Надо иметь в виду, что световой телеграф передает депеши в тылу на огромные пространства гораздо скорее, чем конный ординарец подает сведения в штаб с места боя. Я сам могу вспомнить, что семафорная депеша передавалась от моря, из Бреста до Парижа, обыкновенным гелиографом в семь минут, в то время как из трех посланных от Шевардинского редута адъютантов только один через час достиг ставки императора, а двое были убиты. Когда уцелевший подъехал к императору, боевая обстановка уже изменилась. До какой степени глупа газетная фальшь о молниеносном осведомлении Наполеона!»
Бейль чувствовал себя совершенно разбитым. Отчаянное напряжение последних месяцев оставило его. Он искал и не находил обновляющих впечатлений.
В управлении коменданта говорили об исчезновении генералов и военных комиссаров на пути в Кенигсберг. Говорили о зловещих настроениях в Германии, рассказывали о страшных морозах, губивших армию. Кенигсбергский ресторатор жаловался, что некоторые сорта вин замерзли в погребах. Этого не случалось уже шестьдесят лет. Офицер в комендантском управлении сообщал, как шестами скатывают трупы с дороги и как они под ударами отзываются, словно сосновые бревна под топором. В гостинице старуха немка шептала, что четыреста тысяч семей плачут в Европе, зная, что уже не дождутся детей, отцов, братьев, мужей.
Упорнее всего говорили о предстоящем новом французском наборе.
«Никуда нельзя уйти от военных впечатлений. Россия уже далеко, а каждая клетка нервов заморожена ее холодом и чувством смерти. Такова реакция на несоразмерную затрату сил и постоянное напряжение», – сделал заключение о своем состоянии Бейль.
Проходят еще два томительных дня, но силы не возвращаются. Нет никакой возможности взять себя в руки и решиться на что-либо.
Наутро третьего дня Бейль твердыми шагами вышел из гостиницы. Дойдя до маленькой кирки, он повернул за угол и постучался в двери небольшого дома. Там Бейль поднялся на второй этаж.
Его любезно приняли и показали комнату, где скончался великий философ. Бейль глянул в окна кабинета, уставленного книжными шкафами: золотые корешки кожаных томиков Руссо смотрели на гостя сквозь стекла книжных шкафов.
За окнами кабинета виднелся тонкий шпиль островерхой кирки, освещенной лучами солнца.
В комнате был еще посетитель. Вежливо поздоровавшись с Бейлем, он назвал себя: граф Вангель. Под серым плащом блестели пуговицы генеральского сюртука. Глаза генерала Вангеля, спокойные и умные, светились холодно и лучисто, как голубые льдинки. Седые усы закрывали губы, скрадывая подбородок.
– Вы чтите память покойного профессора Канта?
– Да, хотя я не успел изучить его, как хотел бы, – ответил Бейль.
– Обратите внимание, – сказал Вангель, – вот эта кирка была предметом особой любви профессора. Он рассказывал, что когда писал «Пролегомены» и «Критику чистого разума», то этот стройный шпиль был именно тем пунктом, на котором он фиксировал свое зрение, чтобы сосредоточиться. И вот однажды сосед построил каменный брандмауер, загородивший от взоров профессора Канта кирку. Именно с этого времени профессор Кант стал писать «Критику практического разума», которая, как вы знаете, является полной сдачей позиций, с таким трудом отвоеванных человеческим гением в «Критике чистого разума». Выкуп этого брандмауера стоил Канту довольно дорого. Он долго копил для выкупа деньги. Но когда каменщики сломали брандмауер и кирка вновь предстала перед глазами мудреца, он уже за протекшие годы потерял остроту зрения. Коперник, сделавшийся Птолемеем, не смог вернуться на прежнюю дорогу. Он переписывал шестой раз свой трактат «О вечном мире», словно предчувствовал пожар мировой войны.
– То, что вы говорите, генерал, чрезвычайно интересно, – ответил Бейль. – После всего, что я перенес в России…
– Ах, вы из России?
