На другой скамейке сидят две пожилые женщины в платках. У их ног корзинка и две кошелки. Женщины негромко разговаривают.— …Степка стоит, хлопает бессовестными бельмами своими, а она все поперед его выскакивает и судье талдычит: «Я его люблю, а он меня… У нас любовь уже три года…»— А судья?— Степка-то, непутевый, молчит, ну судья и спрашивает: «Верно это?» Она снова выскакивает: «Он уже месяц как у меня все ночи спит…»— Бессовестная!— А жена плачет, слезьми обливается. У нее двое малолеток на руках.— А ничего эта Любка-то из себя?— Помоложе, конечно, и побойчее. Она вместе с ним в СМУ работает… Сколько ни бился судья, а от окаянного Степки так ничего путного и не услышал… Спрашивает: «Любишь жену?» — «Она женщина хорошая, работящая, — отвечает Степка, — чего ж ее не любить?» — «А ее, Любку?» — спрашивает судья. «А как же, — говорит Степка. — Ее тоже сильно люблю».— Обеих, выходит, паразит, любит?— Чем все кончилось, не знаю… У меня своих дел хватает, не досидела я в суде до конца.— Бабы-то пошли, господи, какие нахальные… Чего лезет к женатому мужику, да еще двое детей?— Разведут… Теперь всех разводят.В окошко кассира высунулась петушиная голова дежурного. Во рту папироса.— Ленинградский прибывает… Берите билеты!
Мы на вокзале. Стоим под зажженным фонарем и ждем автобуса.— Помнишь, в прошлом году чуть без ноги не осталась? — говорю я. — Тебя одну с лыжами нельзя в автобус пускать.— Ты устал, замерз, иди домой…Но мне не хочется с ней расставаться. Мы ехали в плацкартном вагоне, там было много народу, и мы толком не поговорили. Какой-то толстый лысый тип в синем тренировочном костюме все время лез к нам с идиотскими разговорами. Он раскрыл свой чемодан, там у него была холодная курица и еще что-то, — видно, этот толстяк порядочная обжора. Даже разговаривая, он все время что-то жевал. Я наконец не выдержал и спросил:— Вы резинку жуете?Он уставился на меня маленькими невыразительными глазами. Потом все-таки открыл жующую пасть и изрек:— Какую резинку?— Ну, конечно, не от трусов, — сказал я и, достав сигареты, хотел было закурить, но толстяк ледяным тоном заметил:— Это вагон некурящих.
— Кажется, мой автобус, — сказала Оля.— Автобус… Подумаешь, — сказал я. — Хочешь, с шиком довезу до самого дома?На стоянке, рядом с двумя «Волгами» я увидел нашего крошечного «Запорожца». А где Игорь? Бегать по вокзалу и искать его не было времени. Оля с любопытством смотрела на меня. Я схватил ее за руку и вместе с лыжами потащил к машине.— Если не ошибаюсь, это называется похищением частной собственности, — сказала Оля.— На что только не пойдешь ради любимой женщины.— Я на суде буду фигурировать как свидетельница?— Как соучастница, — сказал я.Замок на одной дверце не работал, а завести машину не представляло никакого труда.После того как Игорь в третий раз потерял ключи, я придумал специальную кнопку на колонке руля.Я пристроил лыжи на багажник, посадил Олю на переднее сиденье, сел сам и попытался завести. Малютка даже не чихнула. Пришлось доставать из-под сиденья рукоятку и заводить стародедовским способом. Когда машина заколотилась в нервной дрожи, я в последний раз высунулся из кабины и посмотрел на перрон: Игоря нигде не видно. Подумав, что за какие-нибудь полчаса он даже не успеет как следует испугаться, если не обнаружит на месте свое сокровище, я дал газ, и «Запорожец», ослепляя прохожих фарами, помчался вперед.Заснеженное шоссе неслось под колеса, в свете фар громоздились по обеим сторонам высокие голубые сугробы. В сугробах стояли обледенелые липы…И вдруг я почувствовал, как Олины руки обвили мою шею, губы прижались к моим.— Андрей, милый… — сказала она.Обалдев от счастья, я выпустил руль из рук… В следующий момент машина, горестно крякнув, врезалась в сугроб…
