Я лег на кровать и закурил «Мемфис» с чувством, близким к восторгу.
Развернув за завтраком записку, я прочел единственное предложение, написанное кириллицей: «Встретимся в Кайзергруфте в одиннадцать утра». Подпись отсутствовала, но она была и ни к чему. Когда фрау Блум-Вайс вернулась, чтобы убрать со стола, я спросил ее, кто принес записку.
– Какой-то школьник, герр Гюнтер, – сказала она, собирая посуду на поднос, – самый обычный школьник.
– Мне нужно кое с кем встретиться, – объяснил я. – В Кайзергруфт. Не подскажете, где это?
– В Императорской подземной часовне? – Она вытерла руки о хорошо накрахмаленный передник, точно ей вот-вот предстояло повстречаться с самим кайзером, а затем перекрестилась. Упоминание об императорской власти, как я заметил, всегда делало венцев почтительными вдвойне. – Это же церковь капуцинов на западной стороне Нойер-Маркт. Но идите пораньше, герр Гюнтер, она открыта только по утрам, с десяти до двенадцати. Уверена, что вам там будет интересно.
Я улыбнулся и с благодарностью кивнул. Да, мне, без сомнения, будет там интересно.
Нойер-Маркт мало походил на рыночную площадь. Несколько столов, накрытых как бы на террасе кафе. Посетители не пили кофе, официанты, казалось, вовсе не были склонны обслуживать их, да и кафе, откуда можно было получить сам кофе, отсутствовало. Все это казалось каким-то временным сооружением, даже по свободным стандартам перестроенной послевоенной Вены. Несколько человек праздно пялились по сторонам, будто здесь совершено преступление и все ждут полицию. Но я едва успел обратить на все это внимание, услышав, как часы на возвышающейся поблизости башне отбивают одиннадцать, поспешил к церкви.
Зоологу, который назвал знаменитую обезьяну, было все равно, что привычный стиль монахов-капуцинов куда замечательнее, чем их простоватая церковь в Вене. По сравнению с большинством молельных заведений в этом городе, церковь капуцинов выглядела так, словно они флиртовали с кальвинизмом, когда ее строили, или казначей ордена сбежал с деньгами к масонам: на ней не было ни единого резного украшения. Церковь выглядела столь заурядно, что я преспокойно прошел бы мимо, не обратив на нее внимания. Я чуть было так не сделал, но спасибо американским солдатам, которые сшивались около дверей. До меня вовремя донеслось упоминание о «покойничках». Мое недавнее знакомство с тем английским, на котором изъяснялись медсестры в военном госпитале, подсказало мне, что эта группа собиралась посетить нужное мне место.
Я заплатил сердитому старому монаху шиллинг за вход и прошел в длинный пустой коридор, который, как я решил, был частью монастыря. Узкая лестница вела вниз, в склеп.
На самом деле это оказался не один склеп, а восемь соединяющихся друг с другом склепов, причем гораздо менее мрачных, чем я ожидал. Строгое внутреннее убранство – белые стены, частично выложенные мрамором, – странно контрастировало с богатством содержимого. Здесь нашли приют останки более сотни Габсбургов с их знаменитыми челюстями. А вот сердца, как говорилось в путеводителе, который я додумался взять с собой, были забальзамированы в урнах, расположенных под собором Святого Стефана. Столько свидетельств династических смертей, как в этих склепах, можно найти лишь к северу от Каира. Казалось, все собрались здесь, кроме Великого герцога Фердинанда, похороненного в Граце и на которого, без сомнения, все остальные обиделись за то, что он настоял на посещении Сараева.
Останки представителей более скромной ветви фамилии из Тосканы покоились в простых свинцовых гробах, расположенных один над другим, как винные бутылки на полке, в самом дальнем углу самого длинного склепа. Я почти ждал, что увижу старика, открывающего их, чтобы опробовать новую колотушку и набор зубил. Габсбурги, естественно, занимали самые роскошные саркофаги. Этим огромным, вычурно украшенным медным гробам, казалось, недоставало только гусениц и орудийных башен, чтобы они взяли Сталинград. Один только император Йозеф II проявил нечто вроде сдержанности в своем выборе гроба, и только венский путеводитель мог описать медный гроб как «чрезмерно простой».
Я нашел полковника Порошина в склепе Франца-Иосифа. Он тепло улыбнулся, увидев меня, и похлопал по плечу.
