А скачки графства Дорсет грех из грехов, ведь они проходят вне избирательного округа Хупуэстерн.
Ничего, успокаивал его отец. Многие избиратели Хупуэстерна, которые ездят на скачки, одобрят его решение.
Убедить Мервина не удалось, и он мрачно заткнулся на полчаса. Но день продолжался, и он решил спасти последние крохи загубленной, на его взгляд, возможности убеждать избирателей в лучшее время уик-энда. Мервин засел за телефон. В результате мы получили приглашение на ленч от распорядителей скачек и нас засыпали другими полезными предложениями. Мервин знал, казалось, всех влиятельных людей графства. Конечно, в перемене программы он винил меня, и, наверно, не без основания. Если бы все шло так, как он хотел, то он бы с удовольствием танцевал на публике в пользу Оринды и прятался за кулисами в ее присутствии. Как бы Мервин поступил с А. Л. Уайверном, я так и не сумел придумать. Но, вероятно, он бы нашел способ использовать загадочную тень. Ведь Анонимный Любовник был еще и лучшим другом покойного Денниса Нэгла. Ведь они играли в гольф.
Разочарование Мервина в кандидате, даже если отбросить злую волю, уже достаточно плохо. По его жизненным понятиям, добиться успеха — это значит продвинуть кандидата в парламент. А если проиграть, то отстать от победителя на минимум полученных голосов. Мервину, естественно, не хотелось портить собственную репутацию, споткнувшись на Джулиардах, отце и сыне.
Напряженная атмосфера в офисе просветлела от неожиданного визита женщины, управлявшей благотворительной лавкой за соседней дверью. Она и Мервин давно знали друг друга. Леди объяснила свой нынешний визит тем, что ее очаровал новый кандидат. Она видит, как мы входим и выходим, и ей захотелось пожать руку Джорджу. И ей говорили, что сын у него очень милый мальчик. Вот она и подумала, не хотим ли мы попробовать домашний яблочный пирог.
И женщина поставила свое подношение на письменный стол отца.
— Очень любезно с вашей стороны, Эми, — в своей обычной манере поблагодарил ее Мервин. И я понял, что он не только долгие годы знал свою соседку, но и все это время, видимо, недооценивал ее.
Эми принадлежала к тем людям, которых легко недооценить. Скромная, непритязательная вдова (как сказала Полли) средних лет. Она принимала дары доброхотов (барахло, которое не знали, куда девать), приводила его чуть-чуть в порядок и продавала в лавке. Эми никогда не запускала руку в вырученную сумму и полностью передавала ее в благотворительный комитет, который поддерживал ее. Эми была мягкая, честная, туповатая, а еще добрая и болтливая. Вся жизнь Эми — один незапятнанный день, подумал я.
Мы легко пропустили мимо ушей непрерывный поток слов, но в какой-то момент она буквально захватила наше внимание.
— В среду вечером кто-то разбит филенку стерта в окне, II мне пришлось повозится, чтобы вставили новое.
Потом она чересчур длинно рассказывала, как ей удалось это сделать.
— Знаете, — продолжала она, — зашел полицейский и спросил, разбито ли стекло ружейной пулей, но я ответила, конечно, нет. Я утром, когда прихожу, первым делом протираю пол, потому что, конечно, я здесь не живу. Вы можете жить наверху, потому что в вашей секции все есть. А в лавке только ванная и еще маленькая комнатка, которую я использую как кладовку. Правда, иногда я разрешаю там спать бездомному человеку в трудных обстоятельствах.
Кстати, конечно, я не нашла пулю. Я так и сказала полицейскому, его зовут Джо, а мать его водит школьный автобус. Он пришел и все осмотрел и сделают одну или две записи у себя в блокноте. Я видела в газете, что ружье не нашли и что, может быть, кто-то стрелял в мистера Джулиарда. В эти дни вы никогда не чествуете себя в безопасности, правда? И только сейчас, когда я старта перетряхивать от пыли всякую всячину, которую я не могу никому продать, я наткнулась на эту штуковину. Я вытащила ее и думаю, не ее ли искал Джо, и как вы думаете, должна ли я сказать ему о ней?
Эми погрузила руку в карман своего желтовато-коричневого унылого кардигана и положила на стол рядом с яблочным пирогом сплющенный кусочек металла, который, несомненно, на высокой скорости вылетел из ружья 22-го калибра.
— По-моему, — осторожно подбирая слова, начал отец, — надо сказать вашему другу Джо, чья мать водит школьный автобус, что вы нашли маленький комок металла, застрявший во всякой всячине.
