А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Это гробница Джосера, великого правителя и воина, построенная самим Имхотепом. На его портрете царь повелел начертать: «Первый министр царя Нижнего Египта, первый после правителя Верхнего Египта, управляющий царским дворцом, наследственный владыка, жрец Гелиополя, Имхотеп, строитель, скульптор». Где ныне его дворец, куда подевались благоуханные сады? Смотри, Хатшепсут, и учись.
Ее пробрала дрожь.
– Это место священное, но беспокойное, – сказала она. – Гляди, гляди, вон там, видишь, какие красивые колонны в форме лотосов? Где же глаза, для чьей услады они были воздвигнуты?
Она расстроилась и от волнения еще крепче стиснула руку отца.
Он отвернулся.
– И это тоже твое наследие, – сказал он. – Царю всегда полезно помнить, что в конце остается лишь камень.
Прежде чем отправиться в обратный путь, они, как многие страждущие до них, постояли в святилище Имхотепа, глядя в выразительное, умное лицо человека, которому весь Египет поклонялся как богу врачевания. Хатшепсут думала о руинах вокруг и о том, сколько ума и сил было затрачено на то, чтобы воздвигнуть эти могилы. Великим правителем был Джосер, но что бы он смог без своего архитектора?..
И снова ее мысли улетели к Сенмуту, и она задала себе вопрос: что он, интересно, сейчас делает? Развлекается с Та-кха'ет, наверное, или корпит над своими чертежами, дожидаясь ее одобрения.
Наконец они вышли из святилища и легли в носилки, опустошенные увиденным. Пока матросы выводили корабль на просторы реки, они уснули, измученные, а глыба, которая была Саккарой, медленно опустилась за горизонт.
У Гизы, к северу от Мемфиса, они снова погрузились в носилки, и их понесли в глубь страны, через тощие поля и рощи вечнозеленых пальм к тому, что Тутмос назвал конечным доказательством божественного происхождения ее предков.
Толчки носилок уже больше не пугали ее, теперь она с нетерпением ждала, что же откроется ей вдали, ибо знала, что виденное ею до сих пор, а также то, что ей предстоит увидеть, важнее, чем все остальное в ее жизни. Она собиралась построить себе памятник, превосходящий все остальные, а пирамиды и храмы, которые она видела, еще разжигали и без того снедавшую ее жажду славы. Ее отец строил, и его отец до него, даже у ленивого Тутмоса загорались глаза, стоило ему завести речь о своем текущем проекте, и только она ничего не сделала до сих пор, лелея свое видение, свою честолюбивую мечту. Трясясь в носилках, она вспомнила свою долину, и ей снова почудилось присутствие судьбы, немой зов необработанных утесов. «Не зря же бог, мой отец, послал меня править этой землей», – вдруг подумала она, испытывая неистовое желание защищать. Все, виденное в пути, сделало ее любовь еще сильнее – любовь к земле и ее народу, веселому, жизнелюбивому народу Египта.
– Сядь и смотри, – окликнул ее Тутмос. – Перед тобой тройной венец Египта.
И вдруг они заполнили весь горизонт, три гигантские тени, такие белые, что у нее глаза заломило от их вида. Задолго до того, как носилки опустились на землю и она с колотящимся сердцем вышла из них, пирамиды безраздельно завладели не только ее взором, но и мыслями. Когда же наконец она сделала к ним первый шаг, то споткнулась и упала бы, если бы не проворство слуги, который поддержал ее за руку, – настолько она была зачарована. Прижавшись к разогретому на солнце песчанику, она выгнула шею и только потрясла головой, глядя на Тутмоса, не в силах вымолвить ни слова. Придя в себя, она двинулась вдоль каменной стены, не отрывая руки от камня и все время глядя вверх: ей хотелось обойти все три пирамиды кругом, но, обогнув первую, Хатшепсут оставила эту затею и вернулась к Тутмосу, изумленная.
– Не может быть, чтобы это построили люди! – сказала она. – Нет, это сами боги пришли сюда и воздвигли их ради вящей своей славы!
Ее восхищала их безупречная симметрия и то, как круто взбегала каждая сторона к вершине. Увиденные снизу, со дна плоского песчаного плато, они казались простыми и чистыми, острыми, как зубы Сета, самодостаточными и уверенными в собственном превосходстве.
– Нет, это творения человеческих рук, – ответил ей Тутмос. – Половину хенти многие тысячи рабов трудились здесь над усыпальницами для царей. В них покоятся Хуфу, Хафра и Менкаур. Пирамиды – достойное укрытие для их священных тел. Пойдем посмотрим еще на одно чудо.
