Мы смотрели на "Красную яму". Она манила, засасывала, обжигала...
- Здорово, Егор. Спасибо тебе... Мне трудно объяснить почему, но я
вижу и знаю, что плохой, недостойный человек не смог бы написать такие
картины, как ты... Счастливый ты человек, Егор. Умел бы я рисовать, на-
писал бы портрет. Женский...
Портвейн опять позвал нас под свои красные знамена. Мы выпили, потом
допили, Егор называл меня старым, говорил, что научит писать красками...
- Счастливый я, говоришь? - Егор словно вспомнил сказанное мной. -
Нет, не знаю я, что такое счастье, как говорит ваша бутылка шампанско-
го... Знаю только, что талант - это крест, проклятие. Я не могу смотреть
на мир впрямую, широко открытыми глазами, настолько мне все кажется нес-
терпимо ярким. Когда пишу картину, волнуюсь до дрожи в пальцах - такой
удивительной она мне видится, а когда заканчиваю, то знаю, что она
только бледное подобие желаемого.
- Ну, что ты Егорушка, - мягко сказал я ему. - Талант не может быть
проклятием. Верно, он заставит забыть о еде, разбудит ночью и потребует
такой концентрации всех духовных и физических сил, что никакого здоровья
не хватит. Зато... - Во-во, - перебил меня Егор, - потому мы с тобой и
хлебаем из одной больничной миски. За все надо платить. За все, старый.
- Расплата?.. Расплата за талант?.. Не думаю. Вот если тебе дано, а ты
ничего не сделал, не создал, тогда другое дело. - А что, может ты и
прав, - рассмеялся Егор. - И потом, что такое болезнь для художника?
Разве мы не болеем также своими картинами? Кстати, о болезнях - не пора
ли нам?.. И знаешь что, старый?
Егор встал, вздохнул, расстегнул рубашку, поскребся в такой же дрему-
че волосатой, как и борода, груди и обвел взглядом мастерскую:
- Выбери себе картину... Любую, что по душе - дарю!
- Да ты что, Егор, не возьму. Ни за что. Для меня это слишком ценный
подарок. Дар... И потом куда я с ней в диспансер явлюсь? Ты лучше, зна-
ешь что, приходи ко мне в гости, будет же когда-нибудь и на моей улице
праздник, вот ты и удвоишь его, принесешь подарок. Договорились?
- Смотри, пока я добрый, а то передумаю. Обязательно передумаю. Эх,
жалко, идти надо, самое время загулять, а старый?
- Брось, Егор, не заводись. Да и загулять-то не на что. Рисовал бы ты
лебедей на пруду или русалок, тогда другое дело, - подмигнул я ему.
- Лебеди... русалки... ладно, твоя взяла, - крякнул с досадой Егор. -
А жалко, настроение есть... Ну, что? Двинули тогда?
На обратном пути в толчее транспорта мы с Егором продолжали говорить,
словно должны были вот-вот расстаться навсегда - столько оказалось надо
было сказать друг другу. Я поведал Егору о себе и сам для себя переоце-
нивал прожитое:
- Знаешь, Егор, вот я смотрел на твои картины, и думал о том, сколько
в них труда вложено и стыдно мне стало, что так мало я сделал за свою
жизнь. Двадцать лет, как блаженный, прожил у родителей за пазухой, по
настоянию отца и по его протекции поступил в Технологический институт.
Учился кое-как, без охоты, сдал в полтора раза больше экзаменов, чем
обычный студент - все время пересдавал неуды - и только после третьего
курса, когда у нас организовалась студия, открыл для себя кино.
Вот тогда-то я и понял, сколько времени я упустил, разве его наверс-
таешь? Ты не обижайся, но кино - это синтез, вершина всех искусств. Каж-
дый кадр - картина, живопись, а игра актеров - театр, пантомима, балет,
а звук - это музыка, опера, песня. Вот почему я люблю кино. И есть в нем
еще свое, только у кино такое есть, великое чудо - монтаж. Эйзенштейн
говорил, что если соединить, склеить два куска пленки и показать их зри-
телю, то в его воображении получится не просто два куска, один плюс
один, а два с плюсом. Например, если смонтировать женское лицо и цветок,
получится образ: женщина-цветок. С тех пор, как я открыл для себя кино,
появилась цель в жизни, интерес, я стал и учится лучше, защитил диплом
на "хорошо". При распределении повезло - пришла заявка от отраслевого
издательства, работаю редактором, занялся журналистикой, все ближе, все
реальнее была цель - поступить во ВГИК, но... женился, разъехался с ро-
дителями и заболел...
- Жена - та, что ходит к тебе, такая скуластенькая? - хмыкнул Болот-
ников.
- Да.
- Что-то вы не радуетесь друг другу, когда встречаетесь, - покачал
головой Егор, - хотя я со своей тоже... Моя в живописи толк понимает, но
предпочитает стихи. И знает их уйму. А я не запоминаю, хотя слушать
очень люблю. А ты со стихами как? - Могу написать, вернее, они у меня
сами собой пишутся или являются, как результат размышлений над тем, за-
чем жив? Вот, послушай...
Шестерня нечестности
молотит совесть.
Учет погрешностей -
всей жизни повесть.
Новость!
Страха не надо.
Смерть - не событие.
Верь в рай без ада
и врат открытие.
Хочешь истину знать - знай!
Каждым днем своим проверяй!
Клади страсть на весы.
Часы - воронка, сосущая нервы.
Сломай, коль смелый,
часы без стрелок!
Встало время, встало,
ни секунды,
ни мига не стало, время
бессмертной надеждой зажглось - только крутится,
крутится,
крутится,
крутится
ось!
Ложь косым искаженьем
в ежедневности буден -
так вступай же в сраженье
за того, кем ты будешь!
Лихорадка с утра -
воем ядра.
Запотел
свистом стрел,
дрожью пера -
пора...
- ... так вступай же в сраженье за того, кем будешь, - повторил Егор, - пора,
и правда, старый, пора...
Мы поспели к обеду, настал тихий час, но мне уже не было покоя. Пус-
тоцвет - если ничего не создал, что можно потрогать руками, увидеть гла-
зами. Посади дерево и построй дом, напиши книгу и спой песню, отдай лю-
дям плоды трудов своих и появится смысл в существовании капельки все-
ленского разума, которая себя называет "Я".