Я поставил «Запорожца» у пакгауза — это в двухстах метрах от вокзала, — а сам по железнодорожному полотну вышел на перрон и смешался с пассажирами, которые еще сновали взад и вперед. Игоря я разыскал на стоянке такси. Он был не один, рядом Иванна с небольшим желтым чемоданом. Игорь уныло смотрел на то место, где оставил машину.Жизнерадостно улыбаясь, я приблизился к ним. Игорь немного оживился, увидев меня. Потом его лицо снова стало удрученным.— Не верю своим глазам, — сказал Игорь.— У него машину украли, — без тени огорчения сообщила Иванна.— Не может быть! — воскликнул я.— Вот здесь поставил, а пришли — нет, — сказал Игорь.— На твоем пути встретился настоящий знаток автомобилей, — сказал я. — Рядом две «Волги», «Москвич», а он… — тут я замешкался, пытаясь найти поинтеллигентнее слово, -…а он конфисковал прекрасно зарекомендовавший себя «Запорожец»…— Наверное, в милицию надо заявлять? — спросил Игорь.— Он же тебе даром достался, — сказала Иванна.— Говорят, сейчас в лотерею можно «Волгу» выиграть, — поддакнул я.— Я замерзла, — сказала Иванна. Она была в пальто с рыжим воротником, в щегольских сапожках и толстых клетчатых чулках. Иванна как-то повзрослела за последние месяцы.— Придется ехать на такси, — сокрушенно сказал Игорь. Он уже было направился к машине, но я остановил его.— Что это стоит у пакгауза?— Где?— Подойдем поближе…Мы направились к пакгаузу.— В Смоленске жуткий мороз, — сказала Иванна. — А все равно ходила на каток!— Как он тут очутился? — изумился Игорь, глядя на свой «Запорожец».— Ты просто забыл, где его поставил, — сказала Иванна.Игорь обошел машину вокруг и заметил помятое крыло и вогнутый бампер.— Идиот, садится за руль, а сам ездить не умеет! — возмущенно сказал он.— Гм, — кашлянул я.— Крыло — черт с ним. Мог бы в машину врезаться!— Не думаю, — сказал я.— Она заведется? — спросила Иванна. Она уже не могла стоять на одном месте: приплясывала, оставляя на снегу глубокие треугольные дырочки.Игорь забрался в кабину и с одного оборота стартером завел машину. Увидев мое удивленное лицо, подмигнул и сказал:— А ты что думал?Иванна села рядом с ним. Я положил на заднее сиденье чемодан. Эта рассеянная парочка могла его и забыть.— Поехали с нами, поужинаем? — предложил Игорь. К нему снова вернулось хорошее настроение. Правда, на лице его не отразилось большого горя, когда он узнал о пропаже машины.— Мне тетка дала две банки крабов, — похвасталась Иванна.Когда мы выехали на шоссе, он сказал:— Раз ты теперь депутат…— Андрейка депутат? — удивилась Иванна. — С ума можно сойти!— Так вот, депутат, пора наконец положить конец этим безобразиям… Среди бела дня у граждан угоняют машины.— С этим будет покончено, — заверил я.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Мне надоело стоять у автобусной остановки. Уже три автобуса прошло мимо, а ее все нет.Напротив остановки знакомый сквер. Железобетонный парень в трусах размахнулся, готовясь запустить в меня обломком диска. Причем для этого у него есть все основания. Месяц назад на сессии горсовета я предложил очистить город от нелепых железобетонных скульптур, которые понатыкали в скверах и парках сразу после войны. Председатель горсовета сказал, что это задача не первой важности, но меня поддержали остальные депутаты.Когда над парком пролетает ветер, обледенелые ветви начинают стукаться друг о дружку, и этот стеклянно-костяной стук, то веселый, то печальный в зависимости от силы ветра, долго не умолкает. Но люди, которые всегда куда-то спешат, не слушают этот удивительный звон приближающейся весны.Солнце коснулось железной крыши дома, и это напомнило мне хлопотливые весенние дни, обжигающую крышу общежития, кипы непрочитанных книг. Что ж, весна будет такой же хлопотливой. В июне я сдаю государственные экзамены и получаю диплом об окончании исторического факультета университета. Я уже дал Вольту согласие на два месяца поехать на Тянь-Шань.— Грустишь?Я и не заметил, как подошла Оля.— Зато ты очень веселая, — сказал я.— Андрей, родной, я так соскучилась по тебе…— Оно и видно, — сказал я и постучал по циферблату часов. Она опоздала на тридцать пять минут.— Не ворчи, пожалуйста! И не хмурься…Но я ворчу, хотя уже и не сержусь. Ворчу так, для порядка. Дело в том, что мы с Олей Мороз поженились. Под конвоем Игоря Овчинникова и Иванны я доставил ее в загс, где нас по всем правилам зарегистрировали. А потом отправились к ее родителям…Была свадьба, где все хором кричали: «Горько!»