их обязаны были автоматически выпустить «под подписку о невыезде в Щелковском районе Московской области».
Тут очень важно понять, что означает это последнее, – почему именно «в Щелковском районе Подмосковья» оказалась подписка о невыезде для двух преступников? Это, между прочим, поощрение и повышение им по службе. До Чечни и казни, которую они учинили, оба служили на краю света в Бурятии, а теперь оказались переведены в Подмосковье… У нас это означает одно – ГРУ и Генштаб решили Воеводина и Калаганского поощрить, считая, что те, как и Буданов, верно служили Родине, а Родина не оценила…
Под стражей удалось оставить только капитана спецназа ГРУ Генштаба Эдуарда Ульмана, который отдавал 12 января 2002 года непосредственный приказ уничтожить людей. На свободе гуляет организатор и подстрекатель к убийству майор Алексей Перелевский, в тот момент бывший заместителем командира 641-го отряда ГРУ (он руководил спецоперацией), и это именно Перелевский приказал Ульману: сделай из всех «груз-200» (труп – на военном сленге), и тогда офицеры приняли решение расстрелять…
Что это? Как это называется? Виновных в этом громком и жутком военном преступлении просто выводят из-под ответственности. Я представляю себе, что произошло бы, если бы на территории Чечни какой-нибудь чеченский боевик расстрелял шестерых российских военных, а потом сжег бы их трупы. На свободе бы он точно не оказался. Как сказал адвокат Абдула Хамзаев, «за 41 год моей работы в органах суда, прокуратуры и адвокатуры я не встречал ни одного уголовного дела, где лицо, привлекаемое за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами, находилось бы „под подпиской о невыезде“.
Я спросила тогда адвоката Хамзаева:
– Если идея с Международным уголовным трибуналом по Чечне, которую обсуждает Совет Европы, дойдет до реального воплощения, лично Вы сможете предоставить такому трибуналу материалы по делам, где российские правоохранительные органы не желали бы вести следствие против военных преступников, всячески их заматывали и преступников выпускали на свободу?
– Сколько угодно. Таких дел – сотни.
Перед Россией, как и перед Соединенными Штатами времен окончания вьетнамской войны, стоит сейчас вопрос: так кто же они – эти солдаты и офицеры, ежедневно убивающие, грабящие, пытающие и насилующие в Чечне? Типичные военные преступники? Или же бескомпромиссные и жесткие участники всемирной борьбы с международным терроризмом всеми доступными ими способами, и благородная цель спасения человечества оправдывает средства, которые они используют? И идеологический статус и градус этой современной борьбы таков, что должно быть списано все?…
Пока в России ответа нет.
Западный человек, надеюсь, ответит на эти вопросы просто: есть суд, и он обязан все расставить по местам при наличии доказательств.
Современный российский человек – человек времен правления президента Путина, с промытыми пропагандой мозгами, но все-таки еще не полностью разучившийся самостоятельно думать, как это дозволялось при президенте Ельцине, – наш человек не станет спешить с ответом и, скорее всего, призадумается. Теперь, когда позади уже четыре года жесточайшей второй чеченской войны, когда больше миллиона солдат и офицеров прошли и продолжают проходить через нее и, отравленные войной на собственной территории, стали серьезным фактором мирной жизни, который уже просто так не скинешь со счетов, возникает много вопросов: а за что они, собственно, воевали?…
Дело полковника Буданова и Дайское дело – яркие, трагичные и драматичные – такие, какими они в результате получились, вывернули наизнанку все наши проблемы, всю нашу жизнь вокруг второй чеченской войны, весь наш иррационализм вокруг войны и Путина, все наши понимания, кто же прав на Северном Кавказе, а кто виноват, и, главное, какие болезненные изменения претерпела при Путине и на фоне войны система отечественного правосудия. Судебная реформа, которую пытались внедрить демократы и всячески двигал вперед Ельцин, – она рухнула под напором дела Буданова.
