Вот о чем еще нужно помнить и осторожно обойти. Этот бешеный натиск непрерывных и разнообразных требований стал настоящим испытанием для подготовки Ремета. Парень и за десять лет не столкнулся бы с таким, если б таскался взад и вперед по долинам за каким-то бесплодным предсказателем. Он начинал думать сам, а Брину только и нужен кто-то, разделяющий его неуверенность, чтобы побежать к старейшинам, губя все.
Эрескен ускорил шаг. Боковая дверь была приоткрыта, несколько фигур съежились на деревянных ступенях. Не глядя на них, дабы не обнадежить какую-то ничтожную просьбу, колдун взбежал по лестнице через две ступеньки и поспешил к двери в дальнем конце коридора.
Он остановился на пороге, и медоточивые слова высыхали на его губах.
– Что вы здесь делаете? Где Аритейн?
Сериз вскочила, оглядываясь на мужчин, сидевших по бокам от нее.
– Она ушла с Брином. – Жалобная улыбка девушки умоляла Эрескена не сердиться на нее.
– Кто это? – Эльетимм зло посмотрел на старика, который сжимал поникшее плечо девушки шишковатой рукой. – Ты должна исцелять снаружи, а не там, где мы собираемся для медитации!
Он сел за длинный стол; остальные были вынуждены встать со своих стульев, признавая тем самым его власть.
Незнакомец бросил на колдуна такой же свирепый взгляд.
– Я ее отец, а это ее брат. Мы пришли узнать, как ее дела. Джирран говорит, Шелтий больше не будут отрезаны от их крови.
Еще одно проклятое осложнение, с которым необходимо справиться. Эрескен услышал торопливые шаги в коридоре.
– Тогда перенесите ваше воссоединение куда-нибудь в другое место.
Эльетимм встал, ожидая увидеть Брина или, еще лучше, Аритейн. Вместо этого в комнату ворвались двое незнакомцев с пылающими враждебностью лицами, что подействовало на Эрескена как пинок в живот. За ними следовала женщина – ее облик был неразличим под жуткой маской красок, но ясные зеленые глаза сверкали от ненависти.
Это была магова потаскуха из Леса. Жгучая боль в челюсти сообщила Эрескену, что эта гадина вновь использует свои проклятые дротики. Колдун пошатнулся от холодного удара наркотика в кровь; цепляясь за стол, он разметал во все стороны карты, пергаменты, кубки и бросил кувшин в более плотного из нападающих.
Стоявшая ближе всех к двери Сериз вдохнула на паническом крике, но женщина дала ей оплеуху, чтобы молчала. Хрупкая блондинка ударилась о каменную стену и хныча сползла на половицы. Эрескен толкнул ее потрясенного отца в атаку, ухватившись за его порыв защитить свое дитя. С нечленораздельным ревом старик замахнулся на спину шлюхи. Старший из предателей, пришедших с ней, перехватил его мстительный кулак. Силы их были равны, но предателя поддерживала энергия молодости. Минутку подумав, эльетимм вплел лицо предателя в образ самой грязной похоти Джиррана, Сериз, плачущей жертвы, под поднимающимся и опускающимся телом. Он вбил этот образ в ум ее отца, врезал в его сознание, игнорируя вред, который он причиняет.
– Смотри, что они…
Эрескен не успел подкрепить образ словами. Второй предатель, тощий, с дикими глазами, был всего в шаге от него и держал наготове нож. Колдун схватил брата Сериз и бросил его на блестящее лезвие. В миг агонии, когда боль отвлекла парня, Эрескен захватил его ум. Он скрутил его сознание в тугой клубок хаоса, беспощадно изолировал от всякой разумной мысли и памяти. Работая быстрее, чем когда-либо, Эрескен лишил его всякого ощущения боли от бесчисленных ран и ударов, которые наносил раздосадованный предатель. Безжалостно выдирая любой инстинкт самозащиты, он зажег в этом парне бессознательную ярость и ненависть, превратил каждое непроизвольное движение в нападение, связывая их все в бурю бессмысленной жестокости.
Эрескен вырвался из вихря разрушенного ума парня в тот самый момент, когда предатель, будучи ниже ростом, упал на колени под этой безумной яростью. Отец, вооружившись ножкой стула, нападал на другого предателя. Мерзавец ловко увертывался, все удары обрушивались на стену за его спиной, и дерево разлеталось в щепки.
