Но вернуться туда она бы не хотела. Почему, удивился полковник. А просто некуда возвращаться, объяснила Элен, дом сожгли, всех родных убили. Кто сжег ее дом и убил родных, она рассказывать отказалась. С годами эти сеансы ночного пения становились все реже, пока не прекратились совсем. Неужели — опять?
Полковник взял со стола подсвечник с горящей свечой и отправился в комнату дочери.
Бенджамен не ошибся — Элен и не думала петь. Она встретила отца, размазывая слезы по щекам, шмыгая носом и комкая в руках мокрый платок.
— Извини меня за это странное вторжение, но я не мог удержаться, когда Бенджамен сказал мне, что ты плачешь у себя.
— Ну что ты, папа, хорошо, что ты пришел.
— Между нами давно нет никаких тайн. Мне было неприятно узнать, что моя дочь всю ночь рыдает напролет. Ты больше не доверяешь своему старому отцу?
— Нет, папа, нет тут никаких тайн. Просто я не хотела тебя волновать.
— Я все равно уже здесь и все равно волнуюсь. Рассказывай.
Элен еще раз вытерла платком глаза и шмыгающий нос.
— Просто я проснулась от страха за Энтони. Сначала я подумала, что мне это просто приснилось, но и наяву страх не проходил. Наоборот, он становился все сильнее, и тогда я не выдержала.
— Честно говоря, я не представляю себе, что может угрожать офицеру, находящемуся на борту шестидесятипушечного военного корабля.
Элен ничего не ответила, по ее щекам снова потекли слезы. Полковник, собиравшийся высмеять эти «девичьи страхи», передумал. Он прожил такую жизнь, которая не способствовала вере во всякого рода сверхъестественные и магнетические штуки, он готов был поклясться, что все приснившееся его дочери не стоит никаких слез, но вместе с тем ему стало чуть-чуть не по себе.
— Ладно, Элен, мы сейчас все равно не в состоянии выяснить, имеют ли какое-нибудь основание твои страхи и слезы. Подождем, когда Энтони вернется, и спросим у него, что с ним происходило вечером сегодняшнего дня. А пока тебе нужно выпить отвара иербалуисы и попытаться заснуть. Договорились?
Элен кивнула, хлюпая носом.
Только вернувшись к себе в кабинет и устроившись поудобнее в своем кресле, сэр Фаренгейт понял причину своего собственного волнения: ему показалась странной слишком горячая чувствительность сестры к судьбе брата. Самые любящие, самые самоотверженные сестры спокойно спят в такие ночи. Сердце старика застучало сильнее. Явно здесь возникло что-то сверх обычной родственной привязанности, и это обещает в будущем дополнительные неприятные или, может быть, опасные сложности.
И главное, не исключено, что с Энтони и в самом деле что-то случилось.
— Ну что же, молодой человек, давайте поговорим серьезно. Вы не против?
Энтони, связанный волосяной гватемальской веревкой, сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Напротив него за простым дощатым столом располагался говоривший — тот самый главарь в грязном офицерском мундире. На столе потрескивала простая сальная свеча.
У входа в помещение стояли двое бандитского вида парней с заткнутыми за пояс пистолетами и в косынках из красной бумажной материи.
За окнами звенели цикады в тропической ночи.
— Для начала позвольте представиться. Ваше имя мне известно, было бы невежливым скрывать в этой ситуации свое. Меня зовут Джерри Биллингхэм. Вам эти звуки ничего не говорят?
— Вы англичанин?
— Чистокровный. Но вас это не должно радовать. И если вы связываете свои планы на спасение с фактом моей национальной принадлежности, то зря. Я не нахожусь на службе у короля Карла, богоспасаемого монарха моей далекой родины. Более того, я в свое время дезертировал с корабля, принадлежавшего флоту вышеуказанного короля.
— Ах, да… — Энтони вспомнил эту фамилию. — Судя по отзывам, которые мне довелось слышать, вы, мистер, первостатейный негодяй.
Биллингхэм захохотал с видимым удовольствием, показывая желтые прокуренные зубы. Пламя свечи заколебалось, громадные тени зашатались на стенах. Один из вооруженных людей, стоявших у входа, сделал угрожающий шаг в сторону пленника.
— Постой, Дик, какой ты все-таки нетерпеливый. Неужели ты не понимаешь, что это — не просто пленник, это — мешок с деньгами.
