Электронная пишущая машинка с лазерным принтером, которой я пользуюсь, большую часть времени стояла в плотной бумажной упаковке. В ящике стола лежали права на управление вертолетом; срок их годности давно истек, поскольку уже больше года я не садился за штурвал. Бродячая жизнь, подумал я. Вечная неопределенность.Иногда я думал: продай я что-нибудь, питался бы лучше. Но я никогда не получу, предположим, за лыжи столько, сколько в свое время за них отдал. Кроме того, мне казалось глупым проедать те вещи, которые когда-то доставляли мне немало удовольствия. В моей бывшей работе они сослужили мне хорошую службу и в любой момент могут понадобиться опять. Это своего рода моя страховочная сеть. В туристическом бюро мне сказали, что всегда готовы взять меня назад, если я выкину из головы свою нынешнюю блажь. Знай я раньше, что мне придется заниматься сейчас тем, чем я занимаюсь, я бы заранее все рассчитал и, может быть, остался в значительной выгоде, однако между моим окончательным неудержимым порывом и его воплощением лежало всего шесть недель. Этот неосознанный порыв вызревал во мне долгие годы, почти всю жизнь.Воздушный шар, наполненный гелием...Вторую часть авторского гонорара за «Долгую дорогу домой» я получу только после выхода книги, а ждать этого еще целый длинный год. Деньги, которые я распределил на каждую неделю, явно закончатся раньше, но я представить себе не мог, как можно жить на сумму еще меньшую. Заплаченных вперед за мое жилище денег хватит лишь до конца июня. Эх, думал я, разделаться бы мне с этим воздухоплавателем к тому времени, и если бы в издательстве от него не отказались, да еще заплатили бы мне такой же аванс, как и в прошлый раз, то тогда, возможно, мне удалось бы протянуть целых два года.Если же книга окажется неудачной, я сдамся и отправлюсь назад, к уже преодоленным мною не раз трудностям дикой природы.В ту ночь в Лондоне еще больше похолодало, и к утру дом тетушки совершенно промерз.— В доме нет воды, — с отчаянием в голосе сказала она, когда я спустился вниз. — Центральное отопление отключилось, и все трубы замерзли. Я вызывала слесаря, он говорит, что все мы здесь в одинаковом положении, а еще он сказал, что нельзя пользоваться электричеством. Сейчас он ничего не может сделать. Когда же потеплеет, он придет, чтобы исправить все неполадки и протечки. Мне очень жаль, дорогой, но я собираюсь жить в гостинице до тех пор, пока все это не кончится, дом же я закрываю. Ты сможешь найти себе какое-нибудь пристанище на недельку-другую? Естественно, я продлю срок уплаты; в деньгах, дорогой, ты ничего не потеряешь.Беспомощность — слишком слабое слово, чтобы отразить то, что я тогда почувствовал. Я помог ей закрыть все краны, которые смог найти, и убедился в том, что она отключила все водонагревательные колонки; в свою очередь, она разрешила мне воспользоваться ее телефоном, чтобы попытаться найти другую крышу над головой. Я связался с ее племянником, по-прежнему работавшим в туристическом агентстве.— У тебя есть еще тетки? — поинтересовался я.— Боже милостивый, а что ты сделал с этой?Я объяснил.— Нет ли у тебя свободного угла, где бы я мог переночевать?— А почему ты не услаждаешь жизнь своих родителей в их доме на том острове в Карибском море?— Кое-какие проблемы с оплатой проезда.— Если ты уж в таком отчаянном положении, то можешь провести у меня пару ночей, — сказал он. — Но ко мне приехала Ванда, а ты знаешь, какая у нас маленькая квартирка.Ванда мне не очень нравилась. Я поблагодарил его и уведомил о том, что подумаю.Я тут же переключился и начал размышлять о каком-нибудь другом варианте.То, что я мысленно вернулся к предложению Тремьена Викерса, было просто неизбежным.Я позвонил Ронни Керзону и напрямую все ему выложил.— Ты сможешь запродать меня тому тренеру скаковых лошадей?— Что?— В свое время он предлагал мне стол и жилье.— Не части, расскажи все по порядку.Я выполнил его просьбу, но он все равно был против.— Будет лучше, если ты продолжишь работу над своей новой книгой.— Гм, — промычал я, — чем выше поднимается воздушный шар, чем разреженней становится воздух и чем ниже давление, тем больше этот баллон распухает, поднимаясь все выше и выше, и распухает он до тех пор, пока просто не лопнет.