А где же шлюха? Вот она, зло кусая губу, бежит к нему с поднятым кинжалом. Эрескен опрокинул стол, крепкая дубовая доска – несерьезная преграда, но она дала ему время, чтобы втащить тело Сериз на ноги. Отчаянно протянув свой ум, колдун разбил слабую волю девушки одним взрывным проклятием, превратив ее глаза в пустые омуты темноты. За мгновение до того как Лесная стерва добралась до него, эльетимм швырнул Сериз на спину шлюхи. Руки девушки беспорядочно заколотили убийцу, серая ткань стесняла движения, тяжесть тела тащила гадину вниз.
Отзвуки агонии прокатились по уму Эрескена, когда брат девушки умер. Иллюзия неуязвимости не была защитой от телесных ран, превративших его тело в кровавое месиво: суставы раздроблены, сухожилия перерезаны, горло рассечено с такой свирепостью, что голова оказалась почти отделена. А предатель уже двигался к Эрескену – белые зубы сверкали в свирепо ощеренном рту на фоне кровавой маски, покрасневший нож жаждал крови эльетимма. Убей или будь убитым – простая мысль этого дикаря прозвучала громче всех других мыслей в комнате. И таким же простым был его ум, не имевший никаких защит.
Эльетимм почувствовал твердость камня за спиной, скользкие половицы под ногами. Вонь крови, экскрементов и ненависти густо насыщала воздух. Наркотик искажал его ощущения, краски смазывались, звуки казались и оглушительными, и далекими одновременно. Эрескен стиснул зубы, оттолкнул от себя этот хаос, выкрикнув заклинание, и бросил свой острый как бритва ум, оттачиваемый в течение стольких лет, в обнаженный разум нападавшего.
Это было легко. Колдун обрадовался внезапному успеху и не сразу сообразил, что здесь что-то не так. Где удар? Где отдача от внезапного вторжения, которой Эрескен так болезненно научился сопротивляться и затем удваивать, направляя панику обратно, против атакованного ума? Все ощущения и звуки исчезли из сознания колдуна – его мир сократился до пределов разума, который он стремился захватить. Почему он оторван от реальности, хотя цепи его железной воли должны были сковать безумца? Где порок или слабость, приносящие в жертву разум? Эльетимм удвоил усилия, но все переменилось: то царство, в котором он чувствовал себя господином, вывернулось наизнанку. Теперь Эрескен поймал себя на том, что лихорадочно ищет выход из умственного лабиринта. Но как такое могло случиться? Этот человек не имел никакой выучки в манипуляции умом и памятью.
Колдун оказался в центре кошмарного мира крови и варварства. Убиение брата Сериз пронеслось мимо него в умопомрачительном круговороте образов. Алая кровь пенилась в разбитом рту, зубы вонзались в рваные губы. А вот размашистый удар серебряного, в красных потеках клинка оголил синеватые связки горла и пищевод. Вот темные петли кишки выпятились из живота, сочась черной жижей. Блеснула кость сломанного локтя, тут же залитая кровью, безжалостный нож рассек полотно, кожу и сухожилие – умышленное движение, чтобы искалечить на всю жизнь, не будь этот парень уже мертв, продолжая двигаться только волей Эрескена в безумии без предела. Ужас окружил колдуна сплошным роем образов, каждое зрелище приходило снова и снова, все более живое и угрожающее. Не было ничего под ногами, ни один звук не раздавался в его ушах, был только этот бесконечный парад кошмаров, а Эрескен не мог закрыть глаза, чтобы больше не видеть его.
Но где же страх? Где страстное желание получить отпущение грехов? Где разглагольствования с целью оправдать бесчеловечность, чтобы уйти от ответственности и леденящих тисков вины? Ничего этого не было. Неимоверным усилием Эрескен ухитрился создать для себя островок тишины посреди отвратительного потока сознания. Обмирая от ужаса, он понял, что окружен со всех сторон твердым, горячим ликованием, упоением интенсивностью физического восприятия, бьющим через край восторгом от возвращенной свободы и неописуемым экстазом от вызова на смертный бой и победы в нем.
Воспоминания прекратились, застывшие образы исчезли в малиновой тьме. Стены убежища эльетиммского разума начали прогибаться под неумолимым давлением.
