Но холодные воды были сейчас далеко-далеко! Здесь температура на любой доступной глубине была замечательной. Это, кстати, вещь весьма редкая, она обусловлена особой конфигурацией Красного моря, которое не имеет выхода в большие океанские глубины, в царство низких температур.
Море расположено в одном из самых жарких районов земного шара, где идет большое испарение, и поэтому оно исключительно соленое. Кроме того, в него не впадает ни одна большая река, а следовательно, нет поступления пресной воды. Соленость океанов держится на уровне 33°/00, а в Красном море превосходит 40°/00; к вкусу здешней воды надо привыкнуть. Повышенная плотность заставляла утяжелять пояса – без дополнительного груза человек даже во всем снаряжении не мог «вонзиться» в поверхность. Честное слово, меня всегда удивляло, как это люди умудряются тонуть: ведь в море трудно погрузиться даже при старании! Чтобы держаться на воде, достаточно раскинуть руки и ноги, сохранять хладнокровие и постараться не наглотаться воды.
«Калипсо» возвратился из короткого плавания в район большого рифа Шаб Сулеим и Шаб Дженаб, Шаб (араб.) – риф.
милях в двенадцати к западу. Дюма с профессором Драшем ныряли почти на семидесятиметровую глубину; они держались возле стены, поднимающейся над ровным дном с четырехсотметровой глубины. На обоих увиденное произвело громадное впечатление. Больше часа они находились на пределе человеческих возможностей – на границе, отделяющей безопасную зону от гибельного «зова» больших глубин, среди невероятной фауны. Оба вернулись с убеждением, что «с акулами можно иметь дело». После тревожной встречи в начале экспедиции мы стали принимать особые меры предосторожности: погружались только группой и неподалеку от спасительного мелководья рифов, каждый непременно вооружался ножом или скобелем, прикрепленным к запястью на темляке; кроме того, к щиколотке мы привязывали мешочек с веществом, которое, растворяясь в воде, должно было отпугивать акул (знаменитый «акулий порошок» из военных излишков). Но, похоже, химики тут дали маху, потому что акулы слетались именно на этот запах, принюхиваясь к нам…
За время бесчисленных погружений не было ни единого случая нападения, хотя хищники всех размеров кружили, иногда целыми стаями, вокруг пловцов.
«Калипсо» – белое пятнышко в безбрежном синем просторе – встало на свое привычное место. Я закончил топографическую съемку островка, и по этому поводу мне устроили водолазное крещение. Лямки прижали к спине тяжелый строенный баллон сжатого воздуха, к поясу пристегнули грузила из свинцовых чушек, приладили к лицу маску и к ногам ласты. Все. Я стал спускаться по лесенке с шаланды. Войдя в море по пояс, я зажал зубами наконечник, проверил поступление воздуха и нырнул.
– Будете следовать за мной, – приказал мне Дюма, командовавший погружениями.
Но когда я полностью погрузился, освоился с дивным ощущением невесомости, избавился от тревоги и начал искать глазами товарищей, они уже исчезли из поля зрения. Перевернулся на спину и увидел, что нахожусь всего в двух метрах от поверхности: она серебрилась совсем близко над головой. Отчетливо темнела тень ялика, которым управлял Нивелло, присутствие его добавило уверенности. Я перевернулся на живот и устремился вниз, слегка отталкиваясь ластами. Дно было недалеко, очень скоро я уже смог дотронуться до него; из блеклого песка торчали темные выступы. Двадцать толчков ластами, и я добрался до закраины, где риф обрывался вглубь. Без малейшего усилия, как настоящая рыба, я стал спускаться вниз головой, едва не касаясь откоса животом. Вода была настолько прозрачна, что ее как будто не существовало. Впереди расступилась стайка цветастых рыб – так разлетаются снежинки под носками лыж; мирно без спешки они вплывали в сплетение коралловых ветвей. Внезапно уши мне пронзила резкая боль… Я был готов к этому неизбежному ощущению всех ныряльщиков – боль наступает из-за перепада давления в окружающей среде. «Когда почувствуете боль, – предупредили меня, – наберите побольше воздуха и резко выпустите его через ноздри. Если боль не пройдет, поднимитесь на несколько метров, сделайте паузу, а потом можете опускаться дальше».
