Это проделки моего приятеля. Он человек более радикальный.
— Так. И кто он? Да ты кури! — Аргамаков протянул подполковнику портсигар.
Они не служили в гвардии, однако провели вместе столько лет, что во внеслужебной обстановке давно были друг с другом на «ты». В служебной — дело другое.
— Шнайдер, — закурив, выдохнул Орловский.
— Так. Это гражданин по борьбе с контрреволюцией? Откуда ты его знаешь?
— Со студенческих лет. Я же рассказывал про свои глупые увлечения.
— Странно. Мне показалось, что этот Шнайдер на тебя смотрит форменным волком, — качнул головой полковник.
— Еще бы! Думал встретить единомышленника, а тут увидел меня при всех регалиях! — Орловский не сдержал улыбки.
Он до сих пор был при всех орденах. Не потому, что бахвалился, старался подчеркнуть былые заслуги. Просто снять награды не было времени, да и не в карман же их прятать.
— Да, вид у тебя прямо старорежимный. — В отличие от своего подчиненного, Аргамаков имел на груди лишь офицерский «Георгий».
— Какова сущность, таков и вид.
— Так. О сущности пока не будем, — предостерег Аргамаков. — Не хватало местных обывателей пугать.
Лучше рассказывай дальше. Только прежде скажи, твой приятель один?
— С ним еще Муруленко. Гражданин по обороне. Может, и еще кто-то есть, но я не знаю. Зато эти двое по энергии стоят остальных. Пока Всесвятский с компанией болтают, Шнайдер с Муруленко пытаются действовать. Причем строго в одном направлении. По пути углубления революции.
— Путь — ерунда. Какая бы ни была власть, она в первую очередь должна думать о наведении порядка. Это же аксиома. В противном случае, что от нее останется спустя самое короткое время? — убежденно произнес Аргамаков.
— А те, в Питере, тоже думали?
Оба офицера замолчали, заново переживая гибель всего самого дорогого.
— И вот еще, — после некоторого колебания произнес Орловский. — Я тут видел такое…
Он стал рассказывать о пассажире, внезапно превратившемся в зверя, о гимназисте, сумевшем взлететь одной силой желания, о тех жестоких чудесах, которые довелось повидать на пути.
Вначале казалось, что полковник не поверит, спишет все на нервное расстройство, но в то же время как было не рассказать, когда колдовство может стать врагом. Потому Орловский говорил, а когда взглянул при этом на Аргамакова, то понял, что ничего нового не сказал, что отряду уже доводилось сталкиваться по дороге с чем-то подобным.
— Так. В зверя, говоришь? — переспросил Аргамаков.
О гимназисте полковник говорить не стал. Да и то, вреда от полета не было. Не говоря уже о том, что немногие искренне желают летать.
Орловский кивнул и потянулся за очередной папиросой.
— Зверь нам не страшен. Сам же сказал, что подох он от обычной пули.
— Я в него всю обойму всадил в упор. Голова, словно арбуз, лопнула, — уточнил Орловский.
— Одной пули, наверное, тоже достаточно. Да хоть той же обоймы. Все не серебро и не осиновый кол. А как тебе такой вариант? — И Аргамаков в свою очередь рассказал о столкновении с бандой матроса и закончил: — Идет же этот доблестный представитель флота, судя по всему, на Смоленск. Не один. Со всеми своими людьми. Мы их несколько проредили, но взять новых по нынешним временам не проблема. У них даже бронепоезд есть. Настоящий, типа «Хунхуз».
— Бронепоезд-то откуда? — После всего пережитого Георгия удивили не колдовские способности Горобца, а наличие в его банде бронепоезда.
— Подобрал где-нибудь. Оружия пока полно. Сам мог одних орудий набрать хоть полную артбригаду. Да куда столько на две с половиной сотни штыков?
Человеку невоенному этого не понять, но обилие артиллерии может сделать часть слабее. К пушкам необходимо прикрытие. Где его взять, когда все три сводные роты по количеству штыков равнялись одной, а эскадрон на деле был не более чем взводом?
— Колдун… — Что-то брезжило у Георгия в памяти, пока наконец не оформилось. — Так, насколько я понимаю, здешние правители чем-то ему сродни.
— В каком смысле? — не понял Аргамаков. Орловский сообщил об ораторских способностях первых граждан города, из-за которых люди, более твердо мыслящие, прозвали их баюнами.
