безусловно, это его рука, посиневшая, распухшая, со скрюченными пальцами, но его, и он её видел во всех подробностях. Вдобавок слышал невнятные звуки, доносившиеся отовсюду и напоминавшие обрывки человеческой речи.
Он огляделся, с трудом, с болью поворачивая шею, и обнаружил, что лежит в меблированной комнате с одним окном, занавешенным весёленькими голубыми шторками. Прямо перед ним телевизор на объёмной подставке, чуть подальше дверь. Возле кровати лакированный столик, на нём графин с водой и стакан. Одна стена заставлена стеллажами с какими-то приборами, по первому взгляду – медицинского назначения. Кроме того, за изголовьем возвышается агрегат, подозрительно напоминающий те, которые на прививочных пунктах используют для перекачки крови аборигенам. Ещё в комнате два стула, обитых кожей, и обыкновенный стол с четырьмя ножками – пластиковая подделка под дерево.
Если это мираж, подумал Митя, то уж слишком достоверный.
Ему не пришлось долго гадать. К ушным раковинам были подсоединены датчики, и, вероятно, через них прошёл сигнал о том, что он в норме. Дверь открылась, вошёл высокий мужчина в белом халате. С ним девушка неописуемой красоты, очевидный биоробот. Врач (?) повёл себя так, словно увидел дорогого человека, вернувшегося с того света. Радостно бормоча: «Ну и хорошо, ну и славненько…», он уселся на стул, взял Митину руку, погладил, проверил пульс, чтобы убедиться в случившемся чуде. Биоробот за его спиной тоже что-то счастливо кудахтал.
Как можно более нейтральным тоном Митя спросил:
– Позвольте узнать, где я нахожусь?
– О да, конечно… Частная клиника Зельдовича, – с гордостью ответил доктор. – Меня зовут Меркурий Гнедович, лечащий врач, к вашим услугам… И сразу могу вас, Саша, успокоить, все неприятности позади. Авария ужасная, но вам, можно сказать, крупно повезло. Никаких серьёзных повреждений внутренних органов, в основном ожоги. Третья степень, это не страшно. Ещё две-три пересадки – и станете как новенький.
– Сколько времени я… отсутствовал?
– Около месяца, то есть в пределах допустимого.
Меркурий Гнедович снова завладел его рукой, а девушка наполнила стакан коричневой жидкостью. Следующий вопрос не следовало пока задавать, но Климов не удержался;
– Кто я, Меркурий Гнедович?
– Ах, это… Временная постшоковая амнезия, скоро пройдёт… Вас зовут Александр Проклович Переверзев. Что-нибудь говорит это имя?
– Нет, провал… Вы египтянин?
Доктор приятно заулыбался исчерна-смуглым лицом.
– Многие так думают… Представьте себе, натуральный англосакс. Саша, вам не о чем беспокоиться. В нашей клинике к представителям руссиянской знати относятся точно так же, как к полноценным гражданам. Ни намёка на дискриминацию. Тем более если речь идёт о сыне господина Переверзева. Признаюсь по секрету, я многим обязан вашему батюшке… Ну-ка, Саша, выпьем стаканчик этого замечательного витаминного морса…
Стакан был уже около его рта, девушка заторможенно светилась улыбкой.
– Гомо или робот? – уточнил Митя.
– Ага, засомневались?.. Последняя конструкция, замечательный экземпляр. Абсолютно адекватное эмоциональное наполнение, стопроцентная гарантия стерильности… Кстати, в обязанности милого монстрика входит оказание сексуальных услуг. Вы, Саша, правильно прореагировали. Правда, сейчас рановато, но через недельку… Уверяю вас, попробуете – не оторвётесь.
Доктор любовно огладил тугой круп медсестры. Девушка содрогнулась в эротической конвульсии. Стакан с питьём заколебался в нежной, золотистого оттенка руке.
– К сожалению, ваш батюшка сейчас в отъезде, но через день-два вернётся. Вот будет ему радость… Пейте, Саша, не бойтесь. В клинике Зельдовича не экспериментируют с ядами…
Не надо бы так нагло врать, подумал Митя, но выхода не было. В два-три больших глотка он осушил стакан – и тут же почувствовал, как по жилам прокатился прохладный огонь, сладко закружилась голова. Последний глоток не достиг пищевода, а он уже крепко спал.
