Через полчаса «Коршун» с поднятыми уже стеньгами шел в кильватер адмирала, выходя из Амое. В море было очень свежо, и волнение было изрядное. Тотчас же по выходе в море на адмиральском корвете были подняты последовательно ночные сигналы: «поставить паруса» и «следовать за адмиралом».
– А куда следовать, – это, разумеется, секрет адмирала! – кинул Лопатин, смеясь и ежась от холода, стоявшему у сигнальных книг младшему штурману.
Паруса были быстро поставлены, пары прекращены, винт поднят, и «Коршун», изрядно раскачиваясь на сильном попутном волнении, имея, как и у адмирала, марсели в два рифа, фок, грот, бизань и кливера, бежал в галфинд Когда направление ветра составляет прямой угол с курсом корабля (в «полветра»).

за адмиральским корветом, который в виде темного силуэта с огоньком на мачте виднелся вблизи в полумраке вечера. Луна по временам показывалась из-за облаков.
Просвистали подвахтенных вниз. Офицеры торопливо спустились в кают-компанию доканчивать чай.
Разговоры, конечно, поднялись по поводу внезапного ухода из Амое, и большая часть офицеров, рассчитывавшая на спокойные ночные якорные вахты, была недовольна и не отказала себе в удовольствии побранить адмирала.
– Вот уж, подлинно, беспокойный адмирал! Вместо того чтобы после двухдневной трепки постоять ночь на якоре, он опять в море! – говорил лейтенант Невзоров, которому предстояло с восьми часов вечера вступить на вахту.
– Да еще следуй за ним… Не спускай с него глаз. Вахта будет не из приятных, Александр Иванович, – подлил масла Первушин.
– Да и ваша вахта, с полуночи до четырех, тоже не из веселых.
– А моя, господа, отличная… На рассвете, с четырех до восьми. Мне пофартило! – засмеялся Лопатин. – А Владимиру Николаевичу еще того лучше: ночь может спать и только с восьми часов сторожить адмирала.
Ашанин между тем подсел к Степану Ильичу и спрашивал:
– А если мы ночью разлучимся с адмиралом? Куда мы тогда должны идти, Степан Ильич?
– Боже сохрани, разлучиться… Типун вам на язык, милый юноша. Он тогда при встрече осрамит капитана и разнесет вдребезги и его, и вахтенного начальника, который упустит адмирала, и всех нас. Что вы, батенька! «Коршун» должен, понимаете ли, должен не отставать от адмиральского корвета и не упускать его ни на минуту из вида… Только какие-нибудь особенные обстоятельства: шторм, туман или что-нибудь необычайное – может извинить в его глазах разлучившегося… Но в таком случае адмирал, разумеется, предупредит о рандеву.
– Слышите, Александр Иванович! – крикнул Невзорову Лопатин. – Не упустите адмирала.
– Ночь-то не особенно темная… Не упущу.
– А он, вот увидите, будет стараться удрать от нас. Начнет менять курсы, прибавлять парусов… Одним словом, будет настоящая гонка! – уверенно произнес Степан Ильич.
– На кой черт он станет все это проделывать? Людей беспокоить зря, что ли? – воскликнул недовольным тоном Невзоров.
Молодой и красивый лейтенант не отличался любовью к морскому делу и служил исправно более из самолюбия, чем по влечению; для него чуждо было море с его таинственностью, ужасом и поэзией. Сибарит по натуре, он с неудовольствием переносил неудобства, невзгоды, а подчас и опасности морской жизни и, страшно скучавший в разлуке с любимой женой, ждал с нетерпением конца «каторги», как называл он плавание, и не раз говорил, что по возвращении оставит морскую службу, – не по нем она.
– Просто адмирал самодур, вот и все. Ему, видно, спать не хочется, он и чудит! – вставил ревизор, лейтенант Первушин.
– Не жалейте эпитетов, Степан Васильевич: самодур – слабо… Уж лучше скажите, что он антихрист, что ли, за то, что не дает вам покойной вахты! – отозвался со смехом Лопатин, и в его веселых глазах искрилась чуть заметная насмешливая улыбка.
– Что вы вздор городите… Я не из-за вахты.
– Не из-за вахты?
– Я вообще высказываю свое мнение об адмирале.
Степан Ильич нахмурился и молчал, видимо не желая вмешиваться в разговор, да еще с Первушиным, которого и он не особенно долюбливал, считая его интриганом и вообще неискренним человеком. Но когда и Ашанин, его фаворит Ашанин, вслед за другими довольно развязно назвал предполагаемую ночную гонку бессмысленной, старый штурман с ласковой укоризной остановил его:
– И вы, Владимир Николаевич, порицаете то, чего – извините – сами хорошо не понимаете!
