.. Один из русских наблюдателей в Англии в августе и сентябре текущего года. Перед этим посетил олимпийские игры в Монреале. Проектировщик конноспортивных сооружений для московской олимпиады».
Все это я уже хорошо знал.
"Игорь Иванович Селятин, телережиссер. Номер телефона неизвестен.
Один из русских наблюдателей в Англии в августе и сентябре текущего года.
Его задание: выбрать наиболее удобные места для установки стационарных телекамер, выяснить необходимый состав оборудования и желательные вспомогательные средства, определить наилучший образ действий для того, чтобы в выгодном свете представить советские средства массовой информации.
Сергей Андреевич Горшков. Номер телефона неизвестен. Русский наблюдатель. Направлен для изучения людских потоков на крупных конноспортивных соревнованиях и проблем, связанных с передвижением больших масс зрителей. По сведениям, полученным из достоверных источников, имеет звание полковника КГБ. Консерватор, сторонник жесткой линии, с презрением относится к западному образу жизни. Во время его пребывания в Англии поступила информация, что он также занимается сбором компрометирующих материалов на сотрудников посольства, их посетителей, знакомых и членов семей. Настоятельно советуем избегать контакта".
Я положил бумаги на колени. На них не было ни подписи, ни какого-либо обозначения, которое позволило бы определить их происхождение Хьюдж-Беккет, если, конечно, послание поступило от него, был в своем амплуа: под видом помощь вывалил мне массу бесполезных сведении да еще предупредил, чтобы я не смел соваться к единственному человеку, который мог иметь отношение к угрозам в адрес Джонни Фаррингфорда.
Хьюдж-Беккет не имеет ни малейшего представления о том, что здесь происходит, сердито подумал я. Хотя, с другой стороны, как он мог получить это представление, если я ему ни о чем не сообщил? А сообщить ему что-либо было весьма непросто. Все, отправляемое из посольства, проходило через руки информатора Малкольма Херрика. С тех пор как Малкольм узнал, что Оливер посоветовал мне отправить сообщение прямо с Кутузовского проспекта, он наверняка успел укрепить там свои позиции. А первая страница «Уотч» была совершенно не тем местом, где я хотел бы увидеть описание моих приключений.
Был еще телефон, который могли подслушивать с обеих сторон. И почта, которая шла очень медленно и могла быть перехвачена.
Правда, был еще Йен, у которого, если я правильно понял, была своя собственная система безопасной связи с родиной, но едва ли он имел права позволить частному лицу воспользоваться ею.
А в глубине моего сознания маячил не до конца сформулированный вопрос: можно ли считать Йена союзником?
Друг Стивена, как и предполагалось, пришел за документом в начале двенадцатого. Вернулись Стивен и Гудрун, оба очень довольные, нагруженные луком.
— Лук! — воскликнула Гудрун. — Его не было в магазинах четыре месяца. Зато теперь нет яиц. Тут всегда чего-нибудь нет.
— Хотите чаю? — спросил Стивен и, не дожидаясь ответа, пошел кипятить воду. Они были в приподнятом настроении после хорошей вечеринки. Как ни странно, от этого мое состояние резко ухудшилось — совсем как у скряги на Рождество.
— Что вам нужно, — заявил вернувшийся Стивен, поглядев на меня, так это полпинты водки и хоть какие-нибудь хорошие новости.
— Давайте, — ответил я.
— У нас есть бисквит.
Он достал из угла книжной полки пакет и расчистил на столе место для чашек. Затем, словно внезапно что-то сообразив, принялся сооружать на стене над кроватью какую-то конструкцию из канцелярских кнопок и веревки, к которой подвесил свой будильник. Лишь когда Стивен закончил свои манипуляции, я сообразил, что будильник громко тикает прямо перед спрятанным в стене ухом.
— Если нас слушают, то пусть слышат хоть что-нибудь, — бодро пояснил он. — А то когда ничего нет, они начинают беспокоиться.
Пожалуй, чай оказался полезнее недоступной водки. Ко мне понемногу начало возвращаться ощущение покоя.
— Все посетители должны были уйти не позже половины одиннадцатого, — беспечно сообщил Стивен.
— А это могут проверить?
— Никогда не слышал о таких проверках.
Я не спеша пил чай, продолжая привычно удивляться московским порядкам. Вот это гостеприимство! А если гость задержится?