– Видишь, я был прав: кириллица оказалась не так уж непонятна.
– А не сумеете ли вы еще и угадать, о чем я думаю?
– Конечно, – сказал он. – Вы думаете о том, что мы могли бы сказать друг другу после всего случившегося. Особенно в таком месте. Вы думаете, что в другом месте попытались бы меня убить.
– Вам бы на сцену, полковник, непременно стали бы вторым профессором Шафером.
– Думаю, вы ошибаетесь. Профессор Шафер – гипнотизер, он не читает чужих мыслей. – Порошин ударил перчатками по своей открытой ладони с таким видом, будто выиграл очко. – Я не гипнотизер, герр Гюнтер.
– Вы недооцениваете себя. Вам блестяще удалось заставить меня поверить, будто я частный следователь и должен приехать сюда, в Вену, чтобы попытаться отвести от Эмиля Беккера обвинение в убийстве. Вот уж гипнотическая фантазия, о какой раньше не слыхал!
– Скорее умение убедить, – сказал Порошин, – действовали-то вы по собственной воле. – Он вздохнул. – Жалко бедного Эмиля. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я сомневался в вашей способности доказать его невиновность. Но, если заимствовать шахматный термин, это был мой венский гамбит: на первый взгляд он безобиден, но последствия – колоссальны. А все, что требуется, – это сильный и доблестный конь (с рыцарем).
– Эту роль вы, как я понимаю, отвели мне.
– Точно. И теперь игра выиграна.
– И каким же образом? Не потрудитесь объяснить?
Порошин указал на гроб справа от более приподнятого, в котором покоился прах императора Франца-Иосифа.
– Наследный принц Рудольф, – сказал он. – Совершил самоубийство в знаменитом охотничьем домике в Майерлинге. История в общих чертах хорошо известна, но детали и мотивы остаются неясными. Только в одном можно быть уверенным – в том, что его прах лежит вот в этой самой гробнице. Но, оказывается, не все, кто, как мы думали, совершили самоубийство, настолько мертвы, как бедный Рудольф. Возьмите, к примеру, Генриха Мюллера. Доказать, что он все еще жив, – это чего-то да стоило.
– Но я солгал, – заявил я беззаботно, – никогда, знаете ли, не видел Мюллера. А посигналил Белински по единственной причине: хотел, чтобы он и его люди помогли мне спасти Веронику Цартл, шлюшку из «Ориентала».
– Да, признаюсь, ваш договор с Белински далек от совершенства, но так уж случилось: я знаю, что вы сейчас лжете. Видите ли, Белински действительно был в Гринциге с командой агентов, конечно, не американцев, а моих собственных людей. За каждой машиной, выезжающей из желтого дома в Гринциге, следили. Кстати, осмелюсь сказать, за вами тоже. Обнаружив ваш побег, Мюллер и его друзья так запаниковали, что почти тотчас же разбежались. Мы всего лишь сели им на хвост, причем на достаточно удаленном расстоянии, и они сочли что по-прежнему находятся в безопасности. Мы же смогли со всей определенностью опознать Мюллера. Понимаете? Нет, вы не солгали.
– Но почему вы не арестовали его? Почему оставили на свободе?
Порошин сделал умное лицо.
– В моем деле не всегда главная цель – арестовать врага. Иногда во много раз ценнее позволить ему остаться на свободе. Мюллер с начала войны был двойным агентом. К концу же сорок четвертого он, естественно, захотел совсем исчезнуть из Берлина и перебраться в Москву. Ну, можете ли вы это себе представить, герр Гюнтер? Глава фашистского Гестапо живет и работает в столице демократического социализма? Если бы английская или американская разведки узнали об этом, они не преминули бы придать эту информацию широкой огласке в какой-нибудь политически удачный момент, а сами уселись бы и стали наблюдать, как мы выкручиваемся из неловкого положения. Поэтому было решено, что Мюллер не должен приезжать.
Проблема состояла лишь в том, что он слишком много о нас знал, ну, например, о местонахождении дюжин гестаповских и абверовских шпионов в Советском Союзе и Восточной Европе. Поэтому, прежде чем прогнать от нашей двери, его требовалось нейтрализовать. Прежде всего мы выудили у него имена всех этих агентов и в то же время стали скармливать ему новую информацию, которая хотя и не влекла за собой опасности реваншистских военных попыток Германии, но могла заинтересовать американцев. Не стоит объяснять, что эта информация была фальшивой.
