой поступью и отсутствующим взглядом, который, казалось, все время о чем-то размышлял.
Это было все, что осталось у Жанны от Жака. В последовавшие за катастрофой недели он утешал ее, но без всякой назойливости. Просто этот молчаливый юноша всегда был при ней: сидел в соседнем кресле, читал, порой поднимал на нее глаза, предлагал бокал вина или ипокраса, вовлекал ее в разговор, иногда по пустячному поводу, чтобы отвлечь от мрачных, безнадежных мыслей. Часто он развлекал Жанну лаконичными и вызывающими сентенциями:
– Самое тяжкое – это ощущать, что умираешь, хотя знаешь, что живешь.
Или еще:
– Бог, конечно, ростовщик: он заставляет платить за счастье двойную цену.
Жанна даже начала улыбаться.
Когда он решил сопровождать ее в Анжер, она удивилась.
– Разве в вашем обществе я не могу заниматься тем же, что делал бы один в Париже?
Они сняли богатый дом с большим садом. Несколько недель ушло на то, чтобы обставить его и превратить в семейное гнездо. Первым делом Жозеф позаботился о парильне, ибо женатым мужчинам запрещалось ходить в общественные бани из-за царившей там распущенности, а он считался в Анжере женатым. Слугам, жившим в доме, было поручено протапливать парильню с утра, поскольку Жозеф вставал рано и сразу приступал к туалету. Затем он приглашал цирюльника.
Только позднее Жанна оценила значение такого внимания Жозефа к собственной внешности.
Лето распустило свои последние розы, жасмин безумствовал. Деодат избрал сад своим королевством, а кормилица исполняла при нем обязанности регента. Но воцарялся он там лишь во второй половине дня: до обеда Жозеф учил его читать и писать. Жанна подсчитала, что это было ее шестое жилище с того момента, как она покинула Нормандию шестнадцать лет назад. В новом пристанище всегда спрашиваешь себя, не окажется ли оно последним.
Она забыла Париж и не думала больше о судьбе Франции. Людовик XI втихомолку отвоевывал Нормандию, которую недавно уступил брату. Карл Смелый и другие принцы создавали новую лигу. Жанне было все равно, преуспеют они или нет, лишь бы не затевали войн на ее землях.
Жозеф познакомился с седовласым эрудитом, знатоком Аристотеля. Тот был очарован его познаниями и остроумием. Особенно поразил его скептицизм молодого философа по отношению к геоцентризму, иными словами – к представлениям о том, что Солнце обращается вокруг Земли.
– Почему, – с удивлением вопрошал Жозеф, – из всех планет Солнце выбрало именно нашу и решило обращаться вокруг нее?
Эрудит, которого звали Иеромонтаном, но чаще именовали Жеромоном, хрюкнул, кашлянул и выпучил глаза, услышав этот провокационный вопрос.
– Вы кончите жизнь на костре, друг мой! – восхищенно вскричал он.
Имея хорошие связи в окружении короля Рене, он рекомендовал тому своего нового друга, и через три дня явился королевский посланец: молодого Жозефа де л'Эстуаля приглашали ко двору для участия в вечерней философской дискуссии. Жозеф взял с собой Жанну.
– Это ваша супруга? – спросил Рене.
– Нет, сир, это жена моего погибшего брата.
– Значит, ваш брат потерял два самых ценных сокровища: жизнь и красавицу жену.
Дворец короля был окружен садами; ужин проходил под музыку, среди роз, пионов и лилий, почти не различимых в запоздалых сумерках. Король усадил Жанну справа от себя и спросил, что привело ее в Анжер.
– Стремление к покою, сир. В Париже слишком много дерутся, и когда люди знатные устают от сражений, в бой вступают горожане. В жизни нужна какая-то передышка.
– Покой иногда требует больше сражений, чем война, – заметил король.
Ужин был роскошным: пироги с голубями, салаты, анжуйские и аквитанские вина, белые и красные. После еды Иеромонтан и трое или четверо философов-теологов предложили Жозефу обсудить с ними фундаментальный принцип существования. Первый полагал, что это счастье, второй – воля, третий – божественное откровение. Один Жозеф не высказал своего мнения. Король, внимавший спору, спросил о причине его молчания.
– Сир, я не смог бы отличиться в столь ученой дискуссии, потому что я всего лишь я и потому что существует столько же фундаментальных принципов, сколько людских характеров. Для крестьянина это плодородие его земли, а для скупца – алчность. Полководцы жаждут побед и славы, а философы – торжества своих идей. Из этого следует, что я не философ, поскольку не желаю навязывать свои идеи другим.