Но она – и возродилась… Пример судьи Букреева – тому ярчайшее доказательство. Пример прокурора Вершинина – тоже…
Однако, невзирая на отдельные личности, способные на поступок, стране продемонстрировано, что независимого суда и прокуратуры как таковых у нас нет. На их месте – суд по политическому заказу, в зависимости от сиюминутной политической конъюнктуры…
Таня, Миша, Лена, Ринат…
Что с нами стало?
Действительно, куда все мы ушли? Мы – жившие в СССР? Имевшие в основном стабильную работу и четко, по строго определенным числам, выплачиваемый заработок – с нашей неограниченной и непоколебимой уверенностью в завтрашнем дне, как в сегодняшнем? В том, что врачи обязательно вылечат, а учителя научат? А мы при этом не потратим ни копейки? Какой жизнью зажили мы после того, как всего этого не стало? Или – по-другому – какую судьбу влачим? Каким образом перераспределились по постсоветскому пространству с наступлением трижды новых времен?
Я подчеркиваю: именно «трижды». И вот почему: в первый раз мы пережили свою личную революцию (помимо, конечно, общественной) – вместе с падением СССР и в годы царствования Бориса Ельцина, когда вмиг не стало ничего ни идеологии, ни дешевой колбасы в магазинах, ни денег, ни уверенности, что где-то в Кремле сидит «Большой Папа» и, если он даже очень плохой и деспот, но в конечном счете, – он за нас в ответе.
Во второй раз – в связи с дефолтом 1998 года, когда то, что многие из нас сумели заработать за годы с 1991 года (время фактического старта рыночной экономики) и начал формироваться средний класс (наш, российский, мало похожий на западный, но все же средний класс – опора демократии и рынка), опять превратилось в дым. Надо было снова начинать все с самого начала, а многие очень устали к тому моменту от борьбы за жизнь и поэтому так и не сумели подняться – и скатились на дно.
И, наконец, в третий раз – при Путине. На фоне нового этапа русского капитализма с ярко выраженным неосоветским лицом – такой своеобразной экономической модели эпохи второго президента России, которая оказалась эклектичным сплавом рынка с догмой, всего со всем. Когда существует много свободного крупного капитала плюс также много типично советской идеологии, его обслуживающей, еще плюс очень много бедных и нищих. К тому же стал очевиден новый расцвет старого явления, именуемого «номенклатура», – это такое руководящее нами звено, большое чиновничье сословие, которое существовало при советском строе. Теперь оно стало стремительно реанимироваться, но на новых экономических рельсах, к которым очень быстро и с удовольствием адаптировалось, и ей, номенклатуре, отныне хочется жить очень богато, как «новые русские», но официально зарплаты у нее крошечные. Номенклатура ни за что уже без боя не откажется от нового строя в пользу старого, советского, но и новый строй ей не слишком по нутру своим стремлением к законопослушанию и порядку (этого все настойчивее требует общество), и поэтому большую часть времени номенклатура тратит на то, чтобы обойти порядок и законы в целях личного обогащения. Итог – невиданный расцвет коррупции при Путине. Новая-старая путинская номенклатура довела коррупцию до таких вершин, которые были неведомы ни при коммунистах, ни при Ельцине, и эта коррупция пожирает сейчас мелкий и средний бизнес (а значит, и средний класс). Она дает развиваться (термин «давать развиваться» означает у нас – предпочитать в качестве взяткодателей, или, еще проще, «он мне разрешил ему ДАТЬ») крупному и сверхкрупному – монопольному, окологосударственному бизнесу, поскольку именно этот тип бизнеса приносит в России самые высокие и стабильные дивиденды не только его хозяевам и менеджерам, но и покровителям из государственных структур (а у нас крупного бизнеса без государственных покровителей, «кураторов», опять не существует). На фоне всего этого разгула, не имеющего никакого отношения к рынку, нашу новую «партноменклатуру» (ее опять так называют, как и в советские времена – это название путинской номенклатуры) сильно мучит ностальгия по СССР, по его мифам и фантомам. Учитывая, что Путин старается собирать под свои знамена публику, как у нас говорят, «из бывших» – то есть с опытом советской руководящей работы, – можно сделать вывод, что ностальгия этого слоя настолько сильна, что обслуживающая путинский капитализм идеология все более скатывается к той, что была типична для СССР времен самой жесткой стагнации «позднего Брежнева» (Брежнев – Генеральный секретарь Политбюро ЦК КПСС 60-80-х годов, а время «позднего Брежнева» – это конец 70 начало 80-х годов, считающийся наиболее экономически застойным).