Конечно, все это время мы продолжали оттягивать дезертирство Мюллера, прося его еще немного подождать и заверяя, что ему не о чем беспокоиться. А когда мы добились своего, то позволили ему обнаружить, что его дезертирство не может состояться по разного рода политическим причинам. Мы надеялись таким образом убедить его предложить свои услуги американцам, как это сделали другие, например генерал Гелен, барон фон Болшвинг. Даже Гиммлер! Однако он был слишком известен, чтобы англичане отважились принять его предложение. Ну совсем сумасшедший; да?
Может, мы что-то неправильно рассчитали. Может, Мюллер слишком задержался и не смог предотвратить побега Мартина Бормана и ошибки эсэсовцев, которые охраняли бункер фюрера. Кто знает? Как бы то ни было, Мюллер вроде бы покончил жизнь самоубийством. Но это известие оказалось блефом, только спустя продолжительное время мы смогли доказать это, к нашему удовлетворению. Мюллер, оказывается, очень умный человек.
Когда мы узнали об Организации, то заподозрили, что Мюллер не замедлит появиться снова. Однако он упорно оставался в тени, хотя кое-какой информацией о его появлении мы обладали, но ничего определенного. И только когда застрелили капитана Линдена, мы заметили из донесений, что серийный номер оружия, из которого стрелял убийца, совпадал с оружием Мюллера. Но, думаю, об этом вы уже знаете.
Я кивнул:
– Мне рассказал Белински.
– Очень находчивый человек. Семья из Сибири. Они вернулись в Россию после революции, когда Белински еще был мальчиком. Но, как говорят, к тому времени он уже был настоящим американцем. Вскоре вся семья стала работать на НКВД. Это Белински предложил выступить в роли агента КРОВКАССа. КРОВКАСС и служба контрразведки не только часто действуют наперекор друг другу, но очень часто КРОВКАСС просто набит персоналом корпуса контрразведки. И совершенно обычное дело, когда военную полицию оставляют в неведении об операциях службы КРОВКАСС. Американцы еще больше византийцы в своих организационных структурах, чем мы. Легенда Белински показалась вам правдоподобной, но как идея она казалась правдоподобной и Мюллеру. Настолько, чтобы он выбрался из норы, когда вы сказали ему, что у него на хвосте сидит агент КРОВКАССа, но не настолько, чтобы удрал в Южную Америку, где он нам не мог бы пригодиться. В конце концов, в службе контрразведки есть менее разборчивые сотрудники в том, что касается вербовки военных преступников, чем в КРОВКАССе, их защиты Мюллер мог бы поискать.
Так и оказалось. И вот теперь, когда мы разговариваем, Мюллер в том самом месте, где и нужно: со своими американскими друзьями в Пуллахе. Старается быть им полезным: делится своими солидными знаниями структур советской разведки и методов секретной полиции. Хвастает о сети верных агентов, которые, как он думает, все еще действуют. Это была первая часть нашего плана – дезинформировать американцев.
– Очень умно, – сказал я с неподдельным восхищением, – а вторая?
Лицо Порошина приняло более философское выражение:
– Когда придет время, информация об этом станет достоянием общественности. Весь мир узнает: гестаповский Мюллер – орудие американской разведки. И теперь уже мы будем сидеть и наблюдать, как они корчатся от смущения. Это может случиться через десять или даже двадцать лет, при условии, что Мюллер все еще будет жив.
– А предположим, что мировая пресса вам не поверит?
– Доказательства будет не так уж сложно раздобыть. Американцы – мастера хранить документы. Только взгляните на их Архивный центр. А у нас есть толковые агенты. Им следует только дать указание, где и что искать, – и доказательства нам обеспечены.
– Вы, кажется, продумали все до мелочей.
– В большей степени, чем вы предполагаете. А теперь, когда я удовлетворил ваше любопытство, у меня есть один вопрос к вам, герр Гюнтер. Не могли бы вы на него ответить?
– Не представляю, что я могу вам сообщить, полковник. Игрок-то – вы, а не я. Мне отведена лишь скромная роль коня в вашем венском гамбите, помните?
– Тем не менее есть кое-что.
Я пожал плечами:
– Выкладывайте.
– Итак, – начал он, – если на мгновение вернуться к шахматной доске, то, естественно, надо чем-то жертвовать. Беккером, например. И вами, конечно. Но иногда сталкиваешься с непредвиденными потерями фигур.
– Вашей королевы?
