через час, а может быть через несколько минут желание «унести» в больницу больного Сергея Вадимовича непременно пройдет… Такси не было, солнца не было, оттепели не было – ничего не было, и Нина Александровна почувствовала себя пустой, как выжатый лимон. Вздохнув, она пошла тихохонько по темной дороге и до тех пор шагала по направлению к Таежному, пока ее не подобрал сплавконторский «газик», ездивший за деньгами в райбанк. Она села на заднее сиденье, забилась в уголок; вызывая этим удивление и оторопь у шофера и кассирши, доехала до дома, а не до дирекции молча, со стиснутыми зубами, все время повторяя про себя одну и ту же фразу: «Первый звонок! Первый звонок! Первый звонок!»
После ноябрьских праздников в новом современном доме застеклили окна, провели во все комнаты водяное отопление, в кухне и коридоре застлали полы разноцветным линолеумом, а еще через неделю по центральной улице Таежного – на виду у всех – провезли большую белую ванну, первую в поселке. Сразу же после установки ванны в дом пришли маляры, и в Таежном стали поговаривать о том, что после Нового года или чуть позже дом будет готов к сдаче, да и Сергей Вадимович говорил то же самое, добавляя с усмешкой:
– Мистер Булгаков не дремлет! На днях в райком пойдет коллективное письмо о том, что Ларин ворюга и обогащается за счет государства.
Сергей Вадимович после ноябрьских праздников домой стал приходить минут на двадцать раньше обычного, не пропускал ни одного ледового купания, по утрам с углубленным видом прочитывал целиком три страницы «Правды», он еще больше прежнего повеселел, был по-мальчишески легок, несерьезен и как-то, полушутливо-полусерьезно, фатовато подмигивая, сообщил Нине Александровне:
– А твой Сереженька молодец! Боюсь, как бы мне не вручили за третий квартал а-а-громадную премию. Это, знаешь ли, и честь и нема-а-а-лые деньги. Не купить ли нам, понимаешь ли, пианино да не нанять ли для Борьки учительницу музыки? Хотя бы эту старую грымзу Марию Казимировну. Люблю, знаешь ли, когда бренчат что-то рояльное…
С Борькой, на взгляд Нины Александровны, все пока обстояло благополучно, хотя сын по-прежнему удивлял ее мудрой взрослостью, так как крохотный мальчонка, внешне очень похожий на Нину Александровну, за два-три месяца сумел установить совершенно точные, по-умному необходимые отношения с отчимом. Борька демонстративно «уважал» Сергея Вадимовича, был, конечно, признателен ему за пистолет и прочие материальные радости, но держал себя так независимо, точно постоянно твердил: «Ты отчим, я Борька, вот и все, вот и очень хорошо, и давай-ка жить каждый по-своему». Вместе с тем сын не избегал Сергея Вадимовича, охотно гулял с ним, но не горевал ни секундочки, когда отчим был занят. Одним словом, в доме существовало двое мужчин – каждый отдельно, каждый сам по себе.
– Характер! – однажды уважительно сказал о нем Сергей Вадимович.– Высоко о себе разумеет молодой человек-с… А вот геркулесовую кашу я его заставлю лопать!
– Каким образом?
– Самым простым.
И через несколько дней после этого разговора, укладывая сына в постель, Нина Александровна услышала нарочито громкий и четкий голос Сергея Вадимовича:
– Мои подвиги объясняются, знаете ли, геркулесовой кашей.
У мужа в это время был в гостях плановик Зимин – подхалим и сплетник, забежавший к главному механику якобы по необходимости, но на самом деле для вербовки нового работника в группу оппозиционеров, почему-то воюющих с главным инженером; начал плановик с того, что выразил Сергею Вадимовичу восхищение его зимними купаниями: «У вас, Сергей Вадимович, исключительно, грандиозно, невыразимо мощный организм, но это так понятно – вы такой исключительный, такой неповторимый человек!» Все это было произнесено с прононсом, с мнимо-аристократическими ужимками и честными до фанатического блеска глазами.