Дик глухо выругался, возвращаясь на место.
Слова Биллингхэма заинтересовали Энтони.
— Что вы имеете в виду, господин дезертир?
— Не будем темнить, дружище. Я имею в виду, что его высокопревосходительство губернатор Ямайки славится чадолюбием. Поэтому сто, допустим, тысяч песо ему будет ничуть не жаль выложить за голову своего единственного, насколько мне известно, сына.
Энтони нервно пошевелился, пытаясь освободить скрученные за спиной руки. Но скоро понял, что связывали его профессионалы своего дела.
Биллингхэм между тем продолжал:
— Кроме того, известно не только мне, а повсеместно, кем был в свое время капитан Фаренгейт. Согласитесь, юноша, мне было бы просто неловко просить меньше ста тысяч со своего коллеги, хотя бы и бывшего.
— Грязная свинья!
Биллингхэм почесал небритую щеку.
— Вы знаете, связанному человеку не следует слишком уж развязывать свой язык…
— Ты еще будешь болтаться на виселице, я уже вижу веревку на твоей шее.
— Дик!
— Да, капитан.
— Что ты стоишь, каналья. Ты что, не слышишь, как оскорбляют твоего капитана?!
— Это же мешок с деньгами.
— Даже от мешка с деньгами я не собираюсь выслушивать ничего подобного!
Наконец сообразивший, в чем дело, головорез решительно шагнул вперед.
— Выбить ему зубы, сэр?
Биллингхэм грустно вздохнул.
— Достаточно будет завязать рот.
Рано утром следующего дня «Медуза», двадцатичетырехпушечный капер под командованием капитана Биллингхэма, вышел из глубокой извилистой лагуны, где он прятался от вчерашнего шторма. Небо было высокое и чистое, обычная в это время духота смягчилась. С трудом скрывая приятное возбуждение, капитан прогуливался по шкафуту, отдавая время от времени необходимые указания.
Энтони по-прежнему сидел связанный в той же самой каюте, где его накануне допрашивали. Мимо обшарпанного иллюминатора скользила зеленоватая вода Карибского моря. Изредка, когда корма приподнималась на волне, в иллюминаторе возникала линия горизонта. Лакей капитана принес на подносе завтрак. Он поставил его на пол, чтобы развязать пленнику руки и рот. Энтони пнул поднос босой ногой, чем вызвал приступ ярости у пирата. Юноше пришлось бы худо, не спустись следом сам капитан.
— Фрондируете? Напрасно. И потом, согласитесь, отказ от завтрака — это мелко.
Потирая руки, Биллингхэм сел за стол.
— А я вот с удовольствием поем. Дик, дружище, принеси мне то же, что ты приготовил для сына губернатора Ямайки.
Через несколько минут, с наслаждением уписывая жареную поросятину с печеной маниокой, общительный дезертир во всех подробностях излагал пленнику план, при помощи которого он собирался, не подвергая себя ни малейшей опасности, обменять драгоценного губернаторского сынка на ящик с сотней тысяч песо. При всей ненависти к этому грязному негодяю, кипевшей у молодого лейтенанта в груди, он не мог не признать, что план составлен отлично, в нем не было заметно ни одного слабого места. Отцу придется выкладывать деньги. Это было особенно неприятно признавать оттого, что Энтони лучше, чем кто бы то ни было, знал, что таких денег у полковника Фаренгейта нет. Дело в том, что нынешний губернатор Ямайки был не совсем обычный губернатор. И не только потому, что происходил из числа тех, с кем прежние губернаторы боролись насмерть. Его необычность была в другом — он так и не освоил простого искусства быть взяточником. И на золотом дне, которым, объективно говоря, являлась его должность, он ничего не собрал лично для себя.
Конечно, такому негодяю, как Биллингхэм, было бесполезно объяснять, что бывший пират Джон Фаренгейт живет со своим семейством исключительно на королевское жалованье, а на воспитание дочери и сына потратил остатки сбережений, сделанных в свои прежние романтические годы, когда он занимал такое положение, где ему и не думали предлагать взяток.
Если бы только мог, Энтони попросил бы отца отвергнуть условия Биллингхэма. Этим бы отец избавил себя от унизительных поисков денег и оставил хитрую сволочь ни с чем. Впрочем, наверное, сэр Фаренгейт не стал бы слушать советов сына в этом деле.