Глава тринадцатая


--===Северный ветер с юга===--


Глава тринадцатая
Я отъелся. И странно было ходить, задевая углы. Тело стало больше, а в голове
оно прежнее. И притяжение земное возросло - далеко не прыгнешь.
Я отоспался. Уже не боролся с собой после обеда, а раздевался и в
теплых носках залезал в кровать. Приятно на сон грядущий вспомнить сту-
дию, подвал, ребят... все где-то там... далеко...
Что еще? С соседями не общался, Болотников перебрался в другую палату
- не поладил с нашим лечащим врачом, да и из сопалатников никому ни до
кого - своих забот хватает. Выписался, залечившись, Коля Хусаинов, кро-
вельщик. Опять полезет на верхотуру стучать деревянным молотком рядом с
пропастью. На его место положили старика Семеныча, крепкого, большеносо-
го, с белыми ободками вокруг блекло-голубых глаз. Кутается в халат, каш-
ляет, сплевывает в платок и долго рассматривает мокроту - есть ли в ней
прожилки крови или нет. Каждый раз удивляется, что есть.
По вечерам - телевизор, Почти каждый день показывают какой-нибудь
фильм. До чего же просто смотреть готовое! Сколько вложено в каждый кадр
средств и нервов, а промелькнет на экране мгновение и забудешь на следу-
ющий день. Я вроде бы не обычный зритель, мне знакома "кухня" киносъем-
ки, и то я заметил за собой, что лениво, с чувством превосходства, отме-
чаю промахи сценаристов, режиссеров, операторов и актеров... Я бы сделал
на вашем месте иначе... Да-да, я... Вот у вас кто-то смотрит прямо в ка-
меру, а разве это допустимо?.. А кто я такой?.. С чего я взял, что мо-
гу?.. Я попробую... Вот, послушайте... Посмотрите, словно вы кинозале...
...Как чистый лист бумаги белый экран. Появляются первые письмена, и
мы в тишине сеанса читаем книгу Города. Вот тяжелая река и мосты через
нее, вот здания, молча стоящие над толпой. Велик город и много в нем
окон. За ними живут люди, здесь они любят и ненавидят, здесь они встре-
чаются и расстаются, здесь они спят сном временным и сном вечным.
Обычная улица. Торопятся прохожие, проходят троллейбусы, расставлены
здания. Если перед этим Город вставал беззвучной картиной видений, то
сейчас мы слышим его голос: шелест машин по асфальту, шарканье ног и шум
городского ветра, где-то звучит музыка и голоса. Раньше был Город, сей-
час конкретная улица, люди и девушка. Она идет не в ритме общих шагов
толпы, а медленно, пока совсем не останавливается. В руке у нее бумажка
с адресом. Спрашивает какую-то женщину, та пожимает плечами. Останавли-
вается мужчина, сдвигает кепку на затылок, потом на лоб и уходит. Потом
появляется парень. Он и Она смотрят друг на друга. Мы видим их лица и
слышим их разговор. Оказывается, она иностранка. Парень хочет уйти, но
его удержал ее взгляд и они отошли в сторонку, пытаются объясниться.
Разговор больше жестами, чем словами, да это и не столь важно. Дело в
ином. Начинаются, сплетаясь и расходясь, монологи-витражи-калейдоскопы
Двоих. На экране отрывки, воспоминания из ее жизни, из его жизни. Они
откровенно мечтают, открыто говорят о своих желаниях, две мелодии сли-
лись в одну фугу и ясно, что быть им счастливыми, будь они вместе. Но в
жизни настала пора расставаться, конец случайной встрече, им грустно,
самим непонятно отчего, но все уже сказано и они расходятся нехотя в
разные стороны, нарушая ритм толпы своим нежеланием.
И опять в тишине сеанса мы читаем книгу Города. Вот тяжелая река и
мосты через нее, здания, стоящие молча над толпой. Огромен Город и много
в нем окон. За ними живут люди, здесь они любят и ненавидят, здесь они
встречаются и расстаются, здесь они спят сном временным и сном вечным. И
здесь есть улица, где звучит фуга Двоих...
И как узнать, что встретил Ее, кто не бросит тебя в беде, не отпустит
веревку, как напарник Коли Хусаинова?..