Я понапрасну набирал воздух и фыркал, пришлось вернуться назад. Боль тотчас исчезла, словно по волшебству, и я заскользил вниз по узкому коридору, стиснутому с обеих сторон мощными коралловыми выступами. Иногда ровные ступеньки были покрыты песком. Поначалу я рассчитывал не отклоняться по вертикали от ялика, но намерение успело забыться, все успело забыться теперь, когда я летел в когда-то враждебной стихии. Исчезли силы тяготения, я одинаково комфортабельно чувствовал себя вниз и вверх головой, стоя и лежа. Здесь не падаешь и не спотыкаешься, здесь паришь. Необычайная эйфория охватывает человека, он движется как во сне, почти не замечая прозрачной жидкости.
Вопреки распространенному мнению тело хорошо переносит силу давления: ведь наш организм на девять десятых состоит из жидкостей, а жидкости почти не сжимаются. Только «полости» ощущают его – легкие и среднее ухо. Но грудная клетка, а потом и среднее ухо заполняются воздухом, который благодаря хитроумному редукционному клапану бесперебойно поступает из баллонов. Таким образом мало-помалу в организме создаются привычные условия.
Вскоре я добрался до любопытной выемки на дне. Словно путнику после долгого пути, захотелось присесть на песок и оглядеться. Но человеку, сбросившему с себя путы тяготения, не так-то просто усидеть в невесомости. Не спеша я стал кружиться вокруг кораллового колодца. Глубина была, наверное, метров двадцать пять. Вокруг плавало множество рыб: голубоватые carangues, питающиеся кораллами, синие рыбы-попугаи с твердым клювом, пестрые рыбы-доктора, тускло поблескивавшие в лазурной воде, рыбы-иглы длиной около метра с челюстями, утыканными мелкими остренькими зубками…
Уже поднимаясь, я заметил в нескольких метрах над головой громадный белый ромб, слегка помахивавший «крылами», словно сказочная птица. То была манта, гигантский скат теплых морей. Эти рыбы во множестве водятся здесь, а на юго-восток от Абу-Латта их было такое количество, что Дюма назвал то место Мантоградом. Однажды, выйдя в море с Саутом, он загарпунил манту; та в смертельном испуге нырнула, увлекая за собой хрупкий ялик. К счастью, она не сразу помчалась на глубину, иначе бы суденышко перевернулось. Дюма воспользовался короткой паузой, прицелился и добил ее из карабина. Мы вытянули на борт «Калипсо» огромную плоскую рыбу, черную сверху, белую снизу, в размахе плавников она достигала шести метров.
Сейчас скат медленно парил надо мной. В голове разом замелькали жуткие истории, которые рассказывали об их повадках: застигнув под водой ловца жемчуга, скат бросается на него и придавливает всей тяжестью ко дну, либо заворачивается вокруг него и душит, либо убивает человека на месте ударом ядовитого жала – оно заканчивает его заостренный хвост… Внезапно я ощутил всю беспомощность своего одиночества. Но тут же вспомнил, как Драш препарировал ската на палубе «Калипсо»: он показал нам его беззубый рот (в глотке у манты размещены оригинальные фильтры, с помощью которых она подобно киту втягивает в себя крохотные организмы планктона).
Я продолжил подъем, слегка отклонившись в сторону. Манта мирно парила семью-восемью метрами выше, потом качнула плавниками и в несколько секунд исчезла из поля зрения. Поразительно, насколько почти незаметные движения плавников и хвоста позволяют рыбам сниматься с места почти с фантастической скоростью.
Вскоре после первого погружения у меня состоялась новая встреча с большой рыбой, на сей раз это была акула. Я говорил уже, что они часто кружили возле рифа, и мы с тревожным восхищением следили за беззаботными «полетами» этих обтекаемых мускулистых «морских ракет». Вот уж кто стартовал с места, как космический корабль! Трехметровая акула, которую я заметил за коралловым выступом, устремилась с такой скоростью, что я не успел даже шевельнуть ластами… Нож или скобель в такой ситуации абсолютно бесполезны.