– Все дело именно в геркулесовой каше! – с удовольствием прокричал за стенкой Сергей Вадимович.– Кто читает журнал «Наука и жизнь», тот знает, что только геркулесовая каша согревает в проруби… Да, да и еще раз да, как выражается высокоуважаемый экс-механик Булгаков…
– Вы только подумайте! – восхитился плановик и вдруг понизил голос.– Вы только послушайте, Сергей Вадимович, какой предательский шаг предпринял экс-механик. Он, можете себе представить…
Шу-шу-шу, те-те-те! – дальше ничего понять уже было нельзя, и Нина Александровна, аккуратно сложив Борькины джинсы, присела на краешек детской кровати. Сын лежал на спине, сосредоточенно глядя в потолок, шевелил губами, словно читал про себя. Внутренний монолог Борьки непременно относился к геркулесовой каше, и лицо у сына наконец сделалось решительным: ну, мы еще покажем себя! Нине Александровне захотелось захохотать, и, чтобы не случилось конфуза, она приняла строгую осанку.
– Как у тебя с русским языком, Борька? – спросила Нина Александровна.– Что-то Елена Алексеевна на тебя давно не жаловалась. Ты не исправился ли?
– Не,– задумчиво ответил сын.– Домашние задания по русскому мне теперь делает Светка, а на уроках я сам стараюсь.
– Не фантазируй!
– Я не вру, мама. Светка делает мне домашние задания по русскому, а я ей решаю задачи.
– Но это же… Это плохо, Борька!
– Да уж чего хорошего… Знаешь, мама, ты иди, я засну сам…
Когда Нина Александровна вошла в другую комнату, Сергей Вадимович, сунув руки в карманы, разгуливал по диагонали, а плановик Зимин с загадочным видом протирал замшевым кусочком очки в позолоченной оправе. Без очков лицо Зимина казалось добрым и наивным.
– Я не помешаю? – спросила Нина Александровна.
– Напротив! – воскликнул плановик и приложился сухими губами к руке Нины Александровны.– Если бы вы знали, как вас обожает Людмила! Если бы вы знали!
Раздаривание направо и налево комплиментов, целование женских рук, приветственные поцелуи мужчин, поздравительные открытки на пролетарские праздники и все прочие торжества, подарки и сувениры, длинные разговоры по домашним телефонам – все это за последние годы в поселке Таежном было распространено так же широко, как и в крупных городах, причем если согласиться с утверждением, что в Руане юбки на вершок короче, чем в Париже, то поселковый «аристократизм» был в два раза могущественнее столичного, а плановик Зимин являлся мужем наипервейшей светской львицы в Таежном. Именно преподавательница английского языка Людмила Павловна по субботам давала приемы с сэндвичами, встречала гостей в длинном сверкающем платье, вставляла в русскую речь английские словечки, выписывала с большими трудностями (через областной город) журналы «Америка» и «Англия» и даже позволяла себе в тесном женском кругу употреблять нецензурные слова – последний крик моды. Отчаянно влюбленный в жену плановик Зимин, естественно, во всем подражал ей, но будучи на самом деле добрым и глупым, потешал весь поселок. Вместе с тем Сергей Вадимович утверждал, что Зимин хороший работник.
– Если бы вы знали, Нина Александровна, как вас обожает Людмила! – прикладывая руки к груди, клялся плановик.– Она говорит, что вы самая умная, современная и самостоятельная женщина в Таежном. Для Людочки абсо-лют-но потеряна та суббота, на которой вы отсутствуете.
Однако по глазам Сергея Вадимовича Нина Александровна поняла, что шушуканье с плановиком было не таким уж потешным, как хотел показать муж. Одет Сергей Вадимович был черт знает во что – потертые до дыр вельветовые брюки неопределенного цвета, из заношенных домашних тапочек видны большие пальцы, а вот на плечи была накинута модная лыжная куртка, которой раньше не было в вещах Сергея Вадимовича. Как только Нина Александровна уселась за свой рабочий столик и включила лампу под зеленым абажуром, муж сказал:
– Вернемся к нашим баранам… Так кто же информировал Булгакова о выходе из строя дизеля на Весеннинском? Это во-первых, а во-вторых, меня поражает оперативность информатора. Уж не пользовался ли кляузник эфиром?