… После того как я проиграл Олиному отцу две партии в шахматы, он расчувствовался и предложил поселиться с молодой женой у них. Но я вежливо отказался, чем немало удивил его. Я изрек какую-то прописную истину насчет того, что молодая семья должна сама устраиваться в жизни, без родительской опеки. Так поступали мой дед, отец, и вот я. Это у нас, наверное, в крови. Мои речи понравились тестю, но я видел по глазам, что он не верит мне…Одну неделю мы жили в свое полное удовольствие в общежитии, а потом Оле пришлось покинуть мою просторную комнату. Комендант подселил ко мне одного парнишку. Хороший такой паренек, Федя Золотухин.Оля вернулась к родителям, а я вот живу с Федей Золотухиным.После работы пулей лечу к автобусной остановке. В пять часов у Оли заканчиваются все дела в институте, и мы встречаемся. Первые дни нас это забавляло: муж, жена — и вдруг свидание! С пяти до одиннадцати мы не расстаемся: обедаем где-нибудь, ходим в гости к моим друзьям или ее подругам. Случалось, по два сеанса подряд сидели в кино.Самым нелепым в нашей теперешней жизни было то, что начиналось после одиннадцати часов: мы расставались у парадного ее дома. Она поднималась к себе на третий этаж, а я — железный хранитель семейных традиций — поворачивал оглобли в общежитие, где меня ждал верный Федя Золотухин.Даже Лимпопо больше не встречал меня радостным лаем. В день свадьбы грязный, нечесаный Лимпопо был торжественно передан Ольге, которая лишилась дара речи. Я ее понимаю: в такой радостный день вдруг узнать, что тот самый подозрительный субъект в рыжей шапке и есть твой законный муж!Мы шагаем по улице. Оля такая красивая и желанная, что я то и дело останавливаюсь и, повернув ее к себе, целую. А мимо идут люди и, наверное, думают о нас плохо. Они ведь не знают, что мы муж и жена. А если бы им сказали — не поверили.Где это видано, чтобы муж так часто целовал свою собственную жену на улице?— Я хочу тебя показать своим девчонкам, — говорит Оля.— Это опасно…— Влюбишься в кого-нибудь?— Вдруг я им не понравлюсь? — говорю я. — Возьмут и уговорят тебя развестись.— Они все время пристают ко мне.— Ладно, — говорю я. — Показывай…Мне все еще не верится, что эта высокая красивая девушка моя жена. Я, наверное, очень счастлив. Даже на работе ребята стали подшучивать над моим сияющим видом. Оказывается, я могу не услышать, когда ко мне кто-либо обращается, могу без всякой причины улыбаться. И совсем разучился сердиться. А при моей бригадирской должности это иногда необходимо.— Я не могла дождаться, когда закончится последняя лекция, — говорит Оля, прижимаясь ко мне.— А я гудка, — говорю я.Мы проходим мимо нового здания, я беру ее за руку и отворяю дверь. Какое-то учреждение. Длинный освещенный коридор и двери с табличками.Я крепко прижимаю Олю к себе и целую. Она что-то хочет сказать, показывает глазами на коридор, но потом тоже умолкает. И я вижу, как жарко блестят ее огромные глаза…— Нашли место, — слышим мы суровый голос. Перед нами солидный мужчина в коричневом костюме и галстуке в горошек. Он смотрит на нас. На голове — ни одной волосинки. Огромная лысина сияет.— А вы повесьте на дверях табличку: «Посторонним целоваться воспрещается!» — говорю я.— Что?! — багровеет мужчина. Брови его ползут вверх.Мы как ошпаренные выскакиваем на улицу. Над дверями вывеска: «Городская прокуратура».— Ты сумасшедший! — говорит Оля. Она тоже прочитала вывеску. Впрочем, если бы мы попали в другую дверь, вот, например, в эту, где помещается народный суд, что бы изменилось?— Ты моя жена? — спрашиваю я.— Ничего подобного. Муж и жена живут вместе, а мы?— Так интереснее, — говорю я.— Целуемся в каких-то мрачных подъездах! — возмущается она.— Давай на улице, — останавливаюсь я и поворачиваю ее к себе.Она шепчет:— Ты с ума сошел… Нина Сергеевна, завкафедрой…— Ей завидно, — говорю я.— Андрей, мы попадем в милицию.— Вот и прекрасно, — говорю я. — Получим по десять суток, покажем судье наше брачное свидетельство и отсидим в одной камере. Мечта!