— Гудрун, — лениво проговорил я, — вы не могли бы кое-что посмотреть для меня?
— Простите?
Я поставил чашку на стол и поднял распечатку. Девушка сразу заметила, в каком состоянии находилась моя недействующая рука.
— О! — воскликнула Гудрун. — Да у вас рука распухла!
Стивен взглянул сначала на мои пальцы, потом на лицо.
— Пальцы сломаны?
— Не могу точно сказать.
Я с трудом шевелил пальцами, но это еще ничего не значило. Они раздулись как сосиски и посинели. Было совершенно ясно, что ногти почернеют, если не слезут вовсе. Впрочем, такую травму я мог бы получить, свалившись со скачущей лошади. Тогда травмы были непременным атрибутом моей работы. Я посмотрел на испуганные лица друзей, криво улыбнулся и вручил Гудрун бумаги.
— Мне бы хотелось, чтобы вы прочли все, что относится к Гансу Крамеру, и посмотрели, не будет ли там чего-нибудь важного. Он был немцем. Вы тоже немка, поэтому можете заметить нечто, чего я не знаю, и поэтому пропустил.
— Хорошо.
Несмотря на некоторый скепсис, прозвучавший в голосе, она послушно дочитала бумагу до конца.
— Вас что-нибудь удивило? — спросил я.
Девушка покачала головой.
— Ничего особенного.
— Он посещал восемь различных школ, — заметил я. — Разве это обычно?
— Нет, — нахмурилась девушка. — Возможно, его семье пришлось много переезжать.
— Его отец был и остается крупным предпринимателем в Дюссельдорфе.
Она внимательно перечитала список школ и наконец сказала:
— Думаю, что по крайней мере одно из этих мест предназначено для детей, так сказать, не совсем обычных. Возможно, для тех, кто страдает эпилепсией, или... — не найдя нужного английского слова, она покрутила ладонью в воздухе.
— Сбившихся с пути?
— Вот-вот. Но во многие такие школы принимают детей, обладающих какими-то талантами, например, спортсменов. Их обучают там по особым программам. Не исключено, что Ганса Крамера взяли туда из-за его успехов в верховой езде.
— Или потому, что его выставили из восьми других школ?
— Может быть.
— А что вы думаете о докторах и больницах?
Гудрун снова просмотрела список с сомнением поджала тубы и покачала головой.
— Нет ли там, к примеру, чего-то связанного с ортопедией?
— Это там, где вправляют кости и тому подобное?
— Да.
И вновь девушка углубилась в список, и вновь ничего в нем не нашла.
— А может быть, там есть связь с сердечными заболеваниями? Может быть, один из этих людей или какая-нибудь из клиник специализируется по сердечно-сосудистой хирургии?
— Тут я не специалист.
Я задумался.
— Ну, еще разок... Нет ли там известных психиатров?
— Мне очень жаль, но я так мало знаю... — Туг глаза девушки широко раскрылись, и она со странным выражением всмотрелась в список. — О Боже мой...
— Что вы там увидели?
— Клинику Гейдельбергского университета.
— Ну и что?
— А вы не знаете? — Впрочем, она уже поняла по моему яйцу, что мне это ничего не говорит. — Ганс Крамер пробыл там около трех месяцев в семидесятом году.
— Да, — согласился я. — И что из того?
— Семидесятый... Там работал доктор по имени Вольфганг Хубер. Считалось, что он крупный специалист по возвращению к нормальной жизни детей из богатых семей... сбившихся с пути. Не маленьких детей, а подростков и взрослых молодых людей нашего возраста. Людей, которые активно восстают против своих родителей.
— Похоже, что он успешно поработал с Гансом Крамером, — перебил я.
— Эта клиника — последняя в списке.
— Да, — согласилась Гудрун. — Но вы все еще не понимаете.
— Так расскажите мне!
По тому, с каким трудом девушка подбирала английские слова, было видно, что ее мысль работает очень интенсивно.
— Доктор Хубер учил их, что для выздоровления они должны уничтожить систему, которая заставляла их ощущать себя... не в своей тарелке. Он говорил, что они должны уничтожить мир своих родителей... Он называл это террористической терапией.
— Мой Бог!
— И... и еще... — Гудрун задохнулась. — Я не знаю, каков был результат его работы с Гансом Крамером, но... Доктор Хубер рекомендовал своим пациентам следовать примеру Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф.
Как говорится, время остановилось.
