Пройдя в комнату, я почувствовал тепло и запах мыла и догадался, что он только что вышел из ванной.
Закрыв дверь, господин Ганц догнал нас и провел в маленькую гостиную, где стояла его жена и спокойно ждала нас. Высокая, болезненно-бледная женщина, как будто ей редко приходилось бывать на воздухе. По ее лицу было заметно, что она только что перестала плакать. В руках она комкала мокрый носовой платок. Ганц подошел к ней и обнял ее за широкие плечи, и тут стало видно, насколько он ниже ее ростом.
– Это комиссар Гюнтер из Алекса, – представил меня Беккер.
– Господин и госпожа Ганц, – обратился я к ним, – Боюсь, вам придется приготовиться к самому худшему. Сегодня утром мы нашли тело вашей дочери Лизы. Приношу вам свои соболезнования.
Беккер торжественно склонил голову.
– Да, – сказал Ганц, – да, я так и думал.
– Естественно, вы должны будете опознать труп, – продолжал я. – Но это не обязательно делать сейчас. Может быть, чуть попозже, когда сможете взять себя в руки.
Я ожидал, что фрау Ганц разразится рыданиями, но она вела себя сдержанно, по крайней мере, в эту минуту. Уж не потому ли, что она была медсестрой, привыкшей к страданиям и горю? Неужели и к своему собственному?
– Мы можем сесть?
– Да, пожалуйста, – сказал Ганц.
Я велел Беккеру пойти на кухню и сварить кофе. Он с готовностью отправился исполнять мое приказание, так как оно позволяло ему хотя бы на одну-две минуты вырваться из атмосферы горя.
– Где вы нашли ее? – спросил Ганц.
На этот вопрос мне совсем не хотелось отвечать. Как сказать родителям, что тело их дочери было найдено внутри автомобильных покрышек, поставленных одна на другую в брошенном гараже на Кайзер-Вильгельм-штрассе? Я ограничился тем, что сообщил им, где находится гараж, в котором было найдено тело. При этом известии произошел совершенно недвусмысленный обмен взглядами.
Ганц сидел, положив руку на колено своей жены. Она казалась спокойной, даже безучастной и, возможно, меньше нуждалась в кофе, который готовил Беккер, чем я.
– Кто бы, по-вашему, мог убить ее? – продолжал расспрашивать Ганц.
– Мы разрабатываем несколько версий, господин Ганц, – сказал я, чувствуя, как ко мне вновь возвращается способность изрекать обычные полицейские банальности. – Мы делаем все возможное, поверьте мне.
Ганц нахмурился еще сильнее. Он с негодованием покачал головой.
– Не могу понять, почему об этом молчат газеты.
– Чтобы не появились желающие подражать этому убийце. В подобных случаях такое часто случается, – заметил я.
– А не кажется ли вам, что важнее принять все меры для того, чтобы ни одну девушку больше не убили? – Фрау Ганц, смотрела на меня с озлоблением. – Это ведь правда, что убили уже нескольких девушек? Так говорят люди. Вы можете не сообщать об этом в газетах, но вы не можете заставить людей молчать.
– Но ведь проводилась пропагандистская кампания, призывающая девушек быть осторожными, – возразил я.
– Да, но она не принесла никаких плодов, – сказал Ганц. – Лиза была умной девушкой, комиссар. Она не могла сделать какую-нибудь глупость. Значит, убийца тоже не дурак. И, как мне кажется, единственный способ заставить девушек быть действительно осторожными – это опубликовать всю эту историю в газетах, во всем ее ужасе, чтобы напугать их.
– Может быть, вы и правы, господин Ганц, – удрученно произнес я. – Но это не от меня зависит. Я только подчиняюсь приказам. – В те дни это был типично немецкий способ оправдать все и вся, и я почувствовал глубокий стыд, что мне пришлось прибегнуть к нему.
Беккер просунул голову в дверь кухни.
– Могу я попросить вас на пару слов, комиссар?
Теперь наступила моя очередь с облегчением покинуть комнату.
– В чем дело? – сурово спросил я. – Забыли, как вскипятить чайник?
Он протянул мне вырезку из газеты «Беобахтер».
– Взгляните на это, комиссар. Я нашел ее в ящике.
Это было объявление. «Рольф Фогельман, частный сыщик, специализируется на розыске пропавших» – точно такое же объявление, каким в свое время надоедал мне Бруно Штальэкер.
Беккер показал на дату в верхней части вырезки.
– Третье октября, – сказал он. – Через четыре дня после того, как исчезла Лиза Ганц.
