А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

поток раскаленного воздуха обжигает кожу.
«Тщщщ… Мы потеряли Paulus… Lev, Ektomorf, уходите оттуда. Silk Worm, зачистить квадрат!»
«Silk Worm в пути…»
– Старик, ты в порядке? Круто мы с тобой сработали!
Сидней скупыми профессиональными движениями осматривает труп десантника. Он переворачивает его на спину, и я вижу, как маскировочный костюм меняет цвета, подстраиваясь под мостовую. Поверх бронежилета – логотип MARAUDERS. Слышен шум приближающегося вертолета.
– Жаль вот только, жилет маловат! – огорчается Сидней, надевая прибор ночного видения. – Зато, старик, у нас теперь отличные глазки!
«Silk Worm: вижу цель».
– Тим, валим отсюда! – кричит Сидней, хватая автомат и рацию. – Держись меня!
Он бежит через улицу к высокому дому с колоннами, пригнувшись, то и дело ныряя из стороны в сторону, чтобы не быть легкой мишенью. Вдали что-то оглушительно ухает, о мостовую передо мной разбивается массивная статуя, сорвавшаяся с крыши.
«Тщщщ… Мы потеряли Big Pig».
«Это Zynaps. Спутник на связи… Еба-ать… Да сколько ж их тут… Сейчас передам картинку с Театральной. Девочки, берегите себя!»
«Тщщщ… У нас проблемы, красотки… Дюша, отмена задания!»
«Silk Worm: вас понял».
«Всем боевым единицам: перегруппироваться. Связь через Zynaps. Алгоритм BLOWFISH. План штурма 2Е».
На лестнице в парадном стоят пальмы в кадках, красная ковровая дорожка кое-где вырвалась из сдерживающих ее позолоченных скобок и пошла волнами. Мы бежим наверх, перепрыгивая сразу через несколько ступенек.
«Тщщщ…»
Сидней вскидывает автомат и стреляет на звук рации.
«Zynaps: мы потеряли Ektomorf. Девочки, давайте пособранней!»
«Тщщщ…»
Из динамика доносится какой-то исковерканный скрежет.
– Переключи на BLOWFISH! – говорит Сидней.
Мы останавливаемся на последнем этаже и опускаемся на лестницу. Сидней тяжело дышит – он пытается подцепить занозу в ступне поломанными грязными ногтями.
– Покажи-ка свою штуку, – говорит он, – ну, эту, черную…
Я достаю лиса. Он стал еще больше и тяжелее. Живот распух огромным шаром; если бы не резные дырочки и полости внутри, его можно было бы принять за беременную лисицу. Статуэтка липнет к пальцам – она покрыта свежей черной смолой, на которой понемногу начинают проявляться золотые буквы «Soooooo», закручивающиеся по спирали. Больше никаких грубых следов резца: все линии стали плавными и вытянутыми. Сидней завистливо смотрит на лиса.
– Старик, ты же меня не бросишь тут одного, правда? Мы до утра передохнем, пожрем чего-нибудь, а потом найдем и мой Тотем. Тут недалеко на реке должен быть дебаркадер, он там, я точно знаю. А нам надо держаться вместе, старик, поодиночке тут не выжить… Ах ты, зараза! – он резким движением выдергивает занозу. – Ну что, пойдем?.. Перекантуемся пока у аборигенов…Сидней настойчиво колотит в дверь минут десять, прежде чем нам открывают. Перепуганный мужчина с разъевшими рыжую шевелюру залысинами несколько мгновений смотрит на нас поверх цепочки, затем по-женски охает и хватается за сердце. Вообще-то, есть из-за чего: босиком, в своем грязном пальто и с прибором ночного видения на глазах Сидней напоминает не то Франкенштейна, не то студента-ботаника, помутившегося рассудком после экзамена по латыни. Я забираю у него автомат, который он тайком протягивает за спину.
– Все в порядке, товарищ! – говорит Сидней, смущенно снимая с лица окуляры. – Свои! Лысый пугается еще больше, но, когда Сидней мельком показывает ему какое-то удостоверение, все же убирает цепочку и дает нам пройти.
Длинный коммунальный коридор, в котором клубятся кухонные запахи: кислая капуста, селедка, что-то подгоревшее… Вырезанные из газет карикатуры, наклеенные на ватман за стеклом; скелет велосипеда на ржавом крюке.
– Надежные товарищи есть? – строго спрашивает Лысого Сидней. – Нужно поставить часовых у входа.
– Я… Кхм… Могу… – откашлявшись, говорит Лысый. – И Александр Семеныч еще.
– Кто такой? – Проверенный товарищ! Еще в «Гильотине» вместе начинали…
– Верю! – Сидней покровительственно хлопает его по плечу.