Таня, Миша, Лена, Маша, Саша, Толя – реальные люди, совсем не вымышленные герои. Люди из толпы – обычные, как и все, тяжко выживавшие вместе со всей страной и не обязательно выжившие. Их фамилии приводить здесь я не хочу, потому что все они были мне друзьями, всех их я знала (и знаю) очень близко. Если будут фамилии, у меня не получится написать все честно о них и без утайки – мне будет неудобно, я не смогу быть свободной в выражениях. А чтобы понять, как мы все выжили, надо писать честно и открыто.
Таня
…2002 год. Ранняя зима. Только что прошел «Норд-Ост», и общество, особенно в Москве, в шоке. Во время этих событий меня показывали по телевизору, так как я немного принимала в них участие, – в результате реанимировались старые знакомые, стали звонить, рассказывать о себе…
И этот поздний звонок был среди них – Таня, собственно, всегда звонила или ночью, или так поздно вечером, что дом уже спал.
– Сколько лет?
– Как ты меня нашла?
– Встретимся?…
– Конечно…
Мы не виделись с Таней, моей старой подругой и когда-то соседкой, лет, этак, десять. Тогда Таня была всегда замученной – а теперь Таня – королева. Выглядит торжествующе и шикарно. И не потому, что одета роскошно, хотя и это присутствует. Самое главное, она выглядит уверенной в себе и очень спокойной, чего за ней не замечалось ни десять, ни пятнадцать лет, ни двадцать лет назад.
В советское время Танина жизнь была просто мучительна, и почти каждый вечер она прибегала ко мне (я жила на первом этаже старинного дома, она – на последнем) и плакала о своей загубленной судьбе. И нам обеим казалось – замученной навечно.
В те годы Таня работала инженером в научно-исследовательском институте и принадлежала, таким образом, к советской научно-технической интеллигенции – была у нас такая значительная общественная прослойка (теперь ее в прежнем виде нет – она исчезла вместе с СССР).
Как такая прослойка образовывалась? Тогда полагалось: девушка «из хорошей семьи» (а Таня была «из хорошей семьи» – единственная дочка уважаемых родителей) должна была непременно получить высшее образование. Если у девушки не определялось никаких особых склонностей и порывов к моменту окончания средней школы, то она поступала в какой-нибудь технический институт, которых было полно, и становилась инженером. Учитывая, что после института полагалось в обязательном порядке отработать по приобретенной бесплатно, за счет государства, специальности три года, то в стране существовала целая армия совершенно не удовлетворенных жизнью, как Таня, молодых специалистов (они же не мечтали быть именно инженерами), отсиживающих рабочее время в многочисленных научно-исследовательских институтах и не производящих ровным счетом ничего.
Таня была полноправным солдатом этой армии, имея профессию инженера по коммунальным службам на атомных электростанциях. Она целыми днями и без всякого энтузиазма чертила в своем НИИ проекты канализаций и водопроводных сетей, которые никто нигде не строил. Получала при этом крошечную зарплату, злилась от хронического безденежья, пыталась прилично прокормить и одеть-обуть свою семью, металась между двумя вечно болеющими маленькими детьми и мужем, странноватым типом по имени Андрей, молодым в те годы доцентом престижного технического университета в Москве, но опять же с крошечной советской зарплатой за плечами.
На почве такой жизни Таня была типичной неврастеничкой. Она постоянно мучила и себя, и Андрея, и детей своим плохим настроением, истериками, депрессиями, перманентной неудовлетворенностью судьбой и жизнью…
Еще Таня была девушкой из южного города Ростова-на-Дону и появилась в Москве, не приветливой к иногородним «лимитчицам» (так их тогда называли), в середине 70-х, выйдя замуж за Андрея, которого встретила на черноморском пляже. Таких женщин-«инженеров» из провинции замужем за москвичами в ту пору в столице было очень много. Нищая провинция не имела никакой ценности, и «девушки из хороших семей» стремились в Москву.