Трудно сказать, что доставляло большее удовольствие господину шантажисту, поедание поросятины или смакование деталей отлично составленного плана. Во всяком случае, он огорчился, когда его оторвали от того и от другого. В каюту спустился его помощник, мрачный лысый толстяк, и что-то пошептал капитану на ухо. Поморщившись, Биллингхэм встал.
— Нашу беседу придется прервать, будем надеяться, что ненадолго, — сообщил он лейтенанту.
Когда они поднялись на шкафут, помощник ткнул пальцем влево от курса «Медузы».
— Испанец. Один.
— Ты обратил внимание, куда он движется?
— Обратил.
— Послушай, Фредди, и ослу понятно, что он идет не с золотом, а в лучшем случае за золотом.
— Правильно, — согласился толстяк, — иначе бы его как следует охраняли. Но на испанском корабле всегда есть чем поживиться.
Капитан был в раздумье. Вид его выражал неудовольствие.
— Пушек у нас больше, а людей по крайней мере не меньше. Ребята горят желанием. Мы слишком давно сушим весла, — настаивал помощник.
— Ты пойми, выкуп у нас почти в руках. Большие деньги.
— Это дело может растянуться на несколько недель, а тут все под руками и риск небольшой.
Помощнику трудно было возражать. «Медуза» выглядела значительно внушительнее испанца. Подойти к ним так, чтобы их пушки не помешали провести абордаж, — в этом ведь и заключается профессия корсарского капитана. А в рукопашном бою один джентльмен удачи стоит троих испанцев.
— Джонни! — крикнул Биллингхэм рулевому. — Положи руль к ветру. А ты, Дик, спустись и развяжи нашего юного друга, пусть понаблюдает, как мы это делаем.
Все в расчетах капитана, советах его помощника, предвкушениях его команды было верно. Они не учли только одного — что в дело может вмешаться случай. Когда корабли сблизились и деморализованные испанские батареи уже не были способны к залповому огню, а корсары уже залегли вдоль фальшборта, держа наготове абордажные крючья, и ничто, казалось, не могло уже помешать тому, что должно было совершиться — яростной корсарской атаке и дикой последующей резне, — в этот момент совершенно случайное, панической рукой выпущенное ядро угодило в носовой пороховой отсек «Медузы».
После того как рассеялся дым оглушительного взрыва, стало очевидно, что абордажная команда и мушкетеры Биллингхэма превращены в кровавую кашу. Изувеченный остов пиратского корабля, двигаясь по инерции, медленно прислонился к красному борту галеона. Испанцы, воодушевленные случившимся, сделали все, чтобы не упустить предоставившийся им шанс. Они ринулись в атаку. Организовать сопротивление было некому. Биллингхэм валялся у грот-мачты на спине, придавленный обломком реи. Его помощник был вообще выброшен взрывом за борт. Энтони стоял, прислонившись спиной к мачте, завороженно наблюдая за тем, как, размахивая обнаженными шпагами и дымящимися мушкетами, на палубу пиратского корабля градом сыплются люди в желтых кирасах и касках. С ним происходило что-то вроде легкого обморока. Как во сне, перед ним разворачивались картины разрозненного пиратского сопротивления, крики и стоны раненых звучали как бы издалека.
Полностью он очнулся только в тот момент, когда к нему подошел высокий молодой испанский офицер, приставил к его груди острие шпаги и на хорошем английском сказал:
— Вы пленены, мистер.
Энтони поднял связанные руки и ответил:
— Второй раз за два дня.
— Позвольте представиться — дон Мануэль де Амонтильядо и Вильякампа. Чему вы улыбаетесь?
— Не сердитесь, дон Мануэль. — Энтони энергично разминал натертые волосяной веревкой запястья. — Эта ситуация напомнила мне некоторые обстоятельства вчерашнего дня.
— Я не вполне понимаю вас, сэр.
— Моя улыбка носит скорее философский характер. Капитан потопленного вами капера тоже представился мне самым учтивым образом, но лишь после того, как накрепко меня связал. Вы же для того чтобы сделать то же самое, сочли нужным освободить мне руки. При этом он был англичанином, вы же имеете честь быть подданным испанского короля.
Дон Мануэль кивнул в знак того, что оценил учтивость собеседника.
— И тем не менее с кем имею честь?
— Энтони Фаренгейт.
— Не родственник ли вы губернатору Ямайки?
— Я его сын.
— Даже до Европы доходят слухи о вашем отце.