* * *
Он ещё несколько раз просыпался – то в операционной, то в палате, то в сортире, но сознание окончательно прояснилось лишь в тот день, когда медсестра Зуля вывезла его на коляске в больничный садик, под хмурое октябрьское солнышко. Пожалуй, Митя мог бы уже передвигаться самостоятельно, но в клинике Зельдовича почётных клиентов полагалось прогуливать на хромированной коляске с позолоченными ободами – дань прелестной старине. С прекрасной Зулей можно было разговаривать о чём угодно, усладительное занятие для любителей кроссвордов и шарад. У неё был сверхэротический, выверенный на мегакомпьютере тембр голоса, а ответы всегда непредсказуемые.
Митя настроился поболтать с ней, но не успел. Едва добрались до больничного пруда с голубыми карасями, как в конце аллеи показался статный, в модном длиннополом плаще мужчина и направился к ним. Дождя не было, но мужчина держал над собой раскрытый зонт алюминиевого цвета, отражатель радиации. Ходить по городу с таким зонтом было тоже привилегией далеко не для всех.
Митя узнал посетителя издали – Деверь собственной персоной. Наступил момент истины, но Митя ничем не выдал волнения. Собственно говоря, никакого волнения он не испытывал, но что-то засосало под ложечкой, как перед прыжком с трамплина в бассейн без воды.
Деверь, приблизившись, широко раскинул руки и радостно загудел:
– Саша, сынок, друг ситный, дай прижать тебя поскорее к любящему отцовскому сердцу!
Климов соскользнул с коляски, стоял, покачиваясь. Его поразили крупные натуральные слёзы в карих глазах Деверя. Лицедейство высшего класса. Но и сам Митя не ударил в грязь лицом. Погрузившись в могучие объятия, растроганно бормотал:
– Папочка, любимый! Как мне плохо без тебя!
Медсестра Зуля булькала что-то рядом, подстраивая записывающее устройство. Деверь избавился от неё элементарно.
– Что такое, прекрасная дева? – обернулся он к ней раздражённо. – Разве не видишь, нам нечем отметить долгожданную встречу? Ну-ка, быстро за водкой!
– За водкой? – растерянно переспросила медсестра.
– Ах да, извини, – поправился Деверь. – Принеси нам по банке эликсира счастья. Но гляди, не палёного, а то все твои полупроводники раскурочу.
Девушка умчалась, двигаясь с грациозностью балерины. Митя вернулся в коляску, Деверь устроился на краешке мраморной скамьи, развернув и подстелив под себя пластиковый электрообогреватель.
– А как ты думал, – ответил он на немой Митин вопрос. – Годы не тётка. Приходится здоровье беречь.
– Можно говорить, отец?
– В принципе, да. У Зельдовича – наша территория. Но сперва послушай меня, так выйдет быстрее. Тебя хлопцы вытащили чудом с площади. Но Мити Климова, сам понимаешь, больше нет и не будет. Он мёртв. Он – трагический символ сопротивления и таким, надеюсь, останется в веках. У тебя теперь всё другое – имя, отпечатки пальцев, стадный номер регистрации… Комар носа не подточит, говорю с удовлетворением. Ты – Саша Переверзев, мой законный сын от первого брака. Поздравляю от всей души. С подробностями своей биографии познакомишься позже… Теперь давай вопросы, но в темпе. Время не ждёт.
– Значит, всё было напрасно?
– Ах, вот что тебя беспокоит. Понимаю… Нет, я бы так не сказал. Это ведь всего лишь проба сил. В главном она удалась. Лес распрямил свои кроны. Но есть и просчёты, иначе не бывает. Никто не рассчитывает на лёгкую победу. Национально-освободительная борьба иногда длится веками. Вспомни Индию или Китай. Запомни, сынок, – жертвенная кровь никогда не бывает напрасной. Выкинь это из головы.
– Какая жертва, если я перед вами?
– В том, что ты живой, твоей вины нет. И потом, повторяю, это не ты. Завтра принесу «Теорию перевоплощения» Исидора Губкина. Поднаберёшься ума. Читать не разучился?
– Не знаю, давно не пробовал.
– Это надо быстро поправить. Входи в образ. Мой сын без книги спать не ложится. Ты интеллектуал, по убеждениям – матёрый глобалист-рыночник. Потомок славного рода знаменитых купцов Переверзевых из Забайкалья. Все предки поголовно сгнили в сталинских лагерях. Ничего, наставники натаскают, но времени в обрез. Не больше трёх недель.
– А потом что?