Тут, впрочем, Таня была несчастна – она не знала, что же хочет. Но отлично знала, чего не хочет: она не хотела работать инженером и не хотела быть нищей вместе с нищим Андреем. Мы это много обсуждали: Таня злились именно от того, что выхода у нее не было – предстояло жить с Андреем и оставаться инженером с крошечной зарплатой.
…Когда наступили новые времена, именно женщины стали их движущей силой, ушли в бизнес, поразводились с мужьями, мужья ушли в бандиты, и многие погибли в перестрелках первых лет ельцинского времени… Так произошло именно потому, что многие из наших женщин накануне перестройки думали, как Таня, – что никогда не смогут изменить свою жизнь, – и вдруг такой шанс…
Однако вернемся в середину 80-х. В их доме часто бывали скандалы. По советской традиции, Таня, не имеющая своего жилья в Москве, должна была жить у Андрея, в его квартире. Но у него тоже не было своего угла, и все это получалось так – они жили в одной большой квартире с родителями Андрея и двумя его старшими братьями, каждый из которых также имел семью и по двое детей.
В общем, типичный советский коммунальный улей – бесперспективный к отделению и самостоятельности. Андрей при этом был не простой человек, а происходил из старинной московской дворянской семьи, членами которой были замечательные люди. Например, знаменитый профессор – скрипичный педагог Московской государственной консерватории. Он был вторым мужем Андреевой бабушки, тоже профессора Московской консерватории по скрипке. Бабушка давно умерла, а муж ее остался в «улье» – ему тоже некуда было идти, как и Тане.
Родители Андрея были профессорами физики и математики. Старший брат – профессором химии, делавший открытие за открытием в Московском университете, что также мало меняло его жизнь в материальном плане.
Все это Таню злило… Она считала семейство Андрея неудачниками и неумехами, несмотря на десятки научных званий, которыми они обладали, и семья Андрея отвечала ей взаимностью, не любя и вечно придираясь к Тане.
Таня, напомню, была девушкой из Ростова-на-Дону, с российского Юга, где даже в советские времена все, кто мог, торговали всем, чем могли. Там процветали подпольные цеха по производству нелегальной продукции, а многие богатые мужчины коротали время между свободой и тюрьмой, и это не считалось позорным. Хоть их и называли в газетах «спекулянтами» и «цеховиками», но ростовские барышни с удовольствием выходили за них замуж.
Когда мы познакомились, в самом начале 80-х, Таня уже полагала, что оплошала тем, что вышла за Андрея, и даже не важно, что по любви. Она признавалась, что просто «клюнула на Москву» – то есть выйти замуж за москвича было престижно в провинции, по-другому же в столицу было не перебраться. Но, клюнув, Таня жила бедно и очень страдала. Расцветала же она, только когда приносила неизвестно где взятые красивые вещи, предлагая купить их. Она, безусловно, обладала особым даром торгового убеждения – могла втридорога продать тебе кофту отвратительного качества, уверяя, что «это носят в Европе», а когда выяснялся обман, умела ничуть не стесняться и нимало не краснеть. Традиционная, интеллигентная семья Андрея считала Таню за эту тягу к спекулятивному торгашеству совершенно чужеродным элементом и не была к ней добра – презирала…
И вот 2002-й. Позвонив, Таня пригласила меня к себе – и это оказалось все той же большой квартирой в самом центре Москвы, почти под стенами Кремля.