Остальные участники дискуссии нахмурились:
– Неужели вы не верите, мессир, в универсальность разума?
– Вовсе нет, мэтр, но я тоже задам вам вопрос: почему же мы тогда спорим, хотя должны быть в согласии?
Спорщики пришли в явное замешательство. Иеромонтан расхохотался и воскликнул, обращаясь к королю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
В будущем! Много раз она грезила о смерти, черной тени, которая заберет ее из этого мира. Но никогда не посмела бы сделать Деодата круглым сиротой, чтобы утолить свое горе. Он часто спрашивал, когда вернется отец; Жанна и кормилица отвечали, что нынешнее путешествие просто оказалось более долгим, чем прежние. Гораздо более долгим. Ни одна из женщин не могла решиться произнести слово «погиб».
Итак, Жанна прозябала в особняке Дюмонслен. Феррандо делил время между Парижем и миланским герцогством. Анжела была беременна. Он хотел, чтобы она рожала в Милане. Когда Деодат и кормилица уходили спать, Жанна часто оставалась в обществе Жозефа, который научил ее играть в шахматы, и госпожи Контривель. Едва умолкал голос Деодата, в доме воцарялась невыносимая пустота.
Госпожа Контривель ухитрилась выбрать именно этот неудачный момент, чтобы умереть. Она прожила семьдесят шесть лет, но радостей имела немного. Исчезновение Жака потрясло ее так, словно она потеряла сына, и муку Жанны она ощущала как свою собственную. Выбираешь не родителей, а друзей – именно они наполняют существование смыслом. Как часто братья или дети значат меньше, чем те люди, с которыми действительно делишь и радости и горе!
Вдову суконщика похоронили рядом с мужем. Ее сын не пришел даже в церковь. Наверное, он был в странствии. Все мужчины всегда пребывали в странствии.
В особняке Дюмонслен Жанна не находила себе места.
И решила ехать в Анжер.
Это была земля короля без королевства, Рене Анжуйского. Никто не мог сравниться с этим человеком по числу поражений. Некогда он был королем Неаполя – и перестал им быть. Королем Иерусалимским – чистая фикция! Неаполя и Сицилии – войска Альфонса V Великодушного отобрали их у него! Имея титул герцога, он попал в плен, когда попытался забрать свое достояние, Лотарингию. Карл VII мог бы освободить его, но ничего не сделал. Всем было известно, что король Рене – так его называли – не слишком доверяется родственным связям. Его брат, граф Мэнский, был честолюбцем и соглашателем – одно явно противоречило другому. Его сын Иоанн Калабрийский, авантюрист в поисках короны, ослеплялся любой, пусть даже неправдоподобной, надеждой. Рене сохранивший куртуазные манеры, всегда отправлял посольство с поздравлениями новоизбранным папам, однако больше не хотел ни воевать, ни тем более интриговать ради золотого венца. Он позволил Альфонсу Великодушному править Неаполем и Сицилией, принадлежавшим ему по праву наследства. Не из-за вялости характера: слишком сильна была в нем философская жилка. Царствовать означало проливать кровь, и одно кровопролитие всегда влекло за собой другое. Любой король – это волк. Рене хотел остаться человеком.
В Анжере было достаточно хорошей пищи, хорошего вина и хорошеньких девушек, чтобы утешить его за все потери. Дородное телосложение свидетельствовало, что этот король без короны весьма ценит первые две радости, а масляный взгляд – что не чужд он и третьей. Он читал Вергилия и Сенеку, слушал музыкантов и привечал поэтов. У него был свой двор, где все интриги имели лишь одну цель – добиться нового приглашения. За приятный стишок или изящный мадригал там можно было получить вознаграждение, но только не доходную должность.
Жанна выслушала множество мнений о Рене и Анжере. И пришла к заключению, что этот город может стать утешением для разбитого сердца. Само имя его ласкало слух, а местонахождение в Анжу сулило надежду на радость и празднества.
Она, обычно столь решительная, тянула с отъездом несколько дней. Покинуть места, где расцвело и потом внезапно пресеклось ее счастье, означало в каком-то смысле проститься с собой.
Непредвиденные события вынудили ее поторопиться с решением.
В первых числах августа 1466 года по улице Бюшри утром промчался человек, охваченный паническим ужасом. Он кричал во все горло:
– Чума! Чума вернулась!
Услышав это, жители не задержались у окон. Они – Гийоме в числе прочих – бросились за ним, чтобы узнать, говорит он правду или повредился рассудком.