Все это было сказано настойчиво, требовательно, но тихохонько, с улыбкой, с «любезными» глазами, с такой небрежностью, словно Сергей Вадимович именем кляузника интересовался между прочим, как бы по скучной необходимости, и Нина Александровна предполагала, что именно за этим противоречием скрывался сильный, жестковатый, целеустремленный характер. Ничего иного в муже, кроме сильного характера, Нина Александровна и искать не могла. Конечно, люди ошибались, когда принимали внешнее легкомыслие Сергея Ларина за тщательно скрываемые мягкость и доброту.
– Так как же мы отнесемся к этой детективной истории, дорогой Геннадий Иванович? – прежним тоном спросил Сергей Вадимович.
– Ровно через три дня вы будете знать все! – опять прижав руки к груди, проникновенно заверил Зимин.– Ровно через три дня и ни днем позже…
С этого мгновенья Нина Александровна перестала слушать разговор мужчин, углубившись в свое дело, и вернулась к действительности только тогда, когда Зимин, изысканно откланявшись, ушел и наступило время ужина. Сложив аккуратной стопкой проверенные тетради, она сладко разогнула спину и пошла в кухню сама, так как домработница Вероника наотрез отказалась кормить завтраками, обедами и ужинами мужчину, то есть Сергея Вадимовича, и Нине Александровне пришлось согласиться. С домашними работницами в поселке Таежном было так же трудно, как и в столице нашей родины, ибо поселковый Совет разрешал прописку только тем гражданам, которые собирались работать в сплавной конторе или в одной из двух артелей. Это и помогло Нине Александровне – депутату райсовета – вопреки положению взять в домработницы пышнотелую девицу Веронику, закончившую в родной деревушке восьмилетку. Родители Веронике помогать не могли, и вот для того, чтобы получить образование в вечерней средней школе, она сделалась домашней работницей с зарплатой пятьдесят рублей в месяц, бесплатной кормежкой, двумя выходными днями и раскладушкой на кухне. За время работы в доме Нины Александровны домработница трижды бастовала, угрожая уйти в дом сегодняшнего гостя, плановика, где почти всю женскую работу выполнял Зимин, а Веронике пообещали взамен раскладушки кровать с панцирной сеткой. Бунт домработницы Нина Александровна, естественно, объяснила теснотой дома и раскладушкой, но вскоре выяснилось, что дело в другом. «Этого еще не хватало! – сказала домработница Вероника, когда Нина Александровна однажды попросила ее выгладить брюки Сергея Вадимовича.– Со штанами я еще не возилась… Да я этих мужиков в упор не вижу! И подавать на стол никакому мужику не буду!» Узнав об этом, Сергей Вадимович долго, до слез хохотал, потом начал следствие: «Так из какой деревни эта… как ее?… Вероника? Из Тискина? Бог ты мой! В деревне осталось сорок жилых домов, клуб похож на баню, молодого мужика днем с огнем не найдешь, а вот поди ж ты! „Я этих мужиков в упор не вижу“? Вот тебе результат проникновения во все уголки нашей необъятной родины кино, радио и телевидения… В этом Тискине, можешь себе представить, есть телевидение, а кинофильм с белыми телефонами можно посмотреть за тридцать копеек. А имя-то, имя-то! Ве-ро-ни-ка! Кто же ее родители? Рыбаки! Ну, эти сейчас в цейтноте: рыбы нет и не предвидится… Слушай, какая она? Ведь Вероника за две недели ни разу не изволила попасться мне на глаза…» «Она пышная и соблазнительная. Мой гений Марк Семенов с нее не сводит глаз…»
Одним словом, Нине Александровне пришлось смириться, и вот она, напевая легкомысленное, пошла в кухню – тесную и по-деревенски мрачную комнату с одним крошечным окном и дурацкой ненужно громоздкой плитой. Здесь Нина Александровна несколько секунд постояла неподвижно, как бы собираясь с силами, но затем с решительным и обстоятельно-строгим лицом надела резиновые хирургические перчатки, так как, несмотря на готовый ужин, всегда приходилось не только разогревать, а что-нибудь доделывать за Веронику. «Буду кормить мужчину!» – насмешливо подумала Нина Александровна и, не выдержав, расхохоталась, пробормотав невнятно:
– Жующие челюсти.
После этого Нина Александровна завела смешную кухонную игру, глупую, но почему-то необходимую, то есть, перед тем как накрыть на стол, она – математик – прикинула несколько вариантов, так сказать, транспортировки ужина в их супружескую комнату. Действуя бестолково, можно, конечно, бегать из кухни в комнату несколько раз, но интеллект современной женщине на то и дан, чтобы древние обязанности можно было выполнять с наименьшей затратой сил. Раздумья о рациональной подаче ужина у Нины Александровны всегда вызывали новый приступ веселья.