В квартире – пустынно и все по-другому, чем раньше. Произведен великолепный ремонт, все перестроено, дом набит современной бытовой техникой, искусными репродукциями знаменитых картин, мебелью в старинном стиле – хорошими подделками под старину. Тане – почти пятьдесят лет, кожа ее молода и здорова, одежда ярка, сама она говорит громко, уверенно, откровенно и много смеется, от чего морщин на лице не появляется, – значит, понимаю, сделала пластическую операцию. Значит, продолжаю понимать про себя: выплыла, богата, бедные у нас пластических операций не делают, слишком дорого, и поэтому у бедной женщины сразу виден возраст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Тут очень важно понять, что означает это последнее, – почему именно «в Щелковском районе Подмосковья» оказалась подписка о невыезде для двух преступников? Это, между прочим, поощрение и повышение им по службе. До Чечни и казни, которую они учинили, оба служили на краю света в Бурятии, а теперь оказались переведены в Подмосковье… У нас это означает одно – ГРУ и Генштаб решили Воеводина и Калаганского поощрить, считая, что те, как и Буданов, верно служили Родине, а Родина не оценила…
Под стражей удалось оставить только капитана спецназа ГРУ Генштаба Эдуарда Ульмана, который отдавал 12 января 2002 года непосредственный приказ уничтожить людей. На свободе гуляет организатор и подстрекатель к убийству майор Алексей Перелевский, в тот момент бывший заместителем командира 641-го отряда ГРУ (он руководил спецоперацией), и это именно Перелевский приказал Ульману: сделай из всех «груз-200» (труп – на военном сленге), и тогда офицеры приняли решение расстрелять…
Что это? Как это называется? Виновных в этом громком и жутком военном преступлении просто выводят из-под ответственности. Я представляю себе, что произошло бы, если бы на территории Чечни какой-нибудь чеченский боевик расстрелял шестерых российских военных, а потом сжег бы их трупы. На свободе бы он точно не оказался. Как сказал адвокат Абдула Хамзаев, «за 41 год моей работы в органах суда, прокуратуры и адвокатуры я не встречал ни одного уголовного дела, где лицо, привлекаемое за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами, находилось бы „под подпиской о невыезде“.
Я спросила тогда адвоката Хамзаева:
– Если идея с Международным уголовным трибуналом по Чечне, которую обсуждает Совет Европы, дойдет до реального воплощения, лично Вы сможете предоставить такому трибуналу материалы по делам, где российские правоохранительные органы не желали бы вести следствие против военных преступников, всячески их заматывали и преступников выпускали на свободу?
– Сколько угодно. Таких дел – сотни.
Перед Россией, как и перед Соединенными Штатами времен окончания вьетнамской войны, стоит сейчас вопрос: так кто же они – эти солдаты и офицеры, ежедневно убивающие, грабящие, пытающие и насилующие в Чечне? Типичные военные преступники? Или же бескомпромиссные и жесткие участники всемирной борьбы с международным терроризмом всеми доступными ими способами, и благородная цель спасения человечества оправдывает средства, которые они используют? И идеологический статус и градус этой современной борьбы таков, что должно быть списано все?…
Пока в России ответа нет.
Западный человек, надеюсь, ответит на эти вопросы просто: есть суд, и он обязан все расставить по местам при наличии доказательств.
Современный российский человек – человек времен правления президента Путина, с промытыми пропагандой мозгами, но все-таки еще не полностью разучившийся самостоятельно думать, как это дозволялось при президенте Ельцине, – наш человек не станет спешить с ответом и, скорее всего, призадумается. Теперь, когда позади уже четыре года жесточайшей второй чеченской войны, когда больше миллиона солдат и офицеров прошли и продолжают проходить через нее и, отравленные войной на собственной территории, стали серьезным фактором мирной жизни, который уже просто так не скинешь со счетов, возникает много вопросов: а за что они, собственно, воевали?…
Дело полковника Буданова и Дайское дело – яркие, трагичные и драматичные – такие, какими они в результате получились, вывернули наизнанку все наши проблемы, всю нашу жизнь вокруг второй чеченской войны, весь наш иррационализм вокруг войны и Путина, все наши понимания, кто же прав на Северном Кавказе, а кто виноват, и, главное, какие болезненные изменения претерпела при Путине и на фоне войны система отечественного правосудия. Судебная реформа, которую пытались внедрить демократы и всячески двигал вперед Ельцин, – она рухнула под напором дела Буданова.
Но она – и возродилась… Пример судьи Букреева – тому ярчайшее доказательство. Пример прокурора Вершинина – тоже…
Однако, невзирая на отдельные личности, способные на поступок, стране продемонстрировано, что независимого суда и прокуратуры как таковых у нас нет. На их месте – суд по политическому заказу, в зависимости от сиюминутной политической конъюнктуры…
Таня, Миша, Лена, Ринат…
Что с нами стало?