– В дорогу, Саша, в дорогу. Отправишься на стажировку в Штаты, как полномочный представитель компании «Оникс-Петрониум». Это многих славный путь. Пройдёшь полный зондаж с блокировкой подсознания. Если справишься с тестами, не засветишься, дадут туземную лицензию на коммерческую деятельность. Хватит прятаться за папочкину спину. Пора становиться болванчиком с индивидуальной пресс-картой.
– Думаете, получится? – усомнился Климов. Поймал во взгляде Деверя чудный свет. Свет глубинного родства, тёплый, живительный, целебный.
– У тебя всё получится, сын. – Голос Деверя непривычно дрогнул. – Впереди большие дела. Кудесница в тебе не ошиблась… Кстати, ты так и не рассказал, как она выглядит. Я ведь до сих пор думаю, Марфа – это нечто вроде древнего мифа о Белом озере. В реальности её нет.
– Она есть, – уверил Климов и положил руку на грудь. – Она здесь.
– Всё, всё, – заторопился Деверь. – Кончаем базар. Вон твоя красавица спешит с угощением.
Зуля прибежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся – действительно безупречная имитация живых тканей, причём в совершенной форме. Принесла оплетённый кувшин, серебряные стаканчики и пакет с ярко-оранжевыми апельсинами. Два стаканчика, не три.
– А себе? – удивился Деверь. – Разве не составишь нам компанию, красна девица?
Зуля смущённо моргала, в светлых глазах тлели смоляные зрачки. Если себе представить воплощённую добродетель, осколок минувших, первоначальных времён, то вот она, соблазнительная и доступная.
– Мне нельзя, добрый господин, – прошептала застенчиво. – Я на работе. Только по разрешению Меркурия Гнедовича.
– Хорошо, считай, я с ним договорился… – Деверь наполнил стаканчики золотистой жидкостью из кувшина, протянул один Климову, второй Зуле. – Ну-ка, молодёжь, примите во славу демократии, а я уж по-стариковски за вами.
Медсестра ещё поманерничала, оглянулась по сторонам – садик пустой, – лихо опрокинула стакан, как водичку сглотнула. И синяя жилка на стройной шее запульсировала. С благодарностью поклонилась, вернув стакан Деверю.
Митя тоже выпил и сразу понял, что никогда прежде не пил настоящую водку, пробавлялся исключительно суррогатом. В груди огонь, и по затылку будто шарахнули кулаком. Куда там витаминному морсу. Опасался, кинет в сон, – ничего подобного. Напротив, день посветлел, хотя солнышка нет на небе.
Выпил и вторую – уже вместе с Деверем. И тут же он стал прощаться. Митю обнял, потёрся лбом о его лоб, Зулю ущипнул за бочок дружески.
– Приглядывай за сыном, сестричка. Он один у меня – надежда и гордость.
– Я вся в его власти. – Зуля срывающимся голосом искусно имитировала опьянение. – Господин бездействует.
– Напрасно, сын, – усмехнулся Деверь. – Попользуйся, пока есть возможность. Экспериментальная штучка. Клинике обошлась почти в половину лимона. Стоишь таких денег, красотка?
– Я ничего не стою, – промурлыкала Зуля. – Я вся ваша даром.
Через день Климову делали последнюю пересадку кожи. Его перестали накачивать снотворным, и он был в ясном сознании. Оперировал Меркурий Гнедович, биомедсестра, как обычно, ассистировала. Операционная была ярко освещена фитолампами с излучением обезболивающих ароматов. Доктор за работой без умолку молол языком. Хвалился успехами, какие сделала косметология буквально за последние годы. Революция, как и во всей медицине, началась с того дня, когда мировым декретом было разрешено повальное клонирование человека. Труднее всего оказалось – наверное, Саша помнит – преодолеть тупое сопротивление мечети и православной церкви, оказавшихся в конечном счёте главными барьерами на пути прогресса. Решить дело миром, как известно, не удалось, хотя предпринимались самые доброжелательные попытки урезонить священнослужителей, боровшихся, понятно, не за архаические нравственные устои и маразматические заповеди, а за ускользающую власть над человеческими душами, дающую возможность контролировать и тратить колоссальные средства. Наконец мировое правительство вынуждено было принять единственно верное, судьбоносное решение: обе религии были запрещены по закону, и отныне их адепты и последователи приравнивались к террористам, коммунистам, фашистам, скинхедам и двухголовым мутантам, расплодившимся на острове Пасхи.
– И вот вам результат, Саша, – радостно приговаривал доктор, лепя Климову лоскут желтоватой, свежей, только что из раствора, его собственной кожи. – Десять лет назад вы с такими ожогами пробултыхались бы сутки-двое в тубе с эмульсией – и поминай как звали. А теперь выйдете от нас новенький, как отполированный доллар.