— Что?— Сейчас слишком холодно для того, чтобы заниматься сочинительством. Как ты думаешь, я смогу выполнить то, о чем просит Тремьен?— Думаю, что нечто сносное у тебя должно получиться.— Сколько времени это может отнять?— Не берись за это, — вновь посоветовал он.— Напомни ему, что я, в конце концов, блестящий писатель и могу начать работу без проволочек.— Ты сошел с ума!— Я ничуть не хуже других сумею разобраться в скачках. Почему нет? Я обыграю это в книге, а к тому же я езжу верхом, скажи ему об этом.— Твои необузданные порывы как-нибудь сведут тебя в могилу.Мне бы стоило прислушаться тогда к его мнению, но здравый смысл проиграл.Я так никогда и не узнал, что именно сказал Ронни Тремьену, но, когда днем я перезвонил ему, его голос звучал торжественно, как на похоронах.— Тремьен согласился с тем, что ты сможешь написать для него книгу. Похоже, что вчера ты понравился ему, — пессимизм Ронни так и вибрировал в телефонной трубке.— Он согласился гарантировать тебе, — продолжал Ронни, — твой гонорар. — Ронни назвал сумму, которая позволила бы мне прокормиться этим летом.— Гонорар будет заплачен в три приема, — уточнил он. — Четверть суммы через месяц работы, еще четверть — после того как он одобрит всю рукопись, и половина — после публикации. Если я смогу найти тебе официального издателя, который возьмется ее напечатать, то заплатит он, в ином случае сам Тремьен. Он также согласился на то, чтобы ты работал из сорока процентов авторского гонорара, а не из тридцати. Он согласен оплачивать все твои расходы за то время, пока ты будешь изучать его жизнь. Это означает, что если тебе понадобится отправиться к какому-нибудь его знакомому за интервью, то за транспорт будет платить он. В общем-то, это довольно неплохие условия. Ему показалось странным, что у тебя нет автомобиля, но я напомнил, что у людей, живущих в Лондоне, довольно часто не бывает собственных машин. Он говорит, ты сможешь пользоваться одной из его. Ему было приятно услышать, что ты умеешь сидеть в седле. Он сказал, тебе следует взять конноспортивную форму, а также захватить смокинг, поскольку Тремьен бывает в гостях и хочет, чтобы ты сопровождал его. Я сообщил ему, что ты профессиональный фотограф, поэтому он просил, чтобы ты захватил свою камеру. Полное и абсолютно ясно различимое отсутствие энтузиазма в голосе Ронни могло бы остудить мои порывы ничуть не хуже, чем это удалось тетушке, когда она поставила меня в тупик своим требованием оставить ее дом в трехчасовой срок.— Когда Тремьен ждет меня? — задал я вопрос.— Мне показалось, он был трогательно рад, узнав, что кто-то хочет с ним работать, особенно после того, как все наши писательские шишки отказали ему. Он также добавил, что будет счастлив видеть тебя как можно скорее, даже сегодня. Ты поедешь сегодня?— Да, — сказал я.— Он живет в местечке Шеллертон, в графстве Беркшир. Он говорит, что если ты сможешь позвонить и сказать, каким поездом выезжаешь, то он пришлет кого-нибудь встретить тебя на станции Ридинг. Вот его телефон.Ронни зачитал мне его.— Прекрасно, — сказал я. — Спасибо тебе, Ронни, большое.— Не благодари меня. Ты... просто напиши ему пару блестящих глав, а я постараюсь подсунуть их какому-нибудь издателю. Но не забывай и о собственных сочинениях, именно в них твое будущее.— Ты и в самом деле так думаешь?— Безусловно, я так думаю. — Казалось, мой вопрос его удивил. — Для человека, не испугавшегося джунглей, ты демонстрируешь поразительную нехватку уверенности в собственных силах.— В джунглях всегда знаешь, где ты находишься.— Поторопись на поезд, — сказал Ронни и пожелал мне удачи.Вместо этого я поторопился на автобус, поскольку это было намного дешевле. На остановке автобуса у станции Ридинг меня встретила дрожащая от холода молодая женщина, одетая в пальто на подкладке и вязаную шляпку. Изучив меня взглядом, медленно переходившим от ботинок через лыжный костюм к моим темным волосам, она пришла к заключению, что я был, как она выразилась, «писателем».— Вы писатель, — произнесла она голосом властным, но довольно дружелюбным.— Джон Кендал, — поклонился я.— А я Мэкки Викерс. Мэкки, эм, э, ка, ка, и, — произнесла она свое имя по буквам. — Прошу не путать с Мэгги. Что-то ваш автобус опоздал.