— Вы серьезно?
— Да, вполне серьезно.
Эми взяла пулю, сощурившись, поглядела на нее и протерла краем кардигана. Это уж слишком для оставшихся отпечатков пальцев, подумал я.
— Ладно, — бодро согласилась Эми, пряча пулю в карман, будто награду. — Я не сомневалась, что вы знаете, как мне с ней поступить.
Она пригласила отца посмотреть ее лавку, но он смалодушничал и послал меня. Так я очутился в лавке и стоял, вытаращив глаза на шестифутовую безобразную трость и на плетеную вешалку со всякой всячиной, находившуюся недалеко от окна и остановившую полет кусочка металла.
— Я теперь называю ее etagere, — печально проговорила она, показывая на вешалку. — Но все равно никто не хочет ее купить.
Не думаю, чтобы вы?..
— Нет, — отказался я. Мне были не нужны ни серебряные ложки, ни детские игрушки, ни поношенные платья, аккуратные и чистые, подготовленные для продажи.
Я вывел «рейнджровер» из безопасного убежища, забрал отца и (следуя нелюбезным указаниям Мервина) нашел в лесу неожиданно великолепный дом Полли. Всю дорогу до ипподрома она провела на заднем сиденье, с юмором пересказывая содержание нескольких телефонных звонков, которые успела сделать.
Одних убеждала, других заманивала, как осла морковкой.
— Мистер Анонимный Любовник Уайверн, — рассказывала она, — в последнюю минуту получил очаровательное приглашение поиграть в гольф на самой престижной в графстве встрече любителей. Ему надо было быть айсбергом, чтобы отказаться. И он вместе со своими драгоценными клюшками должен туда поехать. Таким образом, мы убрали его с дороги.
— Как вам удалось? — восхищенно спросил отец.
— Взаимная выгода, — туманно объяснила она. — И вскоре после этого Оринда получила приглашение на скачки в ложу распорядителей:
— Туда, куда мы едем! — воскликнул отец.
— Неужели! — поддразнила его Полли. — Бенедикт, — переключилась она на меня, — я даю вам Оринду без любовника, так что не теряйте времени даром.
— Но что он может сделать? — запротестовал отец.
— Он знает, — возразила Полли. — Не могу вам сказать, как он это сделает, но верьте, Джордж, своему сыну. — Полли опять повернулась ко мне.
— Оринде плевать на скачки. Но сегодня она поедет туда, потому что там самая лучшая приманка для сноба — герцог. Он — один из распорядителей. Вам придется соперничать с ним. Думаете, справитесь?
— Не знаю, — почти беспомощно пробормотал я. Прямолинейный язык Полли всегда обескураживал меня, хотя ежедневные отвратительные разговоры в конюшне проходили мимо ушей.
— Попытайтесь, — напутствовала она меня.
Когда мы вошли в комнату, предназначенную для ленча, Оринда уже наслаждалась коктейлем из омаров с нарезанным кубиками огурцом. Наше появление привело ее в ярость, но она мало что могла сделать, только если поперхнуться. Герцог, сидевший рядом, деликатно похлопал ее по спине. Она выпила вина, чтобы прийти в себя.
Герцог поднялся и с видом заговорщика поцеловал Полли в щеку. Оринда вздрогнула и дернулась, как рыба на крючке.
На ней был белый полотняный костюм с зеленым шелковым шарфом, развевавшимся из-под черной сумки из кожи ящерицы. Сумку она повесила на спинку стула. Холеная, с гладкой кожей, она легко затмевала любую женщину в комнате. Особенно Полли, которая одевалась так, будто сомневалась, куда ее занесет и какой будет погода.
Отец пожал всем по очереди руки. Очевидная внутренняя сила заставляла каждого обратить на него внимание, хотя в комнате было много могущественных мужчин. Оринда не сумела скрыть ненависти.
— Мой сын Бенедикт, — говорил он, представляя меня. Но они не отрывали взглядов от отца, почти не замечая сына.
— Могло быть, что я встречал вас раньше? — неуверенно спросил герцог. — Вы не участвовали в скачках, соперничая с моим сыном Эдвардом?
— Да, сэр. В Таучестере на прошлую Пасху. Он победил.
— Вы пришли третьим! — Герцог, вспомнив, улыбнулся. — Это был день рождения Эдди. Мы устроили импровизированную вечеринку, чтобы отпраздновать. Вы там были.
— Да, сэр.