– Да, и после впечатлений, полученных в этой стране, я хочу работать над изучением вашего философа снова. Я рад встретить в вас единомышленника, так как всегда полагал, что кантовская этика есть в сущности простое тяготение чувств, одержавших победу над разумом, переставшим себя ценить. Попытка проникнуть в мир трансцендентальный, несмотря на то, что сам Кант твердо ограничивал деятельность разума пределами единственно реального, имманентного мира, свидетельствует лишь о том, что он желаемое принял за реальное. Однако вы меня чрезвычайно заинтересовали сообщением, что Кант работал над проблемой вечного мира.
– Я практически интересуюсь этим сам, – сказал граф Вангель. – Какой-нибудь месяц тому назад, после победы, одержанной моим отрядом, я вдруг почувствовал необходимость бросить армию и выйти из войны, чтобы решить вопрос: имеет ли право один народ менять образ жизни, согласно которому другой народ хочет устроить свое материальное и моральное существование? Пока я не решу этого вопроса, я не вернусь в войска. Здесь я живу в своем имении с единственной дочерью – Минной фон Вангель. Если вы не боитесь косых взглядов полиции, приезжайте ко мне, мы продолжим беседу. Я в опале у немецкой полиции, так же как на плохом счету у полиции Бонапарта, и все за то, что я понял безумие войны с русским народом!
Условившись о встрече с Бейлем, генерал вышел из комнаты Канта.
Поздно вечером Бейль закончил запись рассказа Вангеля о своей дочери, «Минне де Вангель», и, ложась спать, почувствовал сильнейший озноб. Он видел, как левая рука нащупывает пульс на правой Перед ним стоял доктор Бейль и говорил о трансцендентальном мире, просто, спокойно, его же собственным голосом, доказывая ему, что есть Бейль – феномен – явление здешнего мира чувств, и есть Бейль – нумен – постигаемый разумом, идеальный Бейль, который один может его вылечить.
– Однако у вас неровный пульс, – произнес доктор Бейль. – С очевидностью становится ясным, что вы переходите в трансцендентальный мир, так как вы чувствуете и постигаете таяние времени.
– Никакого иного мира нет, а есть только высокая температура. У меня лихорадка! – громко сказал себе Бейль, приподнимаясь на постели.
Зубы его стучали, спина покрывалась холодным потом. Но было чувство большого удовлетворения оттого, что снова появилась твердая решимость не поддаваться болезни. Не снимая второго сапога, полураздетый, он вынул из полушубка маленькую металлическую коробку, в которой сестра Полина собрала когда-то походную аптечку, и, достав две пилюли хинина, быстро их проглотил.
Потом взял томик «Фацеций» Вольтера и скоро заснул с раскрытой книгой в руке.
Глава девятая
О т Берлина до старой границы Франции Бейль совершал путь с постоянно меняющимися соседями, в неуклюжем почтовом эйльвагене – громадном экипаже, запряженном шерстеркой хороших лошадей, с открытыми местами позади кареты и с украшением в виде огромного почтового рога на обеих дверцах.
Опять, как перед войной, Бейль почувствовал, что на него дышит европейский ветер, попутный и встречный, одинаково ему дорогой. Посматривая сквозь дремоту на красные лица и посиневшие носы пассажиров, закутанных платками, с мужскими муфтами в руках, в сапогах с меховой оторочкой, Бейль засыпал на ровных спусках, просыпался от толчков и поворотов, не реагируя на рожок почтальона при отправках, остановках и перепряжках лошадей.
Уже в Берлине Бейль почувствовал, что немецкая речь соседей по карете становится плавнее, спокойнее и даже несколько громче, как только они узнают в спутнике француза. «Но зато предмет разговора делает полувольт налево, – заметил себе Бейль. – Немцы, узнав француза, быстро, на ходу, меняют темы разговора».
23 января, под утро, в маленьком немецком местечке Бейль вспомнил, что ему исполнилось тридцать лет. «Быть может, это середина моей жизни, – думал Бейль. – Русский поход – водораздел моего возраста и событий моей жизни. Быть может, это самая крутая вершина несчастий. Ну что же? Будем дышать воздухом гор там, где родятся реки. Великие события одни только могли показать мне человеческое сердце таким, каково оно на самом деле. Быть может, этот вершинный холод имеет свое очарование. Я чувствую независимость сердца и полную свободу от страстей, но меня смущают воспоминания о необычайной силе иных внутренних переживаний».
Размышления были прерваны разговором двух немцев об организации «Тугендбунда» «Тугендбунд» (буквально «Союз добродетели») – политическое общество, возникшее в Германии в 1808 году с тайной целью борьбы с Наполеоном.
