Я замечаю, как на глазах изменилось внутреннее состояние паломников: они
как-то подтянулись, в их глазах появилось понимание серьезности момента. Да,
совсем не то, что было еще несколько часов назад. Это признаки внутренней
духовной трансформации, и дело не только в том, что они направляются в место,
где могут вступить в прямой контакт с Силами, управляющими миром, дело в том,
что само это путешествие свято. Теперь это не просто мужчины и женщины. После
того, как был совершен первый ритуал, знаменующий начало путешествия, они словно
начали превращаться в духов. Отныне, особенно с этого момента, возврата в
прошлую жизнь нет. Каждый шаг, каждый поступок приближают их к проникновению в
святая святых своего "я", туда, где человеческая природа сливается с природой
управляющих миром Сил. Матевамес опускают головы в знак уважения и с почтением
внимают словам уруквакаме. Мы - Лигия, Маноло, Рене, Луис Мануэль, Армандо и я -
раскрыли сердца словам Лусиано, хотя смысл этих слов нам неясен. Да это и не
важно - разве дело в смысле каких-то слов? Универсальный язык чувств сблизил нас
за время путешествия с этими мужчинами и женщинами, ставшими нам за эти дни
теокарис - братьями и сестрами, нашими товарищами в этом паломничестве к
Величайшей Тайне нашей жизни.
После покрытия голов матевамес, произносится общее благословение, и мы
садимся в машины. Следующая остановка в месте, которое укажут Антонио и Лусиано.
Там мы заночуем, именно там нам предстоит участвовать в самом важном моменте
паломничества: исповеди.
Антонио едет в кабине грузовика, вместе с Лусиано. Они пристально
вглядываются в ночь, стремясь не пропустить знак, по которому им надо будет
остановиться. Примерно через сорок минут путешествия через ночь, они вдруг дают
сигнал: стоп! Несмотря на темноту, я различаю вокруг свойственную полупустыне
растительность, а когда утихает гул моторов, звуки ночи помогают
сориентироваться в пространстве. Несмотря на то, что мы едва съехали с обочины
шоссе, звука проезжающих машин почти не слышно. Да, виррарика умеют устроиться в
нашем мире так, чтобы он почти ничем не нарушал их привычного существования. В
конце концов, они-то давно обитали здесь - еще до появления этого шоссе и
теварис. На небе не видно луны, только несколько звездочек поблескивают сквозь
тучи.
Ночь виррарика
Мы молча двигаемся в сторону от асфальтовой полосы шоссе. О чудо! Из своих
небольших мешков виррарика извлекают маленькие поленца, примерно одинаковые по
размеру и толщине. Через несколько минут они укладывают поленца для костра,
причем так, что их концы смотрят на восток - туда, где живет Тау (Солнце). Но
прежде, чем зажечь Татевари, Лусиано обращается к нему с просьбой принять пищу,
заготовленную для него виррарика. Еще он просит защитить нас во время
паломничества. Глядя на него, мы понимаем, что его любовь к Татевари, которую он
питал всю жизнь, это действительно неподдельное, искреннее чувство, это живая
сила. Лусиано подносит спичку, и тут же, словно он открыл дверь в иной мир,
вспыхивает яркое пламя. Каждый из нос бросает в костер полено или ветку - это
наши приношения Предку Огню. Но прежде, чем положить приношение в костер,
индейцы снова произносят названия своих священных мест, указывая одновременно в
их сторону поленьями или ветками, словно это стрелки компасов - тем самым они
черпают силу этих мест. "Рапавийяме! (озеро Чапала) Аурраманака! (храм земли в
Дуранго) Арамара! (побережье Сан Блас) Хумун Куллуаби!" Каждое название
сопровождается приветственными выкриками всех присутствующих. После призывания
духов святых мест, паломники подходят к костру и бросают туда топливо. Затем
виррарика достают из сумок немного кукурузной муки, ее тоже кладут в огонь (не
забыв обратиться и к ней с просьбой и молитвой).
Эль кавитеро
Наконец, один из хикарерос, пятидесятилетний индеец по имени Хуан, начинает
что-то взволнованно рассказывать, размахивая руками. Он говорит очень быстро, а
все остальные начинают хихикать. Затем он замедляет темп речи, и постепенно
засыпает, и даже храпит, от чего все остальные смеются еще громче.