— Ничего нет равного скачкам, правда? Эдди говорит, это лучшее из всего, что есть на земле.
Отец резко взглянул на меня.
— Самое лучшее, — подтвердил я.
— Согласитесь, — герцог обратился к отцу, — что для молодых людей это должно быть только хобби. Любитель не зарабатывает на жизнь. Лучшие любители обычно способны победить профессионалов, но по некоторым причинам в наши дни такого почти не случается. Эдди нужно работать. Любители не могут вечно ездить верхом. Надеюсь, ваш Бенедикт это понимает. Эдди говорит, что Бенедикт хороший парень. Садитесь, мистер Джулиард. Сегодня отличный ленч.
Он усадил отца рядом с собой, а по другую сторону возле него сидела Оринда. Для нее праздничный день сменился сумерками, хотя солнце продолжало ярко светить. Она оттолкнула недоеденный коктейль из омаров, словно больше не чувствовала его вкуса. И ей с трудом удавалось справляться с окаменевшими мышцами лица, чтобы улыбаться хозяину.
Полный, лет шестидесяти, герцог выглядел скорее энергичным, чем патриархальным. Бизнесмен, богатый житейской мудростью, он управлял скачками как директор, а не как номинальный председатель. Его сын, Эдди, сам хороший парень, как-то указал, что завидует мне — у меня есть время на скачки. Его отец настаивал, чтобы он зарабатывал на жизнь. Ну, печально подумал я, Вивиан Дэрридж и мой отец уравняли нас. Но отец Эдди хотя бы владел лошадьми, на которых сын мог участвовать в скачках, а у моего лошадей не было. Полли и я сидели за длинным обеденным столом на несколько человек дальше и напротив испытывавшей неловкость Оринды. Мы мирно ели коктейль из омаров с огурцом, ленч был и правда, как сказал герцог, отличный. Хотя я бы предпочел пиццу с салями, в особенности теперь, когда мне пришлось отказаться от полуголодной диеты.
Затем последовало следующее блюдо, что-то вроде цыпленка в карри.
Когда подошло время первого заезда, герцог посмотрел на часы и сказал отцу, что как распорядитель скачек он (герцог) должен сейчас покинуть компанию для того, чтобы выполнить свои обязанности. Будто невзначай он заметил выражение лица Оринды, близкое к панике. Еще бы, она оставалась без буферной зоны между собой и чудовищем-узурпатором ее права. Но герцог нашел бесспорное и явно только что пришедшее на ум решение.
Стрельнув взглядом в Полли, которая выглядела совершенно незаинтересованной, герцог ласково обратился к Оринде:
— Миссис Нэгл, я искренне озабочен, чтобы вы получили удовольствие и оценили великолепие стипль-чеза. И поскольку мне придется отлучаться и заниматься делами, я не сумею придумать ничего лучше, чем доверить вас юному Бенедикту. Несмотря на свой возраст, он знает о скачках все, и доведет вас повсюду, и покажет вам то, что вы захотите увидеть. А потом мы все встретимся здесь, скажем, после второго заезда. Итак, Бенедикт, — он громко обратился ко мне, — будьте хорошим парнем и проводите миссис Нэгл вниз, к парадному кругу, чтобы она могла увидеть лошадей, когда их будут выводить.
Посмотрите вместе с ней заезд. Отвечайте на ее вопросы. Хорошо?
— Да, сэр, — тихо пролепетал я. А герцог благосклонно кивнул и фактически толкнул Оринду в мои объятия. Я почувствовал, как она напряглась и хочет отказаться, но герцог непреклонно направился к двери, словно давая понять, что нет никакой возможности изменить его планы. Следуя за белым полотняным костюмом к наружной галерее, я оглянулся и перехватил недоумевающий взгляд отца и широкую улыбку Полли.
Оринда промаршировала по галерее, спустилась по лестнице и вышла на открытый воздух. Там она остановилась как вкопанная и воскликнула:
— Это нелепо!
— Да, — согласился я.
— Что вы имеете в виду под своим «да»?
— Я имел в виду, что вы не собираетесь меня слушать, потому что ненавидите моего отца. Хотя, если подумать, то беспричинно. Правда, у меня, наверно, тоже было бы такое же чувство. Поэтому, если вы хотите, я оставлю вас здесь, а сам пойду смотреть лошадей, чего, откровенно говоря, мне очень хочется.
— По возрасту я могла бы быть вашей матерью, — раздраженно и непоследовательно выпалила она.
— Вполне, — вырвалось у меня. Едва ли тактично.