– А что происходит? Война? Или… – Большое дело, товарищ!..
Лысый подозрительно изучает пальцы ног Сиднея, перепачканные в копоти. Тот ловит его взгляд и идет в наступление:
– Оружие в квартире есть? Валюта? Драгоценности?
– Варька наплела? – изменившимся голосом спрашивает Лысый. – Все врет, стерва! Это она за лампочку мстит! А только не брал я ее лампочку, чем хотите могу поклясться. Три года в МосГорПроме без единого опоздания, да вы любого спросите. А ее сынок-то, наверное, сам и спер!
– Товарищ…Сидней укоризненно смотрит на Лысого, словно игральную карту вращая между пальцев свое загадочное удостоверение.
– Двести пятьдесят долларов, – говорит тот, роняя голову на грудь.
– Аааааа!!!! – навстречу нам выбегает маленькая девочка, она размахивает руками и кричит, пугая сама себя.
– Аааааа!!! – девочка останавливается у стены, отпружинив от нее руками, разворачивается и снова с криком бежит назад, исчезая в темноте коридора.
– Ничего, товарищ, ничего! – говорит Сидней, провожая девочку взглядом. – Двести пятьдесят – не тысяча… А хотя бы даже и тысяча… Сейчас, товарищ, важно совсем другое! Может, котлетки есть?
– Есть! – вдруг радуется Лысый. – Куриные есть, только холодные… Вы проходите пока, устраивайтесь, я мигом…
Сидней сидит на матрасе у двери, положив автомат на колени, и жует бутерброды с разрезанными надвое котлетами. Мерно стучат большие настенные часы. В городе по-прежнему идет бой: иногда после особенно мощных огневых ударов с потолка сыплется штукатурка.
– Тим, можешь пока зарубиться, – говорит Сидней, – я разбужу, если что.
– Не хочу, – говорю я.
Комнатка совсем маленькая, и хрустальная люстра под потолком смотрится в ней странно – как опухоль давно позабытой роскоши, просочившаяся неведомо откуда в заплеванный грузовой лифт. Похоже, раньше здесь была гостиная, которую разбили на несколько комнат фанерными перегородками.
На подоконнике безостановочно трещит рация.
«Тщщщ… Девочки, поторопитесь, штурм через полчаса!»
«Какой, на хрен, полчаса? Из вертушек только шелкопряд остался!»
«Тщщщ… О том и речь! Дюше нужно ехать, у него жена рожает…»
«Тщщщщ…»

ТАБА ЦИКЛОН

Жарко. Мимо проезжает машина, подпрыгивая на горбатом мосту, обдавая нас горячими выхлопными газами, женским смехом и веселыми звуками марша. Какое все же говно эти двигатели внутреннего сгорания. Знакомая шляпка на заднем сиденье, длинный шарф полощется на ветру. Элен. Сидней ушел без меня далеко вперед. Смотрит с моста на корабль, навсегда остановившийся около набережной, сев на мель – на высокий бетонный фундамент. Сидней оборачивается и машет рукой. Он что-то кричит мне, но я ничего не слышу из-за шума – рабочие с помощью свистящего компрессора чистят перила моста от ржавчины и слезающей краски, чтобы потом заново их покрасить. Я уже где-то их видел… Из города позади веет щемящим легким беспокойством, как бывает 31 августа, когда тысячи школьников не хотят расставаться с летом. Жарко… Может, перемахнуть сейчас через перила и прыгнуть вниз? Такая мысль не раз посещала каждого. Что толкает людей на безумства?
– Прыгай! – доносится до меня голос Сиднея. – Тим, прыгай!!!
– Прыгай!!! – кто-то толкает меня к перилам. – Прыгай!!!
Время замедляется. Мне страшно. Я чувствую, как сзади подбирается что-то, от чего не спасет ни солнечный полдень, ни Сидней, ни даже мой священный лис, у которого было слишком мало времени, чтобы набраться сил. Я достаю статуэтку, по ладони от нее бегут сияющие золотые змейки. Не оборачиваясь, я бросаю ее назад и хватаюсь руками за перила. Ржавчина царапает кожу. Я подпрыгиваю и через мгновение вижу стремительно удаляющиеся опоры моста и ослепительно чистое далекое небо, вдруг так странно оказавшееся под ногами вместе со всеми своими птицами и облаками. Меня оглушает успокаивающий, утробно-клокочущий столб пузырьков воздуха, поднимающихся вверх сонмом прозрачных медуз. Гулкие подводные шумы доносятся то с той, то с другой стороны, далеко наверху поверхность воды играет солнечными бликами на всех своих мимолетных гранях.