– Вот такие дела, голубушка!
Забавно, что непритязательный в одежде муж питал необъяснимую слабость к хорошей посуде и сервировке. Он, естественно, никогда не говорил ей об этом, но Нина Александровна давно заметила, как смягчается подбородок Сергея Вадимовича, когда на столе появляется тонкий фарфор, красивый поднос, хрустящие салфетки, серебряные столовые приборы. А вот очередной парадокс: любя барскую сервировку и тонкие кушанья, Сергей Вадимович был совершенно равнодушен к обстановке квартиры. Поэтому в их общей комнате было до пустоты упрощенно – огромный низкий диван-кровать, на котором вдоль и поперек могли улечься четверо, квадратный, без всяких украшений шкаф для белья и платья, маленький письменный стол с книжными полками над ним, торшер в углу, журнальный столик, два кресла; никаких ковров, занавесок, портьер, дорожек не было. Кроме того, Сергей Вадимович не мог терпеть верхний свет, и купленная Ниной Александровной по случаю люстра с лжехрустальными подвесками была подарена Веронике, по-сорочьи влюбленной в блестящие вещи.
Войдя в комнату с подносом в руках, Нина Александровна весело покосилась на мужа, поймав себя на том, что играет роль умелой и привычно ловкой хозяйки, на самом деле умело начала сервировать круглый стол: положила две бумажные и две полотняные салфетки, по две вилки и по два ножа (маленькие и большие), тарелки с золотыми ободками, тонкие чашечки, вазу с шоколадными конфетами и печеньем. «Как в лучших домах Филадельфии!» – похохатывала втихомолку Нина Александровна, сообразив, что сегодня она только дважды сходит на кухню и обратно, то есть сделает, выражаясь языком грузчиков, всего две ходки. Она уже почти целиком накрыла стол, когда Сергей Вадимович заметил ее присутствие в комнате.
– Ага,– обрадовался он, шелестя областной газетой «Красное знамя»,– ужин приехал!… Спасибо, Нинуся!
Если в «Правде» Сергей Вадимович из шести читал только три страницы, областную газету он изучал от первой строчки до последней; при чтении у него на лбу собирались продольные морщины, глаза делались постными, а нижняя губа отчего-то капризно оттопыривалась.
– Так, так… Ужин приехал… Приехал ужин…– рассеянно бормотал муж.– Ужин приехал…
Дочитав последнюю строчку, Сергей Вадимович сложил газету в восемь долек, подумав, куда положить, аккуратно устроил ее на валике кушетки и только тогда плотоядно потер руку об руку: ужин приехал! К его чести, Сергей Вадимович не был тем фельетонным мужем, который стал верным хлебом карикатуристов,– не читал газету во время еды, всегда замечал, во что одета Нина Александровна, и во время еды был говорливо мил. Сейчас, например, он окинул взглядом жену, оставшись довольным ею, с шумом подъехал к столу вместе со стулом. Затем опять потер руку об руку и начал потешно мигать:
– Гениально! Достопочтенная Вероника перелистнула очередную страницу «Книги о здоровой и вкусной пище». Как сие яство называется?
– А бог его знает… Минуточку, Сергей, я принесу остальное. Сделав, как она выражалась про себя, вторую ходку, Нина
Александровна села напротив мужа, начав развертывать туго накрахмаленную салфетку, вдруг остановилась, так как Сергей Вадимович беззвучно хохотал. При этом он широко открывал рот, показывал белые крепкие зубы и безупречно розовый яркий язык, свидетельствующий, как это ни странно, о безусловном здоровье его желудка.
– Гарбузов-то, Гарбузов-то! – сквозь смех проговорил он.– Гарбузов-то, как выражаются в Таежном, облажался… Допился, представь себе, до того, что приписал к плану шесть тысяч кубометров пиловочника. Шутка ли, а?