— Предполагалось, вы скажете: «Ну что вы...» Или что-нибудь еще в этом роде, — несмотря на нервозность, засмеялась она.
— Простите.
— Мервин говорит, что вам только семнадцать.
— Через две недели мне будет восемнадцать.
— Что мне делать, если вы бросите меня здесь?
— Я не хочу вас бросать, — возразил я. — Но если вы предпочитаете, чтобы я исчез, то там за углом парадный круг, где будут перед заездом проводить лошадей, чтобы каждый мог видеть, на кого он ставит свои деньги.
— А что, если я тоже хочу играть?
— У букмекеров или на тотализаторе?
— Кто должен победить?
— Если бы я знал, если бы кто-нибудь знал, я бы стал богатым. — Я улыбнулся с искренним добродушием.
— И если бы вы стали богатым?
— Я бы купил конюшню с лошадьми и участвовал бы на них в скачках.
Я не ожидал вопроса. И ответ, который дал ей, пришел прямо от ребяческой честности. Я еще не привык быть взрослым. Мой разум, как и голос, как и координация движений, мог вдруг обескураживающе помолодеть и вернуться иногда к пятнадцати, а во сне даже к тринадцати годам. Сегодня я мог спускаться на лыжах с крутых склонов и уверенно делать резкие повороты.
Завтра я падал на первом же изгибе лыжни. Иногда в галопе я двигаются в полной гармонии с лошадью. Потом у меня вдруг деревенели руки и ноги. Только стрелял я всегда, или почти всегда, хорошо и попадал со ста ярдов во внутренний двухдюймовый круг или в яблочко.
— Я буду благодарна, если вы сможете проводить меня к парадному кругу, — с формальной вежливостью проговорила Оринда.
Я кивнул, будто она и не пошла на уступку, и тотчас повел ее туда, где лошади медленно тащились по кругу. Сияние солнца на их шкурах, запахи и звуки захлестнули меня. Последние четыре дня укрепили во мне такое острое чувство потери, что я предпочел бы быть в любой точке земли, только не на скачках.
— Что случитесь? — спросила Оринда.
— Ничего.
— Неправда.
— Это не имеет значения.
Она дала зеленый свет тому, что я хотел сказать ей. Но я, к несчастью, уклонился от откровенного разговора, потому что не ожидал такого чувства жестокой безнадежности. Словно из ссылки, словно отгороженный стеклянным барьером, я смотрел на жизнь, которую отец не принимал.
Я нашел для нас место у самой загородки парадного крута и дал ей программу заездов. Свою она оставила наверху. Ей понадобились очки, Оринда достала их из сумки, чтобы читать мелкий шрифт и различать участников по номерам на чепраках.
— Что означают эти цифры? — спросила она, показывая ногтем на колонки цифр в программе. — Для меня это сплошная галиматья.
— Они говорят вам, сколько лошади лет и какой вес она несет на себе во время скачки. Эти совсем мелкие цифры рассказывают о результатах последних соревнований, в которых участвовала лошадь. "П" означает падение, то есть лошадь упала, а "С" — сошла, то есть не дошла до финиша.
— Ох. — Она изучала программу и вслух читала условия участия в первом заезде, скачка для новичков на две с половиной мили с барьерами.
— Первыми скачут четырехлетки и старше, которые с начала сезона не побеждали... Но если они побеждали в скачках с барьерами с начала сезона, им придется нести семь фунтов пенальти.
— Что такое семь фунтов пенальти? — Она недовольно посмотрела на меня.
— Добавочный вес. Что-то вроде штрафа. Чаще всего это тонкие плоские полоски свинца. Их кладут для веса в карманы утяжеляющей подложки. Ее помещают на спину лошади под номер на чепраке и под седло. — Я объяснил, что и вес жокея должен соответствовать положенной нагрузке лошади. — Сначала он должен взвеситься, а потом уже участвовать в заезде.
— Да, да, я не абсолютно неграмотная.
— Простите.
— В этом заезде только одна лошадь несет семь фунтов пенальти, после изучения программы объявила она. — Эта лошадь выиграет?
— Может, если она очень хорошая.
— Почти в каждом заезде есть лошадь, которая несет штрафной вес, если недавно выигрывала. — Оринда листала страницы программы, заглядывая вперед.
— М-м-м.
— Какой самый тяжелый штрафной вес можно получить?
— По-моему, вряд ли установлен лимит, — ответил я. — Но практически десять фунтов пенальти — это самое большое, что может достаться лошади.
