– Пока, Саша, пока, – повторяю я Жирмундского. – Родионова на зубок взяли? Взяли. Вот что-нибудь да и выяснится. Кстати, генерал у себя?
– В ближайшие дни его не будет.
Внутренне, думаю, я даже доволен. Не будет скептического разговора о ценности привезенного мною документа. Во всяком случае, этот разговор откладывался.
– Пожалуй, так даже лучше. Через два-три дня доклад будет полнее. А пока подытожим, что уже найдено.
И я передаю Жирмундскому письменное признание Клюева. Майор читает его, перечитывает, потом долго глядит на меня без улыбки.
– Любопытный документ, – говорит он наконец. – Только вряд ли он обрадует генерала. Хочешь, я подскажу тебе его слова? – Жирмундский наклоняется над столом, как это делает генерал, и довольно похожим голосом начинает: – Ну, допустим, завербовали тогда немцы вашего Ягодкина, а что дальше? Туман, гипотезы, пока не схватили за лапу Ягодкина. И что вообще делает когда-то завербованный Ягодкин, кроме протезов в своей поликлинике? – Тут Жирмундский, сыграв генерала, продолжает уже своим голосом: – Я даже знаю, что ты ему скажешь на это. Что у нас есть теперь право на подозрение и несомненный вывод для следствия.
– Вот мы и поведем с тобой это следствие, – говорю я. – С чего начнем? Непосредственно с Ягодкина. И проникнем наконец в загадочную для нас область филателии.
– Я уже нашел для этого подходящего парня, – подводит итог Жирмундский. – Старший лейтенант Чачин из отдела полковника Маркова. И с тем и с другим уже согласовано.
– Где же он, твой Чачин?
Жирмундский смотрит на часы.
– Думаю, что сейчас уже в приемной.
– Зови.
В кабинет входит спортивного вида парень лет тридцати, русоволосый и миловидный, похожий на любого из наших молодежных экранных героев, когда их показывают на лесах стройки или в поле на тракторе. Некогда коротко стриженные волосы успели уже отрасти до современного уровня парикмахерской моды, на верхней губе пушились недлинные блондинистые усы, на щеках у висков обозначились бачки, и очевидная небритость была явно не к лицу нашему ведомству.
– Разрешите объяснить, товарищ полковник, – рапортует он не без смущения. – Я только что с самолета. Вернулся из командировки и даже побриться не успел. Товарищ майор не разрешил, приказал явиться таким, как есть.
Я понимаю ход Жирмундского. Парень нужен нам именно таким, как есть, именно в том же мятом замшевом пиджаке и цветастой рубашке без галстука. Но я все-таки спрашиваю:
– Таким и разгуливали в своей командировке?
– Для маскировки, товарищ полковник.
– Разрешаю побриться. Но усов и бачек не трогайте. И не стригитесь. Так вот, с этой минуты вы поступаете в наше распоряжение. В свой отдел пока не возвращайтесь, все уже согласовано.
– Есть, товарищ полковник.
– Называть меня можете Николай Петрович. И садитесь, пожалуйста. Говорят, вы марки собираете?
По глазам его вижу, что он ничего не понимает. И очень уж хочется ему узнать, в чем дело.
– Со школьных лет еще, Николай Петрович. Только в университете всю коллекцию обновил и скорректировал.
– Что значит «скорректировал»?
– Тематически. Собираю только русские марки, дореволюционные. А советские – только об авиации.
– Хорошую коллекцию собрали?
– Говорят, хорошую.
– Кто говорит?
– Собиратели.
– Вот мы и хотим ввести вас в этот круг, а конкретнее – в Общество филателистов.
– А я давно уже член общества. Даже на выставку марок в Ленинской библиотеке кое-что из моей коллекции взяли.
Я развожу руками.
– Засвечен твой кандидат, майор. Со старта засвечен.
Сообразительный Чачин сразу же понял меня и опережает с ответом Жирмундского.
– В обществе не знают, где я работаю.
– Это точно?
– Я никому о работе не говорил, да там и не интересуются, где кто работает. Только и речь, что о марках да выставках.
– Так в анкете же есть все данные.
– А я вступал в общество, когда еще в университете учился.
– На юридическом, – говорю я Жирмундскому. – Нам это может и помешать. Куда идут с юридического, сам понимаешь. Могут и к нам.
– Нет, – радостно улыбается Чачин: он уже понял смысл моей реплики, – я тогда на филологическом был. На юридический перешел после первого курса.