— Вы что, призрак увидели? — поинтересовался Стивен.
— Я увидел план... и его результат. Учение доктора Вольфганга Хубера было проявлением крайне экстремистской посткоммунистической теории. Уничтожьте гнилую капиталистическую систему, и вы окажетесь в чистом, здоровом обществе, управляемом рабочими. Эта утопия больше всего привлекала интеллектуалов из среднего класса, у которых были и мозги, и средства, чтобы бороться за свои цели.
Даже мечтатели, вооружившись этой доктриной, рано или поздно начинали убивать. А люди, подобные доктору Хуберу, проповедовали свое кровавое евангелие юнцам с неустановившейся и вдобавок расшатанной психикой. В результате организация Баадера — Майнхоф постоянно пополнялась новыми адептами. А также и палестинский «Черный сентябрь». Ирландская республиканская армия, аргентинский ЕРП и их бесчисленные ядовитые ответвления во многих странах и регионах.
Свободнее всего от терроризма была страна, которая поощряла и лелеяла его. Страна, где эта ядовитая рассада впервые появилась на свет.
Во время Олимпиады в Мюнхене мир вздрогнул, узнав, что посев начал приносить все более и более обильный урожай.
И кто-то собирался спустя восемь лет принести созревший плод на Московскую Олимпиаду.
Глава 14
Стивен предоставил мне свою кровать, а сам предпочел разделить ложе с Гудрун. В результате, как мне кажется, выиграли все трое. Поскольку иностранные студенты не имеют возможности свободно выходить наружу и общаться с аборигенами, их просто вынуждают спать друг с другом, иронически заметил молодой человек.
Меня сильно знобило, и в то же время я чувствовал жар. Это были явные признаки болезни.
Спал я не слишком долго, хотя это не имело особого значения. Руку дергало, словно по ней колотили паровым молотом, но голова была ясная. Это было гораздо лучше, чем наоборот: туман в голове и здоровая рука. Большую часть ночи я размышлял, строил предположения и планы, а утром снова вернулся к этому занятию. Мне предстояло предпринять некоторые шаги, которые должны были подтолкнуть моих врагов к новому покушению, но при этом я должен был остаться в живых.
Утром Стивен напоил меня чаем, дал мне свою бритву и весело направился завтракать в студенческую столовую.
Вернулся он со всякой всячиной вроде пустых булочек для гамбургеров, которые купил в магазине на первом этаже, и застал меня за изучением длинного ряда букв, записанных на конверте.
— Разбираете формулу наркотика? — спросил он.
— Пытаюсь.
— Ну и как, получается?
— Я маловато знаю, — ответил я. — Припомните... Когда все это было записано по-русски и по-немецки, был ли это перевод с одного языка на другой? Я хочу сказать... Вы уверены, что там следует читать именно то, что было написано?
— Это не был перевод, — сказал Стивен. — Это были те же самые буквы, что и здесь, записанные в одном и том же порядке, но с помощью обычного немецкого алфавита. Русская версия фонетически в основном совпадала с немецкой, но в русском алфавите есть несколько лишних букв, поэтому мы сочли, что немецкое слово было просто транслитерировано русскими буквами. А что, неверно?
— Пожалуй, верно, — согласился я. — Но посмотрите сюда, где написано «антагонист». Является ли это слово переводом на русский или на немецкий? Или буквы «анта» и так далее были написаны немецкими буквами?
— Это не перевод. Слово «антагонист» звучит почти одинаково на всех трех языках.
— Спасибо.
— Неужели в том, что я вам сказал, есть какой-то смысл?
— Безусловно, есть, — подтвердил я.
— Вы поражаете меня.
Мы намазали булочки маслом и съели их, запивая чаем. Меня раздирал гулкий зловещий кашель.
Позавтракав, я выпросил у хозяина лист бумаги и переписал устрашающий ряд букв, сотворил какое-то подобие разумно выглядевших слов и добавил несколько запятых, отделявших целые числа от десятичных дробей. Переписанная по-новому надпись выглядела так:
Эторфингидрохлорид 2,45 мг Асепромазинмалеат 1,0 мг Хлорокрезол 0,1 Диметилсульфоксид 90 Антагонист налаксон.
— Это совершенно другое дело, — сказал Стивен, заглянув мне через плечо.
— М-да, — глубокомысленно промычал я. — Вы одобряете?
— Весьма и весьма.