И все же даже при встрече с акулой-людоедом у подводника есть шанс на спасение, если он сумеет сохранить хладнокровие. Акула не нападает с ходу, а вначале примеряется к жертве и обходит ее кругом (по словам Кусто, хорошо знакомого с ними, акулы «принюхиваются»). Тут как раз пловец и может подготовиться к отпору. Однако те акулы, с которыми мы встречались в Красном море, похоже, были больше напуганы человеком, чем он ими. Что касается легендарных «людоедов», то они предпочитают пожирать утопленников или, на худой конец, людей, плавающих на поверхности. Дело, видимо, в том, что, погрузившись под воду, ныряльщик становится частью морской фауны (он легко плавает, у него есть опасные «отростки» – руки, он смотрит), так что акула при встрече с неведомой ей человеко-рыбой предпочитает держаться в стороне.
Зато в сравнении с пловцом на поверхности у акулы полное преимущество: она замечает только болтающиеся конечности и незащищенный живот. Весьма соблазнительный объект для охоты…
Пенители моря
Неделя шла за неделей. Каждый вел наблюдения по своей специальности. Склянки и бидоны наполнялись неисчислимым разнообразием рыб, ракообразных, иглокожих, моллюсков, червей. Шербонье удалось добыть по одному экземпляру разновидностей живших на рифе птиц. Самыми любопытными были фрегаты; они появлялись ровно в четыре с половиной часа пополудни, непременно парами, пролетая над головой с громким, писклявым криков. Где они прятались все остальное время?… В хвосте у них торчали два длинных пера, отчего Дюпа прозвал их птицами-термометрами. Матросы парусного флота, давшие им имя фрегатов, были еще не знакомы с употреблением медицинского термометра…
Заканчивали свои наблюдения химики; у них составилась внушительная коллекция бутылочек с образцами морской воды, которые во Франции будут подвергнуты тщательному анализу.
Что касается геологического изучения Абу-Латта, выпавшего на мою долю, то все было просто: кроме древних кораллов, образующих островную массу, там обнаружилось несколько слоев окаменелых ракушек, а кое-где еще подобие глинистых отложений (по всей видимости, результат химического разложения известняков). Мы установили, что остров всплыл не благодаря понижению уровня моря, что, кстати сказать, выглядело вполне правдоподобно, ибо тот уровень, который мы принимаем за основу, подвержен колебаниям. Абу-Латт вышел на свет после поднятия «цоколя» как следствие образования разломов. Эти гигантские трещины идут в трех направлениях вдоль Красного моря и Аденского залива, а потом продолжаются к югу. Разломы, породившие тысячелетия назад наш островок, составляли часть великого процесса, который дал начало и самому Красному морю.
«Калипсо» часто уходил на несколько дней, задерживаясь иногда дольше срока. Так, накануне рождества он должен был доставить нам из Джидды свежие продукты и воду. Три дня мы глотали слюнки в ожидании обещанного пиршества… Дюпа аккуратно записывал в журнал: «24 декабря 1951 г. Рождество. – 25 декабря, снова рождество. – 26 декабря, все еще рождество…»
В другой раз свежие продукты кончились, и нам пришлось взяться за консервы. По правде говоря, жаловаться было грех, поскольку свежевыловленная рыба и лангусты не переводились на столе. Но под жестоким аравийским солнцем больше всего хотелось овощей и хлеба. Однажды поутру, грызя сухарь, Дюпа вдруг сказал:
– Подождите, сейчас сделаю хлеб.
– Хлеб? Вот здорово! А много это займет?
– Минут двадцать, от силы двадцать пять.
Час спустя он все еще колдовал над своим изделием… Это был «сахарский хлеб». Дюпа, долгие годы прослуживший в пустыне командиром отряда верблюжьей кавалерии, готовил хлеб оригинальным способом. Он замесил тесто – оно не должно быть не слишком густым, не слишком жидким – и бросил его в небольшое углубление, куда предварительно наложил горячих древесных углей. Затем забросал его сверху песком. Присев на корточках рядом с печью, Дюпа острой палочкой проверял готовность хлеба; во всей его позе чувствовалось бесконечное терпение кочевого жителя пустыни. Время текло. Наконец с превеликой осторожностью он извлек вожделенное блюдо на свет. Мы заранее пожирали его глазами: хлеб, свежеиспеченный горячий хлеб!
Еда сопровождалась громким хрустом налипшего песка…
В один прекрасный день на остров высадились люди.