— Так. Слушай, Георгий, может, мы бредим? Сидят два бывалых человека и без тени юмора рассуждают о колдунах, оборотнях и прочих сказочных персонажах. Хорошо хоть, наш милейший Барталов сам уверовал в материализацию духов, а то он бы такое рассказал о нашем здоровье! — Местные правители в качестве колдунов губернского масштаба вызвали у Аргамакова невольное веселье.
— Хотелось бы, чтобы все это лишь грезилось, — признался Орловский. — Лучше уж сойти с ума одному, чем убедиться в своей нормальности и сумасшествии остального мира!
— Ну уж нет, дорогой мой Георгий Юрьевич! Права на сумасшествие у нас с тобой нет. — Приступ веселья у полковника прошел так же быстро, как появился. — Нам этот мир в порядок привести надо, а для этого голова должна быть ясной. И вот что, иди-ка ты спать. Смотрю, держишься уже еле-еле. Завтра будет трудный день. Надо наметить способы борьбы с бандой Горобца, попытаться усилить отряд за счет добровольцев, прикинуть, как мы одной ротой можем оборонять большой город. С правительством договориться, в конце концов. Я на тебя рассчитываю.
Сам Георгий очень рассчитывал добраться до семьи, только как это сделать, когда в бригаде каждый человек на вес золота? Спать же действительно хотелось так, что глаза время от времени норовили закрыться сами, и голова была тяжелой, не способной на умственные усилия.
— А вы, господин полковник? — все же нашел в себе силы задать вопрос Орловский.
Раз по званию — значит, на «вы».
— Я еще посты проверю. Да не беспокойся. Меня потом Канцевич сменит. Ты с ним, наверное, не знаком. Настоящий офицер генерального штаба. Весь поход был моей правой рукой.
Возражать против отдыха Орловский не стал. Он устроился на ночь в соседней комнате, чтобы при случае быть рядом. Даже раздеваться не стал. Только вопреки ожиданиям сон пришел не сразу. Перед глазами мельтешили события двух последних дней и одной ночи. Разговоры, сгущающаяся, пропитанная угрозой атмосфера, бой… Потом припомнился Степан. Хромой солдат, списанный подчистую, но нашедший в себе силы добровольно вступить в бой.
«А ведь он перед гибелью что-то сказать мне хотел», — мелькнула мысль, но тут Орловский провалился в долгожданный сон.
Подъем по необходимости был ранним. Это только кажется — дошли до цели, и наступил конец всем трудам. На деле настоящая работа начинается после прихода на место. Любой поход только средство, но уж никак не самоцель.
Однако делами заняться не дали. Едва успели позавтракать, как прибыли посланцы Всесвятского с приглашением командования бригады к правительству республики. Если вчера у Аргамакова действительно не было на это времени, то сегодня отказывать было и некрасиво, и, что главнее, непрактично.
— Так. Придется вам остаться за меня, Александр Дмитриевич, — обратился Аргамаков к своему начальнику штаба. — Ваша обязанность — наметить наиболее угрожаемые участки города. Прикинуть, как лучше их защитить имеющимися силами. Это во-первых. Во-вторых, немедленно открыть бюро записи добровольцев. Может быть, вчерашние события чему-нибудь научили горожан. Вдобавок в Смоленске должно быть много офицеров. Надеюсь, они откликнутся на наш призыв. Ну и в-третьих, наметьте, в каких направлениях наиболее целесообразно выслать разведку. Приоритет — направление на Рославль. Банда нашего знакомого должна прибыть оттуда. И последнее. До выяснения обстановки увольнительные свести к минимуму. Бригада должна находиться в готовности к действию. На нашу территорию старайтесь также никого не пускать. Мало ли что…
Лица тех офицеров, которые слышали распоряжения командира, невольно вытянулись от разочарования. После долгого похода поневоле хотелось немного расслабиться, посетить ресторан, побродить по городу, в самом крайнем случае.
— Разрешите, господин полковник! — вытянулся штабс-капитан Петров.
— Да, капитан.
— До каких пор не будут выдаваться увольнительные?
— Я же сказал: до выяснения обстановки. Вполне возможно, что до обеда. Если мы, конечно, сможем договориться с правительством, — твердо ответил Аргамаков.