«Кто ты?» – крикнул Эрескен в кроваво-черную тишину, теснящую его.
«Друзья зовут меня Греном, – прогремел со всех сторон голос, неуместно веселый на фоне углубляющегося чувства угрозы. – Но тебе незачем это знать, потому что я собираюсь тебя убить».
Теперь вся угроза сосредоточилась в голосе, твердом и ярком как сталь.
«Ты знаешь, кто я?» – недоверчиво спросил Эрескен, забыв в этот миг необъяснимую тяжесть, сковавшую его силы.
«Вообще-то нет, – признался голос. – Ливак и Хэлис говорили, что ты и весь твой род – гнусные ублюдки. Давай проверим».
С несложной жестокостью прямодушное любопытство взломало всю защиту, которой Эрескен когда-то научился под ударами отцовской палки и плети его презрения. Беспомощного и несопротивляющегося, его оттащили к самому дальнему краю памяти, где он увидел людей и места, казавшиеся ему давно забытыми. Та хнычущая рабыня, которую его отец привез из самых первых набегов за океан, когда он восстановил утраченное искусство бросать вызов течениям, что сметают корабли в забвение. Эрескен едва помнил мать, всегда отворачивающую лицо от своего ребенка, порожденного насилием, а теперь вновь увидел, как она надвигает длинные каштановые волосы на клейменое лицо, увидел ее слезы и неослабевающее страдание. Вдруг все изменилось: лицо разбухло, почернело, язык вывалился наружу, глаза выкатились – труп закачался на виселице.
Точеное отцовское лицо надвинулось на Эрескена, пожирая его карими глазами, настолько темными, что они казались почти черными на фоне бледной кожи и совершенно белых волос.
«Она была слабой, неверной – ни пользы, ни украшения. Какой цели служила ее жизнь, когда столь многие нуждаются в пище и тепле?»
И она была не единственной приговоренной к смерти в ту самую суровую зиму его детства жертвой мудрости отца. Владения, управляемые ничтожными людьми, пали от болезней и раздоров. Не было лишней еды в тот голодный сезон, когда скудный урожай сгнил еще зеленым на полях, когда морские птицы улетели рано, а морские животные пришли поздно, и было их немного, и все – костлявые и больные, когда гарпуны охотников наконец вытянули их. Все ручьи промерзли до самого дна, подземное тепло – основа жизни, – казалось, ушло навсегда, и люди шептались в углах, что Мизаен в конце концов покинул их.
Но только не его отец. Это был знак, очевидный, как извержение, которое несло смерть уже не от холода, а от огня, испепелившего стольких голодающих в ледяную смену того года. Его проницательный ум узнал в этом желание Мизаена подвергнуть их самому горькому испытанию. Это был знак, что пришло время оставить их бесплодные поля и несколько укрытых долин, где цеплялись за жизнь низкорослые деревца, да безжалостные пространства гравия и щебня, которые поднимались к снежным полям и ледникам, покрывающим таинственные вершины. Когда он объединит пустые земли тех, проклятых Мэвелин, и они окажутся под его единоличной властью, настанет час потребовать обратно земли западного изобилия. Иначе зачем ему было даровано господство над ветром и морем, столь давно утраченным?
Теперь Эрескен больше не был пренебрегаемым младшим в жесткой иерархии замка. Теперь он получил все внимание, о котором только мог мечтать, и всецело осознал парадокс быть осторожным в своих желаниях, дабы они не исполнились. Быть сыном своего отца означало пройти суровую и долгую подготовку в искусствах истинной магии, обучение тактике и стратегии. Это означало, что его бросят против конкурирующих кланов, как только представится возможность или возникнет хоть какой-то предлог перейти границу, напасть на крепость, пролить кровь соперников. Наконец Эрескен занял место, которое принадлежало ему по праву рождения, и взял на себя обязанность защищать своего господина или умереть в попытке это сделать.
«Сэдриновы потроха, ну и скучный же вы народ!»
Воспоминания были вытащены, осмотрены, отброшены в сторону. Эрескен ярился, беспомощный и жалкий, когда Грен искал для себя что-то интересное, его презрение громко прозвучало в тиши памяти.
«Если мы намерены пересечь океан, чтобы сражаться там за свои права, мы не оставим позади никого, кто мог бы всадить нож нам в спину». Часто повторяемые слова отца раздались в уме Эрескена – приговор соседнему владению, истребляющий его до последнего младенца.