Глава четырнадцатая


--===Северный ветер с юга===--


Глава четырнадцатая
Костя Гашетников являлся всегда неожиданно.
Я и еще несколько человек стояли около скамейки во дворе диспансера и
зачарованно смотрели, как Аркадий Комлев ловко плел что-то из тонких
медных проводков в оранжевой изоляции. В результате получился плотный,
увесистый столбик с петелькой.
- Все, - сказал Аркадий и поднял на меня серые спокойные глаза. - У
тебя ключи от дома есть?
- Есть, - я достал из кармана колючи на двойном металлическом колеч-
ке.
Аркадий разжал колечко, пропустил петельку внутрь и получился симпа-
тичный оранжевый брелок.
- Держи, - Аркадий протянул мне ключи, держа их на весу за столбик.
- Дай-ка взглянуть, - протянулись к ключам сразу несколько рук. -
Сделай и мне такой, Аркадий...
Вернул мне ключи Гашетников. Оказывается, он давно стоял за моей спи-
ной. Его кривой нос нависал над растянутыми в улыбке тонкими губами -
полное впечатление, что когда-нибудь они обязательно встретятся. Голова,
как всегда набок, и мелкий смешок:
- Как жизнь, брелочная твоя душа? Рассказывай давай. Не виделись,
считай, с юбилея студии.
Так бывает - ходишь, сидишь, маешься в тоске одиночеством, страстно
хочешь поделиться с кем-нибудь, а когда наступил этот желанный момент,
вроде и сказать нечего, настолько незначительными кажутся вчерашние от-
рицательные эмоции при дневном свете, да еще рядом с товарищем, да еще с
каким товарищем! Это он ставил спектакли-обозрения, на которые валом ва-
лила студенческая Москва. Сколько в них было смешного, задорного, а
иногда такого ядовито-саркастического, что в зале можно было сразу отли-
чить от студенческих бледные лица преподавателей. Это он великолепно иг-
рал в водевиле "Вицмундир" противного, животастого, лысого, с носом,
покрывшим наконец-то губы, начальника, который рвался разнести в пух и
прах своего подчиненного, да вместо этого влетал в ведро с помоями.
- Ребята тебе привет передают и благодарность от всего славного кол-
лектива киностудии Технологического института, - поздравил меня Костя.
- За что? - не понял я.
- Добились от ректората, чтобы в наш подвал, где киностудия, вентиля-
цию провели. Ты был у нас козырным тузом, которым мы побили все аргумен-
ты проректора по хозяйственной части. Это первое. Кроме того, молодые
без тебя скучают, а сюда прийти стесняются. Может, мне просто пригнать
их?
- Вот чудаки, - удивился я и стал горячо жаловаться на нудность
больничного режима, на врачей, на нянек. Он молча слушал меня, и я иссяк
сам по себе, поняв, что стенаю о несущественном и никто ни в чем не ви-
новат кроме меня самого.
- Сделал хоть что-нибудь? - спросил он после паузы и глянул на меня
искоса и лукаво.
"Встреча" ему понравилась. Мы даже обсудили с Костей как ее снимать.
Скрытой камерой, в ежедневной уличной сутолоке. Все пойдет докумен-
тально, с одной точки, актриса будет действительно опрашивать у прохо-
жих, как пройти. Ассоциативную часть фильма, внутренние монологи героев
и их воспоминания надо снимать совсем в иной манере. Например, в сцена-
рии написано "мелькнула улыбка". Она улыбнулась Ему. Промельк океана
ощущений, того, что мы зовем душой, интимный момент контакта двоих. Заг-
лянуть в этот океан: по экрану вздыбится, пройдет волна пушистого, лу-
чистого, во что хочется зарыться лицом. И эта волна придет к нему. И он
улыбнется в ответ...
- Пиши диалоги и их воспоминания, - деловито сказал Гашетников. -
Только кратко и емко. Иначе ставить не дам, вернее, не я, худсовет.
- Сатрап... Душитель... И не стыдно?.. Аракчеев...
-...Бенкендорф, - подсказал мне Гашетников. - Вот ты говоришь, что
никто к тебе не ходит, что забыли тебя. Я понимаю, навестить больного
товарища - это наш долг, и на каждом занятии у меня спрашивают о твоем
здоровье, но ты тоже, если сможешь, конечно, не забывай о нас. Я пришел
к тебе с предложением. Дело в том, что пока мы мечтаем и пишем сценарий
про "Ночь открытых дверей", в котором, кстати, ты тоже можешь принимать
участие - это же наш коллективный труд, как мы договорились, в то же вре
мя ректорат требует, и справедливо требует, чтобы мы выдавали продукцию.
Деньги в нашу студию вложили немалые, а результат? Короче говоря, у рек-
тора заказ. Как говорил бесспорно лучший и талантливейший поэт нашей,
советской эпохи Владимир Владимирович Маяковский, у ректора социальный
заказ. Помнишь, я тебе как-то говорил о студенческом научном обществе?
Надо сделать фильм об этом обществе. Обязательно, иначе студию прикроют
и будут правы.
- Конъюнктурщик! А вентиляцию они задаром что ли провели? Зачем зак-
рывать, если такие средства вложили?
- Скажите, какой непримиримый борец за чистоту идеалов нашелся! Сло-
вами иностранными обзывается, а как грязную конъюнктурную работенку де-
лать, то в тубдиспансер скрывается. Ладно, старик, никуда мы не денемся,
отдача нужна, помоги, прошу и, если возможно, то поскорее. - Но ведь
сняли же мы "Первомай", демонстрацию? Симфония флагов, трибуна мавзолея,
ликующие студенты...
- ...проходящие в гробовом молчании по главной площади страны, - ус-
мехнулся Гашетников. - Давай, всерьез. Надо сделать фильм и правильный и
смешной. Слабо? Легко творить, выдавая вариации любимой темы - а ты поп-
робуй сделать искусство в рамках жесткой заданности, профессионально.
Рано или поздно тебе придется столкнуться с этим. Раньше даже лучше.
Сделай рекламу. Бойкую, смелую, с юмором, с улыбкой, только не на запад-
ный манер, а?

