Последнее, что хочу сказать: в ближайшее время на город нападет гораздо более серьезная банда, имеющая, помимо всего прочего, тяжелое вооружение. Поэтому настоятельно рекомендую всерьез подготовиться к отпору. А как — это ваше дело. Вопреки вашему собственному желанию спасать вас мы не будем.
Напоминание о новой угрозе сразу подействовало на умеренных граждан правительства. Тут от предыдущей банды удалось избавиться разве что чудом. Если, конечно, считать за таковое своевременный подход бригады Аргамакова. Вот и напрашивалась поневоле мысль: а если она уйдет? Пережитое помнилось слишком хорошо, надежды же на своих, тут полковник был прав, не было никакой.
И если лицо Муруленко осветилось несвойственной ему радостью, то мнение большинства выразил гражданин по промышленности Сученников.
— Ну, это… Как же?.. Почему же?.. Позвольте…
«Баюн!» — с невольной усмешкой оценил ораторские способности Сученникова Орловский. Подполковник был полностью согласен с позицией своего командира. Принять условия правительства было равносильно роспуску отряда. Оставалось идти ва-банк. Или перед лицом угрозы «граждане» предпочтут иметь в городе реальную силу, или придется уходить туда, где можно принести реальную пользу.
— Послушайте. Я вас понимаю, однако и нас можно понять. Нахождение в городе войск, непонятно на каком основании, вдобавок никому не подчиненных, вызовет у населения целый ряд, не побоюсь этого слова, вопросов к правительству. Ведь тут можно предположить самые разные варианты. Получается какое-то двоевластие. Хотя, конечно, вы оказали республике большую помощь, но все-таки… — расшифровал мысль коллеги Всесвятский.
— Бригада не претендует ни на какую власть, — отчеканил Аргамаков. — Более того, она никоим образом не намерена вмешиваться в ваши внутренние разборки, пытаться поддержать или, наоборот, убрать кого-нибудь из кандидатов. Тут речь о другом. Вы, граждане правители, похоже, элементарно не разбираетесь в военных проблемах. Любая армия может существовать лишь на основе дисциплины. В противном случае ее ценность равна ценности ваших запасных полков. Людей много, а толку от них… Бригада создана на добровольной основе людьми, согласными жить в определенных условиях, и никаких комиссаров и прочих контролеров в ней не предусмотрено. Точно так же мы не потерпим некомпетентного руководства. Могу предложить компромисс. Бригада выполняет поставленные перед ней правительством задачи по наведению порядка, но при условии полной оперативной свободы и невмешательстве во внутренние дела. Политика нас не касается.
— Что значит: оперативная свобода? — спросил Муруленко. — Или вы подчиняетесь, или нет.
— Дело правительства установить первоочередность задач. Мы же сами выбираем способы их решения, — пояснил Аргамаков.
— Способы определяю я. Так же, как и порядки. — Трофим посмотрел на офицеров с неприкрытой ненавистью.
— Порядки для всех одни. Не для того боролись и гнили в окопах… — попытался поддержать начальника командир запасного полка писарь Нестеренко, однако под взглядом Аргамакова стушевался и стих.
Остальные граждане на помощь своему коллеге не пришли. Даже Шнайдер, и тот молчал, хотя знающий его Орловский был уверен, что его старый знакомый задумал что-то новенькое. Это ведь тоже неплохой способ борьбы — не получается в лоб, найди способ воздействовать на противника исподтишка. В том же, что Яшка — враг, сомнения не было.
— Я думаю, мы можем пойти навстречу желаниям военных при условии их невмешательства во внутренние дела республики, — наконец изрек Всесвятский. — Учитывая несомненные заслуги в борьбе с вторгшейся бандой и необходимость иметь в распоряжении правительства воинскую силу.
— У нас уже есть сила, — вставил Муруленко. — Два запасных полка. Да и школа прапорщиков с сегодняшнего дня будет выполнять все получаемые распоряжения.
Он красноречиво посмотрел на Либченко. Новый начальник школы счел за лучшее промолчать. Если перед заседанием капитан, похоже, пошел на уступки гражданину по обороне, то теперь афишировать их не спешил.
— Вечером всех офицеров прошу на банкет по поводу победы, — на реплику гражданина по обороне Всесвятский внимания не обратил.
Впрочем, недоверия соратнику он тоже не высказал.