– Людям не в первый раз надоедает ждать, пока раскачается полиция, – заметил я. – В конце концов, таким способом и я сравнительно честно зарабатывал себе на жизнь.
Беккер нашел чашки с блюдцами и поставил их на поднос вместе с кофейником.
– Как вы полагаете, они могли обратиться к нему, комиссар?
– Не вижу никакого вреда, если мы их об этом спросим.
Ганц и не думал оправдываться, что обратился к частному сыщику, я сам был бы не прочь иметь такого клиента.
– Как я уже говорил, комиссар, в газетах не было ничего об исчезновении нашей дочери, а ваших сотрудников мы видели у себя только дважды. Время шло, и мы недоумевали – предпринимаются ли вообще какие-нибудь попытки найти нашу дочь? Сильнее всего угнетает неизвестность. Мы подумали, что если мы найдем господина Фогельмана, то по крайней мере будем уверены, что кто-то делает все возможное, чтобы найти ее. Я не хочу быть грубым, комиссар, но я рассказываю, как это было.
Я сделал глоток и покачал головой.
– Очень хорошо вас понимаю. Вероятно, я поступил бы так же. Мне только хотелось бы, чтобы этот Фогельман смог ее найти.
Ими можно только восхищаться, подумал я. У них, наверное, нет особых средств, чтобы прибегать к услугам частного сыщика, и все-таки они на это решились. Должно быть, потратили на оплату его услуг все свои сбережения.
Мы кончили пить кофе и стали прощаться. Я сказал господину Ганцу, что завтра рано утром полицейская машина может заехать за ним и доставить его в Алекс, чтобы он опознал тело.
– Спасибо вам за ваше внимание, комиссар, – сказала фрау Ганц, пытаясь улыбнуться. – Все так добры к нам.
Ее муж кивнул, соглашаясь с ней. Стоя у открытой двери, он, можно не сомневаться, страстно желал поскорее увидеть наши спины.
– Господин Фогельман отказался брать с нас деньги. А теперь вы собираетесь прислать машину за моим мужем. Не знаю, как выразить вам нашу признательность.
Я сочувственно пожал ей руку, и мы ушли.
В аптеке внизу я купил несколько порошков и проглотил один в машине. Беккер посмотрел на меня с отвращением.
– Бог мой, не понимаю, как вы можете их глотать, – сказал он, содрогаясь.
– Так они быстрее действуют. А после того, что мы сейчас пережили, я не могу сказать, чтобы я почувствовал их вкус. Ненавижу сообщать плохие известия. – Я облизал губы языком, чтобы на них не осталось порошка. – Ну? Какое у вас сложилось впечатление? То же самое, что и раньше?
– Да. Он постоянно бросал на нее многозначительные взгляды.
– Для этого я вас и взял с собой, – сказал я, все еще недоумевая.
Беккер широко улыбнулся:
– А она недурна, правда?
– Полагаю, вы хотите рассказать мне, что такая хороша в постели, правильно?
– Я думаю, она больше в вашем вкусе, комиссар.
– Да? Почему это вы так решили?
– По-моему, она относится к тому типу женщин, которые очень чутко реагируют на доброту. – Я засмеялся, несмотря на свою головную боль. – Более чутко, чем на плохие известия. Вдруг появляемся мы, шествуя тяжелой поступью и с мрачными физиономиями, не предвещающими ничего хорошего, а она выглядит так, будто самая большая неприятность у нее – это некоторая слабость по причине менструации.
– Она – медсестра. Ее профессия приучила к плохим известиям.
– Это мне тоже пришло в голову, но, по-моему, она просто успела выплакаться перед нашим приходом. А как вела себя мать Ирмы Ханке? Она плакала?
– О нет. Эта была тверда, как еврейские сладости. Она только немного пошмыгала носом, когда я появился у них в первый раз. Но атмосфера у них была такая же, как и у Ганцев.
Я посмотрел на часы.
– Мне кажется, нам нужно выпить.
Мы подъехали к кафе «Керкау» на Александрплац. В нем стояло шесть бильярдных столов, и оно всегда было заполнено полицейскими из Алекса, которые заходили сюда расслабиться после дежурства.
Я взял две кружки пива и принес их к столу, где Беккер уже сделал несколько ударов.
– Вы играете в бильярд? – спросил он.
– Вы что, смеетесь? Да я здесь раньше дневал и ночевал.
Я взял кий и посмотрел, как Беккер ударил: шар попал в красный, отскочил от бортика и ударил другой белый, шар.
– Как насчет небольшого пари?
– Не после такого удара. Вам надо еще долго учиться, как давать нужные направления. Если бы вы промахнулись...
– Просто удачный удар, – настаивал Беккер.