Энтони слегка поклонился.
— Именно благодаря своему звучному имени я и оказался в том положении, в котором вы меня застали. Капитан Биллингхэм, надеюсь больше никогда с ним не увидеться, оценил крепость родственных чувств в семье Фаренгейтов в сто тысяч песо.
Повисла пауза, и чем дольше она длилась, тем меньше она нравилась Энтони.
Слуга внес горячий шоколад в серебряном кувшинчике.
— Может быть, вы предпочли бы стаканчик малаги? Впрочем, насколько я знаю, у меня здесь, на «Тенерифе», есть даже бочонок эля.
— Нет, спасибо, дон Мануэль.
Испанец улыбнулся.
— Вы, вероятно, думаете, что проговорились, упомянув об этих ста тысячах и навели меня на мысль закончить дело, начатое этим пиратом?
Энтони покраснел.
— Полно, сэр, успокойтесь, не все испанцы — алчные собаки, как принято у вас считать, и не для того я покинул Мадрид и Эскориал, чтобы перенимать ухватки местной мореплавающей швали.
Энтони покраснел еще гуще.
— Прошу простить, если я дал повод думать, что я подозреваю вас в подобных низостях.
— Я, разумеется, немедленно доставил бы вас к ближайшему английскому берегу, но я наслышан о тех сложностях, которые все еще существуют в отношениях между англичанами и испанцами на здешних широтах, несмотря на давным-давно заключенный мир. К испанскому берегу, откуда вы могли бы дать знать своим родным, чтобы они прислали за вами судно, я тоже вас доставить не имею возможности. Мой корабль после сегодняшнего победоносного приключения едва держится на плаву. Придется мне искать стоянку на одном из ближайших островков. Бог весть, сколько времени займет ремонт в столь импровизированных условиях! Так что готовьтесь, вам придется разделить со мной все тяготы.
— Поверьте, вы несколько преувеличиваете вражду, якобы существующую между подданными Испании и Британии. Думаю, в данной ситуации я могу пригласить вас на Ямайку; в Карлайлской гавани вы найдете все, что нужно для настоящего ремонта. Кроме того, мне кажется, что в данной ситуации вы смело можете принять мое предложение.
Дон Мануэль молчал, взвешивая слова спасенного им англичанина. «Тенерифе» действительно был в угрожающем состоянии, хорошо, если удастся найти подходящий островок. Но кто может сказать, какие опасности ждут раненый корабль во время этих поисков. А до Порт-Ройяла не более суток ходу.
— Ну что ж, я принимаю ваше предложение и не сомневаюсь, что у меня не будет случая пожалеть об этом.
Энтони не понравилась последняя фраза испанца, но он предпочел не выяснять сейчас отношений, все же этот испанец как-никак был его спасителем.
Глава 4
ИСПАНСКИЙ ГОСТЬ
Охрана внешнего форта Карлайлской бухты могла и не знать о том чувстве благодарности, которое испытывал лейтенант Фаренгейт к капитану испанского галеона, поэтому ему пришлось на шлюпке подойти к берегу и объяснить коменданту форта майору Оксману положение дел. Весьма удивленный полученным сообщением, майор пообещал, что отвернется в момент прохода «Тенерифе», ибо, если перед его носом мелькнет этот проклятый красно-золотой флаг, он может не сдержаться. Кроме того, он немедленно пошлет человека с известием к губернатору, который, может быть, лучше своего сына разберется в том, как надо встретить подобного гостя.
Понимая, что с человеком по фамилии Оксман лучше не затягивать разговор о красных тряпках, лейтенант согласился.
Когда «Тенерифе», уже сильно накренившийся на левый борт, пришвартовался неподалеку от настороженных кораблей ямайской эскадры, его встречали все заинтересованные лица.
Дон Мануэль своим первым появлением произвел благоприятное впечатление на собравшуюся публику. Сказалась столичная выправка. Один из первых щеголей Аламеды появился в камзоле из плотного голубого шелка. Твердо ступая по трапу, придерживая длинную шпагу в золоченых ножнах, он вслед за Энтони спустился на набережную. Когда лейтенант представил его своему отцу, он снял с головы шляпу с великолепным красным плюмажем и отвесил церемонный поклон.
Энтони коротко рассказал о причинах этого столь необычного визита.
— «Тенерифе» нуждается в ремонте, на борту много раненых, — закончил он.