Не зная никакого Гарбузова, впервые услышав эту фамилию, Нина Александровна тем не менее поняла мужа, среди знакомых которого числились только сплавщики и лесозаготовители. Его слова нужно было истолковать в том смысле, что некий руководящий деятель какой-то сплавной конторы по фамилии Гарбузов сделал приписку к месячному или квартальному плану, о чем и было сообщено в областной газете «Красное знамя».
– Нет, каково, а, Нинусь! Приписать шесть тысяч кубометров. Это не баран начихал, не кот наплакал и не таракан на… Прости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
После ноябрьских праздников в новом современном доме застеклили окна, провели во все комнаты водяное отопление, в кухне и коридоре застлали полы разноцветным линолеумом, а еще через неделю по центральной улице Таежного – на виду у всех – провезли большую белую ванну, первую в поселке. Сразу же после установки ванны в дом пришли маляры, и в Таежном стали поговаривать о том, что после Нового года или чуть позже дом будет готов к сдаче, да и Сергей Вадимович говорил то же самое, добавляя с усмешкой:
– Мистер Булгаков не дремлет! На днях в райком пойдет коллективное письмо о том, что Ларин ворюга и обогащается за счет государства.
Сергей Вадимович после ноябрьских праздников домой стал приходить минут на двадцать раньше обычного, не пропускал ни одного ледового купания, по утрам с углубленным видом прочитывал целиком три страницы «Правды», он еще больше прежнего повеселел, был по-мальчишески легок, несерьезен и как-то, полушутливо-полусерьезно, фатовато подмигивая, сообщил Нине Александровне:
– А твой Сереженька молодец! Боюсь, как бы мне не вручили за третий квартал а-а-громадную премию. Это, знаешь ли, и честь и нема-а-а-лые деньги. Не купить ли нам, понимаешь ли, пианино да не нанять ли для Борьки учительницу музыки? Хотя бы эту старую грымзу Марию Казимировну. Люблю, знаешь ли, когда бренчат что-то рояльное…
С Борькой, на взгляд Нины Александровны, все пока обстояло благополучно, хотя сын по-прежнему удивлял ее мудрой взрослостью, так как крохотный мальчонка, внешне очень похожий на Нину Александровну, за два-три месяца сумел установить совершенно точные, по-умному необходимые отношения с отчимом. Борька демонстративно «уважал» Сергея Вадимовича, был, конечно, признателен ему за пистолет и прочие материальные радости, но держал себя так независимо, точно постоянно твердил: «Ты отчим, я Борька, вот и все, вот и очень хорошо, и давай-ка жить каждый по-своему». Вместе с тем сын не избегал Сергея Вадимовича, охотно гулял с ним, но не горевал ни секундочки, когда отчим был занят. Одним словом, в доме существовало двое мужчин – каждый отдельно, каждый сам по себе.
– Характер! – однажды уважительно сказал о нем Сергей Вадимович.– Высоко о себе разумеет молодой человек-с… А вот геркулесовую кашу я его заставлю лопать!
– Каким образом?
– Самым простым.
И через несколько дней после этого разговора, укладывая сына в постель, Нина Александровна услышала нарочито громкий и четкий голос Сергея Вадимовича:
– Мои подвиги объясняются, знаете ли, геркулесовой кашей.
У мужа в это время был в гостях плановик Зимин – подхалим и сплетник, забежавший к главному механику якобы по необходимости, но на самом деле для вербовки нового работника в группу оппозиционеров, почему-то воюющих с главным инженером; начал плановик с того, что выразил Сергею Вадимовичу восхищение его зимними купаниями: «У вас, Сергей Вадимович, исключительно, грандиозно, невыразимо мощный организм, но это так понятно – вы такой исключительный, такой неповторимый человек!» Все это было произнесено с прононсом, с мнимо-аристократическими ужимками и честными до фанатического блеска глазами.
– Все дело именно в геркулесовой каше! – с удовольствием прокричал за стенкой Сергей Вадимович.– Кто читает журнал «Наука и жизнь», тот знает, что только геркулесовая каша согревает в проруби… Да, да и еще раз да, как выражается высокоуважаемый экс-механик Булгаков…
– Вы только подумайте! – восхитился плановик и вдруг понизил голос.– Вы только послушайте, Сергей Вадимович, какой предательский шаг предпринял экс-механик. Он, можете себе представить…
Шу-шу-шу, те-те-те! – дальше ничего понять уже было нельзя, и Нина Александровна, аккуратно сложив Борькины джинсы, присела на краешек детской кровати. Сын лежал на спине, сосредоточенно глядя в потолок, шевелил губами, словно читал про себя. Внутренний монолог Борьки непременно относился к геркулесовой каше, и лицо у сына наконец сделалось решительным: ну, мы еще покажем себя! Нине Александровне захотелось захохотать, и, чтобы не случилось конфуза, она приняла строгую осанку.