Трое рыбаков-арабов приплыли в хури – простой пироге с тоненькой мачтой, на которой болтался косой парус, весь в дырках. Люди словно сошли с иллюстраций к сказкам «Тысячи и одной ночи» – худые, гибкие, почти черные от солнца. Редкая борода покрывала щеки, из-под тюрбанов, небрежно завернутых вокруг головы, сверкали жгучие глаза. Всю одежду составляли набедренные повязки (почти такой же ветхости, как парус).
Дюпа с первой минуты сошелся с ними. Они же инстинктом простых людей распознали наши характеры. Усевшись на корточках, Дюпа повел с ними разговор о рыбной ловле, о судах; чуть позже они поведали ему, что их подлинная страсть – верблюды.
Рыбу ловили так: с носа хури забрасывали простейший невод и тут же прыгали за ним в воду, подхватывали концы сети. Улов состоял из почти прозрачных мелких рыбешек (их столько кишит на платформе рифа, что они часто затрудняют видимость). Рыбешек в качестве наживки насаживали на крючки, и на них ловилась вкуснейшая carangues.
Дюпа узнал, что при удачной ловле экипаж из трех-четырех человек зарабатывает в день около восьми риалов. Примерно 0,7 доллара.
Но бывает, что эта сумма собирается лишь за четыре дня…
Рыбаки высаживаются здесь один-два раза в месяц для просушки рыбы. Лодку вытягивают кормой на берег и вываливают улов на скалистый выступ. Потом усаживаются на корточки и готовят себе кофе; его пьют крохотными обжигающими глотками из чашечек, умещающихся в ладони. После кофе принимаются за работу. Похожих на тунцов красавцев carangues распластывают ловким ударом острого как бритва ножа, вторым поворотом выпотрашивают внутренности и отбрасывают их в сторону. Рыба готова к сушению. Несколько недель ей предстоит пролежать на плоском камне, вне пределов досягаемости крабов, под огненным солнцем.
Прожорливые оциподы оставались без добычи, зато их более мелкие сородичи вдосталь лакомились выброшенными внутренностями. Эти крабы-отшельники обычно поселяются в пустых раковинах брюхоногих моллюсков. Их и зовут отшельниками потому, что каждый живет в собственной скорлупке. По всему Абу-Латту, на пляже и в глубине острова, разгуливали раковины – под каждой был крабик. Их было неисчислимое множество; если замереть на минуту, тут же можно было услышать, как один, или десять, или сто отшельников тащут свои закрученные в спираль домики по коралловым камушкам. При малейшей тревоге они втягивают внутрь лапки, усики и голову и застывают неподвижно. Для нас крабики были совершенно безвредны, а их незамысловатые уловки вызывали ту же улыбку, что и проделки щенков…
Рыбаки-арабы раскрыли Дюпа загадку многочисленных могил на соседних островах Мармар и Малатху. Мусульманские захоронения состояли из груд плоских камней, иногда целых глыб, наваленных в головах умерших, повернутых лицом к Мекке. Кто там покоится – рыбаки, утопленники, убийцы? Нет. Оказывается, паломники, в том числе и умершие не своей смертью.
В священный город ислама при жизни стремятся миллионы верующих, ибо хаджи, которому довелось увидеть и поцеловать Черный камень, суждено отправиться после смерти к аллаху в райские кущи. О паломничестве в Мекку мечтают многие и многие последователи учения пророка. Однако путь до Мекки неблизок из Сенегала или с Суматры. Даже поездка в трюме судна или путь пешком с караваном за тысячу верст оказывается не по средствам для массы верующих. Но вот, откладывая из года в год скудные гроши, они наконец скапливают достаточную сумму. Увы! Ее хватает лишь на то, чтобы добраться до аравийских берегов, а прежде чем ступить на берег, нужно еще заплатить сбор. Двадцать восемь английских фунтов… Для индийского носильщика или феллаха с берегов Нила, приехавшего с женой и детьми, стариком отцом и матерью, – это целое состояние. С некоторых пор въездной сбор отменен. Прежде этот налог составлял один из главных источников валюты в казне – государства и королевской семьи Саудовской Аравии. Сейчас, когда нефть приносит несравнимо больший доход, король из политических соображений отменил сбор и тем самым стимулировал приток паломников-мусульман.
Не мудрено поэтому, что многие паломники пытаются проникнуть на священную землю контрабандой и контрабанда эта организована.