— Разумеется, вашему кораблю найдется место в наших доках, а вашим раненым — место в наших госпиталях.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Белая рабыня'
1 2 3 4 5
Полковник взял со стола подсвечник с горящей свечой и отправился в комнату дочери.
Бенджамен не ошибся — Элен и не думала петь. Она встретила отца, размазывая слезы по щекам, шмыгая носом и комкая в руках мокрый платок.
— Извини меня за это странное вторжение, но я не мог удержаться, когда Бенджамен сказал мне, что ты плачешь у себя.
— Ну что ты, папа, хорошо, что ты пришел.
— Между нами давно нет никаких тайн. Мне было неприятно узнать, что моя дочь всю ночь рыдает напролет. Ты больше не доверяешь своему старому отцу?
— Нет, папа, нет тут никаких тайн. Просто я не хотела тебя волновать.
— Я все равно уже здесь и все равно волнуюсь. Рассказывай.
Элен еще раз вытерла платком глаза и шмыгающий нос.
— Просто я проснулась от страха за Энтони. Сначала я подумала, что мне это просто приснилось, но и наяву страх не проходил. Наоборот, он становился все сильнее, и тогда я не выдержала.
— Честно говоря, я не представляю себе, что может угрожать офицеру, находящемуся на борту шестидесятипушечного военного корабля.
Элен ничего не ответила, по ее щекам снова потекли слезы. Полковник, собиравшийся высмеять эти «девичьи страхи», передумал. Он прожил такую жизнь, которая не способствовала вере во всякого рода сверхъестественные и магнетические штуки, он готов был поклясться, что все приснившееся его дочери не стоит никаких слез, но вместе с тем ему стало чуть-чуть не по себе.
— Ладно, Элен, мы сейчас все равно не в состоянии выяснить, имеют ли какое-нибудь основание твои страхи и слезы. Подождем, когда Энтони вернется, и спросим у него, что с ним происходило вечером сегодняшнего дня. А пока тебе нужно выпить отвара иербалуисы и попытаться заснуть. Договорились?
Элен кивнула, хлюпая носом.
Только вернувшись к себе в кабинет и устроившись поудобнее в своем кресле, сэр Фаренгейт понял причину своего собственного волнения: ему показалась странной слишком горячая чувствительность сестры к судьбе брата. Самые любящие, самые самоотверженные сестры спокойно спят в такие ночи. Сердце старика застучало сильнее. Явно здесь возникло что-то сверх обычной родственной привязанности, и это обещает в будущем дополнительные неприятные или, может быть, опасные сложности.
И главное, не исключено, что с Энтони и в самом деле что-то случилось.
— Ну что же, молодой человек, давайте поговорим серьезно. Вы не против?
Энтони, связанный волосяной гватемальской веревкой, сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Напротив него за простым дощатым столом располагался говоривший — тот самый главарь в грязном офицерском мундире. На столе потрескивала простая сальная свеча.
У входа в помещение стояли двое бандитского вида парней с заткнутыми за пояс пистолетами и в косынках из красной бумажной материи.
За окнами звенели цикады в тропической ночи.
— Для начала позвольте представиться. Ваше имя мне известно, было бы невежливым скрывать в этой ситуации свое. Меня зовут Джерри Биллингхэм. Вам эти звуки ничего не говорят?
— Вы англичанин?
— Чистокровный. Но вас это не должно радовать. И если вы связываете свои планы на спасение с фактом моей национальной принадлежности, то зря. Я не нахожусь на службе у короля Карла, богоспасаемого монарха моей далекой родины. Более того, я в свое время дезертировал с корабля, принадлежавшего флоту вышеуказанного короля.
— Ах, да… — Энтони вспомнил эту фамилию. — Судя по отзывам, которые мне довелось слышать, вы, мистер, первостатейный негодяй.
Биллингхэм захохотал с видимым удовольствием, показывая желтые прокуренные зубы. Пламя свечи заколебалось, громадные тени зашатались на стенах. Один из вооруженных людей, стоявших у входа, сделал угрожающий шаг в сторону пленника.
— Постой, Дик, какой ты все-таки нетерпеливый. Неужели ты не понимаешь, что это — не просто пленник, это — мешок с деньгами.
Дик глухо выругался, возвращаясь на место.
Слова Биллингхэма заинтересовали Энтони.
— Что вы имеете в виду, господин дезертир?