И он повел ее на юг, на другую сторону пирамид, где она оказалась меж двух гигантских лап каменного льва.
– Это изображение царя Хафры, – пояснил Тутмос. – Он сторожит вход в свою усыпальницу. На его груди высечено могущественное заклинание. Он сам приказал вырезать свое изображение в утесе, который стоял тут от века, и теперь бдительно следит, готовый обрушить всю свою царственную львиную мощь на недостойного.
«А я достойна?» – затаив дыхание, подумала Хатшепсут, оробевшая и пригвожденная к месту величием гигантского тела и суровым выражением каменного лица, равного которому ей не доводилось видеть никогда. Долго еще не сходила она с места, а тень отшлифованных временем лап все росла, подползая по песку к молчаливым гробницам.
Она провела в Гизе весь день и большую часть вечера, карабкаясь по развалинам могил придворных, гуляя по широким аллеям, унимая взволнованную дрожь нервов, которые словно стремились вырваться из ее смуглого тела. Ее глаза оставались прикованными к трем гигантским могилам и их припавшему к земле стражу.
Тутмос следил за ней с наблюдательного поста на плоско-верхой скале: крохотная гибкая фигурка то появлялась, то исчезала вновь; словно мотылек в сумерках, мелькал светлый лоскуток юбки. Он знал ее мысли и чувства, ибо сам, увидев впервые сотворенные праотцами чудеса, ощутил, что ему брошен вызов, и усомнился, сможет ли должным образом ответить на него. Памятником его царствованию и достойным ответом богам стала война, но как Хатшепсут найдет выход? Он знал, что его дочь не оставит попыток, будет бороться и стремиться дать ответ, но в чем он будет заключаться, ему не дано было видеть. Наконец, когда она совсем растворилась в темноте, он послал за ней Кенамена, который нашел ее одиноко сидящей на лапе солнечного бога, уткнувшей подбородок в ладони и устремившей тревожные глаза в ночь.
– Как же можно тягаться с этим? – спросила она не столько у него, сколько у себя самой. – Как?
Ее вопрос остался без ответа. Солдат только поклонился, она устало соскользнула на землю и пошла за ним. Никогда раньше не случалось ей испытывать такой гордости за своих предков и такой глубокой душевной усталости. И опять, когда зажженные на лодке огни пробились сквозь пелену усталости к ее сознанию, все ее мечты, прежние и нынешние, нахлынули и придавили ее своим грузом к земле; чтобы забыть о них, она с несказанным удовольствием отдалась в руки рабыни, позволила смыть со своего тела песок и облачить себя в чистую одежду. Но когда Хатшепсут села на освещенной огнями палубе с кубком вина в руках, мечты вернулись, и девушка почувствовала в себе новую перемену, словно она, как змея, сбросила последнюю детскую кожу и та осталась лежать у ног Хафры, точно молчаливое приношение и залог будущих дел.
От Гизы до Гелиополя, истинного сердца Египта, было всего полдня пути, и они достигли города к полудню. Жрецы храма пришли на корабль и в знак приветствия на коленях проползли через всю палубу навстречу царственной паре, но фараон и его дочь не стали сходить на берег, ибо здесь, в храме солнца, Хатшепсут должна была получить свою первую корону. Пока жрецы целовали ей ноги, она сидела в своем низком кресле и отрешенно глядела поверх их голов на сверкающие городские башни. За ее спиной, на западном берегу, высились еще пирамиды; оттуда, где она сидела, казалось, будто они окружили ее голову, точно венец мощи и непобедимой власти. Когда сановники удалились, Тутмос пошел прилечь. Но Хатшепсут приказала передвинуть свое кресло так, чтобы ее взгляд был устремлен вниз по течению, в сторону Фив, и задумалась о своей судьбе.
Так просидела она до самого вечера, без еды и питья, и Тутмос решил ее не беспокоить. Ему вдруг захотелось поохотиться, и он, взяв лодку, отправился с Кенаменом и его помощниками на болота, а ее оставил на палубе, где она сидела неподвижно, и только ветерок шевелил подол ее белой юбки, а солнце припекало босые ноги и сложенные на коленях руки. Когда подали обед, фараон еще не вернулся, и она, торопливо поев одна, легла в постель, а среди ночи ее разбудили смех и глухие удары чего-то тяжелого о палубу – это ее отец возвращался с удачной охоты. Рассвет застал ее на палубе, где она снова сидела в своем кресле. Пришла рабыня и попросила ее вернуться в каюту – наступала пора готовиться к церемонии. Хатшепсут покорно пошла за ней, по-прежнему не говоря ни слова. Час спустя она снова появилась на палубе, вся в белом, с непокрытой головой.