Ответ несколько менял дело. С утра все равно у всех офицеров были дела, а там…
— Со мной отправятся Орловский, Сухтелен и Имшенецкий, — распорядился напоследок Аргамаков.
Состав помощников был понятен. Сухтелен уже имел дело с правительством республики, Орловский — тоже, а Имшенецкий являлся отрядным адъютантом, к тому же успевшим закончить ускоренные курсы при генеральном штабе.
Совещание получилось расширенным. Помимо правительства в полном составе здесь были временный начальник школы прапорщиков Либченко, выборные командиры обоих запасных полков — производивший впечатление вконец затюканного человека прапорщик Иванов и самодовольный писарь Нестеренко, а также угрюмый, под стать Муруленко, рабочий с абсолютно неподходящей ему фамилией Бородавкин. Последний оказался командиром самого большого отряда по борьбе с контрреволюцией.
При упоминании о должности Бородавкина офицеры поневоле скривились. Однако со своим уставом в чужой монастырь не ходят, пришлось терпеть и борца, раз его сочли нужным пригласить для определения взаимоотношений правительства и прибывшего отряда.
Судя по всему, обсуждение началось задолго до прибытия представителей бригады. Очень уж разгоряченные лица были у некоторых из членов правительства. Подобный эффект дает или спор, или прием алкоголя, но как-то неудобно думать о людях власти как о страдающих похмельем пьяницах.
— Мы тут немного посовещались, граждане, и решили, что нахождение на территории нашей республики вооруженных отрядов возможно лишь при выполнении нескольких условий, — с места в карьер объявил Шнайдер.
Всесвятский вздохнул. Было не ясно, то ли он не одобряет коллегу, то ли ему неловко за взятый тон.
— Так. Интересно, — без тени эмоций прокомментировал Аргамаков. — И каких?
— Первое — присяга на верность правительству Смоленской губернской республики, — произнес Шнайдер.
Чувствовалось, что именно этот пункт самого его волнует очень мало. Как истинный революционер, он вообще не верил всевозможным присягам и даже не старался этого скрыть.
Зато для офицеров условие прозвучало совсем иначе. Они невольно переглянулись, и выражение их лиц было при этом абсолютно одинаковым.
— Дальше, — на правах старшего ответил за всех Аргамаков.
— Полное и беспрекословное подчинение гражданину по обороне Муруленко, — отчеканил Шнайдер.
Трофим угрюмо взглянул на возможных подчиненных. На Орловском его взгляд задержался особо.
— Дальше.
— Избавление отряда от контрреволюционных элементов. Согласно положению республики — выборность начальства. Назначение в отряд комиссара правительства с правом решающего голоса во всех делах. Сдача лишнего оружия на городские склады.
— Все?
— В соответствии с последним решением, поддержанным всей армией Смоленской республики, с завтрашнего дня погоны и звания отменяются, — вместо Шнайдера докончил список Муруленко.
Всесвятский вновь вздохнул.
— На этих условиях мы готовы принять отряд на службу, — докончил Шнайдер и с торжеством посмотрел на офицеров. Мол, посмотрим, как вы выкрутитесь из этого положения!
— Так. Тогда отвечаю по пунктам. Бригада не нанимается на службу местным властям, так как служит не уезду или даже губернии, а только России. Поэтому присяга невозможна.
— Со временем наша республика расширится до всероссийского масштаба, — несколько напыщенно произнес Всесвятский.
Показалось или нет, но в глазах Шнайдера мелькнул огонек, словно он был очень доволен ответом полковника.
— Сожалеем, но как мы можем доверять вам без присяги? — произнес Яков. — Оба запасных полка уже принесли ее, скоро присягнет школа прапорщиков, и возникает резонный вопрос: почему отказываетесь не задумываете ли переворот?
— Так… — Выпад Якова Аргамаков проигнорировал. — Отвечаю на следующие пункты. Что там было дальше? Подчинение. Позвольте полюбопытствовать: какой у вашего господина по обороне чин? Надеюсь, не меньше генеральского.
Лицо Муруленко дернулось. В отличие от Шнайдера, он не умел контролировать свои эмоции, и все присутствующие отчетливо ощутили исходящую от Трофима злобу.
— Никаких чинов отныне не существует! Не за то мы боролись, чтобы нами по-прежнему помыкали разные офицеры!
— А за что же, черти бы вас побрали? За то, чтобы помыкать самим? — холодно осведомился молчавший до сих пор Сухтелен.