– «Союза доблести», о том, что вся Германия покрыта сетью его организаций, с которой не справится французская полиция.
29 января, во время длительной остановки французского дилижанса в местечке, находившемся на расстоянии двух дней езды от Парижа, Бейль пошел пешком, чтобы размять отекшие ноги. Он зашел в гостиницу под вывеской «Четыре ветра» и заказал себе обед. Весь нижний этаж большого дома был полон посетителей. То были рекруты. На видном месте висел императорский декрет от 8 января 1813 года о новом наборе. Афиша возвещала, что сто пятьдесят тысяч молодых людей призыва 1813 года должны явиться под ружье, что сто когорт император формирует из тех, кто не был призван в 1812 году, и сто когорт – из тех, кто по тем или иным причинам не был призван в 1809 – 1811 годах.
В трактире царило общее возбуждение. Лица подвыпивших парней были красны. Рекруты требовательно стучали по столу оловянными кружками, разговаривали громко, хриплыми голосами выкрикивали отчетливо крепкие ругательства. Никакого следа серьезности ранних добровольческих отрядов французской армии, никакого следа их веселья и энтузиазма.
Бейль знал Бонапарта как хорошего хозяина с неутомимой энергией, точно вычисляющего количество булыжника, необходимого для ремонта дорог, пропускающих сотни артиллерийских повозок, как человека, мастерски подбирающего кадры своей администрации. Он видел в нем тонкого эксперта человеческого материала. Но сейчас Бейль смотрел на все по-новому. Он сомневался: «Исполнила ли администрация Наполеона его главное требование – уметь ощипать курицу, прежде чем она успеет закудахтать».
Перед Бейлем стояла посуда. На тарелке, довольно грубо сделанной из белой глины, он прочел в середине рисунка в виде лаврового венка стихи:
Montagne, Montagne cherie, –
Du peuple les vrais defenseurs!
Par vos travaux la Republique
Recoit la constitution.
Notre Iibre acceptation
Vous sert de couronne civile. Montagne, Montagne cherie, – ____Гора, дорогая Гора –
Du peuple les vrais defenseurs! ____Истинная защитница народа.
Par vos travaux la Republique _____Твоими трудами Республика
Recoit la constitution. ____________Получает конституцию.
Notre Iibre acceptation ___________Наш свободный выбор
Vous sert de couronne civile. _____Венчает тебя короной гражданственности
(Примеч автора.)
На миске изображен петух, стоящий на пушке, и надпись:
Je ville pour la nation! 1792. Je ville pour la nation! 1792 –Я бодрствую ради нации! 1792. (Примеч автора.)
Бейль удивлялся, как уцелели эти предметы домашнего обихода, которые можно было найти в свое время во всяком доме и которые теперь небезопасно было хранить даже в частной квартире. Тем более странным казалось, что трактирщик подает их на стол в доме, стоящем на перекрестке двух почтовых трактов. Возможно, конечно, что неграмотные жандармы плохо разбирали полустертые надписи.
«Однако галльский петух на пушке умел выставлять, как щетину, свои стальные перья навстречу первой попытке ощипать их чужой рукою. Неужели он превратился теперь в курицу, которая даст вырвать перья, не закудахтав на весь мир? Все зависит от того, чью руку он встретит как чужую».
За соседним столиком молодой человек, повязанный серым шарфом, кричал, что их сельский поп никогда не жил так хорошо, как теперь.
– Дня не проходит без тридцати или сорока панихид. Он прикупил даже соседский виноградник!
За стойкой трактирщик разливал вино. На маленьком шестике над его головой вертелась, прыгала и стрекотала сорока, махая крыльями в лицо мальчишке, протягивающему ей стакан водки. Два молодых крестьянина и «человек неопределенной профессии» в больших очках довольно громко обсуждали последний бюллетень императора. Это был знаменитый 29-й бюллетень Великой армии, в котором Бонапарт сообщал, что «лошади погибали тысячами каждую ночь по дороге из Москвы».
– Ведь вот почему-то император ничего не пишет о людях, – лошади стали дороже!
– Я все-таки думаю, что лошади стали умнее людей. – Человек в очках, сделавший это замечание, стал читать дальше.