Он наклонился и ударил по шару. На этот раз он промахнулся на полметра.
Я прищелкнул языком.
– Как вы держите кий! Это же не палка. И не надо меня поддразнивать, хорошо? Ладно, чтобы доставить вам удовольствие, давайте сыграем по пять марок за игру.
Он слегка улыбнулся и согнул плечи.
– Двадцать очков с вас достаточно?
Начинать выпало мне, но я проиграл первый удар. После этого Беккер принялся разделывать меня, как младенца. В детстве он не терял времени в бойскаутах, это уж точно. После четырех игр я бросил двадцать марок на стол и запросил пощады. Беккер швырнул деньги мне назад.
– Не надо, – сказал он. – Вы мне просто поддались.
– Вам нужно будет усвоить еще одну вещь. Пари – это пари. Никогда не предлагайте играть на деньги, если не собираетесь забирать свой выигрыш. Человек, который прощает вам долг, может ожидать того же и от вас. Это только нервирует людей.
– Хороший совет. – Он сунул деньги в карман.
– Это же касается и работы, – продолжал я. – Никогда не работайте даром. Если вы не берете денег за свою работу, значит, она того и не стоит. – Я положил свой кий на полку и допил пиво. – Не доверяйте тому, кто готов работать задаром.
– Вы это поняли, будучи частным сыщиком?
– Нет, я понял это, будучи хорошим предпринимателем. Но поскольку уж вы заговорили об этом, то частный сыщик, который берется за поиски пропавшей девушки, а затем отказывается от вознаграждения, не внушает мне доверия.
– Рольф Фогельман? Так ведь он же ее не нашел.
– Вот что я хочу вам сказать. Сейчас многие люди пропадают в нашем городе, и причин тому много. Когда пропавший находится, это исключение, а не правило. Если бы я возвращал деньги всем клиентам, которым не смог помочь, я бы сейчас работал посудомойщиком. Частный сыщик должен гнать прочь все сантименты. Человеку, который не получает плату за свою работу, нечего будет есть.
– Может быть, у этого Фогельмана более великодушный характер, чем у вас, комиссар.
Я покачал головой.
– Не понимаю, как он может позволить себе быть великодушным. – Я развернул вырезку с объявлением Фогельмана и снова перечитал его. – Только не с такими объявлениями.
Глава 16
Вторник, 18 октября
Да, это была она. Только у нее такие золотистые волосы и такие изящные ноги. Я наблюдал, как она, нагруженная пакетами и коробками, пыталась проскочить через вращающиеся двери «Ка-де-Ве». Она выглядела так, как будто в последнюю минуту забежала в магазин купить рождественские подарки. Пытаясь поймать такси, замахала рукой, уронила пакет, наклонилась, чтобы поднять его, а когда выпрямилась, то обнаружила, то таксист упустил ее из виду и уехал. Хотя мне непонятно, как можно потерять ее из виду. Хильдегард Штайнингер заметишь, даже если у тебя на голову надет мешок. Она выглядела так, словно полдня провела в косметическом кабинете.
Сидя за рулем, я услышал, как она выругалась, и, подрулив к обочине, опустил стекло.
– Вас подвезти?
– Нет, не надо, – сказала она так, будто я на светском приеме загнал ее в угол и она высматривает из-за моего плеча, не проходит ли мимо кто-нибудь поинтересней. Но никто не проходил, она спохватилась, что нужно улыбнуться, поспешно изобразила на лице приветливость и затем добавила: – Впрочем, если это вас не затруднит.
Я выскочил из машины, чтобы помочь ей уложить покупки – множество коробок со шляпками, туфлями, парфюмерией, нарядами от самого модного портного на Фридрихштрассе и продукты из знаменитого зала «Ка-де-Ве». По-видимому, она относилась к тому типу женщин, для которых, чековая книжка – панацея от всех бед. Хотя, впрочем, таких женщин очень много.
– Совсем не затруднит, – сказал я, глядя на ее ноги, пока она забиралась в машину. На мгновение мне удалось насладиться зрелищем краешков ее чулок с подвязками. Не смей смотреть, приказал я себе. Эта дамочка тебе не по карману. Кроме того, ее мысли заняты совсем другим – подходят ли туфли к сумочке и что случилось с пропавшей дочерью.
– Куда ехать? – поинтересовался я. – Домой?
Она вздохнула, как будто я предлагал отвезти ее в ночлежку Пальме на Фробельштрассе, но потом, храбро улыбнувшись, кивнула. Мы поехали на восток по направлению к Бюловштрассе.