Дипломат!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Казармы копорцев были рассчитаны на полнокровный полк четырехбатальонного состава, поэтому места отряду хватало с избытком. Настолько, что здесь же устроили госпиталь.
В городе имелось достаточно медицинских учреждений, как бывших государственных, так и частных, созданных во время Великой войны, однако в Смоленске было неспокойно. В подобной обстановке лучше уж держать раненых рядом, чтобы не только лечить, но, при необходимости, и защитить их.
Помимо собственных пострадавших сюда же свезли юнкеров, солдат из бывшей группы Орловского, офицеров, ввязавшихся в схватку в разных районах города. Не так-то много их и было, только работы врачам хватало. Зато там же были барышни Дзелковского, что заставляло некоторых офицеров завидовать раненым.
А вот Раден вполне мог и не завидовать. Сам он в ночном бою не получил даже царапины, зато ему в любом случае надо было посетить лазарет. Там лежал Мезерницкий, однополчанин, тяжело раненный в тот день, когда гусары присоединились к бригаде.
Юный корнет был плох. Отряд поневоле был вынужден возить даже самых тяжелых из раненых с собой, что отнюдь не способствовало их выздоровлению. Но что оставалось делать, когда оставить кого-либо посреди взбудораженной людской стихии было равносильно смерти? Лучше уж рискнуть в надежде, что как-нибудь выдержат бесконечное движение по тряским дорогам, выкарабкаются, а нет, так на все воля Божья. Уж лучше умереть среди своих, чем быть убитому озверевшей толпой.
Болезнь и раны удивительно меняют людей. Мезерницкий осунулся, как-то постарел, а глаза у него были такими, словно он заглянул за край бездны. Или действительно — заглянул? Выпущенная с близкого расстояния винтовочная пуля сломала ребро, пробила насквозь легкое и вышла навылет, лишь чудом не отправив корнета на тот свет.
Но сегодня, вот странность, Мезерницкий выглядел лучше. Вчера, когда они только размещались в казармах, Раден заглядывал к своему однополчанину и видел его глаза, устремленные куда-то внутрь, безучастные к окружающему. Сейчас же корнет, едва увидел старшего товарища, сразу встрепенулся и, стараясь говорить потверже, спросил:
— Как дела?
Несмотря на все старания, голос прозвучал слабо.
— Доктор сказал, все будет хорошо. — Раден обрадованно улыбнулся.
За однополчанина он переживал больше, чем за себя.
— У нас… как дела? — повторил Мезерницкий. — Доктор… ничего не хочет… говорить.
Паузы между словами подчеркивали слабость гусара.
— Хорошо. Порядка в Смоленске, правда, маловато, но ничего, дело поправимое, — на этот раз Раден понял главный смысл вопроса и потому вместо общего положения сразу перешел к тому, что должно было интересовать раненого больше всего. — Штандарт цел. Сейчас мы открываем бюро по записи добровольцев, и Аргамаков разрешил нам сформировать эскадрон полка. Пока от наших туда пошли Стогов и Желтков. Будут выбирать тех, кто достоин служить в гусарах. Ничего, не может быть, чтобы город не дал добровольцев! Обучим, воспитаем в наших традициях, а там потихоньку восстановим славный полк и покажем всей нынешней нечисти, что раз живы мы, то будет жить и Россия!
Может, сказанное было несколько высокопарно, зато созвучно тому, что творилось в душах. Надо послужить под овеянным славой штандартом, носить форму, проникнуться духом полка, воспитывать в нем гусар, чтобы понять: люди приходят и уходят, а полк остается. История Родины — это и история полков, веками стоявших на ее страже.
Губы Мезерницкого тронула слабая улыбка. Значит, не зря они пробирались через объятые ужасами земли! Даже нападение крестьян, когда корнет был ранен, в конечном итоге принесло пользу, позволило соединиться с более крупным отрядом. А пуля и страдания… Так это уже личная судьба…
— Ты поправляйся быстрей. Наши, конечно, как прослышат, проберутся сюда, а пока каждый человек на счету. Больше, чем на эскадрон, нас и не хватит, даже если людей наберем, — добавил барон.
— Я постараюсь, — вновь улыбнулся Мезерницкий.
Одно дело, когда собственное здоровье принадлежит лишь тебе, и совсем другое, когда оно необходимо твоим товарищам и делу.