Действительно, куда все мы ушли? Мы – жившие в СССР? Имевшие в основном стабильную работу и четко, по строго определенным числам, выплачиваемый заработок – с нашей неограниченной и непоколебимой уверенностью в завтрашнем дне, как в сегодняшнем? В том, что врачи обязательно вылечат, а учителя научат? А мы при этом не потратим ни копейки? Какой жизнью зажили мы после того, как всего этого не стало? Или – по-другому – какую судьбу влачим? Каким образом перераспределились по постсоветскому пространству с наступлением трижды новых времен?
Я подчеркиваю: именно «трижды». И вот почему: в первый раз мы пережили свою личную революцию (помимо, конечно, общественной) – вместе с падением СССР и в годы царствования Бориса Ельцина, когда вмиг не стало ничего ни идеологии, ни дешевой колбасы в магазинах, ни денег, ни уверенности, что где-то в Кремле сидит «Большой Папа» и, если он даже очень плохой и деспот, но в конечном счете, – он за нас в ответе.
Во второй раз – в связи с дефолтом 1998 года, когда то, что многие из нас сумели заработать за годы с 1991 года (время фактического старта рыночной экономики) и начал формироваться средний класс (наш, российский, мало похожий на западный, но все же средний класс – опора демократии и рынка), опять превратилось в дым. Надо было снова начинать все с самого начала, а многие очень устали к тому моменту от борьбы за жизнь и поэтому так и не сумели подняться – и скатились на дно.
И, наконец, в третий раз – при Путине. На фоне нового этапа русского капитализма с ярко выраженным неосоветским лицом – такой своеобразной экономической модели эпохи второго президента России, которая оказалась эклектичным сплавом рынка с догмой, всего со всем. Когда существует много свободного крупного капитала плюс также много типично советской идеологии, его обслуживающей, еще плюс очень много бедных и нищих. К тому же стал очевиден новый расцвет старого явления, именуемого «номенклатура», – это такое руководящее нами звено, большое чиновничье сословие, которое существовало при советском строе. Теперь оно стало стремительно реанимироваться, но на новых экономических рельсах, к которым очень быстро и с удовольствием адаптировалось, и ей, номенклатуре, отныне хочется жить очень богато, как «новые русские», но официально зарплаты у нее крошечные. Номенклатура ни за что уже без боя не откажется от нового строя в пользу старого, советского, но и новый строй ей не слишком по нутру своим стремлением к законопослушанию и порядку (этого все настойчивее требует общество), и поэтому большую часть времени номенклатура тратит на то, чтобы обойти порядок и законы в целях личного обогащения. Итог – невиданный расцвет коррупции при Путине. Новая-старая путинская номенклатура довела коррупцию до таких вершин, которые были неведомы ни при коммунистах, ни при Ельцине, и эта коррупция пожирает сейчас мелкий и средний бизнес (а значит, и средний класс). Она дает развиваться (термин «давать развиваться» означает у нас – предпочитать в качестве взяткодателей, или, еще проще, «он мне разрешил ему ДАТЬ») крупному и сверхкрупному – монопольному, окологосударственному бизнесу, поскольку именно этот тип бизнеса приносит в России самые высокие и стабильные дивиденды не только его хозяевам и менеджерам, но и покровителям из государственных структур (а у нас крупного бизнеса без государственных покровителей, «кураторов», опять не существует). На фоне всего этого разгула, не имеющего никакого отношения к рынку, нашу новую «партноменклатуру» (ее опять так называют, как и в советские времена – это название путинской номенклатуры) сильно мучит ностальгия по СССР, по его мифам и фантомам. Учитывая, что Путин старается собирать под свои знамена публику, как у нас говорят, «из бывших» – то есть с опытом советской руководящей работы, – можно сделать вывод, что ностальгия этого слоя настолько сильна, что обслуживающая путинский капитализм идеология все более скатывается к той, что была типична для СССР времен самой жесткой стагнации «позднего Брежнева» (Брежнев – Генеральный секретарь Политбюро ЦК КПСС 60-80-х годов, а время «позднего Брежнева» – это конец 70 начало 80-х годов, считающийся наиболее экономически застойным).