Обманчивый покой длится недолго – в воду со свистом впиваются сотни черных стрел в бурлящих шлейфах из захваченного воздуха, глубоководную темноту пронзают мириады огненных лучей, отражающиеся от сияющих букв на древках. Я делаю несколько гребков вниз, чья-то тень проносится надо мной, закрывая свет солнца. Огромная темная рыбина с приплюснутой головой и длинным гибким телом, похожая на подводного дракона, летает у поверхности, жадно проглатывая стрелы. Несколько стрел все же ускользают от поразительно ловкой для своих размеров рыбы и летят ко мне, одна царапает по скуле, проносится еще несколько метров вглубь и начинает медленно всплывать, оперением вверх. Рыбина бросается вниз, в погоню за упущенной добычей. Большая пасть с двумя толстыми пластинами мелких зубов, жирное белое брюхо в черных пятнах и разводах – рыбина лентой, винтом обивается вокруг меня, проглатывая по пути стрелы, закрутив в водовороте, однако не коснувшись меня даже кончиком своего широкого плавника, идущего вдоль всего тела, ни хлесткими кнутами длинных толстых усов.
Рыба промахивается мимо последней стрелы, выгибается, уходит далеко в сторону, чтобы развернуться и снова броситься в погоню. Еще секунда или две – и тело само сделает рефлекторный вдох, набрав полные легкие воды. Перед моим лицом медленно проплывает единственная оставшаяся стрела, черное древко которой все в отверстиях и полостях. Я тянусь к манящим, сверкающим золотым буквам «Sooooooo» на поверхности древка, буквы оживают и цепкой шипящей змеей переползают ко мне на руку, струятся вдоль предплечья, шеи, висков и с двух сторон впиваются в глаза, проносятся по венам и артериям, опьяненные собственной дерзостью и бесстрашием, как молекулы адреналина, летящие к известной им одним точке назначения в потертом черно-белом школьном учебном фильме; иглами, током ударяют по всем нервным окончаниям, возвращают память, заставляют тело выгнуться дугой и снова падать, падать, падать вниз…
«APROACHING TABA CYCLONE
Рита сидит в кресле, поджав под себя ноги, держит в руках большой нож для разделки мяса и легонько, самым кончиком протыкает лежащую на столе булочку в вакуумной целлофановой упаковке. Кончик ножа входит в булочку на несколько миллиметров, после чего она вытаскивает его и протыкает булочку в другом месте. Еще раз. Еще. Еще.
– Тебе это доставляет удовольствие? – спрашиваю я.
– Да, – Рита с силой нажимает на нож. Он проходит сквозь булочку и вонзается в поверхность стола.
– Знаешь… Раз уж всем когда-нибудь приходится умирать, то я бы хотел умереть от твоих рук…
– Хорошо, – просто отвечает Рита, поднимая на меня холодные, невозмутимые, невозможные глаза. Аж передергивает. Ледяная арийская сучка со свастикой в кармане.
– Не сейчас умереть. Потом когда-нибудь… – на всякий случай поясняю я.
Рита равнодушно смотрит на меня, мимо меня, не на меня, кладет нож на стол и толкает его. Он прокручивается несколько раз по гладкой поверхности и утыкается черной пластиковой рукояткой мне в ладонь.
– Видишь, не тебе решать… – Рита беспомощно разводит в стороны руками, затем приподнимается с кресла и ударяет меня ладонью по лицу…
Мне больно, но гораздо больше – обидно. Я открываю рот, чтобы набрать воздуха, чтобы крикнуть, но меня накрывает волной – в глотке соленая океанская вода. Она обжигает все внутри, следующая волна высоко поднимает меня, как поплавок: вместо дня – вечер, вместо реки – хмурое осеннее море; песчаный берег совсем рядом – метров десять, не больше. Я плыву к нему так быстро, как могу, но каждая следующая за волной впадина утягивает меня назад, относит все дальше и дальше.
Сиреневый комок медузы проскальзывает под рукой. Галька и обломки ракушек бурлят в штормовом море, царапая кожу. Океан забирает меня с собой. Я делаю сильный гребок вниз, ударяюсь о дно – здесь совсем не глубоко. Я ползу к берегу по дну, цепляясь за камни, водоросли, вгрызаясь пальцами в подводные барханы песка, ломая ногти, стараясь как можно реже выныривать, чтобы набрать в легкие воздух. Меня выбрасывает на берег. Полоса гниющих водорослей странного багряного оттенка, следом за ней – слой высохшего тростника.
Я ползу через линии прибоя, через жесткую белую осоку. Я взбираюсь на дюну, но за ней нет защиты от шторма – ее разрезает высокий бетонный забор, выросший из пожухлых листьев земляники. Над забором – колючая проволока, сразу же за ним возвышается на высоком постаменте кукурузник с обрезанными крыльями. Дождь взбивает кратерами мелкий песок вокруг меня. Узкая полоса песка между океаном и забором, простирающимся вдоль длинной бухты. В самом конце нее сквозь дымку дождя виден жирный полосатый маяк.