Раден хотел рассказать о коне корнета, но дверь открылась и в палату заглянула Ольга.
— Хороша картинка, — с изрядной долей иронии произнесла девушка. — Барон, вам кто-нибудь разрешал тревожить покой больного?
— Мне никто не запрещал, — чуть смутился Раден.
Его правый глаз сразу стал косить заметнее.
Невольная духовная близость, возникшая было между ним и Ольгой в осажденной школе, ушла вместе с опасностью, и теперь барон вновь слегка робел в присутствии девушки.
— Меня не тревожили, — вступился за однополчанина Мезерницкий. — Наоборот, принесли хорошие новости. Я теперь не больной, а выздоравливающий.
На выздоравливающего корнет не походил ни разговором, ни видом. Но было в его попытке нечто такое, что заставило Ольгу невольно улыбнуться.
— Для излечения необходим покой, — без всякой строгости произнесла племянница Дзелковского. — Надеюсь, вы успели поделиться принесенным?
Еще при появлении девушки Раден встал и теперь продолжал стоять, словно действительно все уже было сказано еще перед визитом медсестры и наступила пора уходить.
— Еще пять минут, Ольга Васильевна!
— На сегодня хватит! — решительно произнесла девушка. — Больному прописан покой. Поэтому идемте, барон!
Если бы она сказала: «Идите», ротмистр попробовал бы возразить, но так…
— Поправляйся, Саша, — кивнул Раден и галантно пропустил девушку вперед.
— Разве так можно, барон? — с упреком произнесла Ольга, когда они оказались в коридоре. — У него очень серьезное состояние. После перевозки началось обострение. Павел Петрович категорически запретил тревожить Мезерницкого, а вы…
— Помилуйте, Ольга Васильевна! Что я, ни разу раненым не лежал? По себе знаю: покой — далеко не все, что требуется для скорейшего выздоровления. Лежишь, а самому так хочется узнать, как там, в полку, все ли живы, поддержали ли былую славу?
Ольга едва не ляпнула, что не существует никакого полка, но вовремя прикусила язык. Раз есть несколько офицеров и знамя, значит, полк жив.
— Я понимаю, — виновато потупилась Ольга. — Но корнет очень тяжел. Павел Петрович приложил столько сил, чтобы его спасти. Рана, а потом дорога с этими ужасными условиями…
Раден вздохнул. Он очень переживал за Мезерницкого. Александр был одним из самых молодых офицеров в полку. Он-то и на фронт попал лишь летом прошлого года, хотя казалось, с тех пор прошла вечность. Или не казалось? Славный шестнадцатый год с его победами породил твердую уверенность, что еще немного — и тяжелая война закончится, жертвы будут не напрасны, а страна станет еще более великой.
То, что не смогли сделать внешние враги за долгую историю, проделала кучка безответственных людей в считанные дни. Взбаламученная столица в хмельном угаре отвергла заветы предков, отказалась от их наследия, и никто из виновных не подумал, что этим самым подписывает смертный приговор и себе, и государству.
Без Государя и Бога в момент не стало Отечества. И эта гибель самого дорогого была намного страшнее самых больших жертв, которые довелось перенести и Радену, и всем его товарищам. Порою боль была такой, что хотелось одним выстрелом оборвать мучения, не видеть происходящего, не думать о нем…
Даже сейчас, стоя рядом с очаровательнейшей девушкой, ротмистр не мог до конца радоваться свиданию, подаренному ему жадноватой на хорошее судьбой. Если же и радовался, то поневоле стыдился своего несвоевременного чувства.
— Как вы устроились, Ольга Васильевна? — уходя от темы разговора, спросил барон.
— Как можно устроиться дома? Ах да, чуть не забыла. Тетушка очень хотела вас видеть. Просила заходить в любое время. Она всегда рада господам офицерам.
— Всенепременно зайду. Особенно если там будете вы, — склонил голову ротмистр.
— Я чаще буду здесь, — улыбнулась Ольга.
— Тогда постараюсь получить рану. Лежать, когда за тобой ухаживает такая сестра… — В комплименте Радена поневоле прозвучал отблеск подлинного чувства.
Ольга улыбнулась, но тон голоса был суров.