«Звучит разумно», – одобрил Грен, и на мгновение его сокрушительная хватка ослабла.
«Кто ты? – спросил Эрескен, силясь вырваться из коварного болота памяти. – Как ты это делаешь?»
«Кто знает? И не все ли тебе равно? – Угроза вернулась, снова нависнув со всех сторон, еще более зловещая. – Это ты влез незваным в мою голову, и тебе придется за это поплатиться. Я не сдаюсь без боя!»
«Но кто ты?» – разозлился Эрескен, снедаемый предательским страхом.
«Тот, кто получил от жизни куда больше веселья, чем ты, приятель».
Алый огонь прострелил темноту, обрушив на Эрескена яркие видения, которые и ужаснули, и озадачили колдуна. Брат предателя протягивал руку, побуждая его идти дальше, когда дети вдвоем исследовали все закоулки какого-то отдаленного фесса. Память выскочила за стены: тайный побег в лес следом за старшими братьями, дядьями и отцом, вышедшими ставить ловушки. Побег, едва не кончившийся гибелью, ибо они заблудились во внезапной пурге и вернулись только на рассвете, полузамерзшие, к истеричным женщинам и целый день потом отогревались в какой-то надворной постройке. Это было совсем не забавно, пришли к выводу дети. Им предстоит научиться побеждать холод и непогоду, чтобы в следующий раз идти дальше.
Воспоминание перескочило в темную пещеру. В шахтах было не так холодно, и непогода не могла добраться до них под землей. То безрассудное предположение было перечеркнуто банальным открытием изнурение – такой же коварный убийца, как холод, когда дождь, идущий на поверхности на расстоянии полдня пути от рудников, мог оставить храброго исследователя пещер по шею в воде в течение нескольких вздохов. Страх, граничивший с безумием, сдавил ум Эрескена, воспоминание о нырянии через затопленные туннели, о легких в огне посреди ледяной воды, об умопомрачении, которое побуждает сделать тот последний, смертельный вдох. А в следующий миг весь ужас потонул в маниакальном смехе ликования, оттого что удалось выжить.
Темп памяти ускорялся, напряженность возрастала – опыт строился на опыте Рост, обязанности и накапливавшееся понимание отчуждения. Первая смерть – несчастный случай в кулачной схватке, повод для легкого сожаления, но и страшное открытие, что у него в руках такая сила. Эрескен запаниковал до тошноты при воспоминании о Шелтий, пытающемся наказать этот ум, – сей безумец, видимо, решил, что он никогда больше не позволит такого вторжения. Эта непокорность была чем-то совершенно непостижимым, превосходящим весь жизненный опыт Эрескена.
Колдун вздрогнул от ярких образов войны: кровавые битвы армий, рубящих друг друга на куски, мелкие ночные стычки и нападения из засады. Соратники приходили и уходили, кто – к смерти, кто – к разгульной жизни, чтобы потратить деньги, пока еще живы. Сожалелось обо всех потерях и ни об одной. В жизни наемника не было никаких ограничений, только свобода. Приказам следовали, если были согласны с ними, уклонялись – если нет. Один брат полагался на убедительность доводов, чтобы, где возможно, предотвратить беду, другой – на физическую выносливость, чтобы вытаскивать их обоих из все более опасных ситуаций.
Каждая смерть подносилась к испуганному взору Эрескена, леденящее хихиканье оглушало его многоголосым эхом. Грен забавлялся страхом своего пленника и громоздил ужас на ужас. Противники были заколоты или обезглавлены в неожиданном нападении. Каждый опознанный враг уничтожался как можно скорее, пока не предпринял собственную атаку. Это были отрадные смерти. Выпотрошенные в бою мужчины истекали кровью с напрасными проклятиями и мольбами. Это были смерти не слишком приятные, но желанные, ибо они приносили трофеи и деньги, которые тратились на удовольствия – женщин и азартные игры. Те, кто нарушил суровую дисциплину боя, были повешены на ближайшем дереве, их тела подергивались в агонии медленного удушья – несущественные смерти.