– Двое больных в Нельской башне… я только что оттуда! – задыхаясь, лепетал он. – Трое больных и один умерший в Шатле! Надо бежать! Я спешу к жене и детям!
Его отпустили, хотя при других обстоятельствах распространение столь опасных слухов стоило бы ему дорого – взбучки по меньшей мере. Уже через час появились новые известия о больных, подтвержденные городскими стражниками. Гийоме закрыл ставни в лавке и побежал к Жанне, на улицу Бьевр.
– Хозяйка! – крикнул он, едва переводя дух. – Говорят, в городе чума. Я закрыл лавку.
Кормилица вскрикнула, а Жанна смертельно побледнела.
– Ты хорошо сделал, – сказала она. – Пусть и Сидони закрывает свою. Что касается Сибуле…
– Он наверняка знает. На рынке уже есть один умерший.
Тут как раз и появился Сибуле, который хотел предупредить Жанну, что он тоже закрыл лавку. Ибо оба они опасались, что любой клиент может заразить стаканы, полы, воздух и бог весть что еще!
Чума! Черная смерть! Все хорошо знали ее симптомы: сильнейший жар, гнойные бубоны в паху или под мышками, жгучая Жажда, кашель, затрудненное дыхание и затем, после ужасной агонии, смерть. Она вдруг начинала косить людей в том или ином городе, потом через несколько недель исчезала, непонятно по какой причине и каким образом, оставив после себя десятки Или сотни мертвецов. Курносая собирала жатву каждый год.
Конечно, некоторым счастливчикам удавалось выжить Другие золотом убеждали цирюльников вскрыть им бубоны Но таких было один на сто, на тысячу…
– Колодцы, Гийоме! Стереги колодцы! – приказала Жанна. – И воду берите только из них. Из дома не выходите! Ни к кому не прикасайтесь! Я не хочу потерять всех.
Он улыбнулся, чтобы успокоить ее.
– Мы и не такое видывали, – ответил он.
– Нужно просто запереться в доме, – сказал Сибуле. – Провизии у меня достаточно, слава богу. У Сидони и Гийоме, конечно, тоже. А у вас?
– На три-четыре дня, не больше, – ответила Жанна.
– Хотите, я вам принесу?
– Спасибо. Нет. Я постараюсь уехать в Анжер. Лавки откроете лишь после того, как эпидемия кончится.
Жозеф слушал этот разговор с озабоченным видом.
– Как вы рассчитываете уехать? – спросил он.
– На повозке, как обычно.
– Я удивлюсь, если вы найдете хоть одну. Уехать хотят все, кто еще этого не сделал.
За ужином все, естественно, пребывали в мрачном настроении. Слуги принесли новые известия: умерло еще шесть человек.
Ночью Жанна почти не спала. Разбудив утром слуг, она велела им сходить к тем, кто сдавал повозки в наем, и попросить придержать одну для нее. Через три часа они вернулись ни с чем: никого не смогли найти. Возможно, эти люди сами уже уехали.
Мысль о том, что придется остаться пленницей в городе, где свирепствует чума, приводила Жанну в трепет. В полдень с соседних колоколен раздался похоронный звон. Набравшись храбрости, она решила сходить на Главный рынок к мяснику, которого знала с тех времен, когда сама еще занималась покупками. У него была повозка. Следовало спешить, пока улицы не заполнились умирающими. Рынок был почти безлюден. Дом мясника наглухо закрыт. Она начала колотить в дверь и кричать:
– Мэтр Шарле, это Жанна де Бовуа!
Он знал ее прежде под этим именем.
На верхних этажах открылись два или три окна, оттуда высунулись головы любопытных. В исступлении она ударила дверь ладонью. Похоронный звон доносился с колокольни Сент-Эсташ, ему вторила колокольня Сен-Мерри.
В конце концов заскрипели засовы, одна из створок большой двери слегка приоткрылась: сквозь щелку Жанна разглядела нос и поймала взгляд – это был мэтр Шарле. Он узнал ее и, явно удивленный, открыл дверь пошире.
– Какой грохот! – воскликнул он. – Я не мог поверить, что это вы, мадам. Что привело вас ко мне? Я не продаю мясо со вчерашнего дня, вы же понимаете! Впрочем, и покупателей нет.
– Мэтр Шарле, сколько вы возьмете, чтобы вывезти из Парижа на повозке моего сына с кормилицей и меня с братом?
Он был изумлен:
– Куда вы хотите ехать?
– В Анжер.
– В Анжер?
Словно она сказала ему: на Луну.
– Но вас в Анжер просто не впустят. Они не впускают людей из чумных городов.
