А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А у них с Людмилой кофе – это затем постель, это ночь, это в итоге страдающие глаза Нади…
– Да ты знаешь, тут у меня небольшой закрут…
– Ну неужели не выкроишь часика полтора? – сама ограничила время Людмила. – Господи, и когда мужчины сами будут догадываться устраивать женщинам небольшие праздники? Это так трудно?
Коварнейший, в общем-то, прием – сомневаться в порядочности и гусарстве мужчины. Потому и практически беспроигрышный.
– Ты заканчиваешь как всегда?
– На том же месте в тот же час, – пропела Людмила.
«Игривая», – в который уже раз подумал о ней Иван. Игривостью и взяла его, растормошила, заставила выделывать такие «па», какие и сам за собой не подозревал. Через столько лет семейной жизни понять, что такое женщина в постели – это именно она, Людмила, позволила ощутить. В такие моменты невольно напрашивается сравнение с женой и всякий раз не в пользу Нади: та лежит, чего-то ждет, а даже если он и проявит какую-то активность, воспринимает это столь недоверчиво, что впору плюнуть и отвернуться к стенке.
Однако сравнения на этом не заканчивались. Насколько Людмила была азартна и искусна в любовных утехах, настолько холодна и безразлична после них. И здесь чаша весов склонялась уже в пользу Нади с ее заботливостью и домашностью. Одного месяца жизни с Людмилой хватило, чтобы соотнести и понять: постель – хотя важно и безумно приятно, но все равно не та истина в последней инстанции, которая определяет, что выбирает и кого выбирает для себя человек.
Иван отдал предпочтение семейному покою. Правда, мечталось: вот бы соединить то и другое в одной…
Ни о каких полутора часах встречи не могло идти и разговора – это Иван с грустью понял, как только Люда отмела все кафе и приказала рулить к ее дому.
– А там Соломатина, случаем, нет? – съязвил он. Может, обидится, и они все же расстанутся?
Ничего подобного. Загладила свои золотистые полукружия волос, перехватила их сзади в пучок. Колени от всех этих движений, а может, специально, подголились – загорелые, круглые, притягательные. Детскими, словно игрушечными, но идеально ровными и отточенными пирамидками Хеопса выставились вперед грудки. Ох, стерва! Знает, чем брать и как брать.
– Я вообще-то групповым сексом не занимаюсь, – отмела Людмила возникшее подозрение, нимало не обидевшись.
Да, Бориса там нет. Он наверняка где-то рыскает в поисках своего алиби. Вечером обещал позвонить домой, так что оставаться здесь на ночь нельзя хотя бы по этой причине.
Дома Людмила быстро переоделась в спорткостюм, и по тому, как сгладились, подразрушились пирамидки без лифчика, как зато аккуратно обтянули брюки бедра, он отметил: хозяйка не оставит его в покое. Но хочет ли этого он? Вот бы Надя так умела. И все-таки как сложно сопротивляться идущему изнутри желанию…
– Ты со мной на кухню или поскучаешь пока один? – кокетливо задела она его бедром.
– Иди уж одна, от соблазна подальше, – признался Иван.
– О-о, приятно слышать, что можешь кого-то еще соблазнять. Но ведь я вернусь, – пообещала она и заспешила к холодильнику и плите.
Вернется. И он не сможет сказать «нет» или свести ее намеки лишь в игру. Попался. Хотя ожидание и трепетно, черт бы побрал этот трепет!
Расхолаживая, отвлекая себя, подошел к редкой стопочке книг, притулившейся среди хрусталя на полочке. Там же стоял и альбом с фотографиями, которого он раньше не замечал. Не зная, можно ли трогать такие вещи без разрешения, осторожно вытащил черную бархатную книжицу с золотистыми уголками и застежкой. Красиво. Посмотрим. Ему, собственно, все можно. Если позвали, то терпите. И наглость, и хамство, и невежество, и грубость. Поглядим, до какой степени простирается любовь.
Как оказалось, это был не просто альбом с распиханными между страничками фотографиями, на скорую руку подобранными по срокам, который имеется в каждом доме. С первых страниц, аккуратнейшим образом оформленных, пахнуло экзотикой – Людмила у пальмы, среди волн океана, в парке с причудливыми аттракционами. На следующей странице оказались небоскребы, и стало ясно, что Людмила снималась в Америке. И ведь ни разу не обмолвилась, хотя поездкой туда похвастаться можно было.