На мгновение он нахмурился.
– Если хотите знать, Белински сказал мне, что это вы убили Тродл Браунштайнер. Он был настроен очень решительно, и моя личная заинтересованность в Тродл не имела для него особого значения. Это так, я знаю. Он убил бы ее без колебаний. Но вы... Один из моих людей в Берлине проверил данные о вас в Архивном центре США. Вы сказали правду – никогда не были членом партии. Подтвердилось и все остальное: ваш рапорт о переводе из СС, например. Вас же за это могли расстрелять. Видимо, вы сентиментальный глупец. Но убийца?.. Скажу вам прямо, герр Гюнтер: мой разум говорит, что вы не убивали ее, но я должен знать это твердо.
Он в упор уставился на меня своими бледно-голубыми глазами, но я не дрогнул и не отвел взгляда.
– Вы убили ее?
– Нет.
– Вы ее сбили?
– Машина была у Белински, а не у меня.
– Хотите сказать, что вы не участвовали в ее убийстве?
– Более того, я собирался ее предупредить.
Порошин кивнул:
– Да, у меня нет сомнений, вы говорите правду.
– Слава Богу.
– Вы правильно делаете, что благодарите его. Если бы я почувствовал ложь, не задумываясь, убил бы вас тоже.
– Тоже? – Я нахмурился. – А кто еще мертв? Белински?
– Да, погиб так, знаете, неудачно. Все из-за курения этой адской трубки. Вредная это привычка – курение. Вам надо бы бросить.
– Но каким образом?
– Это старый способ ЧК. Небольшое количество тетрила в мундштуке присоединяется к заряду, который находится в углублении трубки. Когда зажигается трубка, то загорается и запал. Очень просто, но и очень смертельно. Ему снесло голову. – Голос Порошина звучал почти равнодушно. – Понимаете? Интуиция подсказывала мне, что это не вы убили ее. Я просто хотел окончательно убедиться в этом.
– И теперь вы уверены?
– Уверен. Скажу больше: вы не только выйдете отсюда живым...
– А вы что, убили бы меня прямо здесь?
– Почему бы и нет? Вполне подходящее место, вы так не думаете?
– О да, весьма экзотическое. И что же вы собирались сделать? Перегрызть мне шею? Или заминировали один из гробов?
– Существует множество ядов, герр Гюнтер. – Он вытащил и показал на ладони маленький ножичек. – На лезвии тетродотоксин. Маленькая царапина – и бай-бай. – Он убрал нож в карман кителя и застенчиво пожал плечами. – Я собирался сказать вот что: советую вам сейчас отправиться в кафе «Моцарт», там вас кое-кто ждет.
Мой обескураженный взгляд, казалось, позабавил его.
– Не можете угадать? – спросил он радостно.
– Неужели моя жена? Вы вытащили ее из Берлина?
– Конечно, Она вряд ли смогла бы выбраться оттуда сама: Берлин окружен нашими танками.
– Кирстен сейчас ждет меня в кафе «Моцарт»? – недоверчиво переспросил я.
Он посмотрел на свои часы и кивнул:
– Уже пятнадцать минут. Вам лучше не испытывать судьбу. Столь привлекательная женщина – и одна в таком городе, как Вена? Надо быть осторожнее, такое уж трудное время.
– Вы полны сюрпризов, полковник, – сказал я ему. – Пять минут назад вы были готовы убить меня, а теперь говорите, что привезли мою жену из Берлина. С чего это подобное великодушие? Я не понимаю.
– Давайте считать это частью пустой выдумки коммунизма, вот и все. – Он щелкнул каблуками, как добрый пруссак. – До свидания, герр Гюнтер. Кто знает? Возможно, после этого берлинского дела мы вновь встретимся.
– Надеюсь, нет.
– Очень жаль. Человек ваших талантов... – Оборвав себя на полуслове, он повернулся и ушел.
Я вышел из императорской подземной часовни шагом легким, как у Лазаря. На Нойер-Маркт прибавилось людей, наблюдающих за странной террасой кафе без самого кафе. Тут я увидел наконец камеру и юпитеры и почти одновременно заметил Вилли Райхмана, маленького рыжеволосого директора киностудии «Зиверинг». Он говорил по-английски с человеком, держащим в руках мегафон. Это конечно же был тот английский фильм, о котором Вилли мне рассказывал. Тот, для которого требовались венские развалины. Фильм, в котором Лотте Хартман, по заслугам наградившей меня триппером, была дана роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Развернув за завтраком записку, я прочел единственное предложение, написанное кириллицей: «Встретимся в Кайзергруфте в одиннадцать утра». Подпись отсутствовала, но она была и ни к чему. Когда фрау Блум-Вайс вернулась, чтобы убрать со стола, я спросил ее, кто принес записку.