— Не будем темнить, дружище. Я имею в виду, что его высокопревосходительство губернатор Ямайки славится чадолюбием. Поэтому сто, допустим, тысяч песо ему будет ничуть не жаль выложить за голову своего единственного, насколько мне известно, сына.
Энтони нервно пошевелился, пытаясь освободить скрученные за спиной руки. Но скоро понял, что связывали его профессионалы своего дела.
Биллингхэм между тем продолжал:
— Кроме того, известно не только мне, а повсеместно, кем был в свое время капитан Фаренгейт. Согласитесь, юноша, мне было бы просто неловко просить меньше ста тысяч со своего коллеги, хотя бы и бывшего.
— Грязная свинья!
Биллингхэм почесал небритую щеку.
— Вы знаете, связанному человеку не следует слишком уж развязывать свой язык…
— Ты еще будешь болтаться на виселице, я уже вижу веревку на твоей шее.
— Дик!
— Да, капитан.
— Что ты стоишь, каналья. Ты что, не слышишь, как оскорбляют твоего капитана?!
— Это же мешок с деньгами.
— Даже от мешка с деньгами я не собираюсь выслушивать ничего подобного!
Наконец сообразивший, в чем дело, головорез решительно шагнул вперед.
— Выбить ему зубы, сэр?
Биллингхэм грустно вздохнул.
— Достаточно будет завязать рот.
Рано утром следующего дня «Медуза», двадцатичетырехпушечный капер под командованием капитана Биллингхэма, вышел из глубокой извилистой лагуны, где он прятался от вчерашнего шторма. Небо было высокое и чистое, обычная в это время духота смягчилась. С трудом скрывая приятное возбуждение, капитан прогуливался по шкафуту, отдавая время от времени необходимые указания.
Энтони по-прежнему сидел связанный в той же самой каюте, где его накануне допрашивали. Мимо обшарпанного иллюминатора скользила зеленоватая вода Карибского моря. Изредка, когда корма приподнималась на волне, в иллюминаторе возникала линия горизонта. Лакей капитана принес на подносе завтрак. Он поставил его на пол, чтобы развязать пленнику руки и рот. Энтони пнул поднос босой ногой, чем вызвал приступ ярости у пирата. Юноше пришлось бы худо, не спустись следом сам капитан.
— Фрондируете? Напрасно. И потом, согласитесь, отказ от завтрака — это мелко.
Потирая руки, Биллингхэм сел за стол.
— А я вот с удовольствием поем. Дик, дружище, принеси мне то же, что ты приготовил для сына губернатора Ямайки.
Через несколько минут, с наслаждением уписывая жареную поросятину с печеной маниокой, общительный дезертир во всех подробностях излагал пленнику план, при помощи которого он собирался, не подвергая себя ни малейшей опасности, обменять драгоценного губернаторского сынка на ящик с сотней тысяч песо. При всей ненависти к этому грязному негодяю, кипевшей у молодого лейтенанта в груди, он не мог не признать, что план составлен отлично, в нем не было заметно ни одного слабого места. Отцу придется выкладывать деньги. Это было особенно неприятно признавать оттого, что Энтони лучше, чем кто бы то ни было, знал, что таких денег у полковника Фаренгейта нет. Дело в том, что нынешний губернатор Ямайки был не совсем обычный губернатор. И не только потому, что происходил из числа тех, с кем прежние губернаторы боролись насмерть. Его необычность была в другом — он так и не освоил простого искусства быть взяточником. И на золотом дне, которым, объективно говоря, являлась его должность, он ничего не собрал лично для себя.
Конечно, такому негодяю, как Биллингхэм, было бесполезно объяснять, что бывший пират Джон Фаренгейт живет со своим семейством исключительно на королевское жалованье, а на воспитание дочери и сына потратил остатки сбережений, сделанных в свои прежние романтические годы, когда он занимал такое положение, где ему и не думали предлагать взяток.
Если бы только мог, Энтони попросил бы отца отвергнуть условия Биллингхэма. Этим бы отец избавил себя от унизительных поисков денег и оставил хитрую сволочь ни с чем. Впрочем, наверное, сэр Фаренгейт не стал бы слушать советов сына в этом деле.
Трудно сказать, что доставляло большее удовольствие господину шантажисту, поедание поросятины или смакование деталей отлично составленного плана. Во всяком случае, он огорчился, когда его оторвали от того и от другого. В каюту спустился его помощник, мрачный лысый толстяк, и что-то пошептал капитану на ухо. Поморщившись, Биллингхэм встал.