Наполеон, очевидно, не представляя, как будут реагировать на бюллетень во Франции, сообщал, что для спасения офицеров пришлось взять лошадей у кавалеристов, составить сплошные офицерские полки и эскадроны, в которых полковники шли за вахмистров, а генералы – за эскадронных командиров. Так, спасая тысячи офицеров, император бросил на произвол судьбы десятки тысяч спешенных солдат без обоза, корма и пехотной обуви.
– Вам грозит та же участь. Император окружил себя аристократами, которые не пропускают простого солдата к повышению. Теперь уж другие времена. Ты добудешь славу, а господа офицеры ею воспользуются. Императору нужно было повсюду насажать своих безработных братьев, сделать их королями чужих народов, и надо вот много солдат, чтобы их не посшибали с тронов. Охота была ради этого рубить голову Людовику!
– А все-таки, господин Видаль, придется идти на войну, – ответил молодой крестьянин. – Я не знаю, что сделалось с прошлого года, но кажется мне, что жандармов теперь больше, чем солдат. Они ловят дезертиров – это выгодное занятие, но не дай бог попасться им руки!
– Тогда ты не увидишь Катерины, как ушей своих.
– Да я уж с ней простился на веки вечные. Вы только зря бередите мою рану, господин Видаль. Быть дезертиром, конечно, лучше, чем жандармом. Еще месяц тому назад наш священник предлагал мне похлопотать за меня, просил немного денег, обещая сделать меня жандармом. Но ведь мне же нельзя будет появиться в своей деревне.
Бейль, слушая эти суждения, старался связать воедино первые новые впечатления от Франции. Громкие крики мешали разобрать продолжение разговора, но он вскоре прекратился, раздался звон разбиваемых стекол, в углу началась драка. Две проститутки быстро отбежали от стола, к которому, пошатываясь, подходил огромный солдат, размахивая ножом и крича, чтобы все перед ним расступились. Началась давка. Оловянная кружка, брошенная кем-то, раскровенила лицо солдата. Сорока за стойкой засуетилась и кромко кричала: «Император!» Бейль пробирался к двери, озабоченный больше невозможностью заплатить, нежели происходящим. Пять рослых жандармов попались ему навстречу при выходе из трактира. Один из них говорил:
– На прошлой неделе двух жандармов убили на постоялом дворе Кальяра. Это черт знает что! Я не пойду, не вызвав резерва!
– Дурак! Ведь им еще не выдавали оружия! А потом они все так пьяны, что в минуту успокоятся, увидя нас.
– Я думаю, что пора арестовать Видаля: все говорят, что он агитирует против набора, – сказал третий жандарм.
И все пятеро с обнаженными шашками, позванивая шпорами, быстро вошли на ступеньки трактира.
Светло-желтый кузов французского дилижанса, битком набитого пассажирами, спешащими обменяться последними военными новостями, снова принял странствующего наблюдателя Бейля. Дорога слишком затянулась! Тому виною тогдашние пути сообщения. Пароход, в виде довольно неуклюжей барки с огромной самоварной машиной и гигантскими колесами, едва только был испробован против течения Сены и забракован инженерами Пароход, в виде довольно неуклюжей барки с огромной самоварной машиной и гигантскими колесами, едва только был испробован против течения Сены и забракован машинистами… – Речь идет о модели парохода, сконструированной Робертом Фультоном и представленной им французскому правительству в 1803 году.
. У Анри Бейля по этому поводу было написано в дневнике: «Как хорошо, что Наполеон совершенно не понял изобретения парохода. Я слишком люблю Англию – единственное мое убежище, где я действительно отдыхаю, Англию – пристанище изгнанников всех стран. Что было бы с нею, если бы император на пароходах затеял переброску армии в Лондон?»
Итак, Бонапарт, не обратив внимания на новое изобретение, проглядел пароход.
Как томительно медленны были передвижения в то время! Выехав из Москвы 16 октября 1812 года, Бейль попал на Лионское шоссе только в январе следующего года и въехал в Париж в девять с половиной утра 31 января 1813 года. Таким образом, французский скиталец пробыл в пути из Москвы в Париж сто шесть дней.
На станции у заставы Бейль сел в извозчичью коляску и через час уже отдыхал после кофе на Ново-Люксембургской улице.