– Какой-то школьник, герр Гюнтер, – сказала она, собирая посуду на поднос, – самый обычный школьник.
– Мне нужно кое с кем встретиться, – объяснил я. – В Кайзергруфт. Не подскажете, где это?
– В Императорской подземной часовне? – Она вытерла руки о хорошо накрахмаленный передник, точно ей вот-вот предстояло повстречаться с самим кайзером, а затем перекрестилась. Упоминание об императорской власти, как я заметил, всегда делало венцев почтительными вдвойне. – Это же церковь капуцинов на западной стороне Нойер-Маркт. Но идите пораньше, герр Гюнтер, она открыта только по утрам, с десяти до двенадцати. Уверена, что вам там будет интересно.
Я улыбнулся и с благодарностью кивнул. Да, мне, без сомнения, будет там интересно.
Нойер-Маркт мало походил на рыночную площадь. Несколько столов, накрытых как бы на террасе кафе. Посетители не пили кофе, официанты, казалось, вовсе не были склонны обслуживать их, да и кафе, откуда можно было получить сам кофе, отсутствовало. Все это казалось каким-то временным сооружением, даже по свободным стандартам перестроенной послевоенной Вены. Несколько человек праздно пялились по сторонам, будто здесь совершено преступление и все ждут полицию. Но я едва успел обратить на все это внимание, услышав, как часы на возвышающейся поблизости башне отбивают одиннадцать, поспешил к церкви.
Зоологу, который назвал знаменитую обезьяну, было все равно, что привычный стиль монахов-капуцинов куда замечательнее, чем их простоватая церковь в Вене. По сравнению с большинством молельных заведений в этом городе, церковь капуцинов выглядела так, словно они флиртовали с кальвинизмом, когда ее строили, или казначей ордена сбежал с деньгами к масонам: на ней не было ни единого резного украшения. Церковь выглядела столь заурядно, что я преспокойно прошел бы мимо, не обратив на нее внимания. Я чуть было так не сделал, но спасибо американским солдатам, которые сшивались около дверей. До меня вовремя донеслось упоминание о «покойничках». Мое недавнее знакомство с тем английским, на котором изъяснялись медсестры в военном госпитале, подсказало мне, что эта группа собиралась посетить нужное мне место.
Я заплатил сердитому старому монаху шиллинг за вход и прошел в длинный пустой коридор, который, как я решил, был частью монастыря. Узкая лестница вела вниз, в склеп.
На самом деле это оказался не один склеп, а восемь соединяющихся друг с другом склепов, причем гораздо менее мрачных, чем я ожидал. Строгое внутреннее убранство – белые стены, частично выложенные мрамором, – странно контрастировало с богатством содержимого. Здесь нашли приют останки более сотни Габсбургов с их знаменитыми челюстями. А вот сердца, как говорилось в путеводителе, который я додумался взять с собой, были забальзамированы в урнах, расположенных под собором Святого Стефана. Столько свидетельств династических смертей, как в этих склепах, можно найти лишь к северу от Каира. Казалось, все собрались здесь, кроме Великого герцога Фердинанда, похороненного в Граце и на которого, без сомнения, все остальные обиделись за то, что он настоял на посещении Сараева.
Останки представителей более скромной ветви фамилии из Тосканы покоились в простых свинцовых гробах, расположенных один над другим, как винные бутылки на полке, в самом дальнем углу самого длинного склепа. Я почти ждал, что увижу старика, открывающего их, чтобы опробовать новую колотушку и набор зубил. Габсбурги, естественно, занимали самые роскошные саркофаги. Этим огромным, вычурно украшенным медным гробам, казалось, недоставало только гусениц и орудийных башен, чтобы они взяли Сталинград. Один только император Йозеф II проявил нечто вроде сдержанности в своем выборе гроба, и только венский путеводитель мог описать медный гроб как «чрезмерно простой».
Я нашел полковника Порошина в склепе Франца-Иосифа. Он тепло улыбнулся, увидев меня, и похлопал по плечу.
– Видишь, я был прав: кириллица оказалась не так уж непонятна.