Эрескен почувствовал, что его защиты крошатся под этим неослабевающим натиском. Его убежище сжалось до размеров отчаяния: он тщетно сражался с презрением, которое расплющивало его. Колдун не чувствовал пол под ногами, камень под пальцами, не ощущал ни дыхания в горле, ни пульса ужаса, который гнал кровь по телу. Не было ничего, кроме этой сокрушительной насмешки, разрывающей его на части.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Эрескен ускорил шаг. Боковая дверь была приоткрыта, несколько фигур съежились на деревянных ступенях. Не глядя на них, дабы не обнадежить какую-то ничтожную просьбу, колдун взбежал по лестнице через две ступеньки и поспешил к двери в дальнем конце коридора.
Он остановился на пороге, и медоточивые слова высыхали на его губах.
– Что вы здесь делаете? Где Аритейн?
Сериз вскочила, оглядываясь на мужчин, сидевших по бокам от нее.
– Она ушла с Брином. – Жалобная улыбка девушки умоляла Эрескена не сердиться на нее.
– Кто это? – Эльетимм зло посмотрел на старика, который сжимал поникшее плечо девушки шишковатой рукой. – Ты должна исцелять снаружи, а не там, где мы собираемся для медитации!
Он сел за длинный стол; остальные были вынуждены встать со своих стульев, признавая тем самым его власть.
Незнакомец бросил на колдуна такой же свирепый взгляд.
– Я ее отец, а это ее брат. Мы пришли узнать, как ее дела. Джирран говорит, Шелтий больше не будут отрезаны от их крови.
Еще одно проклятое осложнение, с которым необходимо справиться. Эрескен услышал торопливые шаги в коридоре.
– Тогда перенесите ваше воссоединение куда-нибудь в другое место.
Эльетимм встал, ожидая увидеть Брина или, еще лучше, Аритейн. Вместо этого в комнату ворвались двое незнакомцев с пылающими враждебностью лицами, что подействовало на Эрескена как пинок в живот. За ними следовала женщина – ее облик был неразличим под жуткой маской красок, но ясные зеленые глаза сверкали от ненависти.
Это была магова потаскуха из Леса. Жгучая боль в челюсти сообщила Эрескену, что эта гадина вновь использует свои проклятые дротики. Колдун пошатнулся от холодного удара наркотика в кровь; цепляясь за стол, он разметал во все стороны карты, пергаменты, кубки и бросил кувшин в более плотного из нападающих.
Стоявшая ближе всех к двери Сериз вдохнула на паническом крике, но женщина дала ей оплеуху, чтобы молчала. Хрупкая блондинка ударилась о каменную стену и хныча сползла на половицы. Эрескен толкнул ее потрясенного отца в атаку, ухватившись за его порыв защитить свое дитя. С нечленораздельным ревом старик замахнулся на спину шлюхи. Старший из предателей, пришедших с ней, перехватил его мстительный кулак. Силы их были равны, но предателя поддерживала энергия молодости. Минутку подумав, эльетимм вплел лицо предателя в образ самой грязной похоти Джиррана, Сериз, плачущей жертвы, под поднимающимся и опускающимся телом. Он вбил этот образ в ум ее отца, врезал в его сознание, игнорируя вред, который он причиняет.
– Смотри, что они…
Эрескен не успел подкрепить образ словами. Второй предатель, тощий, с дикими глазами, был всего в шаге от него и держал наготове нож. Колдун схватил брата Сериз и бросил его на блестящее лезвие. В миг агонии, когда боль отвлекла парня, Эрескен захватил его ум. Он скрутил его сознание в тугой клубок хаоса, беспощадно изолировал от всякой разумной мысли и памяти. Работая быстрее, чем когда-либо, Эрескен лишил его всякого ощущения боли от бесчисленных ран и ударов, которые наносил раздосадованный предатель. Безжалостно выдирая любой инстинкт самозащиты, он зажег в этом парне бессознательную ярость и ненависть, превратил каждое непроизвольное движение в нападение, связывая их все в бурю бессмысленной жестокости.
Эрескен вырвался из вихря разрушенного ума парня в тот самый момент, когда предатель, будучи ниже ростом, упал на колени под этой безумной яростью. Отец, вооружившись ножкой стула, нападал на другого предателя. Мерзавец ловко увертывался, все удары обрушивались на стену за его спиной, и дерево разлеталось в щепки.