– Боюсь, что у меня нет для вас ничего нового, – сказал я, придавая своему лицу серьезное выражение и стараясь думать о дороге, а не о ее бедрах.
– Я на это и не рассчитывала, – произнесла она без всякого выражения. – Ведь прошло уже почти четыре недели.
– Нужно надеяться на лучшее.
Еще один вздох, более нетерпеливый.
– Вы ее не найдете. Она мертва, не так ли? Почему просто не смириться с этим фактом?
– Для меня она жива, пока я не удостоверюсь в обратном, фрау Штайнингер.
Я повернул на юг по Потсдамерштрассе, и какое-то время мы молчали. Вдруг я заметил, что она трясет головой и дышит так, как будто ей пришлось подниматься по лестнице.
– Представляю, что вы обо мне думаете, комиссар, – сказала она. – У меня пропала дочь, возможно, ее убили, а я швыряю деньги, как будто ничего не произошло. Вы, наверное, думаете, что я бессердечная.
– Ничего подобного я не думаю, – поспешил возразить я и начал объяснять ей, что разные люди ведут себя в такой ситуации по-разному, что покупки помогают ей хоть на пару часов отвлечься от мыслей об исчезнувшей дочери, и все это совершенно нормально, и никто не будет ее ни в чем обвинять. Мне казалось, что я говорил очень убедительно, но когда мы подъехали к ее дому в Штеглице, Хильдегард Штайнингер плакала.
Я положил руку ей на плечо, легонько сжал его, чтобы успокоить ее, и сказал:
– Я предложил бы вам свой носовой платок, если бы мне не пришлось заворачивать в него бутерброды.
Она попыталась улыбнуться сквозь слезы.
– У меня есть платок. – Она вытащила из-под рукава кружевной квадратик. Затем взглянула на мой платок и рассмеялась: – Похоже, вы действительно заворачивали в него бутерброды.
Я помог ей отнести покупки наверх и подождал у двери, пока она искала ключ. Открыв дверь, она повернулась ко мне и благодарно улыбнулась.
– Спасибо за помощь, комиссар, – поблагодарила она. – Это было очень мило с вашей стороны.
– Пустяки, – сказал я, совсем так не думая.
Хотя бы пригласила на чашечку кофе, подумал я, вернувшись в свою машину. Разрешила подвезти себя и даже не предложила войти.
Но, впрочем, таких женщин много: для них мужчины существуют только для того, чтобы подвозить их на машинах, не получая даже на чай.
Стойкий запах духов «Байяди», оставшийся в машине, сыграл со мной злую шутку. Некоторые мужчины совершенно безразличны к женским духам, но для меня их запах – удар ниже пояса. За те двадцать минут, что я ехал до Алекса, мне показалось, что я, словно пылесос, всосал в себя весь аромат этой женщины до последней молекулы.
Я позвонил своему другу, который работал в рекламном агентстве «Дорланд». Алекса Зиверса я знал со времен войны.
– Алекс, вы все еще покупаете места для объявлений?
– Покупаем, поскольку это требует не больше одной извилины.
– Всегда приятно поговорить с человеком, который любит свою работу.
– К счастью, я гораздо больше люблю деньги.
Мы продолжали разговаривать в таком же духе еще минуты две, потом я спросил Алекса, нет ли у него сегодняшнего утреннего номера газеты «Беобахтер». Мне было интересно, есть ли там объявление Фогельмана.
– А в чем дело? – спросил он, – Не могу поверить, что даже люди твоей профессии в конце концов осознали, что живут в двадцатом веке.
– Это объявление появляется по крайней мере дважды в неделю уже в течение нескольких месяцев, – объяснил я. – Сколько бы это могло стоить?
– Для такого срока могла быть скидка. Послушай, я знаю кое-кого в редакции «Беобахтер». Может быть, мне удастся выяснить то, что тебя интересует.
– Я был бы тебе очень признателен.
– Может быть, ты хочешь сам дать объявление?
– К сожалению, Алекс, это относится к делу, которое я расследую.
– Понял. Шпионишь за конкурентами, да?
– Что-то в этом роде.
Остаток дня я провел, читая отчеты Гестапо о Штрейхере и его коллегах из редакции «Штюрмер»: о связи гауляйтера с Анни Зайц, о других его связях, которые он поддерживал втайне от своей жены Кунигунды; о связи его сына Лотара с английской девушкой благородного происхождения по имени Митфорд; о том, что редактор еженедельника «Штюрмер» Эрнст Химер – гомосексуалист; о незаконной деятельности карикатуриста из «Штюрмера» Филиппа Рупрехта после войны в Аргентине и о том, как в число сотрудников «Штюрмера» вошел человек по имени Фриц Бранд, на самом деле еврей по имени Йонас Волк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Закрыв дверь, господин Ганц догнал нас и провел в маленькую гостиную, где стояла его жена и спокойно ждала нас. Высокая, болезненно-бледная женщина, как будто ей редко приходилось бывать на воздухе. По ее лицу было заметно, что она только что перестала плакать. В руках она комкала мокрый носовой платок. Ганц подошел к ней и обнял ее за широкие плечи, и тут стало видно, насколько он ниже ее ростом.