— У гражданина Муруленко большой опыт революционной борьбы, — заметил Шнайдер. — Вряд ли кто из вашего отряда может похвалиться чем-то подобным.
При этом он кинул невольный взгляд на своего бывшего приятеля.
— Что-то я не заметил, чтобы опыт борьбы помог вашему революционеру отразить вчерашнее нападение банды. Более того, пройдя с отрядом весь город, я вообще не видел господина Муруленко ни во главе запасных полков, которые дали присягу на верность, а воевать не стали, ни во главе какой-нибудь самой захудалой группки… — Аргамаков понимал, что злить самозваное правительство не стоит, но поделать с собой ничего не мог. Он был солдатом и не привык лебезить перед начальством подлинным, тем более — мнимым.
— Я тебя тоже не видал. — Муруленко смотрел на полковника с откровенной ненавистью.
— Граждане, не ссорьтесь, — торопливо произнес Всесвятский. — Стыдно! В тот час, когда революция в опасности, надо все силы бросить на ее защиту.
— А дабы избежать в решающий момент предательства, необходимо тщательно просеять ряды на предмет всевозможных реакционных элементов. В противном случае мы не избежим удара в спину, — вставил слово Шнайдер.
— Почему бы в таком случае не начать с правительства? — поинтересовался Орловский. — Разве попытка разоружить перед боем школу прапорщиков, кстати, единственную часть в Смоленске, которая сопротивлялась до конца, не является изменой? И почему бандиты, подошедшие к этому самому зданию, смогли не только выдать себя за отряд правительства, но и безошибочно назвать пароль, который должны были знать лишь два человека? Я понимаю: можно заподозрить меня, однако именно я в тот момент руководил обороной. На юридическом языке подобное, насколько помнится, называется алиби. У тебя-то, Яша, оно есть?
Отправляясь сюда, он не думал в открытую конфликтовать с бывшим соратником. Более того, закономерные подозрения разбивались о не менее закономерные возражения. Яшка ведь сам попросил его обязательно удержать правительственную резиденцию, так зачем ему в тот же самый момент способствовать ее падению? Нелогично. И потому Георгий обязательно бы промолчал, попробовал бы сначала узнать окольными путями побольше о том, где Шнайдер находился в роковую ночь. Только очень уж нагло вел себя стародавний приятель. Настолько нагло, что молчать стало невозможно.
— Сам запустил бандитов, а теперь обвиняешь меня? — удивился Яшка.
— Запустил. Чтобы они из меня потроха вытянули. Ври, да не завирайся. Я в здании был. А ты?
— Я пробирался в отряд гражданина Бородавкина. А потом совместно с его командиром руководил боевыми действиями. Правда, Ваня?
Бородавкин кивнул.
— Где действовать изволили? Ни здесь, ни у школы вас никто не видел.
— Мы начали от окраины, — уточнять, от которой именно, Шнайдер не стал.
— Граждане! — вновь просительно вымолвил Всесвятский. — Мы не для того собрались, чтобы обвинять друг друга в измене!
— Так, вопрос о проверках отметается, — заметил Аргамаков. — В связи с возникшими подозрениями.
Тут он был прав. Слова Орловского вызвали у некоторых из граждан правительства недоверие к коллеге. Пусть не сильное, но все-таки…
— Вопрос о выборном начале мы также пропускаем. Бригада существует по дореволюционному уставу, а в нем никаких выборов не предусмотрено. Что до погон, то не вы их дали, не вам и снимать. И никакого комиссара ни с правом голоса, ни без такового права. Более того, любая попытка вмешательства во внутренние дела моей части будет расцениваться как предательство по отношению к России. Со всеми вытекающими последствиями, — Аргамаков не говорил, а вбивал фразы в головы слушателей.
— Что я говорил! Они хотят всех нас под свой сапог загнать! — Муруленко с чувством ударил кулаком по собственному колену.
— Подчинение вашему господину от обороны, доказавшему полную некомпетентность при нападении разбойников, абсурдно, так как грозит поражением в первом же бою, — словно не замечая сказанного, продолжил Аргамаков. — Поэтому вопрос о дальнейшем сотрудничестве на ваших условиях невозможен. Бригада отдохнет в Смоленске несколько дней и двинется дальше. Туда, где зарождается начало общероссийской власти.