– Как у тебя с русским языком, Борька? – спросила Нина Александровна.– Что-то Елена Алексеевна на тебя давно не жаловалась. Ты не исправился ли?
– Не,– задумчиво ответил сын.– Домашние задания по русскому мне теперь делает Светка, а на уроках я сам стараюсь.
– Не фантазируй!
– Я не вру, мама. Светка делает мне домашние задания по русскому, а я ей решаю задачи.
– Но это же… Это плохо, Борька!
– Да уж чего хорошего… Знаешь, мама, ты иди, я засну сам…
Когда Нина Александровна вошла в другую комнату, Сергей Вадимович, сунув руки в карманы, разгуливал по диагонали, а плановик Зимин с загадочным видом протирал замшевым кусочком очки в позолоченной оправе. Без очков лицо Зимина казалось добрым и наивным.
– Я не помешаю? – спросила Нина Александровна.
– Напротив! – воскликнул плановик и приложился сухими губами к руке Нины Александровны.– Если бы вы знали, как вас обожает Людмила! Если бы вы знали!
Раздаривание направо и налево комплиментов, целование женских рук, приветственные поцелуи мужчин, поздравительные открытки на пролетарские праздники и все прочие торжества, подарки и сувениры, длинные разговоры по домашним телефонам – все это за последние годы в поселке Таежном было распространено так же широко, как и в крупных городах, причем если согласиться с утверждением, что в Руане юбки на вершок короче, чем в Париже, то поселковый «аристократизм» был в два раза могущественнее столичного, а плановик Зимин являлся мужем наипервейшей светской львицы в Таежном. Именно преподавательница английского языка Людмила Павловна по субботам давала приемы с сэндвичами, встречала гостей в длинном сверкающем платье, вставляла в русскую речь английские словечки, выписывала с большими трудностями (через областной город) журналы «Америка» и «Англия» и даже позволяла себе в тесном женском кругу употреблять нецензурные слова – последний крик моды. Отчаянно влюбленный в жену плановик Зимин, естественно, во всем подражал ей, но будучи на самом деле добрым и глупым, потешал весь поселок. Вместе с тем Сергей Вадимович утверждал, что Зимин хороший работник.
– Если бы вы знали, Нина Александровна, как вас обожает Людмила! – прикладывая руки к груди, клялся плановик.– Она говорит, что вы самая умная, современная и самостоятельная женщина в Таежном. Для Людочки абсо-лют-но потеряна та суббота, на которой вы отсутствуете.
Однако по глазам Сергея Вадимовича Нина Александровна поняла, что шушуканье с плановиком было не таким уж потешным, как хотел показать муж. Одет Сергей Вадимович был черт знает во что – потертые до дыр вельветовые брюки неопределенного цвета, из заношенных домашних тапочек видны большие пальцы, а вот на плечи была накинута модная лыжная куртка, которой раньше не было в вещах Сергея Вадимовича. Как только Нина Александровна уселась за свой рабочий столик и включила лампу под зеленым абажуром, муж сказал:
– Вернемся к нашим баранам… Так кто же информировал Булгакова о выходе из строя дизеля на Весеннинском? Это во-первых, а во-вторых, меня поражает оперативность информатора. Уж не пользовался ли кляузник эфиром?
Все это было сказано настойчиво, требовательно, но тихохонько, с улыбкой, с «любезными» глазами, с такой небрежностью, словно Сергей Вадимович именем кляузника интересовался между прочим, как бы по скучной необходимости, и Нина Александровна предполагала, что именно за этим противоречием скрывался сильный, жестковатый, целеустремленный характер. Ничего иного в муже, кроме сильного характера, Нина Александровна и искать не могла. Конечно, люди ошибались, когда принимали внешнее легкомыслие Сергея Ларина за тщательно скрываемые мягкость и доброту.
– Так как же мы отнесемся к этой детективной истории, дорогой Геннадий Иванович? – прежним тоном спросил Сергей Вадимович.