Набив где-нибудь на побережье Африки маленькие лодки – доу или заруги – человеческим грузом, «проводники» пересекают Красное море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Море расположено в одном из самых жарких районов земного шара, где идет большое испарение, и поэтому оно исключительно соленое. Кроме того, в него не впадает ни одна большая река, а следовательно, нет поступления пресной воды. Соленость океанов держится на уровне 33°/00, а в Красном море превосходит 40°/00; к вкусу здешней воды надо привыкнуть. Повышенная плотность заставляла утяжелять пояса – без дополнительного груза человек даже во всем снаряжении не мог «вонзиться» в поверхность. Честное слово, меня всегда удивляло, как это люди умудряются тонуть: ведь в море трудно погрузиться даже при старании! Чтобы держаться на воде, достаточно раскинуть руки и ноги, сохранять хладнокровие и постараться не наглотаться воды.
«Калипсо» возвратился из короткого плавания в район большого рифа Шаб Сулеим и Шаб Дженаб, Шаб (араб.) – риф.
милях в двенадцати к западу. Дюма с профессором Драшем ныряли почти на семидесятиметровую глубину; они держались возле стены, поднимающейся над ровным дном с четырехсотметровой глубины. На обоих увиденное произвело громадное впечатление. Больше часа они находились на пределе человеческих возможностей – на границе, отделяющей безопасную зону от гибельного «зова» больших глубин, среди невероятной фауны. Оба вернулись с убеждением, что «с акулами можно иметь дело». После тревожной встречи в начале экспедиции мы стали принимать особые меры предосторожности: погружались только группой и неподалеку от спасительного мелководья рифов, каждый непременно вооружался ножом или скобелем, прикрепленным к запястью на темляке; кроме того, к щиколотке мы привязывали мешочек с веществом, которое, растворяясь в воде, должно было отпугивать акул (знаменитый «акулий порошок» из военных излишков). Но, похоже, химики тут дали маху, потому что акулы слетались именно на этот запах, принюхиваясь к нам…
За время бесчисленных погружений не было ни единого случая нападения, хотя хищники всех размеров кружили, иногда целыми стаями, вокруг пловцов.
«Калипсо» – белое пятнышко в безбрежном синем просторе – встало на свое привычное место. Я закончил топографическую съемку островка, и по этому поводу мне устроили водолазное крещение. Лямки прижали к спине тяжелый строенный баллон сжатого воздуха, к поясу пристегнули грузила из свинцовых чушек, приладили к лицу маску и к ногам ласты. Все. Я стал спускаться по лесенке с шаланды. Войдя в море по пояс, я зажал зубами наконечник, проверил поступление воздуха и нырнул.
– Будете следовать за мной, – приказал мне Дюма, командовавший погружениями.
Но когда я полностью погрузился, освоился с дивным ощущением невесомости, избавился от тревоги и начал искать глазами товарищей, они уже исчезли из поля зрения. Перевернулся на спину и увидел, что нахожусь всего в двух метрах от поверхности: она серебрилась совсем близко над головой. Отчетливо темнела тень ялика, которым управлял Нивелло, присутствие его добавило уверенности. Я перевернулся на живот и устремился вниз, слегка отталкиваясь ластами. Дно было недалеко, очень скоро я уже смог дотронуться до него; из блеклого песка торчали темные выступы. Двадцать толчков ластами, и я добрался до закраины, где риф обрывался вглубь. Без малейшего усилия, как настоящая рыба, я стал спускаться вниз головой, едва не касаясь откоса животом. Вода была настолько прозрачна, что ее как будто не существовало. Впереди расступилась стайка цветастых рыб – так разлетаются снежинки под носками лыж; мирно без спешки они вплывали в сплетение коралловых ветвей. Внезапно уши мне пронзила резкая боль… Я был готов к этому неизбежному ощущению всех ныряльщиков – боль наступает из-за перепада давления в окружающей среде. «Когда почувствуете боль, – предупредили меня, – наберите побольше воздуха и резко выпустите его через ноздри. Если боль не пройдет, поднимитесь на несколько метров, сделайте паузу, а потом можете опускаться дальше».