— Одолжите мне чистую кассету для вашего магнитофона и еще какую-нибудь, с музыкой. А если найдется, то две чистые кассеты.
— И это все? — разочарованно протянул Стивен.
— Только для начала, — успокоил я его. Он повернулся и, не сходя с места, вытащил три кассеты в пластмассовых коробках.
— На всех записана музыка, но, если нужно, можете смело писать поверх старой записи.
— Прекрасно.
Я немного поколебался, потому что следующая моя просьба должна была прозвучать весьма мелодраматично. Но что поделать, действительности нужно было смотреть в лицо. Я сложил лист с химическими терминами вдвое и протянул его Стивену.
— Я хочу попросить вас сохранить это. — Я старался говорить как можно более сухим голосом. — Храните эту бумагу до тех пор, пока я не вернусь домой. Когда я пришлю вам оттуда открытку, можете ее порвать.
— Я не понимаю... — озадаченно начал Стивен.
— Если я не попаду домой или вы не получите от меня открытку, пошлете эту бумагу Хьюдж-Беккету в Министерство иностранных дел. На обороте я записал адрес. Сообщите ему, что этот текст из бумаг Ганса Крамера, и попросите показать его ветеринару.
— Ветеринару?
— Именно.
— Да, но... — Стивен совершенно точно понял, что я имел в виду. Если вы не попадете домой...
— Ну да... Знаете, как говорят: четвертая попытка несчастливая, и вообще...
— Ради всего святого!
— У вас в субботу есть занятия? — спросил я.
Его брови взмыли вверх, почти исчезнув под волосами.
— Мне следует понимать ваши слова как официальное приглашение сунуть голову в петлю вместе с вами?
— Всего-навсего помочь мне позвонить по телефону и сказать таксисту, куда ехать.
Стивен демонстративно пожал плечами и воздел руки к небу. На его лице появилось такое выражение, будто он собирается с ужасным акцентом провозгласить что-нибудь вроде: «Мы-то знаем, что ни одному вашему слову нельзя верить!» Но вместо этого он коротко спросил:
— С чего начнем?
— Позвоним мистеру Кропоткину. И если застанем его, то попросим о встрече сегодня утром.
Похоже, Кропоткина наш звонок ничуть не взволновал. По его словам, он сам пытался связаться со мной в гостинице. Он предложил приехать к десяти часам. Тогда мы сможем найти его в первой конюшне слева от скакового круга.
— Отлично... — Я подул на горячие распухшие пальцы. — Пожалуй, я попробую еще позвонить Йену Янгу.
Йен Янг уже вернулся на британскую территорию в центре Москвы. Правда, он с большим трудом понял, кто с ним говорит. Едва шевеля языком, он со смешанным чувством скорби и восхищения поведал мне, что никто не может пить так, как русские, и попросил говорить потише.
— Простите, — перешел я на пианиссимо, — не могли бы вы сказать мне, как лучше всего позвонить в Англию?
Янг посоветовал попытать счастья на Центральном телеграфе, поблизости от моей гостиницы. Нужно спросить международного оператора, сказал он. Но шансов мало.
— Бывает, что соединяют за какие-нибудь десять минут, но обычно приходится ждать часа по два. Ну а в связи с сегодняшними событиями не будет ничего удивительного, если не соединят вообще.
— Неужели африканская пыль долетела и сюда? — спросил я.
— Нечто в этом роде. Сбежал какой-то высокопоставленный парень. Причем из всего мира выбрал Бирмингем. Шок, ужас, драма — в общем, все как положено. А у вас важный звонок?
— Я хотел позвонить ветеринару... справиться о моих лошадях, — соврал я. — А нельзя ли сделать это из посольства?
— Сомневаюсь, что из этого что-нибудь получится. Никто лучше русских не умеет воздвигать непреодолимые препятствия. — Он зевнул. — Вы получили вчера ваш факс?
— Да, благодарю вас.
— Я думаю, вы можете отблагодарить меня другим способом... — Он зевнул опять. — Приходите к полудню и составьте мне компанию. Нужно будет опохмелиться. Сможете?
— Не вижу причины для отказа.
— Отлично... Идите мимо офиса Оливера, мимо теннисного корта... В задней части двора стоит длинный дом, в нем моя квартира. Вторая дверь слева. — Он положил трубку осторожным, прямо-таки нежным движением, присущим только человеку, мучающемуся от тяжелого похмелья.