– А не сумеете ли вы еще и угадать, о чем я думаю?
– Конечно, – сказал он. – Вы думаете о том, что мы могли бы сказать друг другу после всего случившегося. Особенно в таком месте. Вы думаете, что в другом месте попытались бы меня убить.
– Вам бы на сцену, полковник, непременно стали бы вторым профессором Шафером.
– Думаю, вы ошибаетесь. Профессор Шафер – гипнотизер, он не читает чужих мыслей. – Порошин ударил перчатками по своей открытой ладони с таким видом, будто выиграл очко. – Я не гипнотизер, герр Гюнтер.
– Вы недооцениваете себя. Вам блестяще удалось заставить меня поверить, будто я частный следователь и должен приехать сюда, в Вену, чтобы попытаться отвести от Эмиля Беккера обвинение в убийстве. Вот уж гипнотическая фантазия, о какой раньше не слыхал!
– Скорее умение убедить, – сказал Порошин, – действовали-то вы по собственной воле. – Он вздохнул. – Жалко бедного Эмиля. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я сомневался в вашей способности доказать его невиновность. Но, если заимствовать шахматный термин, это был мой венский гамбит: на первый взгляд он безобиден, но последствия – колоссальны. А все, что требуется, – это сильный и доблестный конь (с рыцарем).
– Эту роль вы, как я понимаю, отвели мне.
– Точно. И теперь игра выиграна.
– И каким же образом? Не потрудитесь объяснить?
Порошин указал на гроб справа от более приподнятого, в котором покоился прах императора Франца-Иосифа.
– Наследный принц Рудольф, – сказал он. – Совершил самоубийство в знаменитом охотничьем домике в Майерлинге. История в общих чертах хорошо известна, но детали и мотивы остаются неясными. Только в одном можно быть уверенным – в том, что его прах лежит вот в этой самой гробнице. Но, оказывается, не все, кто, как мы думали, совершили самоубийство, настолько мертвы, как бедный Рудольф. Возьмите, к примеру, Генриха Мюллера. Доказать, что он все еще жив, – это чего-то да стоило.
– Но я солгал, – заявил я беззаботно, – никогда, знаете ли, не видел Мюллера. А посигналил Белински по единственной причине: хотел, чтобы он и его люди помогли мне спасти Веронику Цартл, шлюшку из «Ориентала».
– Да, признаюсь, ваш договор с Белински далек от совершенства, но так уж случилось: я знаю, что вы сейчас лжете. Видите ли, Белински действительно был в Гринциге с командой агентов, конечно, не американцев, а моих собственных людей. За каждой машиной, выезжающей из желтого дома в Гринциге, следили. Кстати, осмелюсь сказать, за вами тоже. Обнаружив ваш побег, Мюллер и его друзья так запаниковали, что почти тотчас же разбежались. Мы всего лишь сели им на хвост, причем на достаточно удаленном расстоянии, и они сочли что по-прежнему находятся в безопасности. Мы же смогли со всей определенностью опознать Мюллера. Понимаете? Нет, вы не солгали.
– Но почему вы не арестовали его? Почему оставили на свободе?
Порошин сделал умное лицо.
– В моем деле не всегда главная цель – арестовать врага. Иногда во много раз ценнее позволить ему остаться на свободе. Мюллер с начала войны был двойным агентом. К концу же сорок четвертого он, естественно, захотел совсем исчезнуть из Берлина и перебраться в Москву. Ну, можете ли вы это себе представить, герр Гюнтер? Глава фашистского Гестапо живет и работает в столице демократического социализма? Если бы английская или американская разведки узнали об этом, они не преминули бы придать эту информацию широкой огласке в какой-нибудь политически удачный момент, а сами уселись бы и стали наблюдать, как мы выкручиваемся из неловкого положения. Поэтому было решено, что Мюллер не должен приезжать.
Проблема состояла лишь в том, что он слишком много о нас знал, ну, например, о местонахождении дюжин гестаповских и абверовских шпионов в Советском Союзе и Восточной Европе. Поэтому, прежде чем прогнать от нашей двери, его требовалось нейтрализовать. Прежде всего мы выудили у него имена всех этих агентов и в то же время стали скармливать ему новую информацию, которая хотя и не влекла за собой опасности реваншистских военных попыток Германии, но могла заинтересовать американцев. Не стоит объяснять, что эта информация была фальшивой.