Теперь отдых надолго… Ни в седле, ни в кибитке, ни в розвальнях, ни даже в щеголеватых из красного дерева санках графа Вангеля, в которых он ехал из Кенигсберга в Дрезден, а тем более в почтовых дилижансах он больше ездить не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Бейль чувствовал себя совершенно разбитым. Отчаянное напряжение последних месяцев оставило его. Он искал и не находил обновляющих впечатлений.
В управлении коменданта говорили об исчезновении генералов и военных комиссаров на пути в Кенигсберг. Говорили о зловещих настроениях в Германии, рассказывали о страшных морозах, губивших армию. Кенигсбергский ресторатор жаловался, что некоторые сорта вин замерзли в погребах. Этого не случалось уже шестьдесят лет. Офицер в комендантском управлении сообщал, как шестами скатывают трупы с дороги и как они под ударами отзываются, словно сосновые бревна под топором. В гостинице старуха немка шептала, что четыреста тысяч семей плачут в Европе, зная, что уже не дождутся детей, отцов, братьев, мужей.
Упорнее всего говорили о предстоящем новом французском наборе.
«Никуда нельзя уйти от военных впечатлений. Россия уже далеко, а каждая клетка нервов заморожена ее холодом и чувством смерти. Такова реакция на несоразмерную затрату сил и постоянное напряжение», – сделал заключение о своем состоянии Бейль.
Проходят еще два томительных дня, но силы не возвращаются. Нет никакой возможности взять себя в руки и решиться на что-либо.
Наутро третьего дня Бейль твердыми шагами вышел из гостиницы. Дойдя до маленькой кирки, он повернул за угол и постучался в двери небольшого дома. Там Бейль поднялся на второй этаж.
Его любезно приняли и показали комнату, где скончался великий философ. Бейль глянул в окна кабинета, уставленного книжными шкафами: золотые корешки кожаных томиков Руссо смотрели на гостя сквозь стекла книжных шкафов.
За окнами кабинета виднелся тонкий шпиль островерхой кирки, освещенной лучами солнца.
В комнате был еще посетитель. Вежливо поздоровавшись с Бейлем, он назвал себя: граф Вангель. Под серым плащом блестели пуговицы генеральского сюртука. Глаза генерала Вангеля, спокойные и умные, светились холодно и лучисто, как голубые льдинки. Седые усы закрывали губы, скрадывая подбородок.
– Вы чтите память покойного профессора Канта?
– Да, хотя я не успел изучить его, как хотел бы, – ответил Бейль.
– Обратите внимание, – сказал Вангель, – вот эта кирка была предметом особой любви профессора. Он рассказывал, что когда писал «Пролегомены» и «Критику чистого разума», то этот стройный шпиль был именно тем пунктом, на котором он фиксировал свое зрение, чтобы сосредоточиться. И вот однажды сосед построил каменный брандмауер, загородивший от взоров профессора Канта кирку. Именно с этого времени профессор Кант стал писать «Критику практического разума», которая, как вы знаете, является полной сдачей позиций, с таким трудом отвоеванных человеческим гением в «Критике чистого разума». Выкуп этого брандмауера стоил Канту довольно дорого. Он долго копил для выкупа деньги. Но когда каменщики сломали брандмауер и кирка вновь предстала перед глазами мудреца, он уже за протекшие годы потерял остроту зрения. Коперник, сделавшийся Птолемеем, не смог вернуться на прежнюю дорогу. Он переписывал шестой раз свой трактат «О вечном мире», словно предчувствовал пожар мировой войны.
– То, что вы говорите, генерал, чрезвычайно интересно, – ответил Бейль. – После всего, что я перенес в России…
– Ах, вы из России?
– Да, и после впечатлений, полученных в этой стране, я хочу работать над изучением вашего философа снова. Я рад встретить в вас единомышленника, так как всегда полагал, что кантовская этика есть в сущности простое тяготение чувств, одержавших победу над разумом, переставшим себя ценить. Попытка проникнуть в мир трансцендентальный, несмотря на то, что сам Кант твердо ограничивал деятельность разума пределами единственно реального, имманентного мира, свидетельствует лишь о том, что он желаемое принял за реальное. Однако вы меня чрезвычайно заинтересовали сообщением, что Кант работал над проблемой вечного мира.