Снегопад временно прекратился, хотя небо сохраняло угрожающий маслянистый желто-серый цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Все это я уже хорошо знал.
"Игорь Иванович Селятин, телережиссер. Номер телефона неизвестен.
Один из русских наблюдателей в Англии в августе и сентябре текущего года.
Его задание: выбрать наиболее удобные места для установки стационарных телекамер, выяснить необходимый состав оборудования и желательные вспомогательные средства, определить наилучший образ действий для того, чтобы в выгодном свете представить советские средства массовой информации.
Сергей Андреевич Горшков. Номер телефона неизвестен. Русский наблюдатель. Направлен для изучения людских потоков на крупных конноспортивных соревнованиях и проблем, связанных с передвижением больших масс зрителей. По сведениям, полученным из достоверных источников, имеет звание полковника КГБ. Консерватор, сторонник жесткой линии, с презрением относится к западному образу жизни. Во время его пребывания в Англии поступила информация, что он также занимается сбором компрометирующих материалов на сотрудников посольства, их посетителей, знакомых и членов семей. Настоятельно советуем избегать контакта".
Я положил бумаги на колени. На них не было ни подписи, ни какого-либо обозначения, которое позволило бы определить их происхождение Хьюдж-Беккет, если, конечно, послание поступило от него, был в своем амплуа: под видом помощь вывалил мне массу бесполезных сведении да еще предупредил, чтобы я не смел соваться к единственному человеку, который мог иметь отношение к угрозам в адрес Джонни Фаррингфорда.
Хьюдж-Беккет не имеет ни малейшего представления о том, что здесь происходит, сердито подумал я. Хотя, с другой стороны, как он мог получить это представление, если я ему ни о чем не сообщил? А сообщить ему что-либо было весьма непросто. Все, отправляемое из посольства, проходило через руки информатора Малкольма Херрика. С тех пор как Малкольм узнал, что Оливер посоветовал мне отправить сообщение прямо с Кутузовского проспекта, он наверняка успел укрепить там свои позиции. А первая страница «Уотч» была совершенно не тем местом, где я хотел бы увидеть описание моих приключений.
Был еще телефон, который могли подслушивать с обеих сторон. И почта, которая шла очень медленно и могла быть перехвачена.
Правда, был еще Йен, у которого, если я правильно понял, была своя собственная система безопасной связи с родиной, но едва ли он имел права позволить частному лицу воспользоваться ею.
А в глубине моего сознания маячил не до конца сформулированный вопрос: можно ли считать Йена союзником?
Друг Стивена, как и предполагалось, пришел за документом в начале двенадцатого. Вернулись Стивен и Гудрун, оба очень довольные, нагруженные луком.
— Лук! — воскликнула Гудрун. — Его не было в магазинах четыре месяца. Зато теперь нет яиц. Тут всегда чего-нибудь нет.
— Хотите чаю? — спросил Стивен и, не дожидаясь ответа, пошел кипятить воду. Они были в приподнятом настроении после хорошей вечеринки. Как ни странно, от этого мое состояние резко ухудшилось — совсем как у скряги на Рождество.
— Что вам нужно, — заявил вернувшийся Стивен, поглядев на меня, так это полпинты водки и хоть какие-нибудь хорошие новости.
— Давайте, — ответил я.
— У нас есть бисквит.
Он достал из угла книжной полки пакет и расчистил на столе место для чашек. Затем, словно внезапно что-то сообразив, принялся сооружать на стене над кроватью какую-то конструкцию из канцелярских кнопок и веревки, к которой подвесил свой будильник. Лишь когда Стивен закончил свои манипуляции, я сообразил, что будильник громко тикает прямо перед спрятанным в стене ухом.
— Если нас слушают, то пусть слышат хоть что-нибудь, — бодро пояснил он. — А то когда ничего нет, они начинают беспокоиться.
Пожалуй, чай оказался полезнее недоступной водки. Ко мне понемногу начало возвращаться ощущение покоя.
— Все посетители должны были уйти не позже половины одиннадцатого, — беспечно сообщил Стивен.
— А это могут проверить?
— Никогда не слышал о таких проверках.
Я не спеша пил чай, продолжая привычно удивляться московским порядкам. Вот это гостеприимство! А если гость задержится?
— Гудрун, — лениво проговорил я, — вы не могли бы кое-что посмотреть для меня?
— Простите?