— Я согласна, — смеется она.Заслонившись от прохожих ее студенческой сумкой, мы снова целуемся.Нам повезло: в «Спутнике» шел «Брак по-итальянски». Ни я, ни Оля этот фильм еще не видели. Тихо просидели весь сеанс и даже ни разу не поцеловались.Бывает, много говорят о каком-нибудь фильме. Настроишься заранее на шедевр, а потом уходишь из кинотеатра обманутый. На этот раз этого не случилось.Мы молча пошли к Олиному дому, говорить не хотелось. Под ногами с тихим треском крошился лед, в лицо дул свежий ветер. Он принес с собой далекие и уже позабытые запахи весны.Мы остановились под деревом. Уже одиннадцать часов, а расставаться не хотелось. Не хотелось — не то слово. Расставаться просто было немыслимо. Кто мы в конце концов: муж и жена или бедные влюбленные?Все верно, муж и жена, и еще влюбленные. Без памяти друг в друга. Я расстегнул пальто и крепко прижал Олю к себе. Никуда я ее не отпущу. Вот так и простоим всю ночь до утра…Хлопнула дверь парадного, и на улицу выкатился черный комок. Это наш Лимпопо! Лохматый песик с веселым лаем бросился к нам. Я схватил Олю за руку и по тропинке припустил к автобусной остановке.— Андрей, — сказала запыхавшаяся Оля. — Пойдем к нам… Это уже становится неприлично.— Не могу я к вам пойти. Я вчера был, и позавчера. И запозавчера тоже.— Я так больше не могу…— Я тоже, — сказал я.— У нас есть комната, моя комната, понимаешь?Я пытаюсь ей объяснить, что никогда не смогу жить у ее родителей, — уж такой я человек, и ничего тут не поделаешь. Одно дело приходить в гости, другое — жить с ними. Меня это угнетает. Я все задеваю плечами и опрокидываю, у меня отнимается язык, я глупею и вообще чувствую себя несчастным. Я лучше попрошусь в строительную бригаду и буду сам строить этот новый дом, где мне пообещали квартиру. Может быть, его сдадут раньше срока. И пусть Оля не думает, что я плохо отношусь к ее родителям…Она слушает меня, плачет и улыбается. Лимпопо крутится возле наших ног, встает на задние лапы и заглядывает в лицо. Он тоже меня приглашает… на новую квартиру.— Когда ты садишься в этот проклятый автобус, который тебя куда-то увозит, я ему показываю кулак, — говорит Оля.И тут из-за поворота — легок на помине — показывается автобус. Вспыхивают яркие фары и снова гаснут.— Вот, пожалуйста! — плачущим голосом говорит Оля.Она совсем по-детски шмыгает носом, и блестящая слеза медленно ползет по щеке и подбородку. У меня на какой-то миг возникает ощущение, будто мы расстаемся навсегда. Вот сейчас я сяду в автобус, за мной закроется дверца — и прощай моя жена!С металлическим скрежетом распахиваются дверцы.— Действительно, почему мы должны расставаться? — говорю я.— Не знаю, — говорит она.Я беру ее за талию и, как маленькую девочку, сажаю в автобус, затем хватаю Лимпопо и сам забираюсь.В автобусе плавает горячий воздух — обогреватели работают на всю мощность. Оля удивленно смотрит на меня. Лимпопо — я его запихал под пальто — высунул свою смешную морду и тоже таращит маленькие черные глаза.— Почему ты не спросишь, куда мы едем? — говорю я.— Мне все равно, — отвечает она.Пышный синий с голубым шарф закрывает ее голову и подбородок, у самых губ — каштановый завиток волос. Мне хочется его отодвинуть к уху, но я не решаюсь. Так тоже красиво. Я осторожно беру в ладони ее теплую руку и смотрю в глаза. Мне все еще не верится, что она моя жена. И что мы сидим в автобусе, который не спеша катит по освещенным улицам. Мне не верится, что сейчас мы придем в общежитие, и я сниму с нее пальто и этот пышный шарф и скажу Феде Золотухину, чтобы он убирался ко всем чертям…Нет, так не скажу, а вежливо попрошу Федю пойти к ребятам переночевать. А если он спит, я на руках отнесу его в соседнюю комнату. Там наверняка найдется свободная койка — ведь многие работают в ночную смену…— Гражданин, возьмите билеты…Суровая кондукторша выжидающе смотрит на меня. Я беру два билета, но тут пригревшийся на моей груди Лимпопо высовывает лохматую голову и тявкает на кондукторшу. Лимпопо — вежливый, музыкальный пес, и ему не понравился простуженный голос хозяйки автобуса.