– Часто бываете в обществе?
– Больше в марочных магазинах и на почте – там у меня есть девушка, которая подбирает для меня марки, только что выпущенные. А в обществе не был с того дня, когда мою коллекцию на выставку отобрали. Она и сейчас там висит.
– Теперь будьте в своем собирательстве несколько пошумнее. И общайтесь с марочниками. У вас свободные деньги на марки есть?
– Для только что выпущенных много не нужно, а на редкие я все сбережения ухлопал. Уже мать жалуется.
– Вы женаты?
– Холост.
– Отлично. Нам удобнее. Если в связи с заданием возникнет необходимость в женской компании, не уклоняйтесь. Вас как зовут?
– Сергей Филиппович. Чаще Сережей.
– Значит, Сережа Чачин. Это и будут ваши позывные для связи. Никаких званий! В комитете больше не появляйтесь. Будем встречаться у майора – он тоже холостяк. А поскольку мы вас отправляем в командировку…
– Куда, Николай Петрович?
– В Москву. В общество собирателей марок, где бы они ни собирались. Говорите всем, что в отпуск не поехали, а отпускные пустили на пополнение коллекции. А если спросят, где вы работаете, скажете, что у одного профессора. У вас есть приятели среди собирателей? Ну и отлично. Похвастайте, что в скором времени поедете туристом в какую-нибудь капстрану – поохотиться за марками. Редкие марки вам, мол, для обмена пригодятся. А задание ваше состоит в том, чтобы этот намек дошел до сведения некоего Ягодкина.
– Знаю его.
– Знакомы?
– Нет. Только видел его недавно на выставке марок в Ленинской библиотеке. Потом ребята говорили о его выставочной коллекции. Редчайшее собрание марок, связанных с историей полярных исследований.
– А можно, скажем, такую коллекцию за год собрать?
– Сомнительно.
– Вот и узнайте все, что сможете, об этом собирателе. Добейтесь личного знакомства и сделайте так, чтобы эта возможность была случайной. В общем все.

11

В субботу мы едем в стоматологическую поликлинику. Она закрыта по воскресеньям, а суббота – неприемный день, когда из медицинского персонала дежурит только одна медсестра на случай экстренного вызова стоматолога на дом. И суббота – единственный день, когда мы без помехи можем проверить клиентуру Ягодкина.
Предварительно договариваемся с директором, просим назначить дежурной опытного, давно работающего здесь человека, способного обеспечить нам секретность нашей проверки. Директор сразу же объясняет нам, что дежурит в субботу именно такой человек – старшая медицинская сестра Корнакова, и робко спрашивает, нужно ли ему тоже быть в поликлинике. Мы поясняем, что в этом нет необходимости, пусть он предупредит сестру о нашем визите.
– У тебя есть план проверки? – интересуется Жирмундский.
– Какой еще план? Просмотрим регистрационные карточки пациентов Ягодкина за последние два года и отложим наиболее существенные.
– А принцип отбора?
– Элементарно прост. Во-первых, отберем карточки тех, кто работает в учреждениях военного ведомства или в так называемых «почтовых ящиках». Во-вторых, тех, кто был у него за эти два года всего однажды или два-три раза, но с большим многомесячным промежутком, да и то лишь на одном приеме. Ведь за полчаса или час на одном приеме не поставишь даже коронки. Вот мы и сопоставим один прием стоматолога с его диагнозом в медицинской карточке. И, в-третьих, отберем всех, кто живет не в Киевском районе, потому что для их обслуживания требуется специальное разрешение директора или ходатайство лечащего врача.
– Для такой проверки двух человек мало. Там прорва регистрационных карточек.
– Почему двух? Мы прихватим с собой еще двух-трех оперативных работников помоложе. А сами просмотрим уже отложенные карточки – и бесспорные и сомнительные. А потом отцедим наиболее интересные.
– А если самых интересных Ягодкин принимает без регистрации?
– Не думаю. Ягодкин не работает дома. Следовательно, любой «левый» заказ может быть выполнен только из материалов поликлиники и силами ее зубных техников, а оплачивать их работу должен сам Ягодкин из своего «левого» гонорара. Это затруднительно и невыгодно. Проще зарегистрировать пациента и официально оформить его заказ. Дополнительный же гонорар стоматолог получает, как говорится, с глазу на глаз без хлопот и дележки. Значит, и такие заказы не минуют регистратуру.