— Нашу беседу придется прервать, будем надеяться, что ненадолго, — сообщил он лейтенанту.
Когда они поднялись на шкафут, помощник ткнул пальцем влево от курса «Медузы».
— Испанец. Один.
— Ты обратил внимание, куда он движется?
— Обратил.
— Послушай, Фредди, и ослу понятно, что он идет не с золотом, а в лучшем случае за золотом.
— Правильно, — согласился толстяк, — иначе бы его как следует охраняли. Но на испанском корабле всегда есть чем поживиться.
Капитан был в раздумье. Вид его выражал неудовольствие.
— Пушек у нас больше, а людей по крайней мере не меньше. Ребята горят желанием. Мы слишком давно сушим весла, — настаивал помощник.
— Ты пойми, выкуп у нас почти в руках. Большие деньги.
— Это дело может растянуться на несколько недель, а тут все под руками и риск небольшой.
Помощнику трудно было возражать. «Медуза» выглядела значительно внушительнее испанца. Подойти к ним так, чтобы их пушки не помешали провести абордаж, — в этом ведь и заключается профессия корсарского капитана. А в рукопашном бою один джентльмен удачи стоит троих испанцев.
— Джонни! — крикнул Биллингхэм рулевому. — Положи руль к ветру. А ты, Дик, спустись и развяжи нашего юного друга, пусть понаблюдает, как мы это делаем.
Все в расчетах капитана, советах его помощника, предвкушениях его команды было верно. Они не учли только одного — что в дело может вмешаться случай. Когда корабли сблизились и деморализованные испанские батареи уже не были способны к залповому огню, а корсары уже залегли вдоль фальшборта, держа наготове абордажные крючья, и ничто, казалось, не могло уже помешать тому, что должно было совершиться — яростной корсарской атаке и дикой последующей резне, — в этот момент совершенно случайное, панической рукой выпущенное ядро угодило в носовой пороховой отсек «Медузы».
После того как рассеялся дым оглушительного взрыва, стало очевидно, что абордажная команда и мушкетеры Биллингхэма превращены в кровавую кашу. Изувеченный остов пиратского корабля, двигаясь по инерции, медленно прислонился к красному борту галеона. Испанцы, воодушевленные случившимся, сделали все, чтобы не упустить предоставившийся им шанс. Они ринулись в атаку. Организовать сопротивление было некому. Биллингхэм валялся у грот-мачты на спине, придавленный обломком реи. Его помощник был вообще выброшен взрывом за борт. Энтони стоял, прислонившись спиной к мачте, завороженно наблюдая за тем, как, размахивая обнаженными шпагами и дымящимися мушкетами, на палубу пиратского корабля градом сыплются люди в желтых кирасах и касках. С ним происходило что-то вроде легкого обморока. Как во сне, перед ним разворачивались картины разрозненного пиратского сопротивления, крики и стоны раненых звучали как бы издалека.
Полностью он очнулся только в тот момент, когда к нему подошел высокий молодой испанский офицер, приставил к его груди острие шпаги и на хорошем английском сказал:
— Вы пленены, мистер.
Энтони поднял связанные руки и ответил:
— Второй раз за два дня.
— Позвольте представиться — дон Мануэль де Амонтильядо и Вильякампа. Чему вы улыбаетесь?
— Не сердитесь, дон Мануэль. — Энтони энергично разминал натертые волосяной веревкой запястья. — Эта ситуация напомнила мне некоторые обстоятельства вчерашнего дня.
— Я не вполне понимаю вас, сэр.
— Моя улыбка носит скорее философский характер. Капитан потопленного вами капера тоже представился мне самым учтивым образом, но лишь после того, как накрепко меня связал. Вы же для того чтобы сделать то же самое, сочли нужным освободить мне руки. При этом он был англичанином, вы же имеете честь быть подданным испанского короля.
Дон Мануэль кивнул в знак того, что оценил учтивость собеседника.
— И тем не менее с кем имею честь?
— Энтони Фаренгейт.
— Не родственник ли вы губернатору Ямайки?
— Я его сын.
— Даже до Европы доходят слухи о вашем отце.
Энтони слегка поклонился.