Таня, Миша, Лена, Маша, Саша, Толя – реальные люди, совсем не вымышленные герои. Люди из толпы – обычные, как и все, тяжко выживавшие вместе со всей страной и не обязательно выжившие. Их фамилии приводить здесь я не хочу, потому что все они были мне друзьями, всех их я знала (и знаю) очень близко. Если будут фамилии, у меня не получится написать все честно о них и без утайки – мне будет неудобно, я не смогу быть свободной в выражениях. А чтобы понять, как мы все выжили, надо писать честно и открыто.
Таня
…2002 год. Ранняя зима. Только что прошел «Норд-Ост», и общество, особенно в Москве, в шоке. Во время этих событий меня показывали по телевизору, так как я немного принимала в них участие, – в результате реанимировались старые знакомые, стали звонить, рассказывать о себе…
И этот поздний звонок был среди них – Таня, собственно, всегда звонила или ночью, или так поздно вечером, что дом уже спал.
– Сколько лет?
– Как ты меня нашла?
– Встретимся?…
– Конечно…
Мы не виделись с Таней, моей старой подругой и когда-то соседкой, лет, этак, десять. Тогда Таня была всегда замученной – а теперь Таня – королева. Выглядит торжествующе и шикарно. И не потому, что одета роскошно, хотя и это присутствует. Самое главное, она выглядит уверенной в себе и очень спокойной, чего за ней не замечалось ни десять, ни пятнадцать лет, ни двадцать лет назад.
В советское время Танина жизнь была просто мучительна, и почти каждый вечер она прибегала ко мне (я жила на первом этаже старинного дома, она – на последнем) и плакала о своей загубленной судьбе. И нам обеим казалось – замученной навечно.
В те годы Таня работала инженером в научно-исследовательском институте и принадлежала, таким образом, к советской научно-технической интеллигенции – была у нас такая значительная общественная прослойка (теперь ее в прежнем виде нет – она исчезла вместе с СССР).
Как такая прослойка образовывалась? Тогда полагалось: девушка «из хорошей семьи» (а Таня была «из хорошей семьи» – единственная дочка уважаемых родителей) должна была непременно получить высшее образование. Если у девушки не определялось никаких особых склонностей и порывов к моменту окончания средней школы, то она поступала в какой-нибудь технический институт, которых было полно, и становилась инженером. Учитывая, что после института полагалось в обязательном порядке отработать по приобретенной бесплатно, за счет государства, специальности три года, то в стране существовала целая армия совершенно не удовлетворенных жизнью, как Таня, молодых специалистов (они же не мечтали быть именно инженерами), отсиживающих рабочее время в многочисленных научно-исследовательских институтах и не производящих ровным счетом ничего.
Таня была полноправным солдатом этой армии, имея профессию инженера по коммунальным службам на атомных электростанциях. Она целыми днями и без всякого энтузиазма чертила в своем НИИ проекты канализаций и водопроводных сетей, которые никто нигде не строил. Получала при этом крошечную зарплату, злилась от хронического безденежья, пыталась прилично прокормить и одеть-обуть свою семью, металась между двумя вечно болеющими маленькими детьми и мужем, странноватым типом по имени Андрей, молодым в те годы доцентом престижного технического университета в Москве, но опять же с крошечной советской зарплатой за плечами.
На почве такой жизни Таня была типичной неврастеничкой. Она постоянно мучила и себя, и Андрея, и детей своим плохим настроением, истериками, депрессиями, перманентной неудовлетворенностью судьбой и жизнью…
Еще Таня была девушкой из южного города Ростова-на-Дону и появилась в Москве, не приветливой к иногородним «лимитчицам» (так их тогда называли), в середине 70-х, выйдя замуж за Андрея, которого встретила на черноморском пляже. Таких женщин-«инженеров» из провинции замужем за москвичами в ту пору в столице было очень много. Нищая провинция не имела никакой ценности, и «девушки из хороших семей» стремились в Москву.