– Это комиссар Гюнтер из Алекса, – представил меня Беккер.
– Господин и госпожа Ганц, – обратился я к ним, – Боюсь, вам придется приготовиться к самому худшему. Сегодня утром мы нашли тело вашей дочери Лизы. Приношу вам свои соболезнования.
Беккер торжественно склонил голову.
– Да, – сказал Ганц, – да, я так и думал.
– Естественно, вы должны будете опознать труп, – продолжал я. – Но это не обязательно делать сейчас. Может быть, чуть попозже, когда сможете взять себя в руки.
Я ожидал, что фрау Ганц разразится рыданиями, но она вела себя сдержанно, по крайней мере, в эту минуту. Уж не потому ли, что она была медсестрой, привыкшей к страданиям и горю? Неужели и к своему собственному?
– Мы можем сесть?
– Да, пожалуйста, – сказал Ганц.
Я велел Беккеру пойти на кухню и сварить кофе. Он с готовностью отправился исполнять мое приказание, так как оно позволяло ему хотя бы на одну-две минуты вырваться из атмосферы горя.
– Где вы нашли ее? – спросил Ганц.
На этот вопрос мне совсем не хотелось отвечать. Как сказать родителям, что тело их дочери было найдено внутри автомобильных покрышек, поставленных одна на другую в брошенном гараже на Кайзер-Вильгельм-штрассе? Я ограничился тем, что сообщил им, где находится гараж, в котором было найдено тело. При этом известии произошел совершенно недвусмысленный обмен взглядами.
Ганц сидел, положив руку на колено своей жены. Она казалась спокойной, даже безучастной и, возможно, меньше нуждалась в кофе, который готовил Беккер, чем я.
– Кто бы, по-вашему, мог убить ее? – продолжал расспрашивать Ганц.
– Мы разрабатываем несколько версий, господин Ганц, – сказал я, чувствуя, как ко мне вновь возвращается способность изрекать обычные полицейские банальности. – Мы делаем все возможное, поверьте мне.
Ганц нахмурился еще сильнее. Он с негодованием покачал головой.
– Не могу понять, почему об этом молчат газеты.
– Чтобы не появились желающие подражать этому убийце. В подобных случаях такое часто случается, – заметил я.
– А не кажется ли вам, что важнее принять все меры для того, чтобы ни одну девушку больше не убили? – Фрау Ганц, смотрела на меня с озлоблением. – Это ведь правда, что убили уже нескольких девушек? Так говорят люди. Вы можете не сообщать об этом в газетах, но вы не можете заставить людей молчать.
– Но ведь проводилась пропагандистская кампания, призывающая девушек быть осторожными, – возразил я.
– Да, но она не принесла никаких плодов, – сказал Ганц. – Лиза была умной девушкой, комиссар. Она не могла сделать какую-нибудь глупость. Значит, убийца тоже не дурак. И, как мне кажется, единственный способ заставить девушек быть действительно осторожными – это опубликовать всю эту историю в газетах, во всем ее ужасе, чтобы напугать их.
– Может быть, вы и правы, господин Ганц, – удрученно произнес я. – Но это не от меня зависит. Я только подчиняюсь приказам. – В те дни это был типично немецкий способ оправдать все и вся, и я почувствовал глубокий стыд, что мне пришлось прибегнуть к нему.
Беккер просунул голову в дверь кухни.
– Могу я попросить вас на пару слов, комиссар?
Теперь наступила моя очередь с облегчением покинуть комнату.
– В чем дело? – сурово спросил я. – Забыли, как вскипятить чайник?
Он протянул мне вырезку из газеты «Беобахтер».
– Взгляните на это, комиссар. Я нашел ее в ящике.
Это было объявление. «Рольф Фогельман, частный сыщик, специализируется на розыске пропавших» – точно такое же объявление, каким в свое время надоедал мне Бруно Штальэкер.
Беккер показал на дату в верхней части вырезки.
– Третье октября, – сказал он. – Через четыре дня после того, как исчезла Лиза Ганц.
– Людям не в первый раз надоедает ждать, пока раскачается полиция, – заметил я. – В конце концов, таким способом и я сравнительно честно зарабатывал себе на жизнь.