— Собака? — спрашивает кондукторша. — Собак в автобусе не разрешается провозить.— Это Лимпопо, — говорю я.— Обезьяна, значит, — на полном серьезе говорит кондукторша и невозмутимо, словно матрос по качающейся палубе, идет на переднюю площадку.А мы, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, прячем вдруг рассвирепевшего Лимпопо под пальто. Пассажиры, слышавшие наш разговор с кондуктором, стали с любопытством оглядываться: кому не интересно поглядеть на живую обезьянку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Мы на вокзале. Стоим под зажженным фонарем и ждем автобуса.— Помнишь, в прошлом году чуть без ноги не осталась? — говорю я. — Тебя одну с лыжами нельзя в автобус пускать.— Ты устал, замерз, иди домой…Но мне не хочется с ней расставаться. Мы ехали в плацкартном вагоне, там было много народу, и мы толком не поговорили. Какой-то толстый лысый тип в синем тренировочном костюме все время лез к нам с идиотскими разговорами. Он раскрыл свой чемодан, там у него была холодная курица и еще что-то, — видно, этот толстяк порядочная обжора. Даже разговаривая, он все время что-то жевал. Я наконец не выдержал и спросил:— Вы резинку жуете?Он уставился на меня маленькими невыразительными глазами. Потом все-таки открыл жующую пасть и изрек:— Какую резинку?— Ну, конечно, не от трусов, — сказал я и, достав сигареты, хотел было закурить, но толстяк ледяным тоном заметил:— Это вагон некурящих.
— Кажется, мой автобус, — сказала Оля.— Автобус… Подумаешь, — сказал я. — Хочешь, с шиком довезу до самого дома?На стоянке, рядом с двумя «Волгами» я увидел нашего крошечного «Запорожца». А где Игорь? Бегать по вокзалу и искать его не было времени. Оля с любопытством смотрела на меня. Я схватил ее за руку и вместе с лыжами потащил к машине.— Если не ошибаюсь, это называется похищением частной собственности, — сказала Оля.— На что только не пойдешь ради любимой женщины.— Я на суде буду фигурировать как свидетельница?— Как соучастница, — сказал я.Замок на одной дверце не работал, а завести машину не представляло никакого труда.После того как Игорь в третий раз потерял ключи, я придумал специальную кнопку на колонке руля.Я пристроил лыжи на багажник, посадил Олю на переднее сиденье, сел сам и попытался завести. Малютка даже не чихнула. Пришлось доставать из-под сиденья рукоятку и заводить стародедовским способом. Когда машина заколотилась в нервной дрожи, я в последний раз высунулся из кабины и посмотрел на перрон: Игоря нигде не видно. Подумав, что за какие-нибудь полчаса он даже не успеет как следует испугаться, если не обнаружит на месте свое сокровище, я дал газ, и «Запорожец», ослепляя прохожих фарами, помчался вперед.Заснеженное шоссе неслось под колеса, в свете фар громоздились по обеим сторонам высокие голубые сугробы. В сугробах стояли обледенелые липы…И вдруг я почувствовал, как Олины руки обвили мою шею, губы прижались к моим.— Андрей, милый… — сказала она.Обалдев от счастья, я выпустил руль из рук… В следующий момент машина, горестно крякнув, врезалась в сугроб…
Я поставил «Запорожца» у пакгауза — это в двухстах метрах от вокзала, — а сам по железнодорожному полотну вышел на перрон и смешался с пассажирами, которые еще сновали взад и вперед. Игоря я разыскал на стоянке такси. Он был не один, рядом Иванна с небольшим желтым чемоданом. Игорь уныло смотрел на то место, где оставил машину.Жизнерадостно улыбаясь, я приблизился к ним. Игорь немного оживился, увидев меня. Потом его лицо снова стало удрученным.— Не верю своим глазам, — сказал Игорь.— У него машину украли, — без тени огорчения сообщила Иванна.— Не может быть! — воскликнул я.— Вот здесь поставил, а пришли — нет, — сказал Игорь.— На твоем пути встретился настоящий знаток автомобилей, — сказал я. — Рядом две «Волги», «Москвич», а он… — тут я замешкался, пытаясь найти поинтеллигентнее слово, -…а он конфисковал прекрасно зарекомендовавший себя «Запорожец»…— Наверное, в милицию надо заявлять? — спросил Игорь.