— Плохие дороги, — извиняющимся тоном ответил я.— За городом они еще хуже, — предупредила она.Было темно и ужасно холодно. Она повела меня к видавшему виды автомобилю, напоминавшему джип, припаркованному не так далеко, и открыла заднюю дверь.— Положите багаж сюда. По дороге мы можем встретить кого угодно.В автомобиле сидело уже четверо; казалось, все они очень замерзли, и поэтому, когда я наконец появился, вздохнули с облегчением. Я уложил свой багаж и забрался в машину, в тусклом свете я увидел две фигуры, которые потеснились, уступая мне место на заднем сиденье. Мэкки Викерс уселась за руль, завела двигатель, отпустила тормоз. Мы тронулись и влились в поток машин. Ласковые потоки теплого воздуха из обогревателя заполнили салон.— Этот писатель говорит, что его имя Джон Кендал, — сообщила Мэкки, ни к кому конкретно не обращаясь. Это представление не произвело ни на кого особенного впечатления.— Мужчина, сидящий около вас, является правой рукой Тремьена, — продолжала она, — а рядом с ним его жена.Тень мужчины рядом со мной промолвила:— Боб Уотсон.Его жена хранила молчание.— Рядом со мной, — сказала Мэкки, — Фиона и Гарри Гудхэвен.Ни Фиона ни Гарри также не произнесли ни слова.Напряжение, повисшее между нами, исключало с моей стороны всякую попытку поддержать беседу, даже если бы я этого хотел. Но это не имело никакого отношения к температуре. Казалось, сгустился сам воздух.Несколько минут Мэкки молча вела машину, сосредоточив все свое внимание на покрытой снежным месивом дороге, идущей на запад от станции и освещаемой слабым желтым светом фонарей. Машин было много, и двигались они очень медленно. Мы попали, в пресловутый час пик, когда они ползут одна за одной, помигивая красными тормозными огоньками. Водители же в это время особенно нелюбезны друг с другом.Неожиданно Мэкки повернула ко мне голову, ибо я сидел как раз позади нее, и сказала:— Не очень-то мы веселая компания. Весь день мы провели в суде. Нервы у всех на пределе. Уж вы как-нибудь примиритесь с этим.— Не беспокойтесь, — сказал я.Но слово «беспокойство», произнесенное мной, явно было не к месту.Как бы выпуская собственные пары, Фиона громко сказала:— Я не могу поверить, что ты оказался таким дураком.— Оставим эту тему, — попросил ее Гарри; он, видимо, уже неоднократно слышал об этом.— Но ты же сам чертовски хорошо знаешь, что Льюис был пьян.— Это ничто не оправдывает.— Но это многое объясняет. Ты отлично знаешь, что он был пьян.— Все говорят, что он был пьян, — голос дышал убежденностью. — Но я этого не знаю. Не так ли? Я не видел, чтобы он много пил.Боб Уотсон, сидящий рядом со мной, выдохнул:— Лжец.Но Гарри его не услышал.— Нолана посадят в тюрьму, — с горечью пожаловалась Фиона. — Ты это понимаешь? Ему грозит тюрьма. И все это из-за тебя.— Ты не можешь этого знать, — возразил Гарри. — Суд пока еще не признал его виновным.— Но признает, разве нет? И это будет твоя вина. Черт побери, тебя же приводили к присяге. А ведь все, что от тебя требовалось, это сказать, что Льюис был пьян. Теперь же присяжные думают, что он не был пьян и вполне может все вспомнить. Они думают, что он лжет, когда говорит, что не может вспомнить. Боже всемилостивый, вся система защиты Нолана строилась на том, что Льюис не может вспомнить. Как же ты мог оказаться таким дураком?Гарри молчал. Атмосфера сгустилась еще больше, хотя казалось, что это уже невозможно. Я чувствовал себя зрителем, который, просмотрев половину фильма, не может уловить сюжет.Мэкки, храня свое мнение при себе, повернула с Грейт Уэст-роуд на шоссе М4 и еще долго ехала в западном направлении по темной и пустынной дороге среди" заснеженных холмов; в лучах фар поблескивали снежинки.— Боб говорит, что Льюис был пьян, — продолжала настаивать Фиона, — а он уж должен знать, именно он занимался напитками.— Тогда, может быть, присяжные поверят Бобу.— Они верили ему до тех пор, пока ты своими показаниями все не испортил.— Им следовало бы вызвать тебя в качестве свидетеля, — защищался Гарри. — Тогда бы ты смогла показать под присягой, что он был в невменяемом состоянии и его пришлось отскабливать от ковра.— Он не был в невменяемом состоянии, — вмешался Боб Уотсон.