Если ее нагрузить весом больше десяти фунтов, то она определенно не победит, и тренер не станет ее выставлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Ничего, успокаивал его отец. Многие избиратели Хупуэстерна, которые ездят на скачки, одобрят его решение.
Убедить Мервина не удалось, и он мрачно заткнулся на полчаса. Но день продолжался, и он решил спасти последние крохи загубленной, на его взгляд, возможности убеждать избирателей в лучшее время уик-энда. Мервин засел за телефон. В результате мы получили приглашение на ленч от распорядителей скачек и нас засыпали другими полезными предложениями. Мервин знал, казалось, всех влиятельных людей графства. Конечно, в перемене программы он винил меня, и, наверно, не без основания. Если бы все шло так, как он хотел, то он бы с удовольствием танцевал на публике в пользу Оринды и прятался за кулисами в ее присутствии. Как бы Мервин поступил с А. Л. Уайверном, я так и не сумел придумать. Но, вероятно, он бы нашел способ использовать загадочную тень. Ведь Анонимный Любовник был еще и лучшим другом покойного Денниса Нэгла. Ведь они играли в гольф.
Разочарование Мервина в кандидате, даже если отбросить злую волю, уже достаточно плохо. По его жизненным понятиям, добиться успеха — это значит продвинуть кандидата в парламент. А если проиграть, то отстать от победителя на минимум полученных голосов. Мервину, естественно, не хотелось портить собственную репутацию, споткнувшись на Джулиардах, отце и сыне.
Напряженная атмосфера в офисе просветлела от неожиданного визита женщины, управлявшей благотворительной лавкой за соседней дверью. Она и Мервин давно знали друг друга. Леди объяснила свой нынешний визит тем, что ее очаровал новый кандидат. Она видит, как мы входим и выходим, и ей захотелось пожать руку Джорджу. И ей говорили, что сын у него очень милый мальчик. Вот она и подумала, не хотим ли мы попробовать домашний яблочный пирог.
И женщина поставила свое подношение на письменный стол отца.
— Очень любезно с вашей стороны, Эми, — в своей обычной манере поблагодарил ее Мервин. И я понял, что он не только долгие годы знал свою соседку, но и все это время, видимо, недооценивал ее.
Эми принадлежала к тем людям, которых легко недооценить. Скромная, непритязательная вдова (как сказала Полли) средних лет. Она принимала дары доброхотов (барахло, которое не знали, куда девать), приводила его чуть-чуть в порядок и продавала в лавке. Эми никогда не запускала руку в вырученную сумму и полностью передавала ее в благотворительный комитет, который поддерживал ее. Эми была мягкая, честная, туповатая, а еще добрая и болтливая. Вся жизнь Эми — один незапятнанный день, подумал я.
Мы легко пропустили мимо ушей непрерывный поток слов, но в какой-то момент она буквально захватила наше внимание.
— В среду вечером кто-то разбит филенку стерта в окне, II мне пришлось повозится, чтобы вставили новое.
Потом она чересчур длинно рассказывала, как ей удалось это сделать.
— Знаете, — продолжала она, — зашел полицейский и спросил, разбито ли стекло ружейной пулей, но я ответила, конечно, нет. Я утром, когда прихожу, первым делом протираю пол, потому что, конечно, я здесь не живу. Вы можете жить наверху, потому что в вашей секции все есть. А в лавке только ванная и еще маленькая комнатка, которую я использую как кладовку. Правда, иногда я разрешаю там спать бездомному человеку в трудных обстоятельствах.
Кстати, конечно, я не нашла пулю. Я так и сказала полицейскому, его зовут Джо, а мать его водит школьный автобус. Он пришел и все осмотрел и сделают одну или две записи у себя в блокноте. Я видела в газете, что ружье не нашли и что, может быть, кто-то стрелял в мистера Джулиарда. В эти дни вы никогда не чествуете себя в безопасности, правда? И только сейчас, когда я старта перетряхивать от пыли всякую всячину, которую я не могу никому продать, я наткнулась на эту штуковину. Я вытащила ее и думаю, не ее ли искал Джо, и как вы думаете, должна ли я сказать ему о ней?
Эми погрузила руку в карман своего желтовато-коричневого унылого кардигана и положила на стол рядом с яблочным пирогом сплющенный кусочек металла, который, несомненно, на высокой скорости вылетел из ружья 22-го калибра.
— По-моему, — осторожно подбирая слова, начал отец, — надо сказать вашему другу Джо, чья мать водит школьный автобус, что вы нашли маленький комок металла, застрявший во всякой всячине.