Конечно, все это время мы продолжали оттягивать дезертирство Мюллера, прося его еще немного подождать и заверяя, что ему не о чем беспокоиться. А когда мы добились своего, то позволили ему обнаружить, что его дезертирство не может состояться по разного рода политическим причинам. Мы надеялись таким образом убедить его предложить свои услуги американцам, как это сделали другие, например генерал Гелен, барон фон Болшвинг. Даже Гиммлер! Однако он был слишком известен, чтобы англичане отважились принять его предложение. Ну совсем сумасшедший; да?
Может, мы что-то неправильно рассчитали. Может, Мюллер слишком задержался и не смог предотвратить побега Мартина Бормана и ошибки эсэсовцев, которые охраняли бункер фюрера. Кто знает? Как бы то ни было, Мюллер вроде бы покончил жизнь самоубийством. Но это известие оказалось блефом, только спустя продолжительное время мы смогли доказать это, к нашему удовлетворению. Мюллер, оказывается, очень умный человек.
Когда мы узнали об Организации, то заподозрили, что Мюллер не замедлит появиться снова. Однако он упорно оставался в тени, хотя кое-какой информацией о его появлении мы обладали, но ничего определенного. И только когда застрелили капитана Линдена, мы заметили из донесений, что серийный номер оружия, из которого стрелял убийца, совпадал с оружием Мюллера. Но, думаю, об этом вы уже знаете.
Я кивнул:
– Мне рассказал Белински.
– Очень находчивый человек. Семья из Сибири. Они вернулись в Россию после революции, когда Белински еще был мальчиком. Но, как говорят, к тому времени он уже был настоящим американцем. Вскоре вся семья стала работать на НКВД. Это Белински предложил выступить в роли агента КРОВКАССа. КРОВКАСС и служба контрразведки не только часто действуют наперекор друг другу, но очень часто КРОВКАСС просто набит персоналом корпуса контрразведки. И совершенно обычное дело, когда военную полицию оставляют в неведении об операциях службы КРОВКАСС. Американцы еще больше византийцы в своих организационных структурах, чем мы. Легенда Белински показалась вам правдоподобной, но как идея она казалась правдоподобной и Мюллеру. Настолько, чтобы он выбрался из норы, когда вы сказали ему, что у него на хвосте сидит агент КРОВКАССа, но не настолько, чтобы удрал в Южную Америку, где он нам не мог бы пригодиться. В конце концов, в службе контрразведки есть менее разборчивые сотрудники в том, что касается вербовки военных преступников, чем в КРОВКАССе, их защиты Мюллер мог бы поискать.
Так и оказалось. И вот теперь, когда мы разговариваем, Мюллер в том самом месте, где и нужно: со своими американскими друзьями в Пуллахе. Старается быть им полезным: делится своими солидными знаниями структур советской разведки и методов секретной полиции. Хвастает о сети верных агентов, которые, как он думает, все еще действуют. Это была первая часть нашего плана – дезинформировать американцев.
– Очень умно, – сказал я с неподдельным восхищением, – а вторая?
Лицо Порошина приняло более философское выражение:
– Когда придет время, информация об этом станет достоянием общественности. Весь мир узнает: гестаповский Мюллер – орудие американской разведки. И теперь уже мы будем сидеть и наблюдать, как они корчатся от смущения. Это может случиться через десять или даже двадцать лет, при условии, что Мюллер все еще будет жив.
– А предположим, что мировая пресса вам не поверит?
– Доказательства будет не так уж сложно раздобыть. Американцы – мастера хранить документы. Только взгляните на их Архивный центр. А у нас есть толковые агенты. Им следует только дать указание, где и что искать, – и доказательства нам обеспечены.
– Вы, кажется, продумали все до мелочей.
– В большей степени, чем вы предполагаете. А теперь, когда я удовлетворил ваше любопытство, у меня есть один вопрос к вам, герр Гюнтер. Не могли бы вы на него ответить?
– Не представляю, что я могу вам сообщить, полковник. Игрок-то – вы, а не я. Мне отведена лишь скромная роль коня в вашем венском гамбите, помните?
– Тем не менее есть кое-что.
Я пожал плечами:
– Выкладывайте.
– Итак, – начал он, – если на мгновение вернуться к шахматной доске, то, естественно, надо чем-то жертвовать. Беккером, например. И вами, конечно. Но иногда сталкиваешься с непредвиденными потерями фигур.
– Вашей королевы?
На мгновение он нахмурился.