Ашанин сконфузился и проговорил:
– Но, в самом деле, какой же смысл в такой гонке, Степан Ильич?..
– Какой смысл? – переспросил Степан Ильич, оживляясь. – А вы думаете, что нет смысла и что адмирал приказал идти ночью и в свежую погоду за собой, неизвестно куда, только потому, что он самодур и что ему спать не хочется?
– А то из-за чего же? – вызывающе бросил Первушин, задетый за живое словами старшего штурмана.
– Во всяком случае не из-за самодурства, как вы полагаете.
– Так объясните, пожалуйста, Степан Ильич, а мы послушаем! – не без иронии кинул Первушин.
– Вам что же объяснять? Вы уже уяснили себе причины, – сухо промолвил старый штурман, – а вот Владимиру Николаевичу я скажу, что Корнев, устроивши ночной поход, наверное, имеет цель убедиться, будут ли на «Коршуне» бдительны и находчивы… сумеет ли «Коршун» не упустить неприятельское судно, если б оно было вместо адмиральского корвета… Ведь Корнев не смотровой адмирал. У него на первом плане морская выучка и требование, чтобы военное судно было всегда готово и исправно, как на войне…
Ашанин понял, что старый штурман был прав, и проговорил:
– Так вот оно что!.. А я и не подумал об этом.
– То-то и есть, милый юноша… Оттого и опрометчиво сделали заключение о человеке, который еще на днях восхитил вас своим приказом о командире клипера. В адмирале много недостатков, служить с ним тяжело, но он отличный морской учитель. И поверьте, Владимир Николаевич, что сегодня ночью он не будет спать из-за желания приучить моряков к осмысленной службе. И он сам увлечется ролью неприятеля… поверьте… и будет употреблять все меры, чтобы удрать от «Коршуна» и в назначенном «рандеву» разнести капитана… Но не на такого напал… Не удрать ему от Василия Федоровича!
Предположения старого штурмана действительно оправдались, и в самом скором времени.
Не прошло и часа, как сверху донеслись командные слова Невзорова.
– Верно уж начал гонку. Пойдем-ка, посмотрим, в чем дело! – проговорил старый штурман.
Они вышли вместе наверх и стали у борта, около мостика.
На мостике были и капитан и старший офицер, и оба напряженно смотрели в бинокли. А Невзоров тем временем нервно, нетерпеливо и, казалось, с раздражением виноватого человека командовал, распоряжаясь работами и поторапливая людей.
Еще бы не торопить! Оставшись один на вахте, пока капитан со старшим офицером пили чай в капитанской каюте, он чуть было не прозевал, что на флагманском корвете отдали рифы и ставят брамсели. И это было сделано как раз в то время, когда луна спряталась за облака и ночь стала темней. Спасибо сигнальщику, который, не спуская подзорной трубы с «Витязя», заметил его маневры и доложил об этом Невзорову.
И тогда Невзоров крикнул, словно оглашенный:
– Марсовые к марсам! Рифы отдавать!.. На брамсели! – На этот окрик выбежали капитан и старший офицер.
– Я думал, что адмирал позже начнет гонку! – смеясь проговорил капитан и, взглянув в бинокль, заметил Невзорову: – А вы немного опоздали!.. «Витязь» уходит вперед…
Невзоров виновато отвечал:
– Луна спряталась… Не разглядел…
– На это адмирал и рассчитывал… Что это, сигнал?
Взвились огоньки, и через минуту сигнальщик доложил:
– Рандева Нагасаки.
Пока поднимали ответ, капитан заметил:
– Адмирал думает, что у нас спят и что он уйдет. Напрасно! Мы его нагоним!.. Скорее ставьте брамсели, Александр Иванович! – нетерпеливо прибавил он, досадуя на оплошность Невзорова.
Тот хорошо понял это по нетерпеливому тону капитана и еще громче и раздражительнее крикнул:
– Брамсели отдать!
– Прозевал прибавку парусов у адмирала и теперь зря суетится. Эх, моряк с Невского проспекта! – с сердцем проговорил вполголоса Степан Ильич и, прислонясь к борту, жадно впился глазами в бинокль, направленный на «Витязь».
– Разве не нагоним, Степан Ильич? Ведь это будет ужасно!.. Капитан говорил, что нагоним. Значит, нагоним, Степан Ильич? – с нетерпением спрашивал Ашанин, внезапно почувствовавший, как и старый штурман, и обиду за «Коршуна», и ненависть к моряку с Невского проспекта (эта кличка Володе особенно почему-то понравилась) за то, что он прозевал. И в эту минуту ему казалось действительно ужасным, если «Витязь» уйдет от «Коршуна». Морская жилка жила в нем, как и в Степане Ильиче, и он всем существом почувствовал смысл всех этих «штук» адмирала и пламенно желал, чтобы «Витязь» не ушел, точно «Витязь» в самом деле был неприятель, которого выпускали из рук.