Мы, разумеется, не понимаем смысла происходящего. Тогда Хуан снова
приступает к своей "проповеди", он показывает на огонь, на людей, куда-то вдаль,
в пространство, и потом начинает рыдать! Однако никто из индейцев, к нашему
изумлению, не спешит ему на помощь, более того, они начинают просто хохотать. И
чем громче его плач и отчаяннее стоны, тем громче они смеются. Я подхожу к
Тайяу, который должен служить для нас переводчиком и гидом, и спрашиваю, что
происходит?
- Он кавитирует!
- Что-о-о?
- Это кавитеро, и он излагает историю мира.
Тут только я понял, что происходит, и рассказал об этом своим спутникам:
это просто кавитеро пародирует поведение другого кавитеро. В данном случае, он
пародирует Лусиано, который, судя по всему, веселится больше всех остальных.
Хуан делает вид, что заснул - это самый тяжким проступок, который может
совершить кавитеро. Когда же Хуан пародирует слезы и стоны, которым настоящий
кавитеро должен сопровождать свой рассказ, индейцы просто начинают кататься от
хохота. Так продолжается примерно час, а затем приходит время ритуала смены
имени.
Смена имен
Антонио, Лусиано и Хулио начали распределять роли, а вместе с ними
настоящие и мнимые обязанности: здесь были титулы шерифов, секретарей, судей,
казначеев, командоров, и прочие пышные звания, главное, чтобы каждому досталась
какая-нибудь роль. Последним оказался Рене, и ему досталась роль президента, ни
на что другое у наших друзей фантазии уже не хватило. Ему также присвоили, - под
приветственные крики и смех собравшихся, - имя Карлоса Салинасаде Гортари. В
большинстве своем, эти титулы не имеют никакого значения, однако все-таки
шерифам приходится ловить и возвращать беглецов, стремящихся в последнюю минуту
избежать церемонии. Кроме того, были изменены названия всего на свете -
тортиллас, воды, сумок, приношений, неба, земли, огня, машин. Новыми названиями
и именами нужно было пользоваться вплоть до окончания паломничества. За
соблюдением этих правил следят, кстати, шерифы - они накладывают на нарушителей
штрафы. Так что все постоянно посматривают на шерифов - не ошиблись ли они в
чем-то? Насколько я понимаю, это не простая игра - это обостряет внимание, и к
тому же придает происходящему оттенок торжественности и необычности.
Танец хикарерос
После церемонии наречения новых имен начался танец хикарерос. Так же, как и
в Ксонаката, они выстроились в цепочку, изогнувшуюся в спираль, и по сигналу
двинулись задом наперед. Хулио играл на гитаре, Галиндо на скрипке. Их мелодию я
бы назвал "гипнотической" или "психоделической", и при этом она была веселой и
бодрой. Только одно отличие было от прежнего танца: когда спираль практически
смыкалась вокруг огня, стоящий первым в цепочке разворачивался и начинал
двигаться в противоположном направлении, так что в итоге одна часть цепочки
движется внутрь, а другая - наружу, при этом ритм и четкость движения нисколько
не нарушались, время от времени раздавались радостные крики и пение рожков.
Они снова выкликали названия священных мест и их чудес. Теперь я понимал,
что это не простой ритуал, а воплощение всего пути паломников, приносивших
жертвы в каждом из этих мест - и всегда в центре всего находился огонь Татевари.
Танец хикарерос не только приводит к возникновению состояния повышенного
осознания, которое может длиться часами, но и укрепляет в них веру в то, что они
движутся к своей цели все вместе, как единое целое.