– Эй, осторожней там, – Недовольно пробурчал Климов, лежавший неудобно на боку. – Всё таки не скота кромсаешь.
Доктор замер в изумлении, растопырив руки. Зуля, расценив паузу по-своему, заботливо промокнула ему лоб чистой марлицей.
– Ну-ка, ну-ка, – возбуждённо крякнул доктор. – Повторите, Саша, что вы сказали?
– Не нукай, не запряг, – отозвался Климов. – За такие башли, какие батяня отстёгивает, мог бы, говорю, поаккуратнее штопать, козёл.
– Вот! – торжественно провозгласил Меркурий Гнедович. – Кажется, мы имеем случай мгновенной стабилизации подсознания. Но что меня больше всего восхищает, так это стойкость адаптационных реакций у руссиянских особей.
– Меркурий, никак обидеть хочешь? – угрожающе заметил Климов.
– Упаси Бог, Саша, упаси Бог! Напротив, благоговею. Посудите сами, за двадцать – тридцать лет в России будто несколько эпох переменилось, от прежних обычаев ничего не осталось, население сократилось на две трети, и только бизнес-класс сохранил стиль поведения и даже особенности речевого сленга. Поразительно устойчивое сословие. Ничто его не берёт.
– Короче, Меркурий, – раздражённо бросил Климов. – Кончай грузить, принеси лучше мобилу, надо батяне звякнуть.
– Значит, вспомнили, кто вы такой и что с вами случилось?
– Тебе интересно, да?
– Ну… как лечащий врач…
– Как лечащий врач, в натуре… не зарывайся. Давай мобилу, сказано тебе.
… Через час Климов сидел в палате возле зеркала и внимательно разглядывал своё новое лицо. Ещё на нём горели свежие рубцы и штопка, особенно от висков к шее, но уже видно было, что это чужой. Сухие, обветренные, незнакомые черты. Ничего родного, внятного. В глазах лихорадочный блеск. Мать родная не узнает. А есть ли она у него? Когда-то, сто лет назад, были и мать, и отец, совковое отродье, не вписавшееся в рынок, зачем о них помнить.
Труднее с рыжей «матрёшкой». Она то и дело в самую неподходящую минуту возникала в сознании, то птичьим окликом, то незримым прикосновением, погружающим в головокружительное забытьё. Это мешало полному преображению, от её присутствия следовало избавиться в первую очередь.
Климов покосился на медсестру, застывшую у двери в позе послушания. Белый халатик обтягивал стройные формы, казалось, стоит голяком. Для верности Климов осушил стакан водки из плетёной бутылки.
– Раздевайся и ложись, – распорядился равнодушно. – Поиграем в секс.
– О-о-о, – простонала Зуля, летя к нему, как на крыльях. – Неужели созрел, любимый?
Но он ничего не почувствовал, держа в руках, ощупывая, тиская дрожащую, наэлектризованную горячую плоть. Тормозило где-то в мозжечке. Климов растерялся.
– Эй, подожди. – Он отстранил извивающуюся куклу. – Не спеши, не на скачках. Умеешь стимуляцию делать?
– О, конечно, любимый, конечно… Ляг на спинку, расслабься, ничего не бойся. Будет немножко больно, потом сладко, душевно…
Обманула озорница: больно было, но не сладко. Хотя всё в конце концов получилось: тупое техническое соитие, ещё тягомотнее, чем с рублёвыми «давалками» на вокзалах в прежние, счастливые времена. Но Климов знал: через это необходимо пройти. Вживайся в образ, распорядился Деверь. Это означало, что надо покончить с призраками прошлого, каким бы плохим или хорошим оно ни было. В стерильную Америку со стерильной душой…
Зуля дёргалась в конвульсиях, выдавливая из него последние капли, а Климов уже потянулся за бутылью. По бледному лицу блуждала идиотская улыбка.
– Доволен, доволен, любимый? – обеспокоенно лепетала медсестра.
– Качественно, – сквозь зубы одобрил Климов. – Но есть претензии. Чересчур активно подмахиваешь. На быках тебя, что ли, учили?
– Поняла, поняла… Хочешь повторим?
– Заткнись и прикройся. Беги за бутылкой, пустая, не видишь?
Красавицу будто вымело из комнаты. Климов лёг на пол и несколько раз со всей силы постучал о паркет головой. Остался удовлетворён: голова была как чугунная гирька.