– Э-э, – подскочила Людмила, как только он начал всматриваться в следующий цикл фотографий. Грубо вырвала альбом, чуть не уронив тарелки, которые не успела поставить на столик. – Я вообще-то не разрешала рыться в своих вещах.
– У меня такое впечатление, что там все-таки подснят группен-секс, – удивленный реакцией Людмилы, пошутил Иван.
Люда хотела ответить, и ответить так, что осталась бы память на всю жизнь, но невероятным усилием сдержала себя. Молча поставила тарелки и ушла с альбомом обратно. А Иван попытался вспомнить снимок, который он не рассмотрел в последний момент. Там, обнимаясь, шли по тропинке Людмила и… Нет, это слишком большое совпадение и слишком многое ставит с ног на голову.
Он попытался успокоиться, собраться. Даже прикрыл глаза, усевшись в глубокое кресло. Если он не ошибся в своем предположении, то тогда становится ясной его история с назначением начальником охраны в «Южный крест». Но почему же тогда Людмила скрывает свою связь, и связь давнюю, с Козельским? А то, что на фотографии обнимались именно они, сомнений практически не оставалось. Недаром львицей набросилась Людмила на альбом и даже унесла его из комнаты. Что стоит за всем этим?
Хозяйка вернулась улыбающаяся, оставившая недовольство на кухне. Цепко глянула на гостя, но, не рассмотрев того, что не хотела бы увидеть, упала с наполненными водкой рюмками в провал кресла, где так умиротворенно устроился Иван:
– И попробуй поднять первый тост не за меня!
Делая вид, что ему неудобно освобождать правую руку, Иван левой забрал ту рюмку, которую Людмила оставляла для себя. Сотворил этот предупредительный жест почти машинально, только потому, что вокруг крутилась какая-то непонятная чертовщина. То, что Людмила вытянула его к себе именно по приказу Козельского, теперь тоже ложилось в канву происходящего. А казалось, что их президент не обращает внимания на службу охраны. Она у него, оказывается, настолько подконтрольна, и особенно в тот месяц, когда он жил у Людмилы, что лучшего и желать не нужно. Иван строил из себя Пинкертона, а его самого, как букашку, рассматривали через лупу…
Людмила или сделала вид, что не поняла жеста Ивана, или ей в самом деле было все равно, откуда пить, но она с улыбкой, легонько-легонько, до тончайшей, почти неосязаемой хрустальной нотки дотронулась доставшейся ей рюмкой до той, которая находилась в руках гостя. Отпила глоток и, дождавшись, когда пригубит и Иван, безошибочно, годами отработанным жестом показала на родинку в уголке губ – поцелуй здесь.
Не ласково – ей в наслаждение, а сильно, взасос, себе в усладу, впился не в родинку, а в губы Иван. Сорвал вниз замок куртки, сжал маленькую упругую грудь.
– Ой, больно же! – вырвалась из кресла Людмила. – Ты что это такой неуемный сегодня?
– Наверное, соскучился, – полуправдой отшутился Черевач.
– Женщину нужно брать лаской.
– Мужчину тоже.
– Это если мужчина нужен женщине.
– Брось. Лабуда все это. Мы обоюдно нужны друг другу. И когда ваш брат делает вид, что можно обойтись без мужчины, надо просто подождать еще день-два. Я не прав?
– Ну-у, – в задумчивости протянула Людмила, присев на боковушку кресла. – Женщина, скажем так, все равно может дольше оставаться без мужчины, – нашла она все же более высокое положение в предложенной иерархии.
– Что-то мы влезли в философию, – начал переводить разговор на более необходимую себе тему Черевач. – А что это ты никогда не хвасталась, что посещала аж Америку?
Неохотно, откровенно неохотно выслушала Людмила вопрос.
– Господи, да где только сегодня кто не бывает! Это раньше – через парткомы, месткомы, постель начальника. А нынче все значительно проще. Когда это я там была? Да уже почти год назад, когда еще работала в Госналогинспекции. Да, как раз перед знакомством с тобой. Поднакопила – и вперед. Много ли одной надо?
«Да не одной, еще дочка и мать», – отметил про себя Черевач. Жить на одну зарплату и иметь такую квартиру – им с женой вдвоем не потянуть. Без спонсора, как говорит нынешняя молодежь, обойтись было бы трудно. А если он был, то наверняка – Козельский.
– Если к тому же Козельский не обижает, – решил пойти Иван напролом.
Не ошибся. Угодил в точку. Все же надеялась хозяйка, что до того злополучного снимка Иван не дошел.