Исповедь
Наконец, настал самый тяжелый для теварис час, то, чего они боялись больше
всего - исповедь. Дело не в том, что приходилось признаваться в каких-то личных
грешках, а в том, что придется это делать перед лицом наших теокарис, и самое
главное, - перед Татевари, которого нельзя провести. Кроме того, для нас было
непривычно понятие "греха" в представлении индейцев: нам. следовало вслух,
громко перечислить перед собравшимися всех тех, с кем приходилось находиться в
сексуальных отношениях за всю нашу жизнь - а ведь среди них могли оказаться и
присутствующие! Тут между нами возникла дискуссия: кое-кто утверждал, что не
считает свои сексуальные приключения "грехом", поэтому не считает нужным
признаваться в них. Я настаивал на том, что нечего дискутировать о том, что
такое "грех" - раз мы находимся на территории и группе виррарика, то и должны
понимать этот термин так, как понимают его они. И к тому же мы должны
исповедаться в тех грехах, которые сами считаем грехами. И в итоге сама
реальность дала нам те ответы на вопросы, которые мы не могли получить путем
дискуссий. Первыми должны были исповедаться маракаме и уруквакаме. Мы молча
расселись вокруг костра, и, когда настало время, один из шерифов схватил за руку
Лусиано и вывел его к огню, громко призывая его признаться во всех грехах до
единого. Лусиано начал перечислять все грехи, совершенные на протяжении всей
своей долгой жизни. Так как исповедь длилась долго, наверно, любовниц у него
было немало. Как только он называл имя какой-то женщины, шериф громко повторял
его вслух, а другой хакареро завязывал на длинной веревке маленький узелок.
Окончив перечисление, Лусиано произнес нечто вроде: "Да отпустит мне Предок
Огонь мои грехи", и отряхнул свои одежды, словно стряхивая с них грехи. Тут же
все откликнулись хором: "Да будет так!". А веревка с грехами полетела в огонь.
За Лусиано последовал маракаме, а потом и остальные виррарика - шериф
по-прежнему громко повторял имена их любовников или любовниц. Никто не избежал
этой процедуры, независимо от пола или возраста, а также присутствия супругов.
Судя по выражениям лиц и тону голоса исповедовавшихся, можно было понять, что
иногда их признания довольно болезненны.
Судя по длине некоторых веревок с узелками, можно было подумать, что
виррарика довольно темпераментные люди... впрочем, когда настала наша очередь,
мы убедились, что ничем особенно от них не отличаемся. При этом они, в отличие
от нас, все-таки делали свои признания в кругу соплеменников.
Конечно, ситуация несколько облегчалась активностью шерифов - во-первых,
как только наступала очередь следующего паломника, некоторые из них явно
стремились удрать, и тогда шерифы хватали их и грубо усаживали около огня
(спиной к пламени); а во-вторых, когда исповедующийся начинал мяться, шериф
хлестал его по спине ремнем, призывая признаваться во всем. Это имело глубокое
значение: смех и шутки при виде наказания облегчали атмосферу признания, и при
этом нисколько не умаляли серьезности происходящего. Ведь от успеха исповеди, от
степени "очищения", как называют это сами паломники, в значительной мере зависит
успех паломничества в целом. Шли часы, и было ясно, что в эту ночь никто не
уснет. Я сознательно уселся поближе к Тайяу, чтобы он переводил мне слова
индейцев, и я мог лучше понимать происходящее. И тут я узнал, что в число
сексуальных объектов входили не только женщины или мужчины, но и - так как они
все-таки живут в сельской местности - козы и коровы, также упоминалась и
мастурбация. Было ясно, что исповедовавшиеся и в самом деле откровенны в своих
признаниях, не упуская ничего, связанного с сексом.
- Ну, не подкачай, Виктор! Это не просто, но только очистившись ты можешь
продолжить путь на Хумун Куллуаби. Лучше побыстрее пройти через это и
отправиться в путь.
Мне пришлось собрать все мужество, чтобы встретить свою судьбу и предстать
перед собравшимися. Я знал, как велика ставка, и собирался встретить испытание с
открытым забралом, но когда приготовился начать свою исповедь, произошла
странная вещь: я специально уселся среди теварис так, чтобы замыкать цепочку
исповедующихся, но виррарика, оказалось, ведут отчет в противоположном
направлении, и вместо того, чтобы оказаться одним из последних, я оказался одним
из первых.