– Мы скажем, что приехали из Ла-Шатра. У меня там усадьба, меня все знают.
– Я не могу наживаться за ваш счет, – сказал он. – Сговоримся на пяти ливрах.
– Семь, если выедем немедленно, мэтр Шарле.
– Вы хотите обогнать смерть? – лукаво спросил он. – Хорошо, постойте здесь, я запрягу лошадей. Делаю это только ради вас.
У Жанны пересохло в горле и запеклись губы. Она слышала, как позвякивает сбруя, стучит копытами лошадь, скрипят кольца навеса. Потом в доме раздался голос мэтра Шарле, который крикнул, что уезжает в Анжер и вернется в конце недели. Наконец он поднял засов, державший вторую створку, и распахнул двери настежь. В ноздри Жанне ударил запах мяса. Она увидела подвешенные на крюках туши, и это зрелище показалось ей зловещим.
Повозка медленно выехала из сарая. Мэтр Шарле тщательно закрыл двери, изнутри кто-то опустил засов. Она заняла место рядом с возницей.
Улицы были почти пусты, проехали только конные стражники: они направлялись галопом к улице Бьевр и едва не сбили простоволосую женщину, которая с воплем выскочила из дома.
Когда повозка остановилась перед особняком Дюмонслен, Жанна спрыгнула на землю и бросилась в дом.
– Быстрее, вы все, я нашла повозку! Мы уезжаем! Жозеф, кормилица, уезжаем прямо сейчас!
Она побежала, перескакивая через две ступеньки, на второй этаж, поспешно швырнула попавшиеся под руку вещи в дорожный кофр, взяла толстый кошель и кинжал. Слуги снесли кофр вниз и поставили на повозку. Увидев их, мэтр Шарле попросил воды; они побежали в дом и принесли ему полную фляжку. Он отпил большой глоток. Слуги снова бросились в дом за сундуками кормилицы и Деодата, а затем, уже сильно запыхавшись, помогли Жозефу вынести и его сундук.
– Запритесь на засов! Не выходите сами и никого не впускайте! – сказала она слугам, выдав им щедрый задаток в счет жалованья.
Не менее ошеломленные, чем она, они опять побежали в дом и вернулись с корзиной, куда положили жареного цыпленка, большой пирог с ветчиной, хлеб, вино, пирожки, оплетенные бутылки с водой и столовый нож.
– Да благословит вас Господь! Да защитит вас Господь! – закричали они, когда повозка тронулась с места.
По пути они встретили процессию босоногих кающихся со свечами в руках, которая направлялась к церкви Сен-Мерри. Кормилица перекрестилась. Жозеф с любопытством смотрел на этих людей, которые, несомненно, считали чуму Божьей карой за грехи города. Но за какие грехи?
До наступления темноты они уже были в Ножане. У городских ворот сонный стражник спросил, откуда они приехали, поскольку был отдан приказ не пропускать никого из Парижа; они ответили, что едут из Дрё. Он пропустил их. Жанна выбрала лучший постоялый двор, и там они плотно поужинали. Жозеф занял отдельную спальню, Жанна оплатила вторую для мэтра Шарле и разместилась в третьей вместе с кормилицей и Деодатом.
Неужели это и есть жизнь? – спрашивала она себя, раздеваясь. Неужели существуешь для того, чтобы спасаться бегством от озверелой солдатни, чумы, горя, охотников на ведьм? И чтобы затем вновь предстать голышом пред очами разгневанного Бога?
Я становлюсь еретичкой, подумала она, засыпая.
На следующий день, в сумерках, они приехали в Анжер. Они вновь плотно поужинали, словно желая убедиться, что живы. Еще через день, в понедельник, она расплатилась с мэтром Шарле и приступила к поискам дома. Как только она найдет его, тут же напишет Франсуа, чтобы приезжал. Он наверняка получил известие о свирепствующей в Париже чуме и, следовательно, поездку туда отложил.
18 Мистическое наследие
Как только страх перед черной смертью утих, Жанна внезапно осознала присутствие Жозефа. Они вместе осматривали дом, словно семейная пара, которая устраивается на новом месте. И она вдруг заметила рядом с собой – как будто это был незнакомец, явившийся волшебным образом из пустоты, – молодого человека с бесшумной мягкой поступью и отсутствующим взглядом, который, казалось, все время о чем-то размышлял.