— Он же тебе даром достался, — сказала Иванна.— Говорят, сейчас в лотерею можно «Волгу» выиграть, — поддакнул я.— Я замерзла, — сказала Иванна. Она была в пальто с рыжим воротником, в щегольских сапожках и толстых клетчатых чулках. Иванна как-то повзрослела за последние месяцы.— Придется ехать на такси, — сокрушенно сказал Игорь. Он уже было направился к машине, но я остановил его.— Что это стоит у пакгауза?— Где?— Подойдем поближе…Мы направились к пакгаузу.— В Смоленске жуткий мороз, — сказала Иванна. — А все равно ходила на каток!— Как он тут очутился? — изумился Игорь, глядя на свой «Запорожец».— Ты просто забыл, где его поставил, — сказала Иванна.Игорь обошел машину вокруг и заметил помятое крыло и вогнутый бампер.— Идиот, садится за руль, а сам ездить не умеет! — возмущенно сказал он.— Гм, — кашлянул я.— Крыло — черт с ним. Мог бы в машину врезаться!— Не думаю, — сказал я.— Она заведется? — спросила Иванна. Она уже не могла стоять на одном месте: приплясывала, оставляя на снегу глубокие треугольные дырочки.Игорь забрался в кабину и с одного оборота стартером завел машину. Увидев мое удивленное лицо, подмигнул и сказал:— А ты что думал?Иванна села рядом с ним. Я положил на заднее сиденье чемодан. Эта рассеянная парочка могла его и забыть.— Поехали с нами, поужинаем? — предложил Игорь. К нему снова вернулось хорошее настроение. Правда, на лице его не отразилось большого горя, когда он узнал о пропаже машины.— Мне тетка дала две банки крабов, — похвасталась Иванна.Когда мы выехали на шоссе, он сказал:— Раз ты теперь депутат…— Андрейка депутат? — удивилась Иванна. — С ума можно сойти!— Так вот, депутат, пора наконец положить конец этим безобразиям… Среди бела дня у граждан угоняют машины.— С этим будет покончено, — заверил я.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Мне надоело стоять у автобусной остановки. Уже три автобуса прошло мимо, а ее все нет.Напротив остановки знакомый сквер. Железобетонный парень в трусах размахнулся, готовясь запустить в меня обломком диска. Причем для этого у него есть все основания. Месяц назад на сессии горсовета я предложил очистить город от нелепых железобетонных скульптур, которые понатыкали в скверах и парках сразу после войны. Председатель горсовета сказал, что это задача не первой важности, но меня поддержали остальные депутаты.Когда над парком пролетает ветер, обледенелые ветви начинают стукаться друг о дружку, и этот стеклянно-костяной стук, то веселый, то печальный в зависимости от силы ветра, долго не умолкает. Но люди, которые всегда куда-то спешат, не слушают этот удивительный звон приближающейся весны.Солнце коснулось железной крыши дома, и это напомнило мне хлопотливые весенние дни, обжигающую крышу общежития, кипы непрочитанных книг. Что ж, весна будет такой же хлопотливой. В июне я сдаю государственные экзамены и получаю диплом об окончании исторического факультета университета. Я уже дал Вольту согласие на два месяца поехать на Тянь-Шань.— Грустишь?Я и не заметил, как подошла Оля.— Зато ты очень веселая, — сказал я.— Андрей, родной, я так соскучилась по тебе…— Оно и видно, — сказал я и постучал по циферблату часов. Она опоздала на тридцать пять минут.— Не ворчи, пожалуйста! И не хмурься…Но я ворчу, хотя уже и не сержусь. Ворчу так, для порядка. Дело в том, что мы с Олей Мороз поженились. Под конвоем Игоря Овчинникова и Иванны я доставил ее в загс, где нас по всем правилам зарегистрировали. А потом отправились к ее родителям…Была свадьба, где все хором кричали: «Горько!»… После того как я проиграл Олиному отцу две партии в шахматы, он расчувствовался и предложил поселиться с молодой женой у них. Но я вежливо отказался, чем немало удивил его. Я изрек какую-то прописную истину насчет того, что молодая семья должна сама устраиваться в жизни, без родительской опеки. Так поступали мой дед, отец, и вот я. Это у нас, наверное, в крови. Мои речи понравились тестю, но я видел по глазам, что он не верит мне…Одну неделю мы жили в свое полное удовольствие в общежитии, а потом Оле пришлось покинуть мою просторную комнату. Комендант подселил ко мне одного парнишку. Хороший такой паренек, Федя Золотухин.