Беккер нашел чашки с блюдцами и поставил их на поднос вместе с кофейником.
– Как вы полагаете, они могли обратиться к нему, комиссар?
– Не вижу никакого вреда, если мы их об этом спросим.
Ганц и не думал оправдываться, что обратился к частному сыщику, я сам был бы не прочь иметь такого клиента.
– Как я уже говорил, комиссар, в газетах не было ничего об исчезновении нашей дочери, а ваших сотрудников мы видели у себя только дважды. Время шло, и мы недоумевали – предпринимаются ли вообще какие-нибудь попытки найти нашу дочь? Сильнее всего угнетает неизвестность. Мы подумали, что если мы найдем господина Фогельмана, то по крайней мере будем уверены, что кто-то делает все возможное, чтобы найти ее. Я не хочу быть грубым, комиссар, но я рассказываю, как это было.
Я сделал глоток и покачал головой.
– Очень хорошо вас понимаю. Вероятно, я поступил бы так же. Мне только хотелось бы, чтобы этот Фогельман смог ее найти.
Ими можно только восхищаться, подумал я. У них, наверное, нет особых средств, чтобы прибегать к услугам частного сыщика, и все-таки они на это решились. Должно быть, потратили на оплату его услуг все свои сбережения.
Мы кончили пить кофе и стали прощаться. Я сказал господину Ганцу, что завтра рано утром полицейская машина может заехать за ним и доставить его в Алекс, чтобы он опознал тело.
– Спасибо вам за ваше внимание, комиссар, – сказала фрау Ганц, пытаясь улыбнуться. – Все так добры к нам.
Ее муж кивнул, соглашаясь с ней. Стоя у открытой двери, он, можно не сомневаться, страстно желал поскорее увидеть наши спины.
– Господин Фогельман отказался брать с нас деньги. А теперь вы собираетесь прислать машину за моим мужем. Не знаю, как выразить вам нашу признательность.
Я сочувственно пожал ей руку, и мы ушли.
В аптеке внизу я купил несколько порошков и проглотил один в машине. Беккер посмотрел на меня с отвращением.
– Бог мой, не понимаю, как вы можете их глотать, – сказал он, содрогаясь.
– Так они быстрее действуют. А после того, что мы сейчас пережили, я не могу сказать, чтобы я почувствовал их вкус. Ненавижу сообщать плохие известия. – Я облизал губы языком, чтобы на них не осталось порошка. – Ну? Какое у вас сложилось впечатление? То же самое, что и раньше?
– Да. Он постоянно бросал на нее многозначительные взгляды.
– Для этого я вас и взял с собой, – сказал я, все еще недоумевая.
Беккер широко улыбнулся:
– А она недурна, правда?
– Полагаю, вы хотите рассказать мне, что такая хороша в постели, правильно?
– Я думаю, она больше в вашем вкусе, комиссар.
– Да? Почему это вы так решили?
– По-моему, она относится к тому типу женщин, которые очень чутко реагируют на доброту. – Я засмеялся, несмотря на свою головную боль. – Более чутко, чем на плохие известия. Вдруг появляемся мы, шествуя тяжелой поступью и с мрачными физиономиями, не предвещающими ничего хорошего, а она выглядит так, будто самая большая неприятность у нее – это некоторая слабость по причине менструации.
– Она – медсестра. Ее профессия приучила к плохим известиям.
– Это мне тоже пришло в голову, но, по-моему, она просто успела выплакаться перед нашим приходом. А как вела себя мать Ирмы Ханке? Она плакала?
– О нет. Эта была тверда, как еврейские сладости. Она только немного пошмыгала носом, когда я появился у них в первый раз. Но атмосфера у них была такая же, как и у Ганцев.
Я посмотрел на часы.
– Мне кажется, нам нужно выпить.
Мы подъехали к кафе «Керкау» на Александрплац. В нем стояло шесть бильярдных столов, и оно всегда было заполнено полицейскими из Алекса, которые заходили сюда расслабиться после дежурства.
Я взял две кружки пива и принес их к столу, где Беккер уже сделал несколько ударов.
– Вы играете в бильярд? – спросил он.
– Вы что, смеетесь? Да я здесь раньше дневал и ночевал.
Я взял кий и посмотрел, как Беккер ударил: шар попал в красный, отскочил от бортика и ударил другой белый, шар.
– Как насчет небольшого пари?
– Не после такого удара. Вам надо еще долго учиться, как давать нужные направления. Если бы вы промахнулись...
– Просто удачный удар, – настаивал Беккер.
Он наклонился и ударил по шару. На этот раз он промахнулся на полметра.