— Я ценю вашу галантность, барон, но я же просила вас относиться ко мне исключительно как к члену отряда. Вы же не делаете комплиментов своим товарищам-офицерам!
— Но они мужчины. И потом, я ничего не обещал.
— Ну почему вы все одинаковы? Неужели, если рядом девушка, то на нее обязательно надо смотреть со смесью восхищения и затаенного превосходства?
Мол, она — слабое создание и обязательно нуждается в ухаживании и защите. Я, кажется, доказала вам, что умею не только вышивать крестиком.
— К своему стыду и немалому горю, я не видел вашего вышивания. Только стрельбу, — со вздохом ответил Раден.
— Не шутите, барон!
— Какие же тут шутки! Это печальная истина.
Девушка бросила на ротмистра возмущенный взгляд.
Только эффект от него получился прямо противоположный. Раден избавился от несвойственной ему нерешительности и теперь смотрел на Ольгу, нет, не как на товарища, а как на исключительно хорошенькую представительницу прекрасного пола.
До Ольги вдруг дошло, что барон в самом деле не видел ее ни вышивающей, ни делающей любую другую традиционно женскую работу, и она рассмеялась.
Раден весело вторил ей, словно вокруг лежал уютный прежний мир без зловещих тревог и забот.
— Простите за наглость, Ольга Васильевна, но, может, вы покажете мне город? Я же тут ничего не знаю. Нет, не сейчас, а как только появится возможность. Вдруг задержимся здесь надолго, так хоть чтобы иметь представление…
По тону ротмистра близко его знавшие могли понять, что в задержке Раден не уверен.
— Когда у нас будет время — покажу, — улыбнулась Ольга.
Она была настроена более оптимистично и считала: там, где находится бригада, все будет в полном порядке. Словно несколько сотен человек способны не только защитить город со всех сторон, одновременно поддерживая в нем порядок, но и наладить нормальную жизнь. Если же учесть зависимость города от подвоза продуктов…
— Скорее бы! — вырвалось у Радена.
Солдатское счастье переменчиво. Мандрыка сумел сохранить свою школу посреди всеобщего развала, организовал оборону против запасных солдат, а затем — против банды из Рудни, продержался ночь, а на рассвете, когда до победы оставались считанные часы, был застрелен молодым прапорщиком. Без видимых причин и повода.
Наверное, молодые люди думали одинаково. Иначе чем объяснить, что Ольга вдруг стала серьезнее и произнесла:
— Знаете барон, что самое странное в смерти полковника Мандрыки? Я потом, когда рассвело, заметила и даже показала Павлу Петровичу… Шея у убийцы была прокушена.
— Как? — не понял Раден.
Ему показалось, что Ольга сейчас расскажет сумасшедшую историю о том, как полковник в последний момент пытался зубами перегрызть горло напавшему на него офицеру. Или того хуже: это старый воин таким странным образом напал на юнца, и последний стрелял, защищаясь.
Радена очень трудно было удивить. С первых дней войны он был на фронте. Неоднократно бывал в самых разных переделках, из которых выходил с честью. Свидетельством его удали было пять боевых орденов, вплоть до «Владимира», и Георгиевское оружие. Но теперь он был даже не удивлен — изумлен до последней степени.
Очевидно, чувства ротмистра отобразились на его округлом лице, и Ольга сочла нужным пояснить:
— Павел Петрович говорит, что впечатление такое, словно кто-то прокусил прапорщику вену и пил кровь. Но к моменту появления в комнате Мандрыки кровь уже свернулась.
— Может, пулей задело? Или осколком стекла? В бою самое обычное дело, — предположил барон.
— Что я, ран не видела? — отвергла предположение Ольга.
Работа в госпиталях благородна, но никакой эстетики в ней нет. Как, впрочем, нет и не может быть романтики на войне.
— Я думаю, здесь не обошлось без вампира, — убежденно добавила девушка.
К убежденности примешивалась некоторая доза страха.
— Кого? — переспросил Раден.
В Бога он верил, в нечисть — нет. Во всяком случае, до недавних пор.
— Без вампира. Вы что, ничего о них не слышали, барон?
— Но это же сказка… — начал было Раден и умолк.
Со сказками уже доводилось сталкиваться на долгом пути к Смоленску. Причем сказки больше походили на материализовавшиеся кошмары. И все равно верить в подобное не хотелось.