В поликлинике нас встречает директор – не удержался все-таки, приехал полюбопытствовать – и дежурная медсестра Корнакова, похожая на строгую учительницу старших классов.
Здесь непривычная для поликлиники пустота. Нет обычной суеты в коридорах. Тихо. Не звонят телефоны. Не мелькают белые халаты врачей.
Нас четверо – меня и Жирмундского сопровождают старшие лейтенанты Строгов и Ковалев. Все в штатском, что, по-моему, даже озадачивает директора.
– Целая делегация, – недоумевает он. – Чем обязан?
– Ничем, – говорю я. – Ваше разрешение ознакомиться с картотекой пациентов поликлиники мы уже получили по телефону. А сейчас, собственно, и начинается наша работа.
– Поднять всю регистратуру? – восклицает он. – Это же бездна работы. А могу я спросить зачем?
– Спросить можете. Нам необходимо установить по регистрационным карточкам некоторые данные некоторых пациентов. Не всех, конечно. Подымать всю регистратуру не будем. Нас, в частности, интересуют лишь некоторые пациенты доктора Ягодкина.
Глаза у директора круглеют, он даже руками всплеснуть готов.
– Михаила Федоровича! Так ведь он лучший протезист поликлиники. Самый честный и добросовестный. Только зарплата и никаких «левых» заработков.
– Нас не интересуют ни левые, ни правые заработки ваших врачей вообще и Ягодкина в частности. Мы ни в чем его не обвиняем. Нам нужен не он, повторяю, а кое-кто из его пациентов. Вот мы и настаиваем на соблюдении строжайшей секретности нашей проверки. Никто, кроме вас и товарища Корнаковой, не должен знать о ней, и тем более Ягодкин. Незачем бросать даже малейшую тень на врача, репутация которого вне подозрений.
– Но карточки у нас лежат не по фамилиям врачей, а по алфавиту, – директор явно растерян, – да и только за этот год. Все прошлогодние записи сданы в архив.
– У нас есть списки пациентов каждого стоматолога, – вмешивается медсестра, – а прошлогодних пациентов, которые вновь обращаются к нам, мы регистрируем заново. – Она протягивает мне список посетителей Ягодкина. – Не так уж много работы, товарищ.
– Один вопрос, – останавливаю я уже уходящего директора, – а бывают у вас случаи приема без регистрации?
– Нет, конечно. «Леваков» мы не держим. Наши протезисты, особенно Ягодкин, работают на износ. Усердно и доброкачественно. Никаких претензий к ним не имею.
А Строгов и Ковалев уже разбирают карточки, взятые с полок. Жирмундский присоединяется к ним. Я же тихо беседую с Корнаковой.
– Это все из-за того иностранца? – спрашивает она.
– Отчасти, – говорю я.
– Так он как раз и не был зарегистрирован.
– Увы, это ему не помогло.
– А все остальные у Ягодкина только наши, советские.
– И среди них могут быть люди с нечистой совестью.
– Николай Петрович, – зовет меня Жирмундский, – взгляни-ка на эту карточку.
Карточка выписана на имя Немцовой Раисы Яковлевны, 1944 года рождения. Протез верхней челюсти: мост и две коронки.
– Обратите внимание на место работы.
Я читаю.
– «Научно-исследовательский институт имени Жолио-Кюри».
– Ядерные дела, – усмехается Жирмундский. – Я знаю этот институт. – Он щелкает по картонному переплету медкарточки. – Кстати, и другая любопытная деталь: живет эта дамочка в Сокольническом, а не в Киевском районе. Записать?
– Пиши.
Мы отбираем еще четырех человек. Жирмундский, подсев ко мне, читает вслух:
– «Ермаков Иван Сергеевич. Сорок пять лет. Научный работник НИИ твердых сплавов. Диагноз: протезы верхней и нижней челюстей».
– А живет, посмотрите-ка, где? На Ленинском? Где имение, а где наводнение.
– Дальше?
– «Шелест Яков Ильич, – читает Жирмундский, – двадцать девять лет. Переводчик советского комитета Международного совета музеев», – перелистывает карточку. – Был в январе и феврале с диагнозом: две коронки и мост верхней челюсти. Тоже в другом районе живет. «Лаврова Ольга Андреевна. Двадцать три года. Модельер Дома моделей». Живет в Киевском районе, но была только один раз, в феврале этого года. Диагноза нет… Вот еще один: «Челидзе Георгий Юстинович. Тридцать два года. Работает по договорам, как член Союза художников». Смотри-ка: в поликлинике бывает даже чаще, чем этого требует диагноз. И тоже не из Киевского…
Я возвращаю карточку Лавровой сестре.