Я поставил чашку на стол и поднял распечатку. Девушка сразу заметила, в каком состоянии находилась моя недействующая рука.
— О! — воскликнула Гудрун. — Да у вас рука распухла!
Стивен взглянул сначала на мои пальцы, потом на лицо.
— Пальцы сломаны?
— Не могу точно сказать.
Я с трудом шевелил пальцами, но это еще ничего не значило. Они раздулись как сосиски и посинели. Было совершенно ясно, что ногти почернеют, если не слезут вовсе. Впрочем, такую травму я мог бы получить, свалившись со скачущей лошади. Тогда травмы были непременным атрибутом моей работы. Я посмотрел на испуганные лица друзей, криво улыбнулся и вручил Гудрун бумаги.
— Мне бы хотелось, чтобы вы прочли все, что относится к Гансу Крамеру, и посмотрели, не будет ли там чего-нибудь важного. Он был немцем. Вы тоже немка, поэтому можете заметить нечто, чего я не знаю, и поэтому пропустил.
— Хорошо.
Несмотря на некоторый скепсис, прозвучавший в голосе, она послушно дочитала бумагу до конца.
— Вас что-нибудь удивило? — спросил я.
Девушка покачала головой.
— Ничего особенного.
— Он посещал восемь различных школ, — заметил я. — Разве это обычно?
— Нет, — нахмурилась девушка. — Возможно, его семье пришлось много переезжать.
— Его отец был и остается крупным предпринимателем в Дюссельдорфе.
Она внимательно перечитала список школ и наконец сказала:
— Думаю, что по крайней мере одно из этих мест предназначено для детей, так сказать, не совсем обычных. Возможно, для тех, кто страдает эпилепсией, или... — не найдя нужного английского слова, она покрутила ладонью в воздухе.
— Сбившихся с пути?
— Вот-вот. Но во многие такие школы принимают детей, обладающих какими-то талантами, например, спортсменов. Их обучают там по особым программам. Не исключено, что Ганса Крамера взяли туда из-за его успехов в верховой езде.
— Или потому, что его выставили из восьми других школ?
— Может быть.
— А что вы думаете о докторах и больницах?
Гудрун снова просмотрела список с сомнением поджала тубы и покачала головой.
— Нет ли там, к примеру, чего-то связанного с ортопедией?
— Это там, где вправляют кости и тому подобное?
— Да.
И вновь девушка углубилась в список, и вновь ничего в нем не нашла.
— А может быть, там есть связь с сердечными заболеваниями? Может быть, один из этих людей или какая-нибудь из клиник специализируется по сердечно-сосудистой хирургии?
— Тут я не специалист.
Я задумался.
— Ну, еще разок... Нет ли там известных психиатров?
— Мне очень жаль, но я так мало знаю... — Туг глаза девушки широко раскрылись, и она со странным выражением всмотрелась в список. — О Боже мой...
— Что вы там увидели?
— Клинику Гейдельбергского университета.
— Ну и что?
— А вы не знаете? — Впрочем, она уже поняла по моему яйцу, что мне это ничего не говорит. — Ганс Крамер пробыл там около трех месяцев в семидесятом году.
— Да, — согласился я. — И что из того?
— Семидесятый... Там работал доктор по имени Вольфганг Хубер. Считалось, что он крупный специалист по возвращению к нормальной жизни детей из богатых семей... сбившихся с пути. Не маленьких детей, а подростков и взрослых молодых людей нашего возраста. Людей, которые активно восстают против своих родителей.
— Похоже, что он успешно поработал с Гансом Крамером, — перебил я.
— Эта клиника — последняя в списке.
— Да, — согласилась Гудрун. — Но вы все еще не понимаете.
— Так расскажите мне!
По тому, с каким трудом девушка подбирала английские слова, было видно, что ее мысль работает очень интенсивно.
— Доктор Хубер учил их, что для выздоровления они должны уничтожить систему, которая заставляла их ощущать себя... не в своей тарелке. Он говорил, что они должны уничтожить мир своих родителей... Он называл это террористической терапией.
— Мой Бог!
— И... и еще... — Гудрун задохнулась. — Я не знаю, каков был результат его работы с Гансом Крамером, но... Доктор Хубер рекомендовал своим пациентам следовать примеру Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф.
Как говорится, время остановилось.
— Вы что, призрак увидели? — поинтересовался Стивен.