Оля вернулась к родителям, а я вот живу с Федей Золотухиным.После работы пулей лечу к автобусной остановке. В пять часов у Оли заканчиваются все дела в институте, и мы встречаемся. Первые дни нас это забавляло: муж, жена — и вдруг свидание! С пяти до одиннадцати мы не расстаемся: обедаем где-нибудь, ходим в гости к моим друзьям или ее подругам. Случалось, по два сеанса подряд сидели в кино.Самым нелепым в нашей теперешней жизни было то, что начиналось после одиннадцати часов: мы расставались у парадного ее дома. Она поднималась к себе на третий этаж, а я — железный хранитель семейных традиций — поворачивал оглобли в общежитие, где меня ждал верный Федя Золотухин.Даже Лимпопо больше не встречал меня радостным лаем. В день свадьбы грязный, нечесаный Лимпопо был торжественно передан Ольге, которая лишилась дара речи. Я ее понимаю: в такой радостный день вдруг узнать, что тот самый подозрительный субъект в рыжей шапке и есть твой законный муж!Мы шагаем по улице. Оля такая красивая и желанная, что я то и дело останавливаюсь и, повернув ее к себе, целую. А мимо идут люди и, наверное, думают о нас плохо. Они ведь не знают, что мы муж и жена. А если бы им сказали — не поверили.Где это видано, чтобы муж так часто целовал свою собственную жену на улице?— Я хочу тебя показать своим девчонкам, — говорит Оля.— Это опасно…— Влюбишься в кого-нибудь?— Вдруг я им не понравлюсь? — говорю я. — Возьмут и уговорят тебя развестись.— Они все время пристают ко мне.— Ладно, — говорю я. — Показывай…Мне все еще не верится, что эта высокая красивая девушка моя жена. Я, наверное, очень счастлив. Даже на работе ребята стали подшучивать над моим сияющим видом. Оказывается, я могу не услышать, когда ко мне кто-либо обращается, могу без всякой причины улыбаться. И совсем разучился сердиться. А при моей бригадирской должности это иногда необходимо.— Я не могла дождаться, когда закончится последняя лекция, — говорит Оля, прижимаясь ко мне.— А я гудка, — говорю я.Мы проходим мимо нового здания, я беру ее за руку и отворяю дверь. Какое-то учреждение. Длинный освещенный коридор и двери с табличками.Я крепко прижимаю Олю к себе и целую. Она что-то хочет сказать, показывает глазами на коридор, но потом тоже умолкает. И я вижу, как жарко блестят ее огромные глаза…— Нашли место, — слышим мы суровый голос. Перед нами солидный мужчина в коричневом костюме и галстуке в горошек. Он смотрит на нас. На голове — ни одной волосинки. Огромная лысина сияет.— А вы повесьте на дверях табличку: «Посторонним целоваться воспрещается!» — говорю я.— Что?! — багровеет мужчина. Брови его ползут вверх.Мы как ошпаренные выскакиваем на улицу. Над дверями вывеска: «Городская прокуратура».— Ты сумасшедший! — говорит Оля. Она тоже прочитала вывеску. Впрочем, если бы мы попали в другую дверь, вот, например, в эту, где помещается народный суд, что бы изменилось?— Ты моя жена? — спрашиваю я.— Ничего подобного. Муж и жена живут вместе, а мы?— Так интереснее, — говорю я.— Целуемся в каких-то мрачных подъездах! — возмущается она.— Давай на улице, — останавливаюсь я и поворачиваю ее к себе.Она шепчет:— Ты с ума сошел… Нина Сергеевна, завкафедрой…— Ей завидно, — говорю я.— Андрей, мы попадем в милицию.— Вот и прекрасно, — говорю я. — Получим по десять суток, покажем судье наше брачное свидетельство и отсидим в одной камере. Мечта!— Я согласна, — смеется она.Заслонившись от прохожих ее студенческой сумкой, мы снова целуемся.Нам повезло: в «Спутнике» шел «Брак по-итальянски». Ни я, ни Оля этот фильм еще не видели. Тихо просидели весь сеанс и даже ни разу не поцеловались.Бывает, много говорят о каком-нибудь фильме. Настроишься заранее на шедевр, а потом уходишь из кинотеатра обманутый. На этот раз этого не случилось.Мы молча пошли к Олиному дому, говорить не хотелось. Под ногами с тихим треском крошился лед, в лицо дул свежий ветер. Он принес с собой далекие и уже позабытые запахи весны.