– Я практически интересуюсь этим сам, – сказал граф Вангель. – Какой-нибудь месяц тому назад, после победы, одержанной моим отрядом, я вдруг почувствовал необходимость бросить армию и выйти из войны, чтобы решить вопрос: имеет ли право один народ менять образ жизни, согласно которому другой народ хочет устроить свое материальное и моральное существование? Пока я не решу этого вопроса, я не вернусь в войска. Здесь я живу в своем имении с единственной дочерью – Минной фон Вангель. Если вы не боитесь косых взглядов полиции, приезжайте ко мне, мы продолжим беседу. Я в опале у немецкой полиции, так же как на плохом счету у полиции Бонапарта, и все за то, что я понял безумие войны с русским народом!
Условившись о встрече с Бейлем, генерал вышел из комнаты Канта.
Поздно вечером Бейль закончил запись рассказа Вангеля о своей дочери, «Минне де Вангель», и, ложась спать, почувствовал сильнейший озноб. Он видел, как левая рука нащупывает пульс на правой Перед ним стоял доктор Бейль и говорил о трансцендентальном мире, просто, спокойно, его же собственным голосом, доказывая ему, что есть Бейль – феномен – явление здешнего мира чувств, и есть Бейль – нумен – постигаемый разумом, идеальный Бейль, который один может его вылечить.
– Однако у вас неровный пульс, – произнес доктор Бейль. – С очевидностью становится ясным, что вы переходите в трансцендентальный мир, так как вы чувствуете и постигаете таяние времени.
– Никакого иного мира нет, а есть только высокая температура. У меня лихорадка! – громко сказал себе Бейль, приподнимаясь на постели.
Зубы его стучали, спина покрывалась холодным потом. Но было чувство большого удовлетворения оттого, что снова появилась твердая решимость не поддаваться болезни. Не снимая второго сапога, полураздетый, он вынул из полушубка маленькую металлическую коробку, в которой сестра Полина собрала когда-то походную аптечку, и, достав две пилюли хинина, быстро их проглотил.
Потом взял томик «Фацеций» Вольтера и скоро заснул с раскрытой книгой в руке.
Глава девятая
О т Берлина до старой границы Франции Бейль совершал путь с постоянно меняющимися соседями, в неуклюжем почтовом эйльвагене – громадном экипаже, запряженном шерстеркой хороших лошадей, с открытыми местами позади кареты и с украшением в виде огромного почтового рога на обеих дверцах.
Опять, как перед войной, Бейль почувствовал, что на него дышит европейский ветер, попутный и встречный, одинаково ему дорогой. Посматривая сквозь дремоту на красные лица и посиневшие носы пассажиров, закутанных платками, с мужскими муфтами в руках, в сапогах с меховой оторочкой, Бейль засыпал на ровных спусках, просыпался от толчков и поворотов, не реагируя на рожок почтальона при отправках, остановках и перепряжках лошадей.
Уже в Берлине Бейль почувствовал, что немецкая речь соседей по карете становится плавнее, спокойнее и даже несколько громче, как только они узнают в спутнике француза. «Но зато предмет разговора делает полувольт налево, – заметил себе Бейль. – Немцы, узнав француза, быстро, на ходу, меняют темы разговора».
23 января, под утро, в маленьком немецком местечке Бейль вспомнил, что ему исполнилось тридцать лет. «Быть может, это середина моей жизни, – думал Бейль. – Русский поход – водораздел моего возраста и событий моей жизни. Быть может, это самая крутая вершина несчастий. Ну что же? Будем дышать воздухом гор там, где родятся реки. Великие события одни только могли показать мне человеческое сердце таким, каково оно на самом деле. Быть может, этот вершинный холод имеет свое очарование. Я чувствую независимость сердца и полную свободу от страстей, но меня смущают воспоминания о необычайной силе иных внутренних переживаний».
Размышления были прерваны разговором двух немцев об организации «Тугендбунда» «Тугендбунд» (буквально «Союз добродетели») – политическое общество, возникшее в Германии в 1808 году с тайной целью борьбы с Наполеоном.
– «Союза доблести», о том, что вся Германия покрыта сетью его организаций, с которой не справится французская полиция.