Я прищелкнул языком.
– Как вы держите кий! Это же не палка. И не надо меня поддразнивать, хорошо? Ладно, чтобы доставить вам удовольствие, давайте сыграем по пять марок за игру.
Он слегка улыбнулся и согнул плечи.
– Двадцать очков с вас достаточно?
Начинать выпало мне, но я проиграл первый удар. После этого Беккер принялся разделывать меня, как младенца. В детстве он не терял времени в бойскаутах, это уж точно. После четырех игр я бросил двадцать марок на стол и запросил пощады. Беккер швырнул деньги мне назад.
– Не надо, – сказал он. – Вы мне просто поддались.
– Вам нужно будет усвоить еще одну вещь. Пари – это пари. Никогда не предлагайте играть на деньги, если не собираетесь забирать свой выигрыш. Человек, который прощает вам долг, может ожидать того же и от вас. Это только нервирует людей.
– Хороший совет. – Он сунул деньги в карман.
– Это же касается и работы, – продолжал я. – Никогда не работайте даром. Если вы не берете денег за свою работу, значит, она того и не стоит. – Я положил свой кий на полку и допил пиво. – Не доверяйте тому, кто готов работать задаром.
– Вы это поняли, будучи частным сыщиком?
– Нет, я понял это, будучи хорошим предпринимателем. Но поскольку уж вы заговорили об этом, то частный сыщик, который берется за поиски пропавшей девушки, а затем отказывается от вознаграждения, не внушает мне доверия.
– Рольф Фогельман? Так ведь он же ее не нашел.
– Вот что я хочу вам сказать. Сейчас многие люди пропадают в нашем городе, и причин тому много. Когда пропавший находится, это исключение, а не правило. Если бы я возвращал деньги всем клиентам, которым не смог помочь, я бы сейчас работал посудомойщиком. Частный сыщик должен гнать прочь все сантименты. Человеку, который не получает плату за свою работу, нечего будет есть.
– Может быть, у этого Фогельмана более великодушный характер, чем у вас, комиссар.
Я покачал головой.
– Не понимаю, как он может позволить себе быть великодушным. – Я развернул вырезку с объявлением Фогельмана и снова перечитал его. – Только не с такими объявлениями.
Глава 16
Вторник, 18 октября
Да, это была она. Только у нее такие золотистые волосы и такие изящные ноги. Я наблюдал, как она, нагруженная пакетами и коробками, пыталась проскочить через вращающиеся двери «Ка-де-Ве». Она выглядела так, как будто в последнюю минуту забежала в магазин купить рождественские подарки. Пытаясь поймать такси, замахала рукой, уронила пакет, наклонилась, чтобы поднять его, а когда выпрямилась, то обнаружила, то таксист упустил ее из виду и уехал. Хотя мне непонятно, как можно потерять ее из виду. Хильдегард Штайнингер заметишь, даже если у тебя на голову надет мешок. Она выглядела так, словно полдня провела в косметическом кабинете.
Сидя за рулем, я услышал, как она выругалась, и, подрулив к обочине, опустил стекло.
– Вас подвезти?
– Нет, не надо, – сказала она так, будто я на светском приеме загнал ее в угол и она высматривает из-за моего плеча, не проходит ли мимо кто-нибудь поинтересней. Но никто не проходил, она спохватилась, что нужно улыбнуться, поспешно изобразила на лице приветливость и затем добавила: – Впрочем, если это вас не затруднит.
Я выскочил из машины, чтобы помочь ей уложить покупки – множество коробок со шляпками, туфлями, парфюмерией, нарядами от самого модного портного на Фридрихштрассе и продукты из знаменитого зала «Ка-де-Ве». По-видимому, она относилась к тому типу женщин, для которых, чековая книжка – панацея от всех бед. Хотя, впрочем, таких женщин очень много.
– Совсем не затруднит, – сказал я, глядя на ее ноги, пока она забиралась в машину. На мгновение мне удалось насладиться зрелищем краешков ее чулок с подвязками. Не смей смотреть, приказал я себе. Эта дамочка тебе не по карману. Кроме того, ее мысли заняты совсем другим – подходят ли туфли к сумочке и что случилось с пропавшей дочерью.
– Куда ехать? – поинтересовался я. – Домой?
Она вздохнула, как будто я предлагал отвезти ее в ночлежку Пальме на Фробельштрассе, но потом, храбро улыбнувшись, кивнула. Мы поехали на восток по направлению к Бюловштрассе.
– Боюсь, что у меня нет для вас ничего нового, – сказал я, придавая своему лицу серьезное выражение и стараясь думать о дороге, а не о ее бедрах.