А где же шлюха? Вот она, зло кусая губу, бежит к нему с поднятым кинжалом. Эрескен опрокинул стол, крепкая дубовая доска – несерьезная преграда, но она дала ему время, чтобы втащить тело Сериз на ноги. Отчаянно протянув свой ум, колдун разбил слабую волю девушки одним взрывным проклятием, превратив ее глаза в пустые омуты темноты. За мгновение до того как Лесная стерва добралась до него, эльетимм швырнул Сериз на спину шлюхи. Руки девушки беспорядочно заколотили убийцу, серая ткань стесняла движения, тяжесть тела тащила гадину вниз.
Отзвуки агонии прокатились по уму Эрескена, когда брат девушки умер. Иллюзия неуязвимости не была защитой от телесных ран, превративших его тело в кровавое месиво: суставы раздроблены, сухожилия перерезаны, горло рассечено с такой свирепостью, что голова оказалась почти отделена. А предатель уже двигался к Эрескену – белые зубы сверкали в свирепо ощеренном рту на фоне кровавой маски, покрасневший нож жаждал крови эльетимма. Убей или будь убитым – простая мысль этого дикаря прозвучала громче всех других мыслей в комнате. И таким же простым был его ум, не имевший никаких защит.
Эльетимм почувствовал твердость камня за спиной, скользкие половицы под ногами. Вонь крови, экскрементов и ненависти густо насыщала воздух. Наркотик искажал его ощущения, краски смазывались, звуки казались и оглушительными, и далекими одновременно. Эрескен стиснул зубы, оттолкнул от себя этот хаос, выкрикнув заклинание, и бросил свой острый как бритва ум, оттачиваемый в течение стольких лет, в обнаженный разум нападавшего.
Это было легко. Колдун обрадовался внезапному успеху и не сразу сообразил, что здесь что-то не так. Где удар? Где отдача от внезапного вторжения, которой Эрескен так болезненно научился сопротивляться и затем удваивать, направляя панику обратно, против атакованного ума? Все ощущения и звуки исчезли из сознания колдуна – его мир сократился до пределов разума, который он стремился захватить. Почему он оторван от реальности, хотя цепи его железной воли должны были сковать безумца? Где порок или слабость, приносящие в жертву разум? Эльетимм удвоил усилия, но все переменилось: то царство, в котором он чувствовал себя господином, вывернулось наизнанку. Теперь Эрескен поймал себя на том, что лихорадочно ищет выход из умственного лабиринта. Но как такое могло случиться? Этот человек не имел никакой выучки в манипуляции умом и памятью.
Колдун оказался в центре кошмарного мира крови и варварства. Убиение брата Сериз пронеслось мимо него в умопомрачительном круговороте образов. Алая кровь пенилась в разбитом рту, зубы вонзались в рваные губы. А вот размашистый удар серебряного, в красных потеках клинка оголил синеватые связки горла и пищевод. Вот темные петли кишки выпятились из живота, сочась черной жижей. Блеснула кость сломанного локтя, тут же залитая кровью, безжалостный нож рассек полотно, кожу и сухожилие – умышленное движение, чтобы искалечить на всю жизнь, не будь этот парень уже мертв, продолжая двигаться только волей Эрескена в безумии без предела. Ужас окружил колдуна сплошным роем образов, каждое зрелище приходило снова и снова, все более живое и угрожающее. Не было ничего под ногами, ни один звук не раздавался в его ушах, был только этот бесконечный парад кошмаров, а Эрескен не мог закрыть глаза, чтобы больше не видеть его.
Но где же страх? Где страстное желание получить отпущение грехов? Где разглагольствования с целью оправдать бесчеловечность, чтобы уйти от ответственности и леденящих тисков вины? Ничего этого не было. Неимоверным усилием Эрескен ухитрился создать для себя островок тишины посреди отвратительного потока сознания. Обмирая от ужаса, он понял, что окружен со всех сторон твердым, горячим ликованием, упоением интенсивностью физического восприятия, бьющим через край восторгом от возвращенной свободы и неописуемым экстазом от вызова на смертный бой и победы в нем.
Воспоминания прекратились, застывшие образы исчезли в малиновой тьме. Стены убежища эльетиммского разума начали прогибаться под неумолимым давлением.
«Кто ты?» – крикнул Эрескен в кроваво-черную тишину, теснящую его.
«Друзья зовут меня Греном, – прогремел со всех сторон голос, неуместно веселый на фоне углубляющегося чувства угрозы. – Но тебе незачем это знать, потому что я собираюсь тебя убить».