Отдышавшись, я иду к нему. Поначалу мне кажется, что маяк совсем рядом – полчаса ходьбы, не больше, но бухта оказывается обманчивой: она состоит из множества маленьких бухточек, которые издалека сливаются в одну линию. Ты доходишь до очередного мыса и понимаешь, что совершенно не приблизился к цели, и перед тобой все тот же долгий путь, какой открывался еще в самом начале.
Я вижу на песке следы двух пар армейских ботинок и отпечатки лап большой собаки. Понемногу темнеет, вода начинает прибывать. Я слишком поздно понимаю, что попал в ловушку между морем и забором, я слишком поздно перехожу на бег. Я бегу по колено в море.
На вершине одного из больших, поросших ракушками валунов сидит горбатый старик, тот самый, из картотеки. Похоже, ему наплевать на то, что через несколько минут море доберется и до него. Он беззаботно пускает по воде плоские камни-блинчики, которые, правда, не могут сделать и двух прыжков.
– Вот правду говорят, старость – не радость… – не оборачиваясь, жалуется он.
Я подхожу ближе. Цепляясь за трещины и расщелины, забираюсь на валун.
– Как вы сюда попали?
– Тебя что, действительно это интересует? – усмехается старик.
– Если честно, не очень, – говорю я, – гораздо больше меня интересует, как отсюда выбраться.
– Отсюда-то легко! – беспечно машет рукой тот. – Вот как выбраться оттуда, куда ты потом попадешь – это да, это вопрос… Во всяком случае, ты теперь в самых надежных руках!
– В каких?
– В руках Бога! – смеется было горбун, однако тут же переходит на болезненный грудной кашель.
– Очень смешно.
– Смешно раньше было, – совершенно серьезно отвечает старик, – а сейчас уж как получится…
– И как получится?
– Ну, уж как-нибудь точно получится… – заверяет он меня. Он бросает еще один камень, но тот плашмя ударяется о падающую под собственной тяжестью волну и исчезает в воде, жирной и ребристой, как свинцовое масло.
– Уж как-нибудь точно получится, – задумчиво повторяет старик, – даже не сомневайся…
– Ну и ладно… Мне бы просто добраться куда-нибудь, где спокойно и можно хоть немного поспать. Я очень давно не спал.
– Ладно врать-то… – почему-то с неприязнью говорит горбун, – ты только тем и занимаешься, что постоянно засыпаешь. А каждый раз, когда ты засыпаешь, ты проживаешь во сне бессчетное множество жизней… И в каждой из них ты тоже видишь сны… А когда просыпаешься – от них не остается и следа. Очень обидная штука. Некоторые говорят, что это суета сует… На самом деле это Таба Циклон… Многие хотят срезать, пройти его насквозь. Идиоты. Куда пройти? Кроме него, ничего нет.
– Таба Циклон? – переспрашиваю я.
– Именно… Ты же хотел узнать, что это такое – так вот, погляди!
Я смотрю в сторону берега, куда указывает его рука. В сумерках, в которые уже успело погрузиться побережье, горит костер. Вокруг него танцуют люди в блестящих черных гидрокостюмах с аквалангами, к спинам их позади баллонов привязаны какие-то большие мешки. Время от времени то один, то другой аквалангист наклоняется спиной к костру, подпаливая свой мешок.
– Кто это? – спрашиваю я старика, но его уже нет рядом.
Мешок срывается со спины очередного аквалангиста. Визжит и выпрыгивает из костра, опалив шерсть. Это какое-то животное. Оно ныряет в воду и быстро плывет ко мне. Мои глаза становятся все тяжелее. Мысли путаются и теряются, натыкаясь друг на друга, а потом и вовсе исчезают, постепенно растворяясь в морском воздухе, пахнущем грозой и жженой шерстью.
Главное – не думать ни о чем, и тогда обязательно приходят сны, где бы ты ни находился. Сны. Сладкие и тягучие, как патока. Сны и дежавю сделаны из одного и того же. Бывает так, что во снах вспоминаешь другие сны, которые видел раньше. Иногда этих воспоминаний очень много, они быстро сменяют друг друга и, хватаясь за них, ты пытаешься добраться до чего-то важного. Ты кричишь «Вот оно!» и можешь дотронуться до него рукой, и, когда тебе остается совсем чуть-чуть – ты просыпаешься. То, о чем ты догадывался всегда, просто не мог назвать нужными словами, исчезает, оставляя лишь ощущение пережитого мгновения ясности и смутного обещания вернуться еще раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18