– Слушай, голуба, я же не спрашиваю, кто у тебя есть еще кроме меня, – взорвалась она, встав с кресла.
– А ты спроси. И пусть не покажется тебе странным – никого. Мне всегда нравилась ты.
Последняя фраза размела вдрызг новый напор Людмилы. Она даже замерла: не ослышалась ли? А Иван, уже почти зная, что все-таки уйдет сейчас от Людмилы, уйдет навсегда, не стал скрывать:
– Ты безумно красивая и страстная женщина. Я даже не удивился, когда рядом с тобой появился мой друг Борис Соломатин. Он, между прочим, до сих пор влюблен в мою жену, так что нам нравятся одни и те же женщины.
– Это я уже поняла, – притихнув, слушала Люда. Никогда не говорил Иван ничего подобного, все сам больше млел, когда она прихваливала его, а тут такое красноречие…
– Так что по женскому обаянию и страстности тебе нет альтернативы, как говорится в одной из реклам.
Наверное, Люде хотелось услышать о себе еще что-нибудь, но Иван замолчал – наверное, и так выдал годовой запас комплиментов. Она походила по мягкому ковру, потом села у ног гостя, растолкала головой его колени и притихла в этом ложе. Отпила глоток из рюмки, и, если бы вдруг вновь, дурачась, показала пальчиком на родинку, Иван не удержался бы от соблазна поцеловать ее еще раз. И теперь уже без грубости.
Не показала. Задумчиво облизнула язычком губы от спиртного.
– А если я скажу тебе, что Козельский – импотент, тебе от этого станет легче? – вдруг проговорила она, попытавшись приподнять голову.
Любая новость о начальнике – это интересно. Прозвучавшее же известие должно было вызвать интерес вдвойне, но, наверное, над услышанным грех смеяться или злорадствовать. Хотя бы из мужской солидарности. И Иван остался внешне равнодушен к сообщению Людмилы.
– Да, представь себе, – вновь уютно устроилась в своей нише Людмила. – А твое назначение к нему – думаешь, это Бог послал, что это вдруг случайно тебе подвернулось? Я же видела, что он платит много, и подумала: а почему бы тебе не зарабатывать эти деньги?
Не дождавшись реакции Ивана, она сама побито потерлась щекой о его колено. Примирения ли просила, просто ли пожаловалась на свою жизнь или признавала силу и уверенность того, к кому в данный момент по-собачьи преданно ластилась, – поди разбери чужую, да еще женскую душу.
Но порыв этот, щенячий жест неожиданно тронул, и он опустил руку на гладкую голову притихшей женщины. Она охотно откликнулась на это прикосновение, завертела головой под его ладонью, готовая даже сбить прическу ради того, чтобы почувствовать мужскую силу. И вновь передала через прикосновение свой трепет и, подтверждая его, сама опустила его руку под свою куртку. Вздыбилась от прикосновения, заходила у ног ужом. Когда-то дед поучал Ивана: «Что такое удачно выбрать себе женщину? Это засунуть руку в клубок змей и вытащить оттуда ужа».
Люда – уж? Надя – уж? Или обе змеи?
– Позвони домой, скажи, что сегодня задержишься, – прошептала Людмила, сама помогая своему телу попасть под руки Ивана.
Раньше за ней этого не наблюдалось – заботиться о жене-сопернице. Или она поняла свой проигрыш и теперь, таким неожиданным способом проявляя заботу, хочет заполучить его хоть изредка? Неужели у нее мало мужиков? Или…
– Ты же любил меня, мое тело, – витал над ухом женский шепот. – Я не изменилась, я такая же.
…или это нужно Козельскому? – додумал-таки мысль Иван.
– Погоди, – поняв бесполезность штурма с этой стороны, откровенно начала Люда новый маневр.
Зажгла свечи в двух подсвечниках у зеркала, прошла к магнитофону, нашла что-то мелодичное, восточное. Выключив свет, прошла на кухню.
И через несколько мгновений уже оттуда, танцуя в одной набедренной повязке, словно специально сшитой для таких целей и хранимой среди кастрюлей и ножей, с бутылкой коньяка и яблоком стала вплывать в подрагивающую от пламени свечей комнату. Если бы хоть раз так сделала Надя…
Проваливаясь в сладостное томление, в ласки Людмилы, Иван подумал все же о том, что нужно позвонить жене. Но мысль эта тут же перебилась, потерялась, затерлась, а потом и вовсе исчезла.