При виде ее Тутмос вопросительно поднял бровь, а на берегу, молчаливые и неподвижные, их ждали жрецы.
Она ответила ему быстрой улыбкой.
– Я готова, – сказала она.
В сопровождении жрецов она шла к храму по улицам, запруженным людьми, ибо все знали, что должно было произойти сегодня, а поднявшись на крыльцо, остановилась перед дверью, ожидая, когда ее откроют перед ней. Внутри собралась вся городская знать, всем не терпелось взглянуть на внушающую трепет персону, которая при ближайшем рассмотрении оказалась всего лишь побледневшей девушкой с поджатыми губами. Медленно прошагала она сквозь толпу и оказалась наконец перед священным троном. Мгновение царевна смотрела только на него, забыв об окружавших ее людях, охваченная изумлением, ибо из этого камня на заре творения взошло самое первое солнце, и она знала, что стоит на священной земле. Камень был водружен на колонну из чистого золота. Она повернулась к нему спиной, вскинула голову и обвела незнакомые, застывшие в ожидании лица высокомерным взглядом. Легким движением сбросила с себя льняной покров. Вздох пролетел над толпой, точно ветерок над кронами пальм, ибо все ее тело под льняным плащом оказалось покрыто золотом и украшено драгоценными камнями, и только голова была обнажена.
Она пала ниц перед изображением Амона-Ра, чей трон стоял подле священного камня, и воздух тут же наполнился трепетом крыл – это слетались другие боги, невидимые в клубах благовонного дыма. Когда она поднялась, все уже были там: Тот с головой ибиса, Гор со сверкающими птичьими глазами, ее любимая Сехмет и Сет – холодный, свирепый Сет, с посеревшими конечностями, похожий на волка. Все происходящее казалось ей страшно далеким, она едва дышала, но как только Тутмос приблизился к ней и раскрыл свои объятия, она вскинула руки и упала ему на грудь, уткнувшись головой в его могучее плечо. Она знала, что не в Фивах, где состоятся последние пышные торжества, а именно здесь вручает он ей свой последний дар, свой трон, и плакала не стыдясь, а толпа ликовала, и крики звенели под крышей храма у них над головами. Одной рукой Тутмос прижал ее к себе, другую поднял, прося тишины.
– Благословенная! – шепнул он ей в волосы. И закричал во весь голос: – Благословенная, ты, которую я держу в своих объятиях, тебя объявляю я своей наследницей, и только тебя!
Он вытолкнул ее вперед, и слезы покатились по ее щекам, но она не пыталась ни спрятать их, ни стереть. Она почти не слышала божественных голосов, которые подхватили положенные слова:
«Дочь твоя, живущая ныне, дает нам жизнь и мир. Она дочь чресл твоих, зачатая тобой, и ты передал ей душу твою, щедрость твою и магическую власть диадемы. Она еще лежала в утробе матери, а земля, над которой поднимается небо, которую окружает море, уже принадлежала ей».
Их голоса обрушивались на потрясенных зрителей, а Хатшепсут с дрожащими губами пыталась взять себя в руки.
«Награда твоя – мириады людей, плененных твоей доблестью, людей, что служат храмам Двух Земель. Боги подарили тебе жизнь, долголетие и радость. Они восхваляют тебя, ибо их сердца дают понимание».
Потом Тот, бог мудрости, заговорил за всех:
«Утверди диадему на челе его перед богами и людьми».
Хатшепсут почувствовала, как чьи-то руки опускают на ее голову легкий, украшенный драгоценными камнями венец с изображением кобры, повелительницы жизни, который до нее носила ее мать и все остальные царицы. Верховный жрец начал перечислять титулы, которые до этого также принадлежали Ахмес, но его монотонный голос потонул в шквале рукоплесканий и приветственных выкриков, заполнивших храм, когда Хатшепсут, торжествуя, вскинула вверх руки.
Тутмос снова прижал ее к груди, а потом обратился ко всем, его мощный голос перекрывал крики толпы, как гром перекрывает рев бури:
– Вот дочь моя, Хатшепсут, Любящая, – ей я уступаю свое место. Отныне ей править вами. Всякий, повинующийся ей, будет жить, те же, кто будет возводить на нее хулу, умрут!