Теперь вся угроза сосредоточилась в голосе, твердом и ярком как сталь.
«Ты знаешь, кто я?» – недоверчиво спросил Эрескен, забыв в этот миг необъяснимую тяжесть, сковавшую его силы.
«Вообще-то нет, – признался голос. – Ливак и Хэлис говорили, что ты и весь твой род – гнусные ублюдки. Давай проверим».
С несложной жестокостью прямодушное любопытство взломало всю защиту, которой Эрескен когда-то научился под ударами отцовской палки и плети его презрения. Беспомощного и несопротивляющегося, его оттащили к самому дальнему краю памяти, где он увидел людей и места, казавшиеся ему давно забытыми. Та хнычущая рабыня, которую его отец привез из самых первых набегов за океан, когда он восстановил утраченное искусство бросать вызов течениям, что сметают корабли в забвение. Эрескен едва помнил мать, всегда отворачивающую лицо от своего ребенка, порожденного насилием, а теперь вновь увидел, как она надвигает длинные каштановые волосы на клейменое лицо, увидел ее слезы и неослабевающее страдание. Вдруг все изменилось: лицо разбухло, почернело, язык вывалился наружу, глаза выкатились – труп закачался на виселице.
Точеное отцовское лицо надвинулось на Эрескена, пожирая его карими глазами, настолько темными, что они казались почти черными на фоне бледной кожи и совершенно белых волос.
«Она была слабой, неверной – ни пользы, ни украшения. Какой цели служила ее жизнь, когда столь многие нуждаются в пище и тепле?»
И она была не единственной приговоренной к смерти в ту самую суровую зиму его детства жертвой мудрости отца. Владения, управляемые ничтожными людьми, пали от болезней и раздоров. Не было лишней еды в тот голодный сезон, когда скудный урожай сгнил еще зеленым на полях, когда морские птицы улетели рано, а морские животные пришли поздно, и было их немного, и все – костлявые и больные, когда гарпуны охотников наконец вытянули их. Все ручьи промерзли до самого дна, подземное тепло – основа жизни, – казалось, ушло навсегда, и люди шептались в углах, что Мизаен в конце концов покинул их.
Но только не его отец. Это был знак, очевидный, как извержение, которое несло смерть уже не от холода, а от огня, испепелившего стольких голодающих в ледяную смену того года. Его проницательный ум узнал в этом желание Мизаена подвергнуть их самому горькому испытанию. Это был знак, что пришло время оставить их бесплодные поля и несколько укрытых долин, где цеплялись за жизнь низкорослые деревца, да безжалостные пространства гравия и щебня, которые поднимались к снежным полям и ледникам, покрывающим таинственные вершины. Когда он объединит пустые земли тех, проклятых Мэвелин, и они окажутся под его единоличной властью, настанет час потребовать обратно земли западного изобилия. Иначе зачем ему было даровано господство над ветром и морем, столь давно утраченным?
Теперь Эрескен больше не был пренебрегаемым младшим в жесткой иерархии замка. Теперь он получил все внимание, о котором только мог мечтать, и всецело осознал парадокс быть осторожным в своих желаниях, дабы они не исполнились. Быть сыном своего отца означало пройти суровую и долгую подготовку в искусствах истинной магии, обучение тактике и стратегии. Это означало, что его бросят против конкурирующих кланов, как только представится возможность или возникнет хоть какой-то предлог перейти границу, напасть на крепость, пролить кровь соперников. Наконец Эрескен занял место, которое принадлежало ему по праву рождения, и взял на себя обязанность защищать своего господина или умереть в попытке это сделать.
«Сэдриновы потроха, ну и скучный же вы народ!»
Воспоминания были вытащены, осмотрены, отброшены в сторону. Эрескен ярился, беспомощный и жалкий, когда Грен искал для себя что-то интересное, его презрение громко прозвучало в тиши памяти.
«Если мы намерены пересечь океан, чтобы сражаться там за свои права, мы не оставим позади никого, кто мог бы всадить нож нам в спину». Часто повторяемые слова отца раздались в уме Эрескена – приговор соседнему владению, истребляющий его до последнего младенца.
«Звучит разумно», – одобрил Грен, и на мгновение его сокрушительная хватка ослабла.