Я понапрасну набирал воздух и фыркал, пришлось вернуться назад. Боль тотчас исчезла, словно по волшебству, и я заскользил вниз по узкому коридору, стиснутому с обеих сторон мощными коралловыми выступами. Иногда ровные ступеньки были покрыты песком. Поначалу я рассчитывал не отклоняться по вертикали от ялика, но намерение успело забыться, все успело забыться теперь, когда я летел в когда-то враждебной стихии. Исчезли силы тяготения, я одинаково комфортабельно чувствовал себя вниз и вверх головой, стоя и лежа. Здесь не падаешь и не спотыкаешься, здесь паришь. Необычайная эйфория охватывает человека, он движется как во сне, почти не замечая прозрачной жидкости.
Вопреки распространенному мнению тело хорошо переносит силу давления: ведь наш организм на девять десятых состоит из жидкостей, а жидкости почти не сжимаются. Только «полости» ощущают его – легкие и среднее ухо. Но грудная клетка, а потом и среднее ухо заполняются воздухом, который благодаря хитроумному редукционному клапану бесперебойно поступает из баллонов. Таким образом мало-помалу в организме создаются привычные условия.
Вскоре я добрался до любопытной выемки на дне. Словно путнику после долгого пути, захотелось присесть на песок и оглядеться. Но человеку, сбросившему с себя путы тяготения, не так-то просто усидеть в невесомости. Не спеша я стал кружиться вокруг кораллового колодца. Глубина была, наверное, метров двадцать пять. Вокруг плавало множество рыб: голубоватые carangues, питающиеся кораллами, синие рыбы-попугаи с твердым клювом, пестрые рыбы-доктора, тускло поблескивавшие в лазурной воде, рыбы-иглы длиной около метра с челюстями, утыканными мелкими остренькими зубками…
Уже поднимаясь, я заметил в нескольких метрах над головой громадный белый ромб, слегка помахивавший «крылами», словно сказочная птица. То была манта, гигантский скат теплых морей. Эти рыбы во множестве водятся здесь, а на юго-восток от Абу-Латта их было такое количество, что Дюма назвал то место Мантоградом. Однажды, выйдя в море с Саутом, он загарпунил манту; та в смертельном испуге нырнула, увлекая за собой хрупкий ялик. К счастью, она не сразу помчалась на глубину, иначе бы суденышко перевернулось. Дюма воспользовался короткой паузой, прицелился и добил ее из карабина. Мы вытянули на борт «Калипсо» огромную плоскую рыбу, черную сверху, белую снизу, в размахе плавников она достигала шести метров.
Сейчас скат медленно парил надо мной. В голове разом замелькали жуткие истории, которые рассказывали об их повадках: застигнув под водой ловца жемчуга, скат бросается на него и придавливает всей тяжестью ко дну, либо заворачивается вокруг него и душит, либо убивает человека на месте ударом ядовитого жала – оно заканчивает его заостренный хвост… Внезапно я ощутил всю беспомощность своего одиночества. Но тут же вспомнил, как Драш препарировал ската на палубе «Калипсо»: он показал нам его беззубый рот (в глотке у манты размещены оригинальные фильтры, с помощью которых она подобно киту втягивает в себя крохотные организмы планктона).
Я продолжил подъем, слегка отклонившись в сторону. Манта мирно парила семью-восемью метрами выше, потом качнула плавниками и в несколько секунд исчезла из поля зрения. Поразительно, насколько почти незаметные движения плавников и хвоста позволяют рыбам сниматься с места почти с фантастической скоростью.
Вскоре после первого погружения у меня состоялась новая встреча с большой рыбой, на сей раз это была акула. Я говорил уже, что они часто кружили возле рифа, и мы с тревожным восхищением следили за беззаботными «полетами» этих обтекаемых мускулистых «морских ракет». Вот уж кто стартовал с места, как космический корабль! Трехметровая акула, которую я заметил за коралловым выступом, устремилась с такой скоростью, что я не успел даже шевельнуть ластами… Нож или скобель в такой ситуации абсолютно бесполезны.