Глава пятнадцатая


--===Северный ветер с юга===--


Глава пятнадцатая
После обычного ежедневного обхода я сыграл пару партий в шахматы со Степаном
Груздевым. Он, как игрок, конечно, намного сильнее меня, но я как-то случайно
удивил его редко встречающимся дебютом и мне удалось выиграть. Степан попросил
свою мать принести из дома сборник шахматных партий, и я стал ему проигрывать.
Вот она, сила теории. Так бы и искусстве. К счастью, в творчестве не все
укладывается в прокрустово ложе догматов и постулатов. Вот существует же наука
о прекрасном. Эстетика. И все-таки это не наука. Настоящая наука тем и хороша,
что по теории можно предсказать ожидаемый результат. А эстетика оценивает
только только ранее созданное, предсказать же даже критерии прекрасного в
будущем не может. Получается очень похоже на нашу здешнюю жизнь в диспансере -
лечишься, лечишься, а результат узнаешь только в финале лечения.
Так размышляя, я оделся и вышел во двор. На одной из скамеек, нахох-
лившись, с поднятым воротником пальто, сидел Егор Болотников. Рядом с
ним, очевидно, его знакомая. Длинные черные блестящие волосы на прямой
пробор, смуглая кожа лица и рук, высокий лоб, тонкий нос, розовые губы.
Тоже, наверное, художница.
У художниц всегда что-то нестандартное или в одежде или в предметах
туалета - шарфы необычной расцветки и вязки, украшениями служат своеоб-
разные кольца, брошки, серьги, самодельные сумки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19