— Вы серьезно?
— Да, вполне серьезно.
Эми взяла пулю, сощурившись, поглядела на нее и протерла краем кардигана. Это уж слишком для оставшихся отпечатков пальцев, подумал я.
— Ладно, — бодро согласилась Эми, пряча пулю в карман, будто награду. — Я не сомневалась, что вы знаете, как мне с ней поступить.
Она пригласила отца посмотреть ее лавку, но он смалодушничал и послал меня. Так я очутился в лавке и стоял, вытаращив глаза на шестифутовую безобразную трость и на плетеную вешалку со всякой всячиной, находившуюся недалеко от окна и остановившую полет кусочка металла.
— Я теперь называю ее etagere, — печально проговорила она, показывая на вешалку. — Но все равно никто не хочет ее купить.
Не думаю, чтобы вы?..
— Нет, — отказался я. Мне были не нужны ни серебряные ложки, ни детские игрушки, ни поношенные платья, аккуратные и чистые, подготовленные для продажи.
Я вывел «рейнджровер» из безопасного убежища, забрал отца и (следуя нелюбезным указаниям Мервина) нашел в лесу неожиданно великолепный дом Полли. Всю дорогу до ипподрома она провела на заднем сиденье, с юмором пересказывая содержание нескольких телефонных звонков, которые успела сделать.
Одних убеждала, других заманивала, как осла морковкой.
— Мистер Анонимный Любовник Уайверн, — рассказывала она, — в последнюю минуту получил очаровательное приглашение поиграть в гольф на самой престижной в графстве встрече любителей. Ему надо было быть айсбергом, чтобы отказаться. И он вместе со своими драгоценными клюшками должен туда поехать. Таким образом, мы убрали его с дороги.
— Как вам удалось? — восхищенно спросил отец.
— Взаимная выгода, — туманно объяснила она. — И вскоре после этого Оринда получила приглашение на скачки в ложу распорядителей:
— Туда, куда мы едем! — воскликнул отец.
— Неужели! — поддразнила его Полли. — Бенедикт, — переключилась она на меня, — я даю вам Оринду без любовника, так что не теряйте времени даром.
— Но что он может сделать? — запротестовал отец.
— Он знает, — возразила Полли. — Не могу вам сказать, как он это сделает, но верьте, Джордж, своему сыну. — Полли опять повернулась ко мне.
— Оринде плевать на скачки. Но сегодня она поедет туда, потому что там самая лучшая приманка для сноба — герцог. Он — один из распорядителей. Вам придется соперничать с ним. Думаете, справитесь?
— Не знаю, — почти беспомощно пробормотал я. Прямолинейный язык Полли всегда обескураживал меня, хотя ежедневные отвратительные разговоры в конюшне проходили мимо ушей.
— Попытайтесь, — напутствовала она меня.
Когда мы вошли в комнату, предназначенную для ленча, Оринда уже наслаждалась коктейлем из омаров с нарезанным кубиками огурцом. Наше появление привело ее в ярость, но она мало что могла сделать, только если поперхнуться. Герцог, сидевший рядом, деликатно похлопал ее по спине. Она выпила вина, чтобы прийти в себя.
Герцог поднялся и с видом заговорщика поцеловал Полли в щеку. Оринда вздрогнула и дернулась, как рыба на крючке.
На ней был белый полотняный костюм с зеленым шелковым шарфом, развевавшимся из-под черной сумки из кожи ящерицы. Сумку она повесила на спинку стула. Холеная, с гладкой кожей, она легко затмевала любую женщину в комнате. Особенно Полли, которая одевалась так, будто сомневалась, куда ее занесет и какой будет погода.
Отец пожал всем по очереди руки. Очевидная внутренняя сила заставляла каждого обратить на него внимание, хотя в комнате было много могущественных мужчин. Оринда не сумела скрыть ненависти.
— Мой сын Бенедикт, — говорил он, представляя меня. Но они не отрывали взглядов от отца, почти не замечая сына.
— Могло быть, что я встречал вас раньше? — неуверенно спросил герцог. — Вы не участвовали в скачках, соперничая с моим сыном Эдвардом?
— Да, сэр. В Таучестере на прошлую Пасху. Он победил.
— Вы пришли третьим! — Герцог, вспомнив, улыбнулся. — Это был день рождения Эдди. Мы устроили импровизированную вечеринку, чтобы отпраздновать. Вы там были.
— Да, сэр.
— Ничего нет равного скачкам, правда? Эдди говорит, это лучшее из всего, что есть на земле.