— О чем речь, молодые люди? — Вышедший в коридор Барталов не собирался присоединяться к разговору, но и пройти мимо, не сказав ни слова, не мог.
1 2 3 4 5 6
Напоминание о новой угрозе сразу подействовало на умеренных граждан правительства. Тут от предыдущей банды удалось избавиться разве что чудом. Если, конечно, считать за таковое своевременный подход бригады Аргамакова. Вот и напрашивалась поневоле мысль: а если она уйдет? Пережитое помнилось слишком хорошо, надежды же на своих, тут полковник был прав, не было никакой.
И если лицо Муруленко осветилось несвойственной ему радостью, то мнение большинства выразил гражданин по промышленности Сученников.
— Ну, это… Как же?.. Почему же?.. Позвольте…
«Баюн!» — с невольной усмешкой оценил ораторские способности Сученникова Орловский. Подполковник был полностью согласен с позицией своего командира. Принять условия правительства было равносильно роспуску отряда. Оставалось идти ва-банк. Или перед лицом угрозы «граждане» предпочтут иметь в городе реальную силу, или придется уходить туда, где можно принести реальную пользу.
— Послушайте. Я вас понимаю, однако и нас можно понять. Нахождение в городе войск, непонятно на каком основании, вдобавок никому не подчиненных, вызовет у населения целый ряд, не побоюсь этого слова, вопросов к правительству. Ведь тут можно предположить самые разные варианты. Получается какое-то двоевластие. Хотя, конечно, вы оказали республике большую помощь, но все-таки… — расшифровал мысль коллеги Всесвятский.
— Бригада не претендует ни на какую власть, — отчеканил Аргамаков. — Более того, она никоим образом не намерена вмешиваться в ваши внутренние разборки, пытаться поддержать или, наоборот, убрать кого-нибудь из кандидатов. Тут речь о другом. Вы, граждане правители, похоже, элементарно не разбираетесь в военных проблемах. Любая армия может существовать лишь на основе дисциплины. В противном случае ее ценность равна ценности ваших запасных полков. Людей много, а толку от них… Бригада создана на добровольной основе людьми, согласными жить в определенных условиях, и никаких комиссаров и прочих контролеров в ней не предусмотрено. Точно так же мы не потерпим некомпетентного руководства. Могу предложить компромисс. Бригада выполняет поставленные перед ней правительством задачи по наведению порядка, но при условии полной оперативной свободы и невмешательстве во внутренние дела. Политика нас не касается.
— Что значит: оперативная свобода? — спросил Муруленко. — Или вы подчиняетесь, или нет.
— Дело правительства установить первоочередность задач. Мы же сами выбираем способы их решения, — пояснил Аргамаков.
— Способы определяю я. Так же, как и порядки. — Трофим посмотрел на офицеров с неприкрытой ненавистью.
— Порядки для всех одни. Не для того боролись и гнили в окопах… — попытался поддержать начальника командир запасного полка писарь Нестеренко, однако под взглядом Аргамакова стушевался и стих.
Остальные граждане на помощь своему коллеге не пришли. Даже Шнайдер, и тот молчал, хотя знающий его Орловский был уверен, что его старый знакомый задумал что-то новенькое. Это ведь тоже неплохой способ борьбы — не получается в лоб, найди способ воздействовать на противника исподтишка. В том же, что Яшка — враг, сомнения не было.
— Я думаю, мы можем пойти навстречу желаниям военных при условии их невмешательства во внутренние дела республики, — наконец изрек Всесвятский. — Учитывая несомненные заслуги в борьбе с вторгшейся бандой и необходимость иметь в распоряжении правительства воинскую силу.
— У нас уже есть сила, — вставил Муруленко. — Два запасных полка. Да и школа прапорщиков с сегодняшнего дня будет выполнять все получаемые распоряжения.
Он красноречиво посмотрел на Либченко. Новый начальник школы счел за лучшее промолчать. Если перед заседанием капитан, похоже, пошел на уступки гражданину по обороне, то теперь афишировать их не спешил.
— Вечером всех офицеров прошу на банкет по поводу победы, — на реплику гражданина по обороне Всесвятский внимания не обратил.
Впрочем, недоверия соратнику он тоже не высказал.
Дипломат!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Казармы копорцев были рассчитаны на полнокровный полк четырехбатальонного состава, поэтому места отряду хватало с избытком. Настолько, что здесь же устроили госпиталь.