И все же даже при встрече с акулой-людоедом у подводника есть шанс на спасение, если он сумеет сохранить хладнокровие. Акула не нападает с ходу, а вначале примеряется к жертве и обходит ее кругом (по словам Кусто, хорошо знакомого с ними, акулы «принюхиваются»). Тут как раз пловец и может подготовиться к отпору. Однако те акулы, с которыми мы встречались в Красном море, похоже, были больше напуганы человеком, чем он ими. Что касается легендарных «людоедов», то они предпочитают пожирать утопленников или, на худой конец, людей, плавающих на поверхности. Дело, видимо, в том, что, погрузившись под воду, ныряльщик становится частью морской фауны (он легко плавает, у него есть опасные «отростки» – руки, он смотрит), так что акула при встрече с неведомой ей человеко-рыбой предпочитает держаться в стороне.
Зато в сравнении с пловцом на поверхности у акулы полное преимущество: она замечает только болтающиеся конечности и незащищенный живот. Весьма соблазнительный объект для охоты…
Пенители моря
Неделя шла за неделей. Каждый вел наблюдения по своей специальности. Склянки и бидоны наполнялись неисчислимым разнообразием рыб, ракообразных, иглокожих, моллюсков, червей. Шербонье удалось добыть по одному экземпляру разновидностей живших на рифе птиц. Самыми любопытными были фрегаты; они появлялись ровно в четыре с половиной часа пополудни, непременно парами, пролетая над головой с громким, писклявым криков. Где они прятались все остальное время?… В хвосте у них торчали два длинных пера, отчего Дюпа прозвал их птицами-термометрами. Матросы парусного флота, давшие им имя фрегатов, были еще не знакомы с употреблением медицинского термометра…
Заканчивали свои наблюдения химики; у них составилась внушительная коллекция бутылочек с образцами морской воды, которые во Франции будут подвергнуты тщательному анализу.
Что касается геологического изучения Абу-Латта, выпавшего на мою долю, то все было просто: кроме древних кораллов, образующих островную массу, там обнаружилось несколько слоев окаменелых ракушек, а кое-где еще подобие глинистых отложений (по всей видимости, результат химического разложения известняков). Мы установили, что остров всплыл не благодаря понижению уровня моря, что, кстати сказать, выглядело вполне правдоподобно, ибо тот уровень, который мы принимаем за основу, подвержен колебаниям. Абу-Латт вышел на свет после поднятия «цоколя» как следствие образования разломов. Эти гигантские трещины идут в трех направлениях вдоль Красного моря и Аденского залива, а потом продолжаются к югу. Разломы, породившие тысячелетия назад наш островок, составляли часть великого процесса, который дал начало и самому Красному морю.
«Калипсо» часто уходил на несколько дней, задерживаясь иногда дольше срока. Так, накануне рождества он должен был доставить нам из Джидды свежие продукты и воду. Три дня мы глотали слюнки в ожидании обещанного пиршества… Дюпа аккуратно записывал в журнал: «24 декабря 1951 г. Рождество. – 25 декабря, снова рождество. – 26 декабря, все еще рождество…»
В другой раз свежие продукты кончились, и нам пришлось взяться за консервы. По правде говоря, жаловаться было грех, поскольку свежевыловленная рыба и лангусты не переводились на столе. Но под жестоким аравийским солнцем больше всего хотелось овощей и хлеба. Однажды поутру, грызя сухарь, Дюпа вдруг сказал:
– Подождите, сейчас сделаю хлеб.
– Хлеб? Вот здорово! А много это займет?
– Минут двадцать, от силы двадцать пять.
Час спустя он все еще колдовал над своим изделием… Это был «сахарский хлеб». Дюпа, долгие годы прослуживший в пустыне командиром отряда верблюжьей кавалерии, готовил хлеб оригинальным способом. Он замесил тесто – оно не должно быть не слишком густым, не слишком жидким – и бросил его в небольшое углубление, куда предварительно наложил горячих древесных углей. Затем забросал его сверху песком. Присев на корточках рядом с печью, Дюпа острой палочкой проверял готовность хлеба; во всей его позе чувствовалось бесконечное терпение кочевого жителя пустыни. Время текло. Наконец с превеликой осторожностью он извлек вожделенное блюдо на свет. Мы заранее пожирали его глазами: хлеб, свежеиспеченный горячий хлеб!
Еда сопровождалась громким хрустом налипшего песка…
В один прекрасный день на остров высадились люди.
Трое рыбаков-арабов приплыли в хури – простой пироге с тоненькой мачтой, на которой болтался косой парус, весь в дырках. Люди словно сошли с иллюстраций к сказкам «Тысячи и одной ночи» – худые, гибкие, почти черные от солнца. Редкая борода покрывала щеки, из-под тюрбанов, небрежно завернутых вокруг головы, сверкали жгучие глаза. Всю одежду составляли набедренные повязки (почти такой же ветхости, как парус).