– Нагоним, нагоним! – успокоил Володю старый штурман. – Слава богу, прозевка была недолгая, а «Коршун» в полветра лихо ходит…
И неожиданно прибавил с лаской в голосе:
– И у вас морская душа взыграла?.. И вас задор взял?.. А ведь этим вы обязаны вот этому самому беспокойному адмиралу… Он знает, чем моряка под ребро взять… От этого служить под его командой и полезно, особенно молодежи… Только его понять надо, а не то, как Первушин…
– Я дурак был, Степан Ильич, когда говорил давеча…
– Не дурак – вы, слава богу, имеете голову на плечах, – а слишком скоропалительны, голубчик. Вы не сердитесь: я, любя вас, это вам говорю.
– Да я и не сержусь ни капельки… И прошу вас всегда так со мною говорить.
Работы между тем кипели. Скоро рифы у марселей были отданы, брамсели были поставлены, и для увеличения хода вздернуты были и топселя по приказанию капитана. Сильно накренившись и почти чертя воду подветренным бортом, «Коршун» полетел еще быстрей. Брам-стеньги гнулись, и корвет слегка вздрагивал от быстрого хода.
Через несколько минут «Коршун» уже нагнал «Витязя», и на «Коршуне» тотчас же убрали топселя и один из кливеров, чтобы не выскочить неделикатно вперед.
– Что, небось, раненько назначил «рандеву»? – произнес, ни к кому не обращаясь, Степан Ильич, и в его старческом голосе звучали и радость, и торжество, и насмешка.
Улыбнулся и капитан и, обращаясь к Невзорову, проговорил, видимо желая подбодрить его:
– Отлично управились, Александр Иванович.
Обрадовался и Ашанин, увидав совсем близко и чуть-чуть на ветре красивый, лежавший почти на боку «Витязь» с его высоким рангоутом, одетым парусами, которые белелись теперь под серебристым светом месяца, выплывшего из-за быстро несущихся облаков.
– Ну, теперь я спать пошел. Спокойной ночи, Владимир Николаевич! – проговорил старший штурман и как-то особенно крепко и значительно пожал руку Ашанину.
Скоро спустился к себе в каюту и Ашанин. Теперь он был единственным обитателем гардемаринской каюты. Быков и Кошкин, произведенные в мичмана, были переведены в Гонконге на клипер, где не хватало офицеров, а два штурманские кондуктора, произведенные в прапорщики, еще раньше были назначены на другие суда тихоокеанской эскадры.
Капитан уже более не спускался вниз. Он простоял на мостике всю ночь во время вахт Невзорова и Первушина, боясь, как бы опять не прозевали какого-нибудь маневра «Витязя».
А на «Витязе», казалось, все еще не теряли надежды обмануть бдительность «Коршуна» и уйти от него. Когда луна скрывалась за облаками и становилось темней, «Витязь» вдруг делал поворот и ложился на другой галс, то неожиданно спускался на фордевинд, то внезапно приводил к ветру, – но «Коршун» делал то же самое и шел по пятам беспокойного адмирала.
К рассвету, казалось, на «Витязе» угомонились, и он взял курс на Нагасаки.
– Ну, теперь «Витязю» уж нельзя скрыться! – сказал капитан Лопатину, когда тот в четыре часа утра вступил на вахту. – А все-таки вы, Василий Васильевич, следите в оба глаза за движениями адмирала.
– Есть! – весело отвечал Лопатин.
– И, смотрите, Василий Васильевич, не выскочите как-нибудь вперед, если на «Витязе» вдруг убавят парусов.
– Не прозеваю, Василий Федорович, – улыбаясь своей широкой, добродушной улыбкой, промолвил мичман.
– Ну, я спать пойду. Без особенной надобности не будите.
– Есть.
Капитан спустился в свою каюту, а Лопатин, безмятежно проспавший семь часов, стал на наветренной стороне мостика и, обдуваемый ветром, то поглядывал на надувшиеся паруса, то на «Витязя».
Солнце только что выплыло из-за горизонта, переливавшего золотисто-пурпурными цветами, и, ослепительное, медленно поднималось по голубому небосклону, то прячась в белоснежных перистых, быстро несущихся облаках, то снова показываясь из-за них и заливая блеском полосу моря, на котором сверкали зайчики. Ветер заметно стихал, и скоро на обоих спутниках-корветах, почти одновременно, поставили топселя и лиселя с одной стороны.