Глава 33 Наши дни. Смерть агента
Опасаться, дрожать за свою жизнь – стыдно. Невелика ценность. Я всегда это понимал и всегда дрожал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Он огляделся, с трудом, с болью поворачивая шею, и обнаружил, что лежит в меблированной комнате с одним окном, занавешенным весёленькими голубыми шторками. Прямо перед ним телевизор на объёмной подставке, чуть подальше дверь. Возле кровати лакированный столик, на нём графин с водой и стакан. Одна стена заставлена стеллажами с какими-то приборами, по первому взгляду – медицинского назначения. Кроме того, за изголовьем возвышается агрегат, подозрительно напоминающий те, которые на прививочных пунктах используют для перекачки крови аборигенам. Ещё в комнате два стула, обитых кожей, и обыкновенный стол с четырьмя ножками – пластиковая подделка под дерево.
Если это мираж, подумал Митя, то уж слишком достоверный.
Ему не пришлось долго гадать. К ушным раковинам были подсоединены датчики, и, вероятно, через них прошёл сигнал о том, что он в норме. Дверь открылась, вошёл высокий мужчина в белом халате. С ним девушка неописуемой красоты, очевидный биоробот. Врач (?) повёл себя так, словно увидел дорогого человека, вернувшегося с того света. Радостно бормоча: «Ну и хорошо, ну и славненько…», он уселся на стул, взял Митину руку, погладил, проверил пульс, чтобы убедиться в случившемся чуде. Биоробот за его спиной тоже что-то счастливо кудахтал.
Как можно более нейтральным тоном Митя спросил:
– Позвольте узнать, где я нахожусь?
– О да, конечно… Частная клиника Зельдовича, – с гордостью ответил доктор. – Меня зовут Меркурий Гнедович, лечащий врач, к вашим услугам… И сразу могу вас, Саша, успокоить, все неприятности позади. Авария ужасная, но вам, можно сказать, крупно повезло. Никаких серьёзных повреждений внутренних органов, в основном ожоги. Третья степень, это не страшно. Ещё две-три пересадки – и станете как новенький.
– Сколько времени я… отсутствовал?
– Около месяца, то есть в пределах допустимого.
Меркурий Гнедович снова завладел его рукой, а девушка наполнила стакан коричневой жидкостью. Следующий вопрос не следовало пока задавать, но Климов не удержался;
– Кто я, Меркурий Гнедович?
– Ах, это… Временная постшоковая амнезия, скоро пройдёт… Вас зовут Александр Проклович Переверзев. Что-нибудь говорит это имя?
– Нет, провал… Вы египтянин?
Доктор приятно заулыбался исчерна-смуглым лицом.
– Многие так думают… Представьте себе, натуральный англосакс. Саша, вам не о чем беспокоиться. В нашей клинике к представителям руссиянской знати относятся точно так же, как к полноценным гражданам. Ни намёка на дискриминацию. Тем более если речь идёт о сыне господина Переверзева. Признаюсь по секрету, я многим обязан вашему батюшке… Ну-ка, Саша, выпьем стаканчик этого замечательного витаминного морса…
Стакан был уже около его рта, девушка заторможенно светилась улыбкой.
– Гомо или робот? – уточнил Митя.
– Ага, засомневались?.. Последняя конструкция, замечательный экземпляр. Абсолютно адекватное эмоциональное наполнение, стопроцентная гарантия стерильности… Кстати, в обязанности милого монстрика входит оказание сексуальных услуг. Вы, Саша, правильно прореагировали. Правда, сейчас рановато, но через недельку… Уверяю вас, попробуете – не оторвётесь.
Доктор любовно огладил тугой круп медсестры. Девушка содрогнулась в эротической конвульсии. Стакан с питьём заколебался в нежной, золотистого оттенка руке.
– К сожалению, ваш батюшка сейчас в отъезде, но через день-два вернётся. Вот будет ему радость… Пейте, Саша, не бойтесь. В клинике Зельдовича не экспериментируют с ядами…
Не надо бы так нагло врать, подумал Митя, но выхода не было. В два-три больших глотка он осушил стакан – и тут же почувствовал, как по жилам прокатился прохладный огонь, сладко закружилась голова. Последний глоток не достиг пищевода, а он уже крепко спал.