– Почему не записан диагноз?
– Бывает, – отвечает та. – Может, забыл Михаил Федорович, или, что всего вероятнее, больной просто не потребовалась помощь протезиста.
– Так почему же она записана к Ягодкину? В карточке нет ни одной записи лечащих врачей.
Корнакова недоуменно пожимает плечами.
– А почему зарегистрированы у вас эти четверо? – Я предъявляю ей карточки Немцовой, Ермакова, Шелеста и Челидзе. – Ведь ни один из них не проживает в вашем районе.
– Мы делаем это в особых случаях с разрешения директора.
– Так почему же он разрешает?
– Он не всегда разрешает. Смотря какой врач просит. А Михаилу Федоровичу никогда не отказывает.
– Значит, все они записаны по просьбе Ягодкина?
– Да.
С выписками из лечебных карточек поликлиники мы уезжаем. Улов невелик, но существен. Все пятеро выбраны Ягодкиным или по материальным соображениям, или с какой-то другой, пока еще неизвестной целью. Ее-то и необходимо выяснить. Как? Об этом мы размышляем уже на работе.
– Немцову, думаю, пока не беспокоить. Сначала выясним кое-какие детали ее биографии за последний год, – предлагает Жирмундский, – ее поведение на работе, область ее работы, близость к руководству или к секретным материалам института и, главное, что ее связывает с Ягодкиным. Роман или деловое сотрудничество?
– Резонно, – соглашаюсь я, – а Лаврову вызовем?
– Девчонка, фифочка. Может и проболтаться, – сомневается Саша.
– Опять резонно. Вопрос о Лавровой пока отложим.
– А трое мужчин – Челидзе, Шелест и Ермаков? Может быть, поискать их среди аристократов филателии? Передадим-ка розыски Чачину.
Мне не хочется засвечивать Чачина. Ведь любая, даже не официальная, справка его в канцелярии Общества филателистов может вызвать ненужное любопытство и разговоры. А задача у Чачина другая: незаметно вживаться в круг собирателей, стать в нем своим, примелькавшимся парнем, нащупать подходы к Ягодкину и вдруг да и найти что-то постороннее, не имеющее отношения к страсти коллекционера в его практике собирательства.
– Нет, – говорю я, – Чачина трогать не будем. Справимся об этих троих сами в канцелярии общества.
Нахожу телефон. Звоню. Отвечает женский голос. Прошу передать трубку кому-нибудь из руководителей общества.
– А никого нет. Я тут одна за всех и две девочки из типографии. Просматриваем эскизы новых марок, – отвечает тот же вежливый голос. – Что вы хотите?
– У вас есть под рукой список всех московских членов общества?
– Он у меня в столе.
– Запишите три фамилии, только не повторяйте их вслух, – диктую я, – и посмотрите, нет ли их в вашем списке. Я подожду у телефона.
Из положенной секретарем трубки доносится чуть приглушенный расстоянием другой женский голос: «Кто это говорит и чего ты мечешься?» – И тут же первый голос: «Отстань, не твое дело». Минуту спустя тот же голос адресуется уже ко мне.
– Есть все три ваши фамилии. А вы откуда говорите? – наконец-то интересуется девушка.
– Из газеты, – говорю я. – Есть задача: рассказать нашему многомиллионному читателю о филателистах. Очень он исстрадался без этого, многомиллионный читатель.
– Действительно важная задача, – смеется девушка.
Задача и вправду важная – наша задача, – но до ее решения пока далеко. Еще только формируются ее условия. Что дано и что надо найти. Мы знаем или, вернее, предполагаем, что надо найти, но дано нам для этого еще очень мало. Наблюдением за Ягодкиным установлено, что в пятницу он ездил на станцию технического обслуживания, где встречался с механиком Родионовым, потом толкался среди собирателей марок в магазине на Ленинском проспекте и заехал так часам к пяти в кафе «Националь» пообедать. Обедал он не один, а с молодым грузином или армянином, чем-то похожим на майора Томина из телевизионных «Знатоков». За столом они ничего друг другу не передавали, просто обедали, равнодушно, пожалуй, даже лениво переговариваясь. А в ночь с пятницы на субботу Ягодкин ночевал в доме номер один на улице Короленко.
Именно в этом доме, как выяснилось сегодня, живет Немцова Раиса Яковлевна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15