«Кто ты? – спросил Эрескен, силясь вырваться из коварного болота памяти. – Как ты это делаешь?»
«Кто знает? И не все ли тебе равно? – Угроза вернулась, снова нависнув со всех сторон, еще более зловещая. – Это ты влез незваным в мою голову, и тебе придется за это поплатиться. Я не сдаюсь без боя!»
«Но кто ты?» – разозлился Эрескен, снедаемый предательским страхом.
«Тот, кто получил от жизни куда больше веселья, чем ты, приятель».
Алый огонь прострелил темноту, обрушив на Эрескена яркие видения, которые и ужаснули, и озадачили колдуна. Брат предателя протягивал руку, побуждая его идти дальше, когда дети вдвоем исследовали все закоулки какого-то отдаленного фесса. Память выскочила за стены: тайный побег в лес следом за старшими братьями, дядьями и отцом, вышедшими ставить ловушки. Побег, едва не кончившийся гибелью, ибо они заблудились во внезапной пурге и вернулись только на рассвете, полузамерзшие, к истеричным женщинам и целый день потом отогревались в какой-то надворной постройке. Это было совсем не забавно, пришли к выводу дети. Им предстоит научиться побеждать холод и непогоду, чтобы в следующий раз идти дальше.
Воспоминание перескочило в темную пещеру. В шахтах было не так холодно, и непогода не могла добраться до них под землей. То безрассудное предположение было перечеркнуто банальным открытием изнурение – такой же коварный убийца, как холод, когда дождь, идущий на поверхности на расстоянии полдня пути от рудников, мог оставить храброго исследователя пещер по шею в воде в течение нескольких вздохов. Страх, граничивший с безумием, сдавил ум Эрескена, воспоминание о нырянии через затопленные туннели, о легких в огне посреди ледяной воды, об умопомрачении, которое побуждает сделать тот последний, смертельный вдох. А в следующий миг весь ужас потонул в маниакальном смехе ликования, оттого что удалось выжить.
Темп памяти ускорялся, напряженность возрастала – опыт строился на опыте Рост, обязанности и накапливавшееся понимание отчуждения. Первая смерть – несчастный случай в кулачной схватке, повод для легкого сожаления, но и страшное открытие, что у него в руках такая сила. Эрескен запаниковал до тошноты при воспоминании о Шелтий, пытающемся наказать этот ум, – сей безумец, видимо, решил, что он никогда больше не позволит такого вторжения. Эта непокорность была чем-то совершенно непостижимым, превосходящим весь жизненный опыт Эрескена.
Колдун вздрогнул от ярких образов войны: кровавые битвы армий, рубящих друг друга на куски, мелкие ночные стычки и нападения из засады. Соратники приходили и уходили, кто – к смерти, кто – к разгульной жизни, чтобы потратить деньги, пока еще живы. Сожалелось обо всех потерях и ни об одной. В жизни наемника не было никаких ограничений, только свобода. Приказам следовали, если были согласны с ними, уклонялись – если нет. Один брат полагался на убедительность доводов, чтобы, где возможно, предотвратить беду, другой – на физическую выносливость, чтобы вытаскивать их обоих из все более опасных ситуаций.
Каждая смерть подносилась к испуганному взору Эрескена, леденящее хихиканье оглушало его многоголосым эхом. Грен забавлялся страхом своего пленника и громоздил ужас на ужас. Противники были заколоты или обезглавлены в неожиданном нападении. Каждый опознанный враг уничтожался как можно скорее, пока не предпринял собственную атаку. Это были отрадные смерти. Выпотрошенные в бою мужчины истекали кровью с напрасными проклятиями и мольбами. Это были смерти не слишком приятные, но желанные, ибо они приносили трофеи и деньги, которые тратились на удовольствия – женщин и азартные игры. Те, кто нарушил суровую дисциплину боя, были повешены на ближайшем дереве, их тела подергивались в агонии медленного удушья – несущественные смерти.
Эрескен почувствовал, что его защиты крошатся под этим неослабевающим натиском. Его убежище сжалось до размеров отчаяния: он тщетно сражался с презрением, которое расплющивало его. Колдун не чувствовал пол под ногами, камень под пальцами, не ощущал ни дыхания в горле, ни пульса ужаса, который гнал кровь по телу. Не было ничего, кроме этой сокрушительной насмешки, разрывающей его на части.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57