* * *
Он ещё несколько раз просыпался – то в операционной, то в палате, то в сортире, но сознание окончательно прояснилось лишь в тот день, когда медсестра Зуля вывезла его на коляске в больничный садик, под хмурое октябрьское солнышко. Пожалуй, Митя мог бы уже передвигаться самостоятельно, но в клинике Зельдовича почётных клиентов полагалось прогуливать на хромированной коляске с позолоченными ободами – дань прелестной старине. С прекрасной Зулей можно было разговаривать о чём угодно, усладительное занятие для любителей кроссвордов и шарад. У неё был сверхэротический, выверенный на мегакомпьютере тембр голоса, а ответы всегда непредсказуемые.
Митя настроился поболтать с ней, но не успел. Едва добрались до больничного пруда с голубыми карасями, как в конце аллеи показался статный, в модном длиннополом плаще мужчина и направился к ним. Дождя не было, но мужчина держал над собой раскрытый зонт алюминиевого цвета, отражатель радиации. Ходить по городу с таким зонтом было тоже привилегией далеко не для всех.
Митя узнал посетителя издали – Деверь собственной персоной. Наступил момент истины, но Митя ничем не выдал волнения. Собственно говоря, никакого волнения он не испытывал, но что-то засосало под ложечкой, как перед прыжком с трамплина в бассейн без воды.
Деверь, приблизившись, широко раскинул руки и радостно загудел:
– Саша, сынок, друг ситный, дай прижать тебя поскорее к любящему отцовскому сердцу!
Климов соскользнул с коляски, стоял, покачиваясь. Его поразили крупные натуральные слёзы в карих глазах Деверя. Лицедейство высшего класса. Но и сам Митя не ударил в грязь лицом. Погрузившись в могучие объятия, растроганно бормотал:
– Папочка, любимый! Как мне плохо без тебя!
Медсестра Зуля булькала что-то рядом, подстраивая записывающее устройство. Деверь избавился от неё элементарно.
– Что такое, прекрасная дева? – обернулся он к ней раздражённо. – Разве не видишь, нам нечем отметить долгожданную встречу? Ну-ка, быстро за водкой!
– За водкой? – растерянно переспросила медсестра.
– Ах да, извини, – поправился Деверь. – Принеси нам по банке эликсира счастья. Но гляди, не палёного, а то все твои полупроводники раскурочу.
Девушка умчалась, двигаясь с грациозностью балерины. Митя вернулся в коляску, Деверь устроился на краешке мраморной скамьи, развернув и подстелив под себя пластиковый электрообогреватель.
– А как ты думал, – ответил он на немой Митин вопрос. – Годы не тётка. Приходится здоровье беречь.
– Можно говорить, отец?
– В принципе, да. У Зельдовича – наша территория. Но сперва послушай меня, так выйдет быстрее. Тебя хлопцы вытащили чудом с площади. Но Мити Климова, сам понимаешь, больше нет и не будет. Он мёртв. Он – трагический символ сопротивления и таким, надеюсь, останется в веках. У тебя теперь всё другое – имя, отпечатки пальцев, стадный номер регистрации… Комар носа не подточит, говорю с удовлетворением. Ты – Саша Переверзев, мой законный сын от первого брака. Поздравляю от всей души. С подробностями своей биографии познакомишься позже… Теперь давай вопросы, но в темпе. Время не ждёт.
– Значит, всё было напрасно?
– Ах, вот что тебя беспокоит. Понимаю… Нет, я бы так не сказал. Это ведь всего лишь проба сил. В главном она удалась. Лес распрямил свои кроны. Но есть и просчёты, иначе не бывает. Никто не рассчитывает на лёгкую победу. Национально-освободительная борьба иногда длится веками. Вспомни Индию или Китай. Запомни, сынок, – жертвенная кровь никогда не бывает напрасной. Выкинь это из головы.
– Какая жертва, если я перед вами?
– В том, что ты живой, твоей вины нет. И потом, повторяю, это не ты. Завтра принесу «Теорию перевоплощения» Исидора Губкина. Поднаберёшься ума. Читать не разучился?
– Не знаю, давно не пробовал.
– Это надо быстро поправить. Входи в образ. Мой сын без книги спать не ложится. Ты интеллектуал, по убеждениям – матёрый глобалист-рыночник. Потомок славного рода знаменитых купцов Переверзевых из Забайкалья. Все предки поголовно сгнили в сталинских лагерях. Ничего, наставники натаскают, но времени в обрез. Не больше трёх недель.
– А потом что?
– В дорогу, Саша, в дорогу. Отправишься на стажировку в Штаты, как полномочный представитель компании «Оникс-Петрониум». Это многих славный путь. Пройдёшь полный зондаж с блокировкой подсознания. Если справишься с тестами, не засветишься, дадут туземную лицензию на коммерческую деятельность. Хватит прятаться за папочкину спину. Пора становиться болванчиком с индивидуальной пресс-картой.