Мы остановились под деревом. Уже одиннадцать часов, а расставаться не хотелось. Не хотелось — не то слово. Расставаться просто было немыслимо. Кто мы в конце концов: муж и жена или бедные влюбленные?Все верно, муж и жена, и еще влюбленные. Без памяти друг в друга. Я расстегнул пальто и крепко прижал Олю к себе. Никуда я ее не отпущу. Вот так и простоим всю ночь до утра…Хлопнула дверь парадного, и на улицу выкатился черный комок. Это наш Лимпопо! Лохматый песик с веселым лаем бросился к нам. Я схватил Олю за руку и по тропинке припустил к автобусной остановке.— Андрей, — сказала запыхавшаяся Оля. — Пойдем к нам… Это уже становится неприлично.— Не могу я к вам пойти. Я вчера был, и позавчера. И запозавчера тоже.— Я так больше не могу…— Я тоже, — сказал я.— У нас есть комната, моя комната, понимаешь?Я пытаюсь ей объяснить, что никогда не смогу жить у ее родителей, — уж такой я человек, и ничего тут не поделаешь. Одно дело приходить в гости, другое — жить с ними. Меня это угнетает. Я все задеваю плечами и опрокидываю, у меня отнимается язык, я глупею и вообще чувствую себя несчастным. Я лучше попрошусь в строительную бригаду и буду сам строить этот новый дом, где мне пообещали квартиру. Может быть, его сдадут раньше срока. И пусть Оля не думает, что я плохо отношусь к ее родителям…Она слушает меня, плачет и улыбается. Лимпопо крутится возле наших ног, встает на задние лапы и заглядывает в лицо. Он тоже меня приглашает… на новую квартиру.— Когда ты садишься в этот проклятый автобус, который тебя куда-то увозит, я ему показываю кулак, — говорит Оля.И тут из-за поворота — легок на помине — показывается автобус. Вспыхивают яркие фары и снова гаснут.— Вот, пожалуйста! — плачущим голосом говорит Оля.Она совсем по-детски шмыгает носом, и блестящая слеза медленно ползет по щеке и подбородку. У меня на какой-то миг возникает ощущение, будто мы расстаемся навсегда. Вот сейчас я сяду в автобус, за мной закроется дверца — и прощай моя жена!С металлическим скрежетом распахиваются дверцы.— Действительно, почему мы должны расставаться? — говорю я.— Не знаю, — говорит она.Я беру ее за талию и, как маленькую девочку, сажаю в автобус, затем хватаю Лимпопо и сам забираюсь.В автобусе плавает горячий воздух — обогреватели работают на всю мощность. Оля удивленно смотрит на меня. Лимпопо — я его запихал под пальто — высунул свою смешную морду и тоже таращит маленькие черные глаза.— Почему ты не спросишь, куда мы едем? — говорю я.— Мне все равно, — отвечает она.Пышный синий с голубым шарф закрывает ее голову и подбородок, у самых губ — каштановый завиток волос. Мне хочется его отодвинуть к уху, но я не решаюсь. Так тоже красиво. Я осторожно беру в ладони ее теплую руку и смотрю в глаза. Мне все еще не верится, что она моя жена. И что мы сидим в автобусе, который не спеша катит по освещенным улицам. Мне не верится, что сейчас мы придем в общежитие, и я сниму с нее пальто и этот пышный шарф и скажу Феде Золотухину, чтобы он убирался ко всем чертям…Нет, так не скажу, а вежливо попрошу Федю пойти к ребятам переночевать. А если он спит, я на руках отнесу его в соседнюю комнату. Там наверняка найдется свободная койка — ведь многие работают в ночную смену…— Гражданин, возьмите билеты…Суровая кондукторша выжидающе смотрит на меня. Я беру два билета, но тут пригревшийся на моей груди Лимпопо высовывает лохматую голову и тявкает на кондукторшу. Лимпопо — вежливый, музыкальный пес, и ему не понравился простуженный голос хозяйки автобуса.— Собака? — спрашивает кондукторша. — Собак в автобусе не разрешается провозить.— Это Лимпопо, — говорю я.— Обезьяна, значит, — на полном серьезе говорит кондукторша и невозмутимо, словно матрос по качающейся палубе, идет на переднюю площадку.А мы, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, прячем вдруг рассвирепевшего Лимпопо под пальто. Пассажиры, слышавшие наш разговор с кондуктором, стали с любопытством оглядываться: кому не интересно поглядеть на живую обезьянку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40