— Я увидел план... и его результат. Учение доктора Вольфганга Хубера было проявлением крайне экстремистской посткоммунистической теории. Уничтожьте гнилую капиталистическую систему, и вы окажетесь в чистом, здоровом обществе, управляемом рабочими. Эта утопия больше всего привлекала интеллектуалов из среднего класса, у которых были и мозги, и средства, чтобы бороться за свои цели.
Даже мечтатели, вооружившись этой доктриной, рано или поздно начинали убивать. А люди, подобные доктору Хуберу, проповедовали свое кровавое евангелие юнцам с неустановившейся и вдобавок расшатанной психикой. В результате организация Баадера — Майнхоф постоянно пополнялась новыми адептами. А также и палестинский «Черный сентябрь». Ирландская республиканская армия, аргентинский ЕРП и их бесчисленные ядовитые ответвления во многих странах и регионах.
Свободнее всего от терроризма была страна, которая поощряла и лелеяла его. Страна, где эта ядовитая рассада впервые появилась на свет.
Во время Олимпиады в Мюнхене мир вздрогнул, узнав, что посев начал приносить все более и более обильный урожай.
И кто-то собирался спустя восемь лет принести созревший плод на Московскую Олимпиаду.
Глава 14
Стивен предоставил мне свою кровать, а сам предпочел разделить ложе с Гудрун. В результате, как мне кажется, выиграли все трое. Поскольку иностранные студенты не имеют возможности свободно выходить наружу и общаться с аборигенами, их просто вынуждают спать друг с другом, иронически заметил молодой человек.
Меня сильно знобило, и в то же время я чувствовал жар. Это были явные признаки болезни.
Спал я не слишком долго, хотя это не имело особого значения. Руку дергало, словно по ней колотили паровым молотом, но голова была ясная. Это было гораздо лучше, чем наоборот: туман в голове и здоровая рука. Большую часть ночи я размышлял, строил предположения и планы, а утром снова вернулся к этому занятию. Мне предстояло предпринять некоторые шаги, которые должны были подтолкнуть моих врагов к новому покушению, но при этом я должен был остаться в живых.
Утром Стивен напоил меня чаем, дал мне свою бритву и весело направился завтракать в студенческую столовую.
Вернулся он со всякой всячиной вроде пустых булочек для гамбургеров, которые купил в магазине на первом этаже, и застал меня за изучением длинного ряда букв, записанных на конверте.
— Разбираете формулу наркотика? — спросил он.
— Пытаюсь.
— Ну и как, получается?
— Я маловато знаю, — ответил я. — Припомните... Когда все это было записано по-русски и по-немецки, был ли это перевод с одного языка на другой? Я хочу сказать... Вы уверены, что там следует читать именно то, что было написано?
— Это не был перевод, — сказал Стивен. — Это были те же самые буквы, что и здесь, записанные в одном и том же порядке, но с помощью обычного немецкого алфавита. Русская версия фонетически в основном совпадала с немецкой, но в русском алфавите есть несколько лишних букв, поэтому мы сочли, что немецкое слово было просто транслитерировано русскими буквами. А что, неверно?
— Пожалуй, верно, — согласился я. — Но посмотрите сюда, где написано «антагонист». Является ли это слово переводом на русский или на немецкий? Или буквы «анта» и так далее были написаны немецкими буквами?
— Это не перевод. Слово «антагонист» звучит почти одинаково на всех трех языках.
— Спасибо.
— Неужели в том, что я вам сказал, есть какой-то смысл?
— Безусловно, есть, — подтвердил я.
— Вы поражаете меня.
Мы намазали булочки маслом и съели их, запивая чаем. Меня раздирал гулкий зловещий кашель.
Позавтракав, я выпросил у хозяина лист бумаги и переписал устрашающий ряд букв, сотворил какое-то подобие разумно выглядевших слов и добавил несколько запятых, отделявших целые числа от десятичных дробей. Переписанная по-новому надпись выглядела так:
Эторфингидрохлорид 2,45 мг Асепромазинмалеат 1,0 мг Хлорокрезол 0,1 Диметилсульфоксид 90 Антагонист налаксон.
— Это совершенно другое дело, — сказал Стивен, заглянув мне через плечо.
— М-да, — глубокомысленно промычал я. — Вы одобряете?
— Весьма и весьма.
— Одолжите мне чистую кассету для вашего магнитофона и еще какую-нибудь, с музыкой. А если найдется, то две чистые кассеты.