– Думаете, получится? – усомнился Климов. Поймал во взгляде Деверя чудный свет. Свет глубинного родства, тёплый, живительный, целебный.
– У тебя всё получится, сын. – Голос Деверя непривычно дрогнул. – Впереди большие дела. Кудесница в тебе не ошиблась… Кстати, ты так и не рассказал, как она выглядит. Я ведь до сих пор думаю, Марфа – это нечто вроде древнего мифа о Белом озере. В реальности её нет.
– Она есть, – уверил Климов и положил руку на грудь. – Она здесь.
– Всё, всё, – заторопился Деверь. – Кончаем базар. Вон твоя красавица спешит с угощением.
Зуля прибежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся – действительно безупречная имитация живых тканей, причём в совершенной форме. Принесла оплетённый кувшин, серебряные стаканчики и пакет с ярко-оранжевыми апельсинами. Два стаканчика, не три.
– А себе? – удивился Деверь. – Разве не составишь нам компанию, красна девица?
Зуля смущённо моргала, в светлых глазах тлели смоляные зрачки. Если себе представить воплощённую добродетель, осколок минувших, первоначальных времён, то вот она, соблазнительная и доступная.
– Мне нельзя, добрый господин, – прошептала застенчиво. – Я на работе. Только по разрешению Меркурия Гнедовича.
– Хорошо, считай, я с ним договорился… – Деверь наполнил стаканчики золотистой жидкостью из кувшина, протянул один Климову, второй Зуле. – Ну-ка, молодёжь, примите во славу демократии, а я уж по-стариковски за вами.
Медсестра ещё поманерничала, оглянулась по сторонам – садик пустой, – лихо опрокинула стакан, как водичку сглотнула. И синяя жилка на стройной шее запульсировала. С благодарностью поклонилась, вернув стакан Деверю.
Митя тоже выпил и сразу понял, что никогда прежде не пил настоящую водку, пробавлялся исключительно суррогатом. В груди огонь, и по затылку будто шарахнули кулаком. Куда там витаминному морсу. Опасался, кинет в сон, – ничего подобного. Напротив, день посветлел, хотя солнышка нет на небе.
Выпил и вторую – уже вместе с Деверем. И тут же он стал прощаться. Митю обнял, потёрся лбом о его лоб, Зулю ущипнул за бочок дружески.
– Приглядывай за сыном, сестричка. Он один у меня – надежда и гордость.
– Я вся в его власти. – Зуля срывающимся голосом искусно имитировала опьянение. – Господин бездействует.
– Напрасно, сын, – усмехнулся Деверь. – Попользуйся, пока есть возможность. Экспериментальная штучка. Клинике обошлась почти в половину лимона. Стоишь таких денег, красотка?
– Я ничего не стою, – промурлыкала Зуля. – Я вся ваша даром.
Через день Климову делали последнюю пересадку кожи. Его перестали накачивать снотворным, и он был в ясном сознании. Оперировал Меркурий Гнедович, биомедсестра, как обычно, ассистировала. Операционная была ярко освещена фитолампами с излучением обезболивающих ароматов. Доктор за работой без умолку молол языком. Хвалился успехами, какие сделала косметология буквально за последние годы. Революция, как и во всей медицине, началась с того дня, когда мировым декретом было разрешено повальное клонирование человека. Труднее всего оказалось – наверное, Саша помнит – преодолеть тупое сопротивление мечети и православной церкви, оказавшихся в конечном счёте главными барьерами на пути прогресса. Решить дело миром, как известно, не удалось, хотя предпринимались самые доброжелательные попытки урезонить священнослужителей, боровшихся, понятно, не за архаические нравственные устои и маразматические заповеди, а за ускользающую власть над человеческими душами, дающую возможность контролировать и тратить колоссальные средства. Наконец мировое правительство вынуждено было принять единственно верное, судьбоносное решение: обе религии были запрещены по закону, и отныне их адепты и последователи приравнивались к террористам, коммунистам, фашистам, скинхедам и двухголовым мутантам, расплодившимся на острове Пасхи.
– И вот вам результат, Саша, – радостно приговаривал доктор, лепя Климову лоскут желтоватой, свежей, только что из раствора, его собственной кожи. – Десять лет назад вы с такими ожогами пробултыхались бы сутки-двое в тубе с эмульсией – и поминай как звали. А теперь выйдете от нас новенький, как отполированный доллар.