29 января, во время длительной остановки французского дилижанса в местечке, находившемся на расстоянии двух дней езды от Парижа, Бейль пошел пешком, чтобы размять отекшие ноги. Он зашел в гостиницу под вывеской «Четыре ветра» и заказал себе обед. Весь нижний этаж большого дома был полон посетителей. То были рекруты. На видном месте висел императорский декрет от 8 января 1813 года о новом наборе. Афиша возвещала, что сто пятьдесят тысяч молодых людей призыва 1813 года должны явиться под ружье, что сто когорт император формирует из тех, кто не был призван в 1812 году, и сто когорт – из тех, кто по тем или иным причинам не был призван в 1809 – 1811 годах.
В трактире царило общее возбуждение. Лица подвыпивших парней были красны. Рекруты требовательно стучали по столу оловянными кружками, разговаривали громко, хриплыми голосами выкрикивали отчетливо крепкие ругательства. Никакого следа серьезности ранних добровольческих отрядов французской армии, никакого следа их веселья и энтузиазма.
Бейль знал Бонапарта как хорошего хозяина с неутомимой энергией, точно вычисляющего количество булыжника, необходимого для ремонта дорог, пропускающих сотни артиллерийских повозок, как человека, мастерски подбирающего кадры своей администрации. Он видел в нем тонкого эксперта человеческого материала. Но сейчас Бейль смотрел на все по-новому. Он сомневался: «Исполнила ли администрация Наполеона его главное требование – уметь ощипать курицу, прежде чем она успеет закудахтать».
Перед Бейлем стояла посуда. На тарелке, довольно грубо сделанной из белой глины, он прочел в середине рисунка в виде лаврового венка стихи:
Montagne, Montagne cherie, –
Du peuple les vrais defenseurs!
Par vos travaux la Republique
Recoit la constitution.
Notre Iibre acceptation
Vous sert de couronne civile. Montagne, Montagne cherie, – ____Гора, дорогая Гора –
Du peuple les vrais defenseurs! ____Истинная защитница народа.
Par vos travaux la Republique _____Твоими трудами Республика
Recoit la constitution. ____________Получает конституцию.
Notre Iibre acceptation ___________Наш свободный выбор
Vous sert de couronne civile. _____Венчает тебя короной гражданственности
(Примеч автора.)
На миске изображен петух, стоящий на пушке, и надпись:
Je ville pour la nation! 1792. Je ville pour la nation! 1792 –Я бодрствую ради нации! 1792. (Примеч автора.)
Бейль удивлялся, как уцелели эти предметы домашнего обихода, которые можно было найти в свое время во всяком доме и которые теперь небезопасно было хранить даже в частной квартире. Тем более странным казалось, что трактирщик подает их на стол в доме, стоящем на перекрестке двух почтовых трактов. Возможно, конечно, что неграмотные жандармы плохо разбирали полустертые надписи.
«Однако галльский петух на пушке умел выставлять, как щетину, свои стальные перья навстречу первой попытке ощипать их чужой рукою. Неужели он превратился теперь в курицу, которая даст вырвать перья, не закудахтав на весь мир? Все зависит от того, чью руку он встретит как чужую».
За соседним столиком молодой человек, повязанный серым шарфом, кричал, что их сельский поп никогда не жил так хорошо, как теперь.
– Дня не проходит без тридцати или сорока панихид. Он прикупил даже соседский виноградник!
За стойкой трактирщик разливал вино. На маленьком шестике над его головой вертелась, прыгала и стрекотала сорока, махая крыльями в лицо мальчишке, протягивающему ей стакан водки. Два молодых крестьянина и «человек неопределенной профессии» в больших очках довольно громко обсуждали последний бюллетень императора. Это был знаменитый 29-й бюллетень Великой армии, в котором Бонапарт сообщал, что «лошади погибали тысячами каждую ночь по дороге из Москвы».
– Ведь вот почему-то император ничего не пишет о людях, – лошади стали дороже!
– Я все-таки думаю, что лошади стали умнее людей. – Человек в очках, сделавший это замечание, стал читать дальше.
Наполеон, очевидно, не представляя, как будут реагировать на бюллетень во Франции, сообщал, что для спасения офицеров пришлось взять лошадей у кавалеристов, составить сплошные офицерские полки и эскадроны, в которых полковники шли за вахмистров, а генералы – за эскадронных командиров. Так, спасая тысячи офицеров, император бросил на произвол судьбы десятки тысяч спешенных солдат без обоза, корма и пехотной обуви.