1 2 3 4 5 6
— Так. И кто он? Да ты кури! — Аргамаков протянул подполковнику портсигар.
Они не служили в гвардии, однако провели вместе столько лет, что во внеслужебной обстановке давно были друг с другом на «ты». В служебной — дело другое.
— Шнайдер, — закурив, выдохнул Орловский.
— Так. Это гражданин по борьбе с контрреволюцией? Откуда ты его знаешь?
— Со студенческих лет. Я же рассказывал про свои глупые увлечения.
— Странно. Мне показалось, что этот Шнайдер на тебя смотрит форменным волком, — качнул головой полковник.
— Еще бы! Думал встретить единомышленника, а тут увидел меня при всех регалиях! — Орловский не сдержал улыбки.
Он до сих пор был при всех орденах. Не потому, что бахвалился, старался подчеркнуть былые заслуги. Просто снять награды не было времени, да и не в карман же их прятать.
— Да, вид у тебя прямо старорежимный. — В отличие от своего подчиненного, Аргамаков имел на груди лишь офицерский «Георгий».
— Какова сущность, таков и вид.
— Так. О сущности пока не будем, — предостерег Аргамаков. — Не хватало местных обывателей пугать.
Лучше рассказывай дальше. Только прежде скажи, твой приятель один?
— С ним еще Муруленко. Гражданин по обороне. Может, и еще кто-то есть, но я не знаю. Зато эти двое по энергии стоят остальных. Пока Всесвятский с компанией болтают, Шнайдер с Муруленко пытаются действовать. Причем строго в одном направлении. По пути углубления революции.
— Путь — ерунда. Какая бы ни была власть, она в первую очередь должна думать о наведении порядка. Это же аксиома. В противном случае, что от нее останется спустя самое короткое время? — убежденно произнес Аргамаков.
— А те, в Питере, тоже думали?
Оба офицера замолчали, заново переживая гибель всего самого дорогого.
— И вот еще, — после некоторого колебания произнес Орловский. — Я тут видел такое…
Он стал рассказывать о пассажире, внезапно превратившемся в зверя, о гимназисте, сумевшем взлететь одной силой желания, о тех жестоких чудесах, которые довелось повидать на пути.
Вначале казалось, что полковник не поверит, спишет все на нервное расстройство, но в то же время как было не рассказать, когда колдовство может стать врагом. Потому Орловский говорил, а когда взглянул при этом на Аргамакова, то понял, что ничего нового не сказал, что отряду уже доводилось сталкиваться по дороге с чем-то подобным.
— Так. В зверя, говоришь? — переспросил Аргамаков.
О гимназисте полковник говорить не стал. Да и то, вреда от полета не было. Не говоря уже о том, что немногие искренне желают летать.
Орловский кивнул и потянулся за очередной папиросой.
— Зверь нам не страшен. Сам же сказал, что подох он от обычной пули.
— Я в него всю обойму всадил в упор. Голова, словно арбуз, лопнула, — уточнил Орловский.
— Одной пули, наверное, тоже достаточно. Да хоть той же обоймы. Все не серебро и не осиновый кол. А как тебе такой вариант? — И Аргамаков в свою очередь рассказал о столкновении с бандой матроса и закончил: — Идет же этот доблестный представитель флота, судя по всему, на Смоленск. Не один. Со всеми своими людьми. Мы их несколько проредили, но взять новых по нынешним временам не проблема. У них даже бронепоезд есть. Настоящий, типа «Хунхуз».
— Бронепоезд-то откуда? — После всего пережитого Георгия удивили не колдовские способности Горобца, а наличие в его банде бронепоезда.
— Подобрал где-нибудь. Оружия пока полно. Сам мог одних орудий набрать хоть полную артбригаду. Да куда столько на две с половиной сотни штыков?
Человеку невоенному этого не понять, но обилие артиллерии может сделать часть слабее. К пушкам необходимо прикрытие. Где его взять, когда все три сводные роты по количеству штыков равнялись одной, а эскадрон на деле был не более чем взводом?
— Колдун… — Что-то брезжило у Георгия в памяти, пока наконец не оформилось. — Так, насколько я понимаю, здешние правители чем-то ему сродни.
— В каком смысле? — не понял Аргамаков. Орловский сообщил об ораторских способностях первых граждан города, из-за которых люди, более твердо мыслящие, прозвали их баюнами.