В городе имелось достаточно медицинских учреждений, как бывших государственных, так и частных, созданных во время Великой войны, однако в Смоленске было неспокойно. В подобной обстановке лучше уж держать раненых рядом, чтобы не только лечить, но, при необходимости, и защитить их.
Помимо собственных пострадавших сюда же свезли юнкеров, солдат из бывшей группы Орловского, офицеров, ввязавшихся в схватку в разных районах города. Не так-то много их и было, только работы врачам хватало. Зато там же были барышни Дзелковского, что заставляло некоторых офицеров завидовать раненым.
А вот Раден вполне мог и не завидовать. Сам он в ночном бою не получил даже царапины, зато ему в любом случае надо было посетить лазарет. Там лежал Мезерницкий, однополчанин, тяжело раненный в тот день, когда гусары присоединились к бригаде.
Юный корнет был плох. Отряд поневоле был вынужден возить даже самых тяжелых из раненых с собой, что отнюдь не способствовало их выздоровлению. Но что оставалось делать, когда оставить кого-либо посреди взбудораженной людской стихии было равносильно смерти? Лучше уж рискнуть в надежде, что как-нибудь выдержат бесконечное движение по тряским дорогам, выкарабкаются, а нет, так на все воля Божья. Уж лучше умереть среди своих, чем быть убитому озверевшей толпой.
Болезнь и раны удивительно меняют людей. Мезерницкий осунулся, как-то постарел, а глаза у него были такими, словно он заглянул за край бездны. Или действительно — заглянул? Выпущенная с близкого расстояния винтовочная пуля сломала ребро, пробила насквозь легкое и вышла навылет, лишь чудом не отправив корнета на тот свет.
Но сегодня, вот странность, Мезерницкий выглядел лучше. Вчера, когда они только размещались в казармах, Раден заглядывал к своему однополчанину и видел его глаза, устремленные куда-то внутрь, безучастные к окружающему. Сейчас же корнет, едва увидел старшего товарища, сразу встрепенулся и, стараясь говорить потверже, спросил:
— Как дела?
Несмотря на все старания, голос прозвучал слабо.
— Доктор сказал, все будет хорошо. — Раден обрадованно улыбнулся.
За однополчанина он переживал больше, чем за себя.
— У нас… как дела? — повторил Мезерницкий. — Доктор… ничего не хочет… говорить.
Паузы между словами подчеркивали слабость гусара.
— Хорошо. Порядка в Смоленске, правда, маловато, но ничего, дело поправимое, — на этот раз Раден понял главный смысл вопроса и потому вместо общего положения сразу перешел к тому, что должно было интересовать раненого больше всего. — Штандарт цел. Сейчас мы открываем бюро по записи добровольцев, и Аргамаков разрешил нам сформировать эскадрон полка. Пока от наших туда пошли Стогов и Желтков. Будут выбирать тех, кто достоин служить в гусарах. Ничего, не может быть, чтобы город не дал добровольцев! Обучим, воспитаем в наших традициях, а там потихоньку восстановим славный полк и покажем всей нынешней нечисти, что раз живы мы, то будет жить и Россия!
Может, сказанное было несколько высокопарно, зато созвучно тому, что творилось в душах. Надо послужить под овеянным славой штандартом, носить форму, проникнуться духом полка, воспитывать в нем гусар, чтобы понять: люди приходят и уходят, а полк остается. История Родины — это и история полков, веками стоявших на ее страже.
Губы Мезерницкого тронула слабая улыбка. Значит, не зря они пробирались через объятые ужасами земли! Даже нападение крестьян, когда корнет был ранен, в конечном итоге принесло пользу, позволило соединиться с более крупным отрядом. А пуля и страдания… Так это уже личная судьба…
— Ты поправляйся быстрей. Наши, конечно, как прослышат, проберутся сюда, а пока каждый человек на счету. Больше, чем на эскадрон, нас и не хватит, даже если людей наберем, — добавил барон.
— Я постараюсь, — вновь улыбнулся Мезерницкий.
Одно дело, когда собственное здоровье принадлежит лишь тебе, и совсем другое, когда оно необходимо твоим товарищам и делу.
Раден хотел рассказать о коне корнета, но дверь открылась и в палату заглянула Ольга.