– Эй, осторожней там, – Недовольно пробурчал Климов, лежавший неудобно на боку. – Всё таки не скота кромсаешь.
Доктор замер в изумлении, растопырив руки. Зуля, расценив паузу по-своему, заботливо промокнула ему лоб чистой марлицей.
– Ну-ка, ну-ка, – возбуждённо крякнул доктор. – Повторите, Саша, что вы сказали?
– Не нукай, не запряг, – отозвался Климов. – За такие башли, какие батяня отстёгивает, мог бы, говорю, поаккуратнее штопать, козёл.
– Вот! – торжественно провозгласил Меркурий Гнедович. – Кажется, мы имеем случай мгновенной стабилизации подсознания. Но что меня больше всего восхищает, так это стойкость адаптационных реакций у руссиянских особей.
– Меркурий, никак обидеть хочешь? – угрожающе заметил Климов.
– Упаси Бог, Саша, упаси Бог! Напротив, благоговею. Посудите сами, за двадцать – тридцать лет в России будто несколько эпох переменилось, от прежних обычаев ничего не осталось, население сократилось на две трети, и только бизнес-класс сохранил стиль поведения и даже особенности речевого сленга. Поразительно устойчивое сословие. Ничто его не берёт.
– Короче, Меркурий, – раздражённо бросил Климов. – Кончай грузить, принеси лучше мобилу, надо батяне звякнуть.
– Значит, вспомнили, кто вы такой и что с вами случилось?
– Тебе интересно, да?
– Ну… как лечащий врач…
– Как лечащий врач, в натуре… не зарывайся. Давай мобилу, сказано тебе.
… Через час Климов сидел в палате возле зеркала и внимательно разглядывал своё новое лицо. Ещё на нём горели свежие рубцы и штопка, особенно от висков к шее, но уже видно было, что это чужой. Сухие, обветренные, незнакомые черты. Ничего родного, внятного. В глазах лихорадочный блеск. Мать родная не узнает. А есть ли она у него? Когда-то, сто лет назад, были и мать, и отец, совковое отродье, не вписавшееся в рынок, зачем о них помнить.
Труднее с рыжей «матрёшкой». Она то и дело в самую неподходящую минуту возникала в сознании, то птичьим окликом, то незримым прикосновением, погружающим в головокружительное забытьё. Это мешало полному преображению, от её присутствия следовало избавиться в первую очередь.
Климов покосился на медсестру, застывшую у двери в позе послушания. Белый халатик обтягивал стройные формы, казалось, стоит голяком. Для верности Климов осушил стакан водки из плетёной бутылки.
– Раздевайся и ложись, – распорядился равнодушно. – Поиграем в секс.
– О-о-о, – простонала Зуля, летя к нему, как на крыльях. – Неужели созрел, любимый?
Но он ничего не почувствовал, держа в руках, ощупывая, тиская дрожащую, наэлектризованную горячую плоть. Тормозило где-то в мозжечке. Климов растерялся.
– Эй, подожди. – Он отстранил извивающуюся куклу. – Не спеши, не на скачках. Умеешь стимуляцию делать?
– О, конечно, любимый, конечно… Ляг на спинку, расслабься, ничего не бойся. Будет немножко больно, потом сладко, душевно…
Обманула озорница: больно было, но не сладко. Хотя всё в конце концов получилось: тупое техническое соитие, ещё тягомотнее, чем с рублёвыми «давалками» на вокзалах в прежние, счастливые времена. Но Климов знал: через это необходимо пройти. Вживайся в образ, распорядился Деверь. Это означало, что надо покончить с призраками прошлого, каким бы плохим или хорошим оно ни было. В стерильную Америку со стерильной душой…
Зуля дёргалась в конвульсиях, выдавливая из него последние капли, а Климов уже потянулся за бутылью. По бледному лицу блуждала идиотская улыбка.
– Доволен, доволен, любимый? – обеспокоенно лепетала медсестра.
– Качественно, – сквозь зубы одобрил Климов. – Но есть претензии. Чересчур активно подмахиваешь. На быках тебя, что ли, учили?
– Поняла, поняла… Хочешь повторим?
– Заткнись и прикройся. Беги за бутылкой, пустая, не видишь?
Красавицу будто вымело из комнаты. Климов лёг на пол и несколько раз со всей силы постучал о паркет головой. Остался удовлетворён: голова была как чугунная гирька.
Глава 33 Наши дни. Смерть агента
Опасаться, дрожать за свою жизнь – стыдно. Невелика ценность. Я всегда это понимал и всегда дрожал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44