31

Сибиряков упустили сразу при въезде в Москву. То ли они почувствовали, что их «ведут» из самого аэропорта, то ли в самом деле нужно было свернуть в какой-то проулочек, то ли попетляли на всякий случай. Но итог оказался печален – встречавшая гостей машина исчезла в полутемной, забитой автомобилями столице.
Выволочка исполнителям, конечно, хорошее дело, и играет на будущее. Но Моржаретову и Беркимбаеву нужно было добротное сегодняшнее. Оставалось лишь пожалеть, что кто-то не обеспечил «наружке» наказание перед сегодняшним днем: авось бы работали тщательнее.
«Южный крест», подрыв двери у Варахи, подстава Соломатина – наверняка звенья одной цепи. И хотя взрывом и убийством занимается МУР, Моржаретов пытался найти ту запятую, которая связывает, объединяет целое предложение. Здесь как «Расстрелять нельзя помиловать». Где запятая – там и смысл.
Он еще раз собрал все документы по нефти – гора. Покатился по ней с вершины, надеясь зацепиться за что-нибудь неизвестное. Но соскользнул к подножию: или он уже все изучил, или что-то проскакивает мимо, не останавливая взгляда. Сидеть и ждать, когда еще что-нибудь появится и даст новый импульс? Но это дело налоговой инспекции – ждать и контролировать то, что известно. А они на то и полиция, потому и выведены из Госналогслужбы, что их задача – не ждать, а искать самим.
Задача сегодняшнего дня – просчитать место встречи. И взять на ней вторую бухгалтерию. Только когда они докажут, что при сделке допущены налоговые нарушения, только тогда можно будет остановить тот поток, что ринулся из России от «Южного креста». «Южный» – это наверняка потому, что Африка. А «крест»? Крест ставится на Африке? Как показывает практика, названия фирм говорят об очень многом: те, кто придумывает их, словно зацикливаются на том, чем станут заниматься. «Южный крест»…
– Серафим Григорьевич, – раздалось из селектора, – танкеры завтра входят в порты.
– Спасибо, – поблагодарил Моржаретов своего заместителя, державшего на контроле эту сторону операции.
Спасибо. За что? День-два погрузки, и очередная партия нефти испарится из страны, не дав ей практически ничего. Кроме, конечно, загрязненной территории, изношенности буровых, железных дорог и трубопровода. И новых будущих долгов, в конечном итоге, потому что деньги в Россию не придут.
Отыскался наконец Ермек, которого Моржаретов тщетно пытался найти последние два часа. Сам вошел в кабинет – бодрый, хитрый. У Серафима даже сердце екнуло: хитрюще улыбающийся, поглаживающий свою прическу Беркимбаев – это прелесть. Это значит, он что-то раскопал. От такой улыбки глаза у генерала превращаются в тонюсенькие щелочки, но, если по большому счету, зачем ему круглые глаза? Круглых полно у других – целые континенты ходят с ними – и ничего, не вознесены за это качество на небо. А у Ермека за его глазами – мысль.
– Я чувствую, твои ребята хорошо пошурудили, доставив удовольствие своему генералу, – поторопил друга с признанием Моржаретов. – Излагай, не тяни.
Своих офицеров Беркимбаев бросил добывать слухи внутри коммерческих структур – процеживать пьяные разговоры, хвастливые заверения, мат и песни. Уши от этого у «безпеки» не увяли, наоборот, прижались, как у вошедшей в гон собаки.
– Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос, – все же издалека начал Ермек. Блаженно улыбнулся, узрев нетерпение друга. Предложил еще медленнее, издеваясь: – Или тебе все-таки задать два вопроса?
– Полтора, – умоляюще попросил Серафим.
– А как лучше: сначала вопрос, а потом половину или наоборот? – наслаждался ерзанием Моржаретова генерал.
– Убью, – коротко пообещал тот.
– Ах, так! А вот как ты думаешь: с уголовной и моральной точки зрения смерть от руки друга – это бытовое обыкновенное убийство или убийство изощренное?
– По крайней мере это справедливая кара тому, кто не ведает сострадания. И любой суд меня оправдает.
– Слушай, а давай плюнем на все, позвоним Глебычу и махнем куда-нибудь на островок.
Моржаретов бессильно рассмеялся.
– Ну и смейся, – разрешил Беркимбаев и сделал вид, что собирается уходить. – Поговорили, – даже произнес их традиционное вместо «до свидания».
– Согласен, можешь задавать два вопроса, – сдался полковник.
– Сначала первый или второй?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32