— Так. Слушай, Георгий, может, мы бредим? Сидят два бывалых человека и без тени юмора рассуждают о колдунах, оборотнях и прочих сказочных персонажах. Хорошо хоть, наш милейший Барталов сам уверовал в материализацию духов, а то он бы такое рассказал о нашем здоровье! — Местные правители в качестве колдунов губернского масштаба вызвали у Аргамакова невольное веселье.
— Хотелось бы, чтобы все это лишь грезилось, — признался Орловский. — Лучше уж сойти с ума одному, чем убедиться в своей нормальности и сумасшествии остального мира!
— Ну уж нет, дорогой мой Георгий Юрьевич! Права на сумасшествие у нас с тобой нет. — Приступ веселья у полковника прошел так же быстро, как появился. — Нам этот мир в порядок привести надо, а для этого голова должна быть ясной. И вот что, иди-ка ты спать. Смотрю, держишься уже еле-еле. Завтра будет трудный день. Надо наметить способы борьбы с бандой Горобца, попытаться усилить отряд за счет добровольцев, прикинуть, как мы одной ротой можем оборонять большой город. С правительством договориться, в конце концов. Я на тебя рассчитываю.
Сам Георгий очень рассчитывал добраться до семьи, только как это сделать, когда в бригаде каждый человек на вес золота? Спать же действительно хотелось так, что глаза время от времени норовили закрыться сами, и голова была тяжелой, не способной на умственные усилия.
— А вы, господин полковник? — все же нашел в себе силы задать вопрос Орловский.
Раз по званию — значит, на «вы».
— Я еще посты проверю. Да не беспокойся. Меня потом Канцевич сменит. Ты с ним, наверное, не знаком. Настоящий офицер генерального штаба. Весь поход был моей правой рукой.
Возражать против отдыха Орловский не стал. Он устроился на ночь в соседней комнате, чтобы при случае быть рядом. Даже раздеваться не стал. Только вопреки ожиданиям сон пришел не сразу. Перед глазами мельтешили события двух последних дней и одной ночи. Разговоры, сгущающаяся, пропитанная угрозой атмосфера, бой… Потом припомнился Степан. Хромой солдат, списанный подчистую, но нашедший в себе силы добровольно вступить в бой.
«А ведь он перед гибелью что-то сказать мне хотел», — мелькнула мысль, но тут Орловский провалился в долгожданный сон.
Подъем по необходимости был ранним. Это только кажется — дошли до цели, и наступил конец всем трудам. На деле настоящая работа начинается после прихода на место. Любой поход только средство, но уж никак не самоцель.
Однако делами заняться не дали. Едва успели позавтракать, как прибыли посланцы Всесвятского с приглашением командования бригады к правительству республики. Если вчера у Аргамакова действительно не было на это времени, то сегодня отказывать было и некрасиво, и, что главнее, непрактично.
— Так. Придется вам остаться за меня, Александр Дмитриевич, — обратился Аргамаков к своему начальнику штаба. — Ваша обязанность — наметить наиболее угрожаемые участки города. Прикинуть, как лучше их защитить имеющимися силами. Это во-первых. Во-вторых, немедленно открыть бюро записи добровольцев. Может быть, вчерашние события чему-нибудь научили горожан. Вдобавок в Смоленске должно быть много офицеров. Надеюсь, они откликнутся на наш призыв. Ну и в-третьих, наметьте, в каких направлениях наиболее целесообразно выслать разведку. Приоритет — направление на Рославль. Банда нашего знакомого должна прибыть оттуда. И последнее. До выяснения обстановки увольнительные свести к минимуму. Бригада должна находиться в готовности к действию. На нашу территорию старайтесь также никого не пускать. Мало ли что…
Лица тех офицеров, которые слышали распоряжения командира, невольно вытянулись от разочарования. После долгого похода поневоле хотелось немного расслабиться, посетить ресторан, побродить по городу, в самом крайнем случае.
— Разрешите, господин полковник! — вытянулся штабс-капитан Петров.
— Да, капитан.
— До каких пор не будут выдаваться увольнительные?
— Я же сказал: до выяснения обстановки. Вполне возможно, что до обеда. Если мы, конечно, сможем договориться с правительством, — твердо ответил Аргамаков.