– Ровно через три дня вы будете знать все! – опять прижав руки к груди, проникновенно заверил Зимин.– Ровно через три дня и ни днем позже…
С этого мгновенья Нина Александровна перестала слушать разговор мужчин, углубившись в свое дело, и вернулась к действительности только тогда, когда Зимин, изысканно откланявшись, ушел и наступило время ужина. Сложив аккуратной стопкой проверенные тетради, она сладко разогнула спину и пошла в кухню сама, так как домработница Вероника наотрез отказалась кормить завтраками, обедами и ужинами мужчину, то есть Сергея Вадимовича, и Нине Александровне пришлось согласиться. С домашними работницами в поселке Таежном было так же трудно, как и в столице нашей родины, ибо поселковый Совет разрешал прописку только тем гражданам, которые собирались работать в сплавной конторе или в одной из двух артелей. Это и помогло Нине Александровне – депутату райсовета – вопреки положению взять в домработницы пышнотелую девицу Веронику, закончившую в родной деревушке восьмилетку. Родители Веронике помогать не могли, и вот для того, чтобы получить образование в вечерней средней школе, она сделалась домашней работницей с зарплатой пятьдесят рублей в месяц, бесплатной кормежкой, двумя выходными днями и раскладушкой на кухне. За время работы в доме Нины Александровны домработница трижды бастовала, угрожая уйти в дом сегодняшнего гостя, плановика, где почти всю женскую работу выполнял Зимин, а Веронике пообещали взамен раскладушки кровать с панцирной сеткой. Бунт домработницы Нина Александровна, естественно, объяснила теснотой дома и раскладушкой, но вскоре выяснилось, что дело в другом. «Этого еще не хватало! – сказала домработница Вероника, когда Нина Александровна однажды попросила ее выгладить брюки Сергея Вадимовича.– Со штанами я еще не возилась… Да я этих мужиков в упор не вижу! И подавать на стол никакому мужику не буду!» Узнав об этом, Сергей Вадимович долго, до слез хохотал, потом начал следствие: «Так из какой деревни эта… как ее?… Вероника? Из Тискина? Бог ты мой! В деревне осталось сорок жилых домов, клуб похож на баню, молодого мужика днем с огнем не найдешь, а вот поди ж ты! „Я этих мужиков в упор не вижу“? Вот тебе результат проникновения во все уголки нашей необъятной родины кино, радио и телевидения… В этом Тискине, можешь себе представить, есть телевидение, а кинофильм с белыми телефонами можно посмотреть за тридцать копеек. А имя-то, имя-то! Ве-ро-ни-ка! Кто же ее родители? Рыбаки! Ну, эти сейчас в цейтноте: рыбы нет и не предвидится… Слушай, какая она? Ведь Вероника за две недели ни разу не изволила попасться мне на глаза…» «Она пышная и соблазнительная. Мой гений Марк Семенов с нее не сводит глаз…»
Одним словом, Нине Александровне пришлось смириться, и вот она, напевая легкомысленное, пошла в кухню – тесную и по-деревенски мрачную комнату с одним крошечным окном и дурацкой ненужно громоздкой плитой. Здесь Нина Александровна несколько секунд постояла неподвижно, как бы собираясь с силами, но затем с решительным и обстоятельно-строгим лицом надела резиновые хирургические перчатки, так как, несмотря на готовый ужин, всегда приходилось не только разогревать, а что-нибудь доделывать за Веронику. «Буду кормить мужчину!» – насмешливо подумала Нина Александровна и, не выдержав, расхохоталась, пробормотав невнятно:
– Жующие челюсти.
После этого Нина Александровна завела смешную кухонную игру, глупую, но почему-то необходимую, то есть, перед тем как накрыть на стол, она – математик – прикинула несколько вариантов, так сказать, транспортировки ужина в их супружескую комнату. Действуя бестолково, можно, конечно, бегать из кухни в комнату несколько раз, но интеллект современной женщине на то и дан, чтобы древние обязанности можно было выполнять с наименьшей затратой сил. Раздумья о рациональной подаче ужина у Нины Александровны всегда вызывали новый приступ веселья.
– Вот такие дела, голубушка!