Дюпа с первой минуты сошелся с ними. Они же инстинктом простых людей распознали наши характеры. Усевшись на корточках, Дюпа повел с ними разговор о рыбной ловле, о судах; чуть позже они поведали ему, что их подлинная страсть – верблюды.
Рыбу ловили так: с носа хури забрасывали простейший невод и тут же прыгали за ним в воду, подхватывали концы сети. Улов состоял из почти прозрачных мелких рыбешек (их столько кишит на платформе рифа, что они часто затрудняют видимость). Рыбешек в качестве наживки насаживали на крючки, и на них ловилась вкуснейшая carangues.
Дюпа узнал, что при удачной ловле экипаж из трех-четырех человек зарабатывает в день около восьми риалов. Примерно 0,7 доллара.
Но бывает, что эта сумма собирается лишь за четыре дня…
Рыбаки высаживаются здесь один-два раза в месяц для просушки рыбы. Лодку вытягивают кормой на берег и вываливают улов на скалистый выступ. Потом усаживаются на корточки и готовят себе кофе; его пьют крохотными обжигающими глотками из чашечек, умещающихся в ладони. После кофе принимаются за работу. Похожих на тунцов красавцев carangues распластывают ловким ударом острого как бритва ножа, вторым поворотом выпотрашивают внутренности и отбрасывают их в сторону. Рыба готова к сушению. Несколько недель ей предстоит пролежать на плоском камне, вне пределов досягаемости крабов, под огненным солнцем.
Прожорливые оциподы оставались без добычи, зато их более мелкие сородичи вдосталь лакомились выброшенными внутренностями. Эти крабы-отшельники обычно поселяются в пустых раковинах брюхоногих моллюсков. Их и зовут отшельниками потому, что каждый живет в собственной скорлупке. По всему Абу-Латту, на пляже и в глубине острова, разгуливали раковины – под каждой был крабик. Их было неисчислимое множество; если замереть на минуту, тут же можно было услышать, как один, или десять, или сто отшельников тащут свои закрученные в спираль домики по коралловым камушкам. При малейшей тревоге они втягивают внутрь лапки, усики и голову и застывают неподвижно. Для нас крабики были совершенно безвредны, а их незамысловатые уловки вызывали ту же улыбку, что и проделки щенков…
Рыбаки-арабы раскрыли Дюпа загадку многочисленных могил на соседних островах Мармар и Малатху. Мусульманские захоронения состояли из груд плоских камней, иногда целых глыб, наваленных в головах умерших, повернутых лицом к Мекке. Кто там покоится – рыбаки, утопленники, убийцы? Нет. Оказывается, паломники, в том числе и умершие не своей смертью.
В священный город ислама при жизни стремятся миллионы верующих, ибо хаджи, которому довелось увидеть и поцеловать Черный камень, суждено отправиться после смерти к аллаху в райские кущи. О паломничестве в Мекку мечтают многие и многие последователи учения пророка. Однако путь до Мекки неблизок из Сенегала или с Суматры. Даже поездка в трюме судна или путь пешком с караваном за тысячу верст оказывается не по средствам для массы верующих. Но вот, откладывая из года в год скудные гроши, они наконец скапливают достаточную сумму. Увы! Ее хватает лишь на то, чтобы добраться до аравийских берегов, а прежде чем ступить на берег, нужно еще заплатить сбор. Двадцать восемь английских фунтов… Для индийского носильщика или феллаха с берегов Нила, приехавшего с женой и детьми, стариком отцом и матерью, – это целое состояние. С некоторых пор въездной сбор отменен. Прежде этот налог составлял один из главных источников валюты в казне – государства и королевской семьи Саудовской Аравии. Сейчас, когда нефть приносит несравнимо больший доход, король из политических соображений отменил сбор и тем самым стимулировал приток паломников-мусульман.
Не мудрено поэтому, что многие паломники пытаются проникнуть на священную землю контрабандой и контрабанда эта организована.
Набив где-нибудь на побережье Африки маленькие лодки – доу или заруги – человеческим грузом, «проводники» пересекают Красное море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19