Тут, впрочем, Таня была несчастна – она не знала, что же хочет. Но отлично знала, чего не хочет: она не хотела работать инженером и не хотела быть нищей вместе с нищим Андреем. Мы это много обсуждали: Таня злились именно от того, что выхода у нее не было – предстояло жить с Андреем и оставаться инженером с крошечной зарплатой.
…Когда наступили новые времена, именно женщины стали их движущей силой, ушли в бизнес, поразводились с мужьями, мужья ушли в бандиты, и многие погибли в перестрелках первых лет ельцинского времени… Так произошло именно потому, что многие из наших женщин накануне перестройки думали, как Таня, – что никогда не смогут изменить свою жизнь, – и вдруг такой шанс…
Однако вернемся в середину 80-х. В их доме часто бывали скандалы. По советской традиции, Таня, не имеющая своего жилья в Москве, должна была жить у Андрея, в его квартире. Но у него тоже не было своего угла, и все это получалось так – они жили в одной большой квартире с родителями Андрея и двумя его старшими братьями, каждый из которых также имел семью и по двое детей.
В общем, типичный советский коммунальный улей – бесперспективный к отделению и самостоятельности. Андрей при этом был не простой человек, а происходил из старинной московской дворянской семьи, членами которой были замечательные люди. Например, знаменитый профессор – скрипичный педагог Московской государственной консерватории. Он был вторым мужем Андреевой бабушки, тоже профессора Московской консерватории по скрипке. Бабушка давно умерла, а муж ее остался в «улье» – ему тоже некуда было идти, как и Тане.
Родители Андрея были профессорами физики и математики. Старший брат – профессором химии, делавший открытие за открытием в Московском университете, что также мало меняло его жизнь в материальном плане.
Все это Таню злило… Она считала семейство Андрея неудачниками и неумехами, несмотря на десятки научных званий, которыми они обладали, и семья Андрея отвечала ей взаимностью, не любя и вечно придираясь к Тане.
Таня, напомню, была девушкой из Ростова-на-Дону, с российского Юга, где даже в советские времена все, кто мог, торговали всем, чем могли. Там процветали подпольные цеха по производству нелегальной продукции, а многие богатые мужчины коротали время между свободой и тюрьмой, и это не считалось позорным. Хоть их и называли в газетах «спекулянтами» и «цеховиками», но ростовские барышни с удовольствием выходили за них замуж.
Когда мы познакомились, в самом начале 80-х, Таня уже полагала, что оплошала тем, что вышла за Андрея, и даже не важно, что по любви. Она признавалась, что просто «клюнула на Москву» – то есть выйти замуж за москвича было престижно в провинции, по-другому же в столицу было не перебраться. Но, клюнув, Таня жила бедно и очень страдала. Расцветала же она, только когда приносила неизвестно где взятые красивые вещи, предлагая купить их. Она, безусловно, обладала особым даром торгового убеждения – могла втридорога продать тебе кофту отвратительного качества, уверяя, что «это носят в Европе», а когда выяснялся обман, умела ничуть не стесняться и нимало не краснеть. Традиционная, интеллигентная семья Андрея считала Таню за эту тягу к спекулятивному торгашеству совершенно чужеродным элементом и не была к ней добра – презирала…
И вот 2002-й. Позвонив, Таня пригласила меня к себе – и это оказалось все той же большой квартирой в самом центре Москвы, почти под стенами Кремля.
В квартире – пустынно и все по-другому, чем раньше. Произведен великолепный ремонт, все перестроено, дом набит современной бытовой техникой, искусными репродукциями знаменитых картин, мебелью в старинном стиле – хорошими подделками под старину. Тане – почти пятьдесят лет, кожа ее молода и здорова, одежда ярка, сама она говорит громко, уверенно, откровенно и много смеется, от чего морщин на лице не появляется, – значит, понимаю, сделала пластическую операцию. Значит, продолжаю понимать про себя: выплыла, богата, бедные у нас пластических операций не делают, слишком дорого, и поэтому у бедной женщины сразу виден возраст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36