Когда ко мне подошел шериф, я встал и решительно направился к костру,
думая, что легко смогу начать исповедь - не тут-то было! К своему ужасу, я
понял, что я... онемел! С огромным трудом мне удалось выдавить только:
"Перед тобой, Предок Огонь, и перед всеми моими теокарис, я признаюсь в
том, что..." И тут во мне началась внутренняя борьба. Я стал пытаться припомнить
всех своих половых партнеров, начиная с юности. Во мне боролись самые
противоречивые чувства - боли, радости, а рассудок пытался справиться с внезапно
охватившей меня "амнезией". Каждый раз, когда я называл имя, шериф громко
повторял его, чтобы все его услышали и еще один узелок добавился к веревке моей
жизни. Я и вправду хотел рассказать все, как было, только вот мой язык перестал
повиноваться мне, хотя внутри меня все кипело. Наверно, Антонио понял, что со
мной происходит, потому что вдруг резко крикнул: "Скажи, сколько их! Если их
было много, скажи, сколько!" "Спасибо, Антонио, - подумал я, - ты снова спас
меня от пытки!" Я с облегчением назвал число своих любовниц и даже сумел
рассказать пару эпизодов, наиболее тяжелым грузом лежавших на душе.
И я почувствовал колоссальное облегчение, какую-то внутреннюю чистоту. Не
то, чтобы я был всем этим доволен, радовался или тосковал... это было совершенно
иное ощущение, словно я нашел в себе что-то такое, чего и не подозревал... И
точно - то, чем в этот миг был "я" - было нечто отличное от моего прежнего "я".
Новое "я" отчетливо осознало, что оно собой представляет и зачем оно существует,
хотя, будучи исполнено спокойной, молчаливой мудрости, оно не могло выразить
себя рационально. Я понял, что тот "грех", о котором говорили виррарика, не
имеет ничего общего с нашей моралью, что у него скорее энергетический смысл. Да,
этот ритуал был необходим, чтобы настроиться на тот спектр чувств, с которым
только и можно позволить себе подняться на Хумун Куллуаби.
Итак, виррарика и теварис исповедовались по очереди. Следя за тем, как
исповедовались мои друзья, я испытывал чувство облегчения и гордости за их
мужество. Можно было не сомневаться - они подготовились должным образом и
заслужили это путешествие на Святую гору.
Тау
Ночная исповедь продолжалась, и к рассвету все паломники очистились. Увидев
лучи солнца, все пришли в какое-то невероятное состояние восторга: Тау
приветствует их и благословляет своим светом и теплом! Радость была бескрайней,
так как мы предвкушали то, что ожидает нас на вершине Хумун Куллуаби. Рассвет мы
встретили пляской вокруг костра - о, какое счастье! мы идем на Хумун Куллуаби,
мы идем на встречу с Тамацем! Ура! После танца все собрались вокруг маракаме
(символизирующего Солнце). Высоко подняв мувиери и потрясая им в воздухе, он
произнес краткую речь о новом единстве хикарерос. Каждый прикоснулся к веревке,
символизирующей наше единство. Теперь, после исповеди, очищения и возникновения
нового единства группы, мы были готовы вступить в пределы Хумун Куллуаби.
Примерно в восемь утра мы поели. Прежде чем приступить к трапезе, виррарика
бросали в огонь маленькие кусочки пищи - таков древний обычай. "Сначала
Татевари!" - говорили они, предлагая пищу поочередно остальным священным местам,
и только потом ели сами.
Во время паломничества мы ели только единожды в сутки, и меню наше было
скудным: тортиллас и вода. Лишь иногда, когда мы проходили вблизи поселений,
удавалось разжиться чем-нибудь более вкусным. Но мы всегда делились своей пищей
с остальными. После завтрака мы снова оказались на шоссе, только на этот раз на
дороге в Сапотекас, а оттуда - в Сан Луис Потоси.
Да, наша паломническая кавалькада представляла собой живописное зрелище -
впереди пылил университетский грузовик, наполненный виррарика в индейских
головных уборах, среди которых было и несколько теварис. Теоретически, у
грузовика были борта - в метр высотой, не больше - так что нам, с одной стороны,
приходилось бороться с высотой, с другой - с постоянной опасностью выпасть из
кузова. Однако, хотя на этот раз мы ехали несколько часов, никто из паломников
не издал ни единой жалобы - все казались рады и довольны тем, что приближаются к
цели. За грузовиком ехали две пыльные разбитые легковушки, нагруженные теварис,
а также нашими пожитками. Однажды нас остановил полицейский, за пересечение
центральной линии шоссе, он изумленно пялился на необычных путешественников,
пока ему не растолковали, в чем тут дело, и почему университетский грузовик
набит столь странно одетыми пассажирами.
Оказавшись в штате Сан Луис, мы направились к одному из поселений на
границе с пустыней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23