Ответ несколько менял дело. С утра все равно у всех офицеров были дела, а там…
— Со мной отправятся Орловский, Сухтелен и Имшенецкий, — распорядился напоследок Аргамаков.
Состав помощников был понятен. Сухтелен уже имел дело с правительством республики, Орловский — тоже, а Имшенецкий являлся отрядным адъютантом, к тому же успевшим закончить ускоренные курсы при генеральном штабе.
Совещание получилось расширенным. Помимо правительства в полном составе здесь были временный начальник школы прапорщиков Либченко, выборные командиры обоих запасных полков — производивший впечатление вконец затюканного человека прапорщик Иванов и самодовольный писарь Нестеренко, а также угрюмый, под стать Муруленко, рабочий с абсолютно неподходящей ему фамилией Бородавкин. Последний оказался командиром самого большого отряда по борьбе с контрреволюцией.
При упоминании о должности Бородавкина офицеры поневоле скривились. Однако со своим уставом в чужой монастырь не ходят, пришлось терпеть и борца, раз его сочли нужным пригласить для определения взаимоотношений правительства и прибывшего отряда.
Судя по всему, обсуждение началось задолго до прибытия представителей бригады. Очень уж разгоряченные лица были у некоторых из членов правительства. Подобный эффект дает или спор, или прием алкоголя, но как-то неудобно думать о людях власти как о страдающих похмельем пьяницах.
— Мы тут немного посовещались, граждане, и решили, что нахождение на территории нашей республики вооруженных отрядов возможно лишь при выполнении нескольких условий, — с места в карьер объявил Шнайдер.
Всесвятский вздохнул. Было не ясно, то ли он не одобряет коллегу, то ли ему неловко за взятый тон.
— Так. Интересно, — без тени эмоций прокомментировал Аргамаков. — И каких?
— Первое — присяга на верность правительству Смоленской губернской республики, — произнес Шнайдер.
Чувствовалось, что именно этот пункт самого его волнует очень мало. Как истинный революционер, он вообще не верил всевозможным присягам и даже не старался этого скрыть.
Зато для офицеров условие прозвучало совсем иначе. Они невольно переглянулись, и выражение их лиц было при этом абсолютно одинаковым.
— Дальше, — на правах старшего ответил за всех Аргамаков.
— Полное и беспрекословное подчинение гражданину по обороне Муруленко, — отчеканил Шнайдер.
Трофим угрюмо взглянул на возможных подчиненных. На Орловском его взгляд задержался особо.
— Дальше.
— Избавление отряда от контрреволюционных элементов. Согласно положению республики — выборность начальства. Назначение в отряд комиссара правительства с правом решающего голоса во всех делах. Сдача лишнего оружия на городские склады.
— Все?
— В соответствии с последним решением, поддержанным всей армией Смоленской республики, с завтрашнего дня погоны и звания отменяются, — вместо Шнайдера докончил список Муруленко.
Всесвятский вновь вздохнул.
— На этих условиях мы готовы принять отряд на службу, — докончил Шнайдер и с торжеством посмотрел на офицеров. Мол, посмотрим, как вы выкрутитесь из этого положения!
— Так. Тогда отвечаю по пунктам. Бригада не нанимается на службу местным властям, так как служит не уезду или даже губернии, а только России. Поэтому присяга невозможна.
— Со временем наша республика расширится до всероссийского масштаба, — несколько напыщенно произнес Всесвятский.
Показалось или нет, но в глазах Шнайдера мелькнул огонек, словно он был очень доволен ответом полковника.
— Сожалеем, но как мы можем доверять вам без присяги? — произнес Яков. — Оба запасных полка уже принесли ее, скоро присягнет школа прапорщиков, и возникает резонный вопрос: почему отказываетесь не задумываете ли переворот?
— Так… — Выпад Якова Аргамаков проигнорировал. — Отвечаю на следующие пункты. Что там было дальше? Подчинение. Позвольте полюбопытствовать: какой у вашего господина по обороне чин? Надеюсь, не меньше генеральского.
Лицо Муруленко дернулось. В отличие от Шнайдера, он не умел контролировать свои эмоции, и все присутствующие отчетливо ощутили исходящую от Трофима злобу.
— Никаких чинов отныне не существует! Не за то мы боролись, чтобы нами по-прежнему помыкали разные офицеры!
— А за что же, черти бы вас побрали? За то, чтобы помыкать самим? — холодно осведомился молчавший до сих пор Сухтелен.