— Хороша картинка, — с изрядной долей иронии произнесла девушка. — Барон, вам кто-нибудь разрешал тревожить покой больного?
— Мне никто не запрещал, — чуть смутился Раден.
Его правый глаз сразу стал косить заметнее.
Невольная духовная близость, возникшая было между ним и Ольгой в осажденной школе, ушла вместе с опасностью, и теперь барон вновь слегка робел в присутствии девушки.
— Меня не тревожили, — вступился за однополчанина Мезерницкий. — Наоборот, принесли хорошие новости. Я теперь не больной, а выздоравливающий.
На выздоравливающего корнет не походил ни разговором, ни видом. Но было в его попытке нечто такое, что заставило Ольгу невольно улыбнуться.
— Для излечения необходим покой, — без всякой строгости произнесла племянница Дзелковского. — Надеюсь, вы успели поделиться принесенным?
Еще при появлении девушки Раден встал и теперь продолжал стоять, словно действительно все уже было сказано еще перед визитом медсестры и наступила пора уходить.
— Еще пять минут, Ольга Васильевна!
— На сегодня хватит! — решительно произнесла девушка. — Больному прописан покой. Поэтому идемте, барон!
Если бы она сказала: «Идите», ротмистр попробовал бы возразить, но так…
— Поправляйся, Саша, — кивнул Раден и галантно пропустил девушку вперед.
— Разве так можно, барон? — с упреком произнесла Ольга, когда они оказались в коридоре. — У него очень серьезное состояние. После перевозки началось обострение. Павел Петрович категорически запретил тревожить Мезерницкого, а вы…
— Помилуйте, Ольга Васильевна! Что я, ни разу раненым не лежал? По себе знаю: покой — далеко не все, что требуется для скорейшего выздоровления. Лежишь, а самому так хочется узнать, как там, в полку, все ли живы, поддержали ли былую славу?
Ольга едва не ляпнула, что не существует никакого полка, но вовремя прикусила язык. Раз есть несколько офицеров и знамя, значит, полк жив.
— Я понимаю, — виновато потупилась Ольга. — Но корнет очень тяжел. Павел Петрович приложил столько сил, чтобы его спасти. Рана, а потом дорога с этими ужасными условиями…
Раден вздохнул. Он очень переживал за Мезерницкого. Александр был одним из самых молодых офицеров в полку. Он-то и на фронт попал лишь летом прошлого года, хотя казалось, с тех пор прошла вечность. Или не казалось? Славный шестнадцатый год с его победами породил твердую уверенность, что еще немного — и тяжелая война закончится, жертвы будут не напрасны, а страна станет еще более великой.
То, что не смогли сделать внешние враги за долгую историю, проделала кучка безответственных людей в считанные дни. Взбаламученная столица в хмельном угаре отвергла заветы предков, отказалась от их наследия, и никто из виновных не подумал, что этим самым подписывает смертный приговор и себе, и государству.
Без Государя и Бога в момент не стало Отечества. И эта гибель самого дорогого была намного страшнее самых больших жертв, которые довелось перенести и Радену, и всем его товарищам. Порою боль была такой, что хотелось одним выстрелом оборвать мучения, не видеть происходящего, не думать о нем…
Даже сейчас, стоя рядом с очаровательнейшей девушкой, ротмистр не мог до конца радоваться свиданию, подаренному ему жадноватой на хорошее судьбой. Если же и радовался, то поневоле стыдился своего несвоевременного чувства.
— Как вы устроились, Ольга Васильевна? — уходя от темы разговора, спросил барон.
— Как можно устроиться дома? Ах да, чуть не забыла. Тетушка очень хотела вас видеть. Просила заходить в любое время. Она всегда рада господам офицерам.
— Всенепременно зайду. Особенно если там будете вы, — склонил голову ротмистр.
— Я чаще буду здесь, — улыбнулась Ольга.
— Тогда постараюсь получить рану. Лежать, когда за тобой ухаживает такая сестра… — В комплименте Радена поневоле прозвучал отблеск подлинного чувства.
Ольга улыбнулась, но тон голоса был суров.
— Я ценю вашу галантность, барон, но я же просила вас относиться ко мне исключительно как к члену отряда. Вы же не делаете комплиментов своим товарищам-офицерам!
— Но они мужчины. И потом, я ничего не обещал.