Отец резко взглянул на меня.
— Самое лучшее, — подтвердил я.
— Согласитесь, — герцог обратился к отцу, — что для молодых людей это должно быть только хобби. Любитель не зарабатывает на жизнь. Лучшие любители обычно способны победить профессионалов, но по некоторым причинам в наши дни такого почти не случается. Эдди нужно работать. Любители не могут вечно ездить верхом. Надеюсь, ваш Бенедикт это понимает. Эдди говорит, что Бенедикт хороший парень. Садитесь, мистер Джулиард. Сегодня отличный ленч.
Он усадил отца рядом с собой, а по другую сторону возле него сидела Оринда. Для нее праздничный день сменился сумерками, хотя солнце продолжало ярко светить. Она оттолкнула недоеденный коктейль из омаров, словно больше не чувствовала его вкуса. И ей с трудом удавалось справляться с окаменевшими мышцами лица, чтобы улыбаться хозяину.
Полный, лет шестидесяти, герцог выглядел скорее энергичным, чем патриархальным. Бизнесмен, богатый житейской мудростью, он управлял скачками как директор, а не как номинальный председатель. Его сын, Эдди, сам хороший парень, как-то указал, что завидует мне — у меня есть время на скачки. Его отец настаивал, чтобы он зарабатывал на жизнь. Ну, печально подумал я, Вивиан Дэрридж и мой отец уравняли нас. Но отец Эдди хотя бы владел лошадьми, на которых сын мог участвовать в скачках, а у моего лошадей не было. Полли и я сидели за длинным обеденным столом на несколько человек дальше и напротив испытывавшей неловкость Оринды. Мы мирно ели коктейль из омаров с огурцом, ленч был и правда, как сказал герцог, отличный. Хотя я бы предпочел пиццу с салями, в особенности теперь, когда мне пришлось отказаться от полуголодной диеты.
Затем последовало следующее блюдо, что-то вроде цыпленка в карри.
Когда подошло время первого заезда, герцог посмотрел на часы и сказал отцу, что как распорядитель скачек он (герцог) должен сейчас покинуть компанию для того, чтобы выполнить свои обязанности. Будто невзначай он заметил выражение лица Оринды, близкое к панике. Еще бы, она оставалась без буферной зоны между собой и чудовищем-узурпатором ее права. Но герцог нашел бесспорное и явно только что пришедшее на ум решение.
Стрельнув взглядом в Полли, которая выглядела совершенно незаинтересованной, герцог ласково обратился к Оринде:
— Миссис Нэгл, я искренне озабочен, чтобы вы получили удовольствие и оценили великолепие стипль-чеза. И поскольку мне придется отлучаться и заниматься делами, я не сумею придумать ничего лучше, чем доверить вас юному Бенедикту. Несмотря на свой возраст, он знает о скачках все, и доведет вас повсюду, и покажет вам то, что вы захотите увидеть. А потом мы все встретимся здесь, скажем, после второго заезда. Итак, Бенедикт, — он громко обратился ко мне, — будьте хорошим парнем и проводите миссис Нэгл вниз, к парадному кругу, чтобы она могла увидеть лошадей, когда их будут выводить.
Посмотрите вместе с ней заезд. Отвечайте на ее вопросы. Хорошо?
— Да, сэр, — тихо пролепетал я. А герцог благосклонно кивнул и фактически толкнул Оринду в мои объятия. Я почувствовал, как она напряглась и хочет отказаться, но герцог непреклонно направился к двери, словно давая понять, что нет никакой возможности изменить его планы. Следуя за белым полотняным костюмом к наружной галерее, я оглянулся и перехватил недоумевающий взгляд отца и широкую улыбку Полли.
Оринда промаршировала по галерее, спустилась по лестнице и вышла на открытый воздух. Там она остановилась как вкопанная и воскликнула:
— Это нелепо!
— Да, — согласился я.
— Что вы имеете в виду под своим «да»?
— Я имел в виду, что вы не собираетесь меня слушать, потому что ненавидите моего отца. Хотя, если подумать, то беспричинно. Правда, у меня, наверно, тоже было бы такое же чувство. Поэтому, если вы хотите, я оставлю вас здесь, а сам пойду смотреть лошадей, чего, откровенно говоря, мне очень хочется.
— По возрасту я могла бы быть вашей матерью, — раздраженно и непоследовательно выпалила она.
— Вполне, — вырвалось у меня. Едва ли тактично.
— Предполагалось, вы скажете: «Ну что вы...» Или что-нибудь еще в этом роде, — несмотря на нервозность, засмеялась она.