— Именно благодаря своему звучному имени я и оказался в том положении, в котором вы меня застали. Капитан Биллингхэм, надеюсь больше никогда с ним не увидеться, оценил крепость родственных чувств в семье Фаренгейтов в сто тысяч песо.
Повисла пауза, и чем дольше она длилась, тем меньше она нравилась Энтони.
Слуга внес горячий шоколад в серебряном кувшинчике.
— Может быть, вы предпочли бы стаканчик малаги? Впрочем, насколько я знаю, у меня здесь, на «Тенерифе», есть даже бочонок эля.
— Нет, спасибо, дон Мануэль.
Испанец улыбнулся.
— Вы, вероятно, думаете, что проговорились, упомянув об этих ста тысячах и навели меня на мысль закончить дело, начатое этим пиратом?
Энтони покраснел.
— Полно, сэр, успокойтесь, не все испанцы — алчные собаки, как принято у вас считать, и не для того я покинул Мадрид и Эскориал, чтобы перенимать ухватки местной мореплавающей швали.
Энтони покраснел еще гуще.
— Прошу простить, если я дал повод думать, что я подозреваю вас в подобных низостях.
— Я, разумеется, немедленно доставил бы вас к ближайшему английскому берегу, но я наслышан о тех сложностях, которые все еще существуют в отношениях между англичанами и испанцами на здешних широтах, несмотря на давным-давно заключенный мир. К испанскому берегу, откуда вы могли бы дать знать своим родным, чтобы они прислали за вами судно, я тоже вас доставить не имею возможности. Мой корабль после сегодняшнего победоносного приключения едва держится на плаву. Придется мне искать стоянку на одном из ближайших островков. Бог весть, сколько времени займет ремонт в столь импровизированных условиях! Так что готовьтесь, вам придется разделить со мной все тяготы.
— Поверьте, вы несколько преувеличиваете вражду, якобы существующую между подданными Испании и Британии. Думаю, в данной ситуации я могу пригласить вас на Ямайку; в Карлайлской гавани вы найдете все, что нужно для настоящего ремонта. Кроме того, мне кажется, что в данной ситуации вы смело можете принять мое предложение.
Дон Мануэль молчал, взвешивая слова спасенного им англичанина. «Тенерифе» действительно был в угрожающем состоянии, хорошо, если удастся найти подходящий островок. Но кто может сказать, какие опасности ждут раненый корабль во время этих поисков. А до Порт-Ройяла не более суток ходу.
— Ну что ж, я принимаю ваше предложение и не сомневаюсь, что у меня не будет случая пожалеть об этом.
Энтони не понравилась последняя фраза испанца, но он предпочел не выяснять сейчас отношений, все же этот испанец как-никак был его спасителем.
Глава 4
ИСПАНСКИЙ ГОСТЬ
Охрана внешнего форта Карлайлской бухты могла и не знать о том чувстве благодарности, которое испытывал лейтенант Фаренгейт к капитану испанского галеона, поэтому ему пришлось на шлюпке подойти к берегу и объяснить коменданту форта майору Оксману положение дел. Весьма удивленный полученным сообщением, майор пообещал, что отвернется в момент прохода «Тенерифе», ибо, если перед его носом мелькнет этот проклятый красно-золотой флаг, он может не сдержаться. Кроме того, он немедленно пошлет человека с известием к губернатору, который, может быть, лучше своего сына разберется в том, как надо встретить подобного гостя.
Понимая, что с человеком по фамилии Оксман лучше не затягивать разговор о красных тряпках, лейтенант согласился.
Когда «Тенерифе», уже сильно накренившийся на левый борт, пришвартовался неподалеку от настороженных кораблей ямайской эскадры, его встречали все заинтересованные лица.
Дон Мануэль своим первым появлением произвел благоприятное впечатление на собравшуюся публику. Сказалась столичная выправка. Один из первых щеголей Аламеды появился в камзоле из плотного голубого шелка. Твердо ступая по трапу, придерживая длинную шпагу в золоченых ножнах, он вслед за Энтони спустился на набережную. Когда лейтенант представил его своему отцу, он снял с головы шляпу с великолепным красным плюмажем и отвесил церемонный поклон.
Энтони коротко рассказал о причинах этого столь необычного визита.
— «Тенерифе» нуждается в ремонте, на борту много раненых, — закончил он.
— Разумеется, вашему кораблю найдется место в наших доках, а вашим раненым — место в наших госпиталях.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Белая рабыня'
1 2 3 4 5