Это было все, что осталось у Жанны от Жака. В последовавшие за катастрофой недели он утешал ее, но без всякой назойливости. Просто этот молчаливый юноша всегда был при ней: сидел в соседнем кресле, читал, порой поднимал на нее глаза, предлагал бокал вина или ипокраса, вовлекал ее в разговор, иногда по пустячному поводу, чтобы отвлечь от мрачных, безнадежных мыслей. Часто он развлекал Жанну лаконичными и вызывающими сентенциями:
– Самое тяжкое – это ощущать, что умираешь, хотя знаешь, что живешь.
Или еще:
– Бог, конечно, ростовщик: он заставляет платить за счастье двойную цену.
Жанна даже начала улыбаться.
Когда он решил сопровождать ее в Анжер, она удивилась.
– Разве в вашем обществе я не могу заниматься тем же, что делал бы один в Париже?
Они сняли богатый дом с большим садом. Несколько недель ушло на то, чтобы обставить его и превратить в семейное гнездо. Первым делом Жозеф позаботился о парильне, ибо женатым мужчинам запрещалось ходить в общественные бани из-за царившей там распущенности, а он считался в Анжере женатым. Слугам, жившим в доме, было поручено протапливать парильню с утра, поскольку Жозеф вставал рано и сразу приступал к туалету. Затем он приглашал цирюльника.
Только позднее Жанна оценила значение такого внимания Жозефа к собственной внешности.
Лето распустило свои последние розы, жасмин безумствовал. Деодат избрал сад своим королевством, а кормилица исполняла при нем обязанности регента. Но воцарялся он там лишь во второй половине дня: до обеда Жозеф учил его читать и писать. Жанна подсчитала, что это было ее шестое жилище с того момента, как она покинула Нормандию шестнадцать лет назад. В новом пристанище всегда спрашиваешь себя, не окажется ли оно последним.
Она забыла Париж и не думала больше о судьбе Франции. Людовик XI втихомолку отвоевывал Нормандию, которую недавно уступил брату. Карл Смелый и другие принцы создавали новую лигу. Жанне было все равно, преуспеют они или нет, лишь бы не затевали войн на ее землях.
Жозеф познакомился с седовласым эрудитом, знатоком Аристотеля. Тот был очарован его познаниями и остроумием. Особенно поразил его скептицизм молодого философа по отношению к геоцентризму, иными словами – к представлениям о том, что Солнце обращается вокруг Земли.
– Почему, – с удивлением вопрошал Жозеф, – из всех планет Солнце выбрало именно нашу и решило обращаться вокруг нее?
Эрудит, которого звали Иеромонтаном, но чаще именовали Жеромоном, хрюкнул, кашлянул и выпучил глаза, услышав этот провокационный вопрос.
– Вы кончите жизнь на костре, друг мой! – восхищенно вскричал он.
Имея хорошие связи в окружении короля Рене, он рекомендовал тому своего нового друга, и через три дня явился королевский посланец: молодого Жозефа де л'Эстуаля приглашали ко двору для участия в вечерней философской дискуссии. Жозеф взял с собой Жанну.
– Это ваша супруга? – спросил Рене.
– Нет, сир, это жена моего погибшего брата.
– Значит, ваш брат потерял два самых ценных сокровища: жизнь и красавицу жену.
Дворец короля был окружен садами; ужин проходил под музыку, среди роз, пионов и лилий, почти не различимых в запоздалых сумерках. Король усадил Жанну справа от себя и спросил, что привело ее в Анжер.
– Стремление к покою, сир. В Париже слишком много дерутся, и когда люди знатные устают от сражений, в бой вступают горожане. В жизни нужна какая-то передышка.
– Покой иногда требует больше сражений, чем война, – заметил король.
Ужин был роскошным: пироги с голубями, салаты, анжуйские и аквитанские вина, белые и красные. После еды Иеромонтан и трое или четверо философов-теологов предложили Жозефу обсудить с ними фундаментальный принцип существования. Первый полагал, что это счастье, второй – воля, третий – божественное откровение. Один Жозеф не высказал своего мнения. Король, внимавший спору, спросил о причине его молчания.
– Сир, я не смог бы отличиться в столь ученой дискуссии, потому что я всего лишь я и потому что существует столько же фундаментальных принципов, сколько людских характеров. Для крестьянина это плодородие его земли, а для скупца – алчность. Полководцы жаждут побед и славы, а философы – торжества своих идей. Из этого следует, что я не философ, поскольку не желаю навязывать свои идеи другим.
Остальные участники дискуссии нахмурились:
– Неужели вы не верите, мессир, в универсальность разума?
– Вовсе нет, мэтр, но я тоже задам вам вопрос: почему же мы тогда спорим, хотя должны быть в согласии?
Спорщики пришли в явное замешательство. Иеромонтан расхохотался и воскликнул, обращаясь к королю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37