— Простите.
— Мервин говорит, что вам только семнадцать.
— Через две недели мне будет восемнадцать.
— Что мне делать, если вы бросите меня здесь?
— Я не хочу вас бросать, — возразил я. — Но если вы предпочитаете, чтобы я исчез, то там за углом парадный круг, где будут перед заездом проводить лошадей, чтобы каждый мог видеть, на кого он ставит свои деньги.
— А что, если я тоже хочу играть?
— У букмекеров или на тотализаторе?
— Кто должен победить?
— Если бы я знал, если бы кто-нибудь знал, я бы стал богатым. — Я улыбнулся с искренним добродушием.
— И если бы вы стали богатым?
— Я бы купил конюшню с лошадьми и участвовал бы на них в скачках.
Я не ожидал вопроса. И ответ, который дал ей, пришел прямо от ребяческой честности. Я еще не привык быть взрослым. Мой разум, как и голос, как и координация движений, мог вдруг обескураживающе помолодеть и вернуться иногда к пятнадцати, а во сне даже к тринадцати годам. Сегодня я мог спускаться на лыжах с крутых склонов и уверенно делать резкие повороты.
Завтра я падал на первом же изгибе лыжни. Иногда в галопе я двигаются в полной гармонии с лошадью. Потом у меня вдруг деревенели руки и ноги. Только стрелял я всегда, или почти всегда, хорошо и попадал со ста ярдов во внутренний двухдюймовый круг или в яблочко.
— Я буду благодарна, если вы сможете проводить меня к парадному кругу, — с формальной вежливостью проговорила Оринда.
Я кивнул, будто она и не пошла на уступку, и тотчас повел ее туда, где лошади медленно тащились по кругу. Сияние солнца на их шкурах, запахи и звуки захлестнули меня. Последние четыре дня укрепили во мне такое острое чувство потери, что я предпочел бы быть в любой точке земли, только не на скачках.
— Что случитесь? — спросила Оринда.
— Ничего.
— Неправда.
— Это не имеет значения.
Она дала зеленый свет тому, что я хотел сказать ей. Но я, к несчастью, уклонился от откровенного разговора, потому что не ожидал такого чувства жестокой безнадежности. Словно из ссылки, словно отгороженный стеклянным барьером, я смотрел на жизнь, которую отец не принимал.
Я нашел для нас место у самой загородки парадного крута и дал ей программу заездов. Свою она оставила наверху. Ей понадобились очки, Оринда достала их из сумки, чтобы читать мелкий шрифт и различать участников по номерам на чепраках.
— Что означают эти цифры? — спросила она, показывая ногтем на колонки цифр в программе. — Для меня это сплошная галиматья.
— Они говорят вам, сколько лошади лет и какой вес она несет на себе во время скачки. Эти совсем мелкие цифры рассказывают о результатах последних соревнований, в которых участвовала лошадь. "П" означает падение, то есть лошадь упала, а "С" — сошла, то есть не дошла до финиша.
— Ох. — Она изучала программу и вслух читала условия участия в первом заезде, скачка для новичков на две с половиной мили с барьерами.
— Первыми скачут четырехлетки и старше, которые с начала сезона не побеждали... Но если они побеждали в скачках с барьерами с начала сезона, им придется нести семь фунтов пенальти.
— Что такое семь фунтов пенальти? — Она недовольно посмотрела на меня.
— Добавочный вес. Что-то вроде штрафа. Чаще всего это тонкие плоские полоски свинца. Их кладут для веса в карманы утяжеляющей подложки. Ее помещают на спину лошади под номер на чепраке и под седло. — Я объяснил, что и вес жокея должен соответствовать положенной нагрузке лошади. — Сначала он должен взвеситься, а потом уже участвовать в заезде.
— Да, да, я не абсолютно неграмотная.
— Простите.
— В этом заезде только одна лошадь несет семь фунтов пенальти, после изучения программы объявила она. — Эта лошадь выиграет?
— Может, если она очень хорошая.
— Почти в каждом заезде есть лошадь, которая несет штрафной вес, если недавно выигрывала. — Оринда листала страницы программы, заглядывая вперед.
— М-м-м.
— Какой самый тяжелый штрафной вес можно получить?
— По-моему, вряд ли установлен лимит, — ответил я. — Но практически десять фунтов пенальти — это самое большое, что может достаться лошади.
Если ее нагрузить весом больше десяти фунтов, то она определенно не победит, и тренер не станет ее выставлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25