– Если хотите знать, Белински сказал мне, что это вы убили Тродл Браунштайнер. Он был настроен очень решительно, и моя личная заинтересованность в Тродл не имела для него особого значения. Это так, я знаю. Он убил бы ее без колебаний. Но вы... Один из моих людей в Берлине проверил данные о вас в Архивном центре США. Вы сказали правду – никогда не были членом партии. Подтвердилось и все остальное: ваш рапорт о переводе из СС, например. Вас же за это могли расстрелять. Видимо, вы сентиментальный глупец. Но убийца?.. Скажу вам прямо, герр Гюнтер: мой разум говорит, что вы не убивали ее, но я должен знать это твердо.
Он в упор уставился на меня своими бледно-голубыми глазами, но я не дрогнул и не отвел взгляда.
– Вы убили ее?
– Нет.
– Вы ее сбили?
– Машина была у Белински, а не у меня.
– Хотите сказать, что вы не участвовали в ее убийстве?
– Более того, я собирался ее предупредить.
Порошин кивнул:
– Да, у меня нет сомнений, вы говорите правду.
– Слава Богу.
– Вы правильно делаете, что благодарите его. Если бы я почувствовал ложь, не задумываясь, убил бы вас тоже.
– Тоже? – Я нахмурился. – А кто еще мертв? Белински?
– Да, погиб так, знаете, неудачно. Все из-за курения этой адской трубки. Вредная это привычка – курение. Вам надо бы бросить.
– Но каким образом?
– Это старый способ ЧК. Небольшое количество тетрила в мундштуке присоединяется к заряду, который находится в углублении трубки. Когда зажигается трубка, то загорается и запал. Очень просто, но и очень смертельно. Ему снесло голову. – Голос Порошина звучал почти равнодушно. – Понимаете? Интуиция подсказывала мне, что это не вы убили ее. Я просто хотел окончательно убедиться в этом.
– И теперь вы уверены?
– Уверен. Скажу больше: вы не только выйдете отсюда живым...
– А вы что, убили бы меня прямо здесь?
– Почему бы и нет? Вполне подходящее место, вы так не думаете?
– О да, весьма экзотическое. И что же вы собирались сделать? Перегрызть мне шею? Или заминировали один из гробов?
– Существует множество ядов, герр Гюнтер. – Он вытащил и показал на ладони маленький ножичек. – На лезвии тетродотоксин. Маленькая царапина – и бай-бай. – Он убрал нож в карман кителя и застенчиво пожал плечами. – Я собирался сказать вот что: советую вам сейчас отправиться в кафе «Моцарт», там вас кое-кто ждет.
Мой обескураженный взгляд, казалось, позабавил его.
– Не можете угадать? – спросил он радостно.
– Неужели моя жена? Вы вытащили ее из Берлина?
– Конечно, Она вряд ли смогла бы выбраться оттуда сама: Берлин окружен нашими танками.
– Кирстен сейчас ждет меня в кафе «Моцарт»? – недоверчиво переспросил я.
Он посмотрел на свои часы и кивнул:
– Уже пятнадцать минут. Вам лучше не испытывать судьбу. Столь привлекательная женщина – и одна в таком городе, как Вена? Надо быть осторожнее, такое уж трудное время.
– Вы полны сюрпризов, полковник, – сказал я ему. – Пять минут назад вы были готовы убить меня, а теперь говорите, что привезли мою жену из Берлина. С чего это подобное великодушие? Я не понимаю.
– Давайте считать это частью пустой выдумки коммунизма, вот и все. – Он щелкнул каблуками, как добрый пруссак. – До свидания, герр Гюнтер. Кто знает? Возможно, после этого берлинского дела мы вновь встретимся.
– Надеюсь, нет.
– Очень жаль. Человек ваших талантов... – Оборвав себя на полуслове, он повернулся и ушел.
Я вышел из императорской подземной часовни шагом легким, как у Лазаря. На Нойер-Маркт прибавилось людей, наблюдающих за странной террасой кафе без самого кафе. Тут я увидел наконец камеру и юпитеры и почти одновременно заметил Вилли Райхмана, маленького рыжеволосого директора киностудии «Зиверинг». Он говорил по-английски с человеком, держащим в руках мегафон. Это конечно же был тот английский фильм, о котором Вилли мне рассказывал. Тот, для которого требовались венские развалины. Фильм, в котором Лотте Хартман, по заслугам наградившей меня триппером, была дана роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35