И они оба направились к выходу, но идти им пришлось медленно, ибо при каждом их шаге люди падали ниц и тянули вперед руки, стараясь дотронуться до ее ступней. Когда они наконец вышли из храма на улицу, утро было уже в полном разгаре, и, несмотря на всю торжественность церемонии, Хатшепсут захотелось есть.
На берегу реки уже стояли просторные шатры, а в них был приготовлен пир. Хатшепсут и Тутмос чествовали друг друга, а знатные люди Гелиополя ели и пили за здоровье новой правительницы. Не все, однако, были довольны. Одни задавались вопросом, в своем ли уме фараон, не сделался ли он чрезмерно чувствительным с годами; в других вид маленького, улыбающегося лица и тонких пальцев нового регента вселял страх за будущее страны, и они потихоньку молились богам, чтобы те даровали Тутмосу еще хотя бы несколько лет у власти.
Он знал, о чем они думают. Он читал их мысли по лицам, но молчал, не сводя с них черных, ничего не выражающих глаз, и вдруг его охватило дикое желание охранять и защищать Хатшепсут, свою возлюбленную. Та увлеченно беседовала с Кенаменом, не отрываясь от еды и то и дело кивая в такт его словам, пока он размахивал руками над блюдами и кубками. Лицо воина выдавало глубочайшую сосредоточенность на предмете разговора, а когда его обрывок долетел до слуха Тутмоса, тот с улыбкой отвернулся и громовым голосом приказал принести еще вина.
– Я предпочитаю короткую узду и жесткие удила, – услышал он ее слова, – ибо как же еще подчинить себе во время битвы боевого скакуна, который от рождения не знает ничего другого?
Тутмос осушил свой кубок и смачно причмокнул губами.
Они провели в гостях у жителей Гелиополя три дня, затем их ладья подняла якорь и опустила весла.
– Фивы, прекрасные Фивы, – вздохнула Хатшепсут. – Отец, мне очень понравилось наше путешествие, и все же я рада, что мы едем домой.
Кобра сверкнула над ее лбом, когда она повернула голову, чтобы посмотреть на него.
– Давненько я уже не упражнялась на плацу, да и за храм взяться не терпится.
– Так ты решила, что будешь строить?
– Мне кажется, да, но я не могу ничего сказать, пока не посоветуюсь с Сенмутом.
– А, с красавцем архитектором. Без сомнения, работы ему сейчас хватает, ведь Инени избрали градоначальником Фив и у него не будет времени заниматься его драгоценными постройками.
Хатшепсут страшно удивилась:
– А ты откуда знаешь?
– Получил известие прошлой ночью. Глашатаи ведь тоже плывут по реке, как и мы.
– До чего же все было хорошо! – снова вздохнула она. – Маме наверняка бы понравилось, как меня коронуют в храме!
– Сомневаюсь, – мягко ответил Тутмос. – Она всегда беспокоилась о твоем будущем, а корона, которую ты носишь сейчас, ничто в сравнении с тем венцом, который ты наденешь в день Нового года.
И он ласково рассмеялся:
– Нет, не думаю, чтобы это пришлось ей по нраву.
– Наверное, ты прав. И ее титулы теперь мои. Великая царственная жена. Как это кажется странно. Я помню этот титул с самого рождения, он был у всех на устах. Они ее любили, люди Египта.
Она задала себе вопрос, будут ли так же любить и ее, но сразу решила, что это не имеет никакого значения. Власть, возможность заставить людей исполнять ее волю ради собственного их блага – вот что важнее всего, и власть была почти у нее в руках.
Глава 12
Они бросили якорь у знакомого причала за два дня до Нового года. Река уже вернулась в свое обычное русло, повсюду кипел сев. Во дворцовых садах распускались свежие бутоны, зацветали деревья и кусты. Восхищенному обонянию Хатшепсут родной дом предстал как один нескончаемый цветочный аромат. Она кое-как высидела на официальной церемонии приветствия, радуясь своим новым титулам. Широкой ухмылкой поприветствовала Инени, а когда тот удалился с ее отцом, чтобы рассказать ему последние новости, позвала стражника, своих помощниц и отправилась на поиски Сенмута.
Он лежал на спине в высокой траве, что росла вдоль берега пруда, вырытого среди сикоморов у самой стены сада. Та-кха'ет была рядом, бросала цветочные лепестки ему на грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59