— И это все? — разочарованно протянул Стивен.
— Только для начала, — успокоил я его. Он повернулся и, не сходя с места, вытащил три кассеты в пластмассовых коробках.
— На всех записана музыка, но, если нужно, можете смело писать поверх старой записи.
— Прекрасно.
Я немного поколебался, потому что следующая моя просьба должна была прозвучать весьма мелодраматично. Но что поделать, действительности нужно было смотреть в лицо. Я сложил лист с химическими терминами вдвое и протянул его Стивену.
— Я хочу попросить вас сохранить это. — Я старался говорить как можно более сухим голосом. — Храните эту бумагу до тех пор, пока я не вернусь домой. Когда я пришлю вам оттуда открытку, можете ее порвать.
— Я не понимаю... — озадаченно начал Стивен.
— Если я не попаду домой или вы не получите от меня открытку, пошлете эту бумагу Хьюдж-Беккету в Министерство иностранных дел. На обороте я записал адрес. Сообщите ему, что этот текст из бумаг Ганса Крамера, и попросите показать его ветеринару.
— Ветеринару?
— Именно.
— Да, но... — Стивен совершенно точно понял, что я имел в виду. Если вы не попадете домой...
— Ну да... Знаете, как говорят: четвертая попытка несчастливая, и вообще...
— Ради всего святого!
— У вас в субботу есть занятия? — спросил я.
Его брови взмыли вверх, почти исчезнув под волосами.
— Мне следует понимать ваши слова как официальное приглашение сунуть голову в петлю вместе с вами?
— Всего-навсего помочь мне позвонить по телефону и сказать таксисту, куда ехать.
Стивен демонстративно пожал плечами и воздел руки к небу. На его лице появилось такое выражение, будто он собирается с ужасным акцентом провозгласить что-нибудь вроде: «Мы-то знаем, что ни одному вашему слову нельзя верить!» Но вместо этого он коротко спросил:
— С чего начнем?
— Позвоним мистеру Кропоткину. И если застанем его, то попросим о встрече сегодня утром.
Похоже, Кропоткина наш звонок ничуть не взволновал. По его словам, он сам пытался связаться со мной в гостинице. Он предложил приехать к десяти часам. Тогда мы сможем найти его в первой конюшне слева от скакового круга.
— Отлично... — Я подул на горячие распухшие пальцы. — Пожалуй, я попробую еще позвонить Йену Янгу.
Йен Янг уже вернулся на британскую территорию в центре Москвы. Правда, он с большим трудом понял, кто с ним говорит. Едва шевеля языком, он со смешанным чувством скорби и восхищения поведал мне, что никто не может пить так, как русские, и попросил говорить потише.
— Простите, — перешел я на пианиссимо, — не могли бы вы сказать мне, как лучше всего позвонить в Англию?
Янг посоветовал попытать счастья на Центральном телеграфе, поблизости от моей гостиницы. Нужно спросить международного оператора, сказал он. Но шансов мало.
— Бывает, что соединяют за какие-нибудь десять минут, но обычно приходится ждать часа по два. Ну а в связи с сегодняшними событиями не будет ничего удивительного, если не соединят вообще.
— Неужели африканская пыль долетела и сюда? — спросил я.
— Нечто в этом роде. Сбежал какой-то высокопоставленный парень. Причем из всего мира выбрал Бирмингем. Шок, ужас, драма — в общем, все как положено. А у вас важный звонок?
— Я хотел позвонить ветеринару... справиться о моих лошадях, — соврал я. — А нельзя ли сделать это из посольства?
— Сомневаюсь, что из этого что-нибудь получится. Никто лучше русских не умеет воздвигать непреодолимые препятствия. — Он зевнул. — Вы получили вчера ваш факс?
— Да, благодарю вас.
— Я думаю, вы можете отблагодарить меня другим способом... — Он зевнул опять. — Приходите к полудню и составьте мне компанию. Нужно будет опохмелиться. Сможете?
— Не вижу причины для отказа.
— Отлично... Идите мимо офиса Оливера, мимо теннисного корта... В задней части двора стоит длинный дом, в нем моя квартира. Вторая дверь слева. — Он положил трубку осторожным, прямо-таки нежным движением, присущим только человеку, мучающемуся от тяжелого похмелья.
Снегопад временно прекратился, хотя небо сохраняло угрожающий маслянистый желто-серый цвет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26