Забавно, что непритязательный в одежде муж питал необъяснимую слабость к хорошей посуде и сервировке. Он, естественно, никогда не говорил ей об этом, но Нина Александровна давно заметила, как смягчается подбородок Сергея Вадимовича, когда на столе появляется тонкий фарфор, красивый поднос, хрустящие салфетки, серебряные столовые приборы. А вот очередной парадокс: любя барскую сервировку и тонкие кушанья, Сергей Вадимович был совершенно равнодушен к обстановке квартиры. Поэтому в их общей комнате было до пустоты упрощенно – огромный низкий диван-кровать, на котором вдоль и поперек могли улечься четверо, квадратный, без всяких украшений шкаф для белья и платья, маленький письменный стол с книжными полками над ним, торшер в углу, журнальный столик, два кресла; никаких ковров, занавесок, портьер, дорожек не было. Кроме того, Сергей Вадимович не мог терпеть верхний свет, и купленная Ниной Александровной по случаю люстра с лжехрустальными подвесками была подарена Веронике, по-сорочьи влюбленной в блестящие вещи.
Войдя в комнату с подносом в руках, Нина Александровна весело покосилась на мужа, поймав себя на том, что играет роль умелой и привычно ловкой хозяйки, на самом деле умело начала сервировать круглый стол: положила две бумажные и две полотняные салфетки, по две вилки и по два ножа (маленькие и большие), тарелки с золотыми ободками, тонкие чашечки, вазу с шоколадными конфетами и печеньем. «Как в лучших домах Филадельфии!» – похохатывала втихомолку Нина Александровна, сообразив, что сегодня она только дважды сходит на кухню и обратно, то есть сделает, выражаясь языком грузчиков, всего две ходки. Она уже почти целиком накрыла стол, когда Сергей Вадимович заметил ее присутствие в комнате.
– Ага,– обрадовался он, шелестя областной газетой «Красное знамя»,– ужин приехал!… Спасибо, Нинуся!
Если в «Правде» Сергей Вадимович из шести читал только три страницы, областную газету он изучал от первой строчки до последней; при чтении у него на лбу собирались продольные морщины, глаза делались постными, а нижняя губа отчего-то капризно оттопыривалась.
– Так, так… Ужин приехал… Приехал ужин…– рассеянно бормотал муж.– Ужин приехал…
Дочитав последнюю строчку, Сергей Вадимович сложил газету в восемь долек, подумав, куда положить, аккуратно устроил ее на валике кушетки и только тогда плотоядно потер руку об руку: ужин приехал! К его чести, Сергей Вадимович не был тем фельетонным мужем, который стал верным хлебом карикатуристов,– не читал газету во время еды, всегда замечал, во что одета Нина Александровна, и во время еды был говорливо мил. Сейчас, например, он окинул взглядом жену, оставшись довольным ею, с шумом подъехал к столу вместе со стулом. Затем опять потер руку об руку и начал потешно мигать:
– Гениально! Достопочтенная Вероника перелистнула очередную страницу «Книги о здоровой и вкусной пище». Как сие яство называется?
– А бог его знает… Минуточку, Сергей, я принесу остальное. Сделав, как она выражалась про себя, вторую ходку, Нина
Александровна села напротив мужа, начав развертывать туго накрахмаленную салфетку, вдруг остановилась, так как Сергей Вадимович беззвучно хохотал. При этом он широко открывал рот, показывал белые крепкие зубы и безупречно розовый яркий язык, свидетельствующий, как это ни странно, о безусловном здоровье его желудка.
– Гарбузов-то, Гарбузов-то! – сквозь смех проговорил он.– Гарбузов-то, как выражаются в Таежном, облажался… Допился, представь себе, до того, что приписал к плану шесть тысяч кубометров пиловочника. Шутка ли, а?
Не зная никакого Гарбузова, впервые услышав эту фамилию, Нина Александровна тем не менее поняла мужа, среди знакомых которого числились только сплавщики и лесозаготовители. Его слова нужно было истолковать в том смысле, что некий руководящий деятель какой-то сплавной конторы по фамилии Гарбузов сделал приписку к месячному или квартальному плану, о чем и было сообщено в областной газете «Красное знамя».
– Нет, каково, а, Нинусь! Приписать шесть тысяч кубометров. Это не баран начихал, не кот наплакал и не таракан на… Прости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31