— Держись подальше от этого дела, Боб, — бросил Гарри.— Извини-и-и, — опять на выдохе сказал Боб Уотсон.— Все, что от тебя требовалось, это показать под присягой, что Льюис был пьян, — голос Фионы дрожал от гнева. — Это все, что от тебя просила защита. Но ты же не сделал этого. Адвокат Нолана готов был убить тебя.— Ты сама не должна была отвечать на вопросы прокурора. Ты слышала, он спросил меня, откуда я знаю, что Льюис был пьян. Я что, делал ему алкогольно-респираторный анализ, анализ крови и мочи? На чем я мог основывать свои суждения? У меня что, есть медицинская практика? Ты слышала его. Каждое слово. Как я мог видеть, сколько он выпил? Откуда я знал, что он пил? Разве я когда-нибудь слышал, что Льюис хотя бы раз прежде отключался после выпивки?— Это было недопустимо, — заметила Мэкки.— Ты позволил прокурору вить из себя веревки. Ты выглядел полнейшим дураком... — продолжала нападать Фиона с неутихающим гневом.Мне становилось немного жаль Гарри.Мы доехали до перекрестка Чивли, съехали с автострады и повернули на север, выезжая на магистраль А34, ведущую к Оксфорду. Мэкки со знанием дела предпочитала расчищенные основные дороги езде через горы, хотя, судя по карте, этот путь был длиннее. Я всматривался в окружающую местность и размышлял о том, что такой умный человек, как Тремьен, должен был хорошо представлять себе, где ему обосноваться, в особенности учитывая, что окрестности нижнего Беркшира, где мы сейчас проезжали, — это известная глухомань.Слава богу, как только вдали показался указатель на Шеллертон, Фиона внезапно умолкла. Мэкки сбавила скорость, включила сигнал поворота и осторожно свернула с полотна главной дороги на узенькую однорядную; она была едва расчищена — смерзшаяся корка грязного снега покрывала проезжую часть на значительном протяжении. На этих обледенелых участках машина буксовала, из-под шин летело крошево. Ветровое стекло изнутри все время запотевало, и Мэкки нетерпеливо стирала влагу перчаткой.Никаких домов по обеим сторонам шоссе не было: позже я выяснил, что эти места, лежащие более чем в миле от главной дороги, ведущей в поселок, представляли собой голые необжитые пустоши. Несмотря на все старания Мэкки, колеса иногда проскальзывали и машину чуть заносило. Не было кроме нас никого и на самом шоссе: в такую погоду только неотложная нужда могла заставить человека сесть за руль. Двигатель на низкой передаче выл, с трудом преодолевая долгий подъем.— Сейчас еще хуже, чем было утром, — сказала Мэкки обеспокоенным голосом. — Это не дорога, а каток.В ответ не прозвучало ни слова.Я надеялся, как, впрочем, думаю, надеялись и все, что мы преодолеем подъем, не скатившись вниз; нам это удалось, но удалось лишь для того, чтобы убедиться: спуск предстоит такой же, если не более опасный. Мэкки вновь протерла ветровое стекло и с удвоенной осторожностью приняла вправо.Ошеломленная светом наших фар, посреди дороги застыла лошадь. Темная лошадь под темной попоной; морда ее была тревожно вздернута. Шерстинки на боках поблескивали, в глазах светился испуг. Время застыло, как на картине.— Проклятье! — воскликнула Мэкки, ударив ногой по тормозам.Машину на льду занесло, и, хотя Мэкки секундой раньше отпустила педаль, пользы от этого было не больше, чем вреда.Лошадь в ужасе дернулась с проезжей части на обочину. В попытке избежать столкновения и в то же время не дать машине перевернуться, Мэкки П9пыталась объехать лошадь, но неверно рассчитала кривую, крутизну склона и скорость, хотя справедливости ради стоит отметить, что в подобной ситуации и более опытный водитель мог бы допустить такой промах.Машину бросило в сторону, колеса пошли юзом по травянистой обочине, занесенной снегом. Накренившись, джип сполз в невидимую дренажную канаву. Под колесами со звуком пистолетных выстрелов затрещал лед.Мы ехали довольно медленно, и только это спасло нас от мгновенной смерти, однако удар был такой силы, что мог расшатать зубы кому угодно. Попавшие в канаву колеса — одно переднее и одно заднее — оказались на четыре фута ниже уровня дороги. Тому, что джип не перевернулся полностью, мы были обязаны противоположному краю канавы, в который уперся борт машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36