— У гражданина Муруленко большой опыт революционной борьбы, — заметил Шнайдер. — Вряд ли кто из вашего отряда может похвалиться чем-то подобным.
При этом он кинул невольный взгляд на своего бывшего приятеля.
— Что-то я не заметил, чтобы опыт борьбы помог вашему революционеру отразить вчерашнее нападение банды. Более того, пройдя с отрядом весь город, я вообще не видел господина Муруленко ни во главе запасных полков, которые дали присягу на верность, а воевать не стали, ни во главе какой-нибудь самой захудалой группки… — Аргамаков понимал, что злить самозваное правительство не стоит, но поделать с собой ничего не мог. Он был солдатом и не привык лебезить перед начальством подлинным, тем более — мнимым.
— Я тебя тоже не видал. — Муруленко смотрел на полковника с откровенной ненавистью.
— Граждане, не ссорьтесь, — торопливо произнес Всесвятский. — Стыдно! В тот час, когда революция в опасности, надо все силы бросить на ее защиту.
— А дабы избежать в решающий момент предательства, необходимо тщательно просеять ряды на предмет всевозможных реакционных элементов. В противном случае мы не избежим удара в спину, — вставил слово Шнайдер.
— Почему бы в таком случае не начать с правительства? — поинтересовался Орловский. — Разве попытка разоружить перед боем школу прапорщиков, кстати, единственную часть в Смоленске, которая сопротивлялась до конца, не является изменой? И почему бандиты, подошедшие к этому самому зданию, смогли не только выдать себя за отряд правительства, но и безошибочно назвать пароль, который должны были знать лишь два человека? Я понимаю: можно заподозрить меня, однако именно я в тот момент руководил обороной. На юридическом языке подобное, насколько помнится, называется алиби. У тебя-то, Яша, оно есть?
Отправляясь сюда, он не думал в открытую конфликтовать с бывшим соратником. Более того, закономерные подозрения разбивались о не менее закономерные возражения. Яшка ведь сам попросил его обязательно удержать правительственную резиденцию, так зачем ему в тот же самый момент способствовать ее падению? Нелогично. И потому Георгий обязательно бы промолчал, попробовал бы сначала узнать окольными путями побольше о том, где Шнайдер находился в роковую ночь. Только очень уж нагло вел себя стародавний приятель. Настолько нагло, что молчать стало невозможно.
— Сам запустил бандитов, а теперь обвиняешь меня? — удивился Яшка.
— Запустил. Чтобы они из меня потроха вытянули. Ври, да не завирайся. Я в здании был. А ты?
— Я пробирался в отряд гражданина Бородавкина. А потом совместно с его командиром руководил боевыми действиями. Правда, Ваня?
Бородавкин кивнул.
— Где действовать изволили? Ни здесь, ни у школы вас никто не видел.
— Мы начали от окраины, — уточнять, от которой именно, Шнайдер не стал.
— Граждане! — вновь просительно вымолвил Всесвятский. — Мы не для того собрались, чтобы обвинять друг друга в измене!
— Так, вопрос о проверках отметается, — заметил Аргамаков. — В связи с возникшими подозрениями.
Тут он был прав. Слова Орловского вызвали у некоторых из граждан правительства недоверие к коллеге. Пусть не сильное, но все-таки…
— Вопрос о выборном начале мы также пропускаем. Бригада существует по дореволюционному уставу, а в нем никаких выборов не предусмотрено. Что до погон, то не вы их дали, не вам и снимать. И никакого комиссара ни с правом голоса, ни без такового права. Более того, любая попытка вмешательства во внутренние дела моей части будет расцениваться как предательство по отношению к России. Со всеми вытекающими последствиями, — Аргамаков не говорил, а вбивал фразы в головы слушателей.
— Что я говорил! Они хотят всех нас под свой сапог загнать! — Муруленко с чувством ударил кулаком по собственному колену.
— Подчинение вашему господину от обороны, доказавшему полную некомпетентность при нападении разбойников, абсурдно, так как грозит поражением в первом же бою, — словно не замечая сказанного, продолжил Аргамаков. — Поэтому вопрос о дальнейшем сотрудничестве на ваших условиях невозможен. Бригада отдохнет в Смоленске несколько дней и двинется дальше. Туда, где зарождается начало общероссийской власти.
1 2 3 4 5 6