Андрей Николаевич, вставший, по обыкновению, одновременно с командой, в пять часов, поднялся на мостик и, осмотрев, как стоят паруса, с видимым чувством удовлетворения, что все на корвете исправно, проговорил:
– Чудный будет денек сегодня, Василий Васильевич. Как у нас ход?
– Десять узлов, Андрей Николаевич.
– Славно идем… Одолжите-ка бинокль, Василий Васильевич.
И старший офицер, взяв бинокль, впился жадными ревнивыми глазами на «Витязя», осматривая его зорким взглядом любящего свое ремесло моряка.
Не найдя никаких погрешностей, заметить которые мог бы только такой дока старший офицер, каким был Андрей Николаевич, он отдал бинокль Лопатину и торопливо сбежал с мостика, чтобы носиться по всему корвету и приглядывать, как во время обычной утренней чистки моют, убирают и скоблят его любимый «Коршун».


Глава восьмая.
На флагманском корвете

I

Вслед за подъемом на обоих корветах флагов на «Витязе» взвился сигнал: «Адмирал изъявляет свое особенное удовольствие».
– Ответ! – крикнул сигнальщику Ашанин, стоявший с восьми часов утра на вахте.
На крюйс-брам-стеньге «Коршуна» взвился ответный флаг, свидетельствующий, что сигнал понят, и вслед затем сигнальные флаги были спущены на «Витязе».
Ашанин послал доложить о сигнале капитану.
Капитан, плохо выспавшийся, бывший уже наверху к подъему флага, сидел за кофе, когда сигнальщик докладывал ему о сигнале.
– Хорошо, – ответил он, и в голове его пробежала мысль: «Верно, нашего зевка не заметил, что благодарит».
Только что он кончил кофе и вышел прогуляться на шканцы, как на «Витязе» уже развевались новые сигнальные флаги. На этот раз был не сигнал, а разговор. Несколько раз то поднимались, то опускались флаги в разных сочетаниях.
– В чем дело? – спросил капитан, когда флаги исчезли с мачты «Витязя».
– Адмирал спрашивает фамилию вахтенного начальника, стоявшего на вахте вчера с восьми до двенадцати ночи! – отвечал младший штурман.
– Ответить! – приказал Ашанину капитан и в то же время подумал: «Заметил, что прозевали», и решил про себя заступиться за Невзорова.
Молодой лейтенант, мечтательно пускавший дым колечками и вспоминавший, вероятно, о жене, сразу вернулся к действительности, когда артиллерист Захар Петрович пришел сверху и принес известие о сигналах. Он вдруг сделался мрачен и со вздохом проговорил:
– Хоть бы от адмирала скорей избавиться… С ним только одни неприятности!
– Бедный Александр Иванович!.. И попадет же вам от этого беспокойного дьявола! – с притворным участием проговорил Первушин.
– И без вас знаю, что попадет! – сухо отозвался Невзоров.
– Если и попадет, то слегка, а то и вовсе не попадет! – неожиданно произнес Степан Ильич, только что взявший высоты и сидевший на конце стола за вычислениями. Он уже забыл, как сердился вчера на «моряка с Невского проспекта», и спешил его успокоить.
– Вы думаете, Степан Ильич?
– Уверен. Корнев отходчив. До Нагасаки совсем успокоится. Да, наконец, ведь мы и не упустили его, а лихо догнали. Выведали только, куда идем, – вот и всего.
Эти успокоительные слова произвели свое действие, и Невзоров просветлел.
На «Витязе» тем временем взвился новый сигнал: «Лечь в дрейф», и Ашанин, первый раз в жизни производивший такой маневр, стал командовать, напрасно стараясь скрыть волнение, овладевшее им и сказывающееся в дрожащих нотках его громкого, звучного голоса.
Через несколько минут оба корвета почти неподвижно покачивались в очень близком расстоянии друг от друга. В бинокль можно было разглядеть на полуюте «Витязя» кряжистую, сутуловатую фигуру адмирала, расхаживающего взад и вперед быстрой походкой, точно зверь в клетке.
– Зачем это мы легли в дрейф? – спрашивали друг у друга офицеры, выскочившие наверх.
Никто не мог догадаться.
– Адмирал, господа, «штормует»! – проговорил лейтенант Поленов, не отрывая глаз от бинокля.
– Ну? Разве видно?
– Я вижу по его походке… Бегает… и на что-нибудь рассвирепел… Ну, конечно… Вот остановился и что-то говорит какому-то гардемарину… Должно быть, орет… Господа, слышите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46