– Я на это и не рассчитывала, – произнесла она без всякого выражения. – Ведь прошло уже почти четыре недели.
– Нужно надеяться на лучшее.
Еще один вздох, более нетерпеливый.
– Вы ее не найдете. Она мертва, не так ли? Почему просто не смириться с этим фактом?
– Для меня она жива, пока я не удостоверюсь в обратном, фрау Штайнингер.
Я повернул на юг по Потсдамерштрассе, и какое-то время мы молчали. Вдруг я заметил, что она трясет головой и дышит так, как будто ей пришлось подниматься по лестнице.
– Представляю, что вы обо мне думаете, комиссар, – сказала она. – У меня пропала дочь, возможно, ее убили, а я швыряю деньги, как будто ничего не произошло. Вы, наверное, думаете, что я бессердечная.
– Ничего подобного я не думаю, – поспешил возразить я и начал объяснять ей, что разные люди ведут себя в такой ситуации по-разному, что покупки помогают ей хоть на пару часов отвлечься от мыслей об исчезнувшей дочери, и все это совершенно нормально, и никто не будет ее ни в чем обвинять. Мне казалось, что я говорил очень убедительно, но когда мы подъехали к ее дому в Штеглице, Хильдегард Штайнингер плакала.
Я положил руку ей на плечо, легонько сжал его, чтобы успокоить ее, и сказал:
– Я предложил бы вам свой носовой платок, если бы мне не пришлось заворачивать в него бутерброды.
Она попыталась улыбнуться сквозь слезы.
– У меня есть платок. – Она вытащила из-под рукава кружевной квадратик. Затем взглянула на мой платок и рассмеялась: – Похоже, вы действительно заворачивали в него бутерброды.
Я помог ей отнести покупки наверх и подождал у двери, пока она искала ключ. Открыв дверь, она повернулась ко мне и благодарно улыбнулась.
– Спасибо за помощь, комиссар, – поблагодарила она. – Это было очень мило с вашей стороны.
– Пустяки, – сказал я, совсем так не думая.
Хотя бы пригласила на чашечку кофе, подумал я, вернувшись в свою машину. Разрешила подвезти себя и даже не предложила войти.
Но, впрочем, таких женщин много: для них мужчины существуют только для того, чтобы подвозить их на машинах, не получая даже на чай.
Стойкий запах духов «Байяди», оставшийся в машине, сыграл со мной злую шутку. Некоторые мужчины совершенно безразличны к женским духам, но для меня их запах – удар ниже пояса. За те двадцать минут, что я ехал до Алекса, мне показалось, что я, словно пылесос, всосал в себя весь аромат этой женщины до последней молекулы.
Я позвонил своему другу, который работал в рекламном агентстве «Дорланд». Алекса Зиверса я знал со времен войны.
– Алекс, вы все еще покупаете места для объявлений?
– Покупаем, поскольку это требует не больше одной извилины.
– Всегда приятно поговорить с человеком, который любит свою работу.
– К счастью, я гораздо больше люблю деньги.
Мы продолжали разговаривать в таком же духе еще минуты две, потом я спросил Алекса, нет ли у него сегодняшнего утреннего номера газеты «Беобахтер». Мне было интересно, есть ли там объявление Фогельмана.
– А в чем дело? – спросил он, – Не могу поверить, что даже люди твоей профессии в конце концов осознали, что живут в двадцатом веке.
– Это объявление появляется по крайней мере дважды в неделю уже в течение нескольких месяцев, – объяснил я. – Сколько бы это могло стоить?
– Для такого срока могла быть скидка. Послушай, я знаю кое-кого в редакции «Беобахтер». Может быть, мне удастся выяснить то, что тебя интересует.
– Я был бы тебе очень признателен.
– Может быть, ты хочешь сам дать объявление?
– К сожалению, Алекс, это относится к делу, которое я расследую.
– Понял. Шпионишь за конкурентами, да?
– Что-то в этом роде.
Остаток дня я провел, читая отчеты Гестапо о Штрейхере и его коллегах из редакции «Штюрмер»: о связи гауляйтера с Анни Зайц, о других его связях, которые он поддерживал втайне от своей жены Кунигунды; о связи его сына Лотара с английской девушкой благородного происхождения по имени Митфорд; о том, что редактор еженедельника «Штюрмер» Эрнст Химер – гомосексуалист; о незаконной деятельности карикатуриста из «Штюрмера» Филиппа Рупрехта после войны в Аргентине и о том, как в число сотрудников «Штюрмера» вошел человек по имени Фриц Бранд, на самом деле еврей по имени Йонас Волк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31