– Вам грозит та же участь. Император окружил себя аристократами, которые не пропускают простого солдата к повышению. Теперь уж другие времена. Ты добудешь славу, а господа офицеры ею воспользуются. Императору нужно было повсюду насажать своих безработных братьев, сделать их королями чужих народов, и надо вот много солдат, чтобы их не посшибали с тронов. Охота была ради этого рубить голову Людовику!
– А все-таки, господин Видаль, придется идти на войну, – ответил молодой крестьянин. – Я не знаю, что сделалось с прошлого года, но кажется мне, что жандармов теперь больше, чем солдат. Они ловят дезертиров – это выгодное занятие, но не дай бог попасться им руки!
– Тогда ты не увидишь Катерины, как ушей своих.
– Да я уж с ней простился на веки вечные. Вы только зря бередите мою рану, господин Видаль. Быть дезертиром, конечно, лучше, чем жандармом. Еще месяц тому назад наш священник предлагал мне похлопотать за меня, просил немного денег, обещая сделать меня жандармом. Но ведь мне же нельзя будет появиться в своей деревне.
Бейль, слушая эти суждения, старался связать воедино первые новые впечатления от Франции. Громкие крики мешали разобрать продолжение разговора, но он вскоре прекратился, раздался звон разбиваемых стекол, в углу началась драка. Две проститутки быстро отбежали от стола, к которому, пошатываясь, подходил огромный солдат, размахивая ножом и крича, чтобы все перед ним расступились. Началась давка. Оловянная кружка, брошенная кем-то, раскровенила лицо солдата. Сорока за стойкой засуетилась и кромко кричала: «Император!» Бейль пробирался к двери, озабоченный больше невозможностью заплатить, нежели происходящим. Пять рослых жандармов попались ему навстречу при выходе из трактира. Один из них говорил:
– На прошлой неделе двух жандармов убили на постоялом дворе Кальяра. Это черт знает что! Я не пойду, не вызвав резерва!
– Дурак! Ведь им еще не выдавали оружия! А потом они все так пьяны, что в минуту успокоятся, увидя нас.
– Я думаю, что пора арестовать Видаля: все говорят, что он агитирует против набора, – сказал третий жандарм.
И все пятеро с обнаженными шашками, позванивая шпорами, быстро вошли на ступеньки трактира.
Светло-желтый кузов французского дилижанса, битком набитого пассажирами, спешащими обменяться последними военными новостями, снова принял странствующего наблюдателя Бейля. Дорога слишком затянулась! Тому виною тогдашние пути сообщения. Пароход, в виде довольно неуклюжей барки с огромной самоварной машиной и гигантскими колесами, едва только был испробован против течения Сены и забракован инженерами Пароход, в виде довольно неуклюжей барки с огромной самоварной машиной и гигантскими колесами, едва только был испробован против течения Сены и забракован машинистами… – Речь идет о модели парохода, сконструированной Робертом Фультоном и представленной им французскому правительству в 1803 году.
. У Анри Бейля по этому поводу было написано в дневнике: «Как хорошо, что Наполеон совершенно не понял изобретения парохода. Я слишком люблю Англию – единственное мое убежище, где я действительно отдыхаю, Англию – пристанище изгнанников всех стран. Что было бы с нею, если бы император на пароходах затеял переброску армии в Лондон?»
Итак, Бонапарт, не обратив внимания на новое изобретение, проглядел пароход.
Как томительно медленны были передвижения в то время! Выехав из Москвы 16 октября 1812 года, Бейль попал на Лионское шоссе только в январе следующего года и въехал в Париж в девять с половиной утра 31 января 1813 года. Таким образом, французский скиталец пробыл в пути из Москвы в Париж сто шесть дней.
На станции у заставы Бейль сел в извозчичью коляску и через час уже отдыхал после кофе на Ново-Люксембургской улице.
Теперь отдых надолго… Ни в седле, ни в кибитке, ни в розвальнях, ни даже в щеголеватых из красного дерева санках графа Вангеля, в которых он ехал из Кенигсберга в Дрезден, а тем более в почтовых дилижансах он больше ездить не будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76