— Ну почему вы все одинаковы? Неужели, если рядом девушка, то на нее обязательно надо смотреть со смесью восхищения и затаенного превосходства?
Мол, она — слабое создание и обязательно нуждается в ухаживании и защите. Я, кажется, доказала вам, что умею не только вышивать крестиком.
— К своему стыду и немалому горю, я не видел вашего вышивания. Только стрельбу, — со вздохом ответил Раден.
— Не шутите, барон!
— Какие же тут шутки! Это печальная истина.
Девушка бросила на ротмистра возмущенный взгляд.
Только эффект от него получился прямо противоположный. Раден избавился от несвойственной ему нерешительности и теперь смотрел на Ольгу, нет, не как на товарища, а как на исключительно хорошенькую представительницу прекрасного пола.
До Ольги вдруг дошло, что барон в самом деле не видел ее ни вышивающей, ни делающей любую другую традиционно женскую работу, и она рассмеялась.
Раден весело вторил ей, словно вокруг лежал уютный прежний мир без зловещих тревог и забот.
— Простите за наглость, Ольга Васильевна, но, может, вы покажете мне город? Я же тут ничего не знаю. Нет, не сейчас, а как только появится возможность. Вдруг задержимся здесь надолго, так хоть чтобы иметь представление…
По тону ротмистра близко его знавшие могли понять, что в задержке Раден не уверен.
— Когда у нас будет время — покажу, — улыбнулась Ольга.
Она была настроена более оптимистично и считала: там, где находится бригада, все будет в полном порядке. Словно несколько сотен человек способны не только защитить город со всех сторон, одновременно поддерживая в нем порядок, но и наладить нормальную жизнь. Если же учесть зависимость города от подвоза продуктов…
— Скорее бы! — вырвалось у Радена.
Солдатское счастье переменчиво. Мандрыка сумел сохранить свою школу посреди всеобщего развала, организовал оборону против запасных солдат, а затем — против банды из Рудни, продержался ночь, а на рассвете, когда до победы оставались считанные часы, был застрелен молодым прапорщиком. Без видимых причин и повода.
Наверное, молодые люди думали одинаково. Иначе чем объяснить, что Ольга вдруг стала серьезнее и произнесла:
— Знаете барон, что самое странное в смерти полковника Мандрыки? Я потом, когда рассвело, заметила и даже показала Павлу Петровичу… Шея у убийцы была прокушена.
— Как? — не понял Раден.
Ему показалось, что Ольга сейчас расскажет сумасшедшую историю о том, как полковник в последний момент пытался зубами перегрызть горло напавшему на него офицеру. Или того хуже: это старый воин таким странным образом напал на юнца, и последний стрелял, защищаясь.
Радена очень трудно было удивить. С первых дней войны он был на фронте. Неоднократно бывал в самых разных переделках, из которых выходил с честью. Свидетельством его удали было пять боевых орденов, вплоть до «Владимира», и Георгиевское оружие. Но теперь он был даже не удивлен — изумлен до последней степени.
Очевидно, чувства ротмистра отобразились на его округлом лице, и Ольга сочла нужным пояснить:
— Павел Петрович говорит, что впечатление такое, словно кто-то прокусил прапорщику вену и пил кровь. Но к моменту появления в комнате Мандрыки кровь уже свернулась.
— Может, пулей задело? Или осколком стекла? В бою самое обычное дело, — предположил барон.
— Что я, ран не видела? — отвергла предположение Ольга.
Работа в госпиталях благородна, но никакой эстетики в ней нет. Как, впрочем, нет и не может быть романтики на войне.
— Я думаю, здесь не обошлось без вампира, — убежденно добавила девушка.
К убежденности примешивалась некоторая доза страха.
— Кого? — переспросил Раден.
В Бога он верил, в нечисть — нет. Во всяком случае, до недавних пор.
— Без вампира. Вы что, ничего о них не слышали, барон?
— Но это же сказка… — начал было Раден и умолк.
Со сказками уже доводилось сталкиваться на долгом пути к Смоленску. Причем сказки больше походили на материализовавшиеся кошмары. И все равно верить в подобное не хотелось.
— О чем речь, молодые люди? — Вышедший в коридор Барталов не собирался присоединяться к разговору, но и пройти мимо, не сказав ни слова, не мог.
1 2 3 4 5 6