А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Опасаясь вновь прийти в дурное расположение духа и не желая этого, Леонид Ильич различил неподалеку знакомую фигуру Казьмина, хотел окликнуть его и не успел; вроде бы он все это время стоял на одном месте, никуда не двигался, и вот неожиданно и сам он, и сопровождающие оказались в довольно просторном, ярко освещенном помещении, высокие блестящие своды словно сами собой надвинулись на людей, и Леонид Ильич, неотступно сопровождаемый генералом, ничего не успел спросить у Стаса Казьмина, окончательно подчинился теперь необходимости идти, слушать и смотреть и, время от времени, задавать скупые вопросы; происходящее вокруг начинало захватывать. Опустившись на лифте глубоко под землю, они долго осматривали просторные и в то же время экономно рассчитанные склады с запасами продуктов, воды, даже составляющих воздуха для дыхания, автономную атомную электростанцию для работы в экстремальных условиях, комплекс помещений для гарнизона, и когда, наконец, попали в святая святых, в центр управления, у Леонида Ильича блестели глаза – здесь присутствовали торжество и размах человеческой мысли, воплотившейся в поражающее воображение сплетение кабелей, проводов, шлангов и трубопроводов, в сверкающие сталью и эмалью отсеки, в свинцовые перегородки и массивные двери метровой толщины и, главное, в неимоверное множество никогда не виданных им ранее механизмов, вычислительных машин, экранов, пультов, аппаратов, каких то непрерывно вращающихся сфер и полушарий. Это был чудовищный, невообразимый мир оборотной стороны человеческого сознания, нацеленный прежде всего на разрушение и уничтожение; мелькнула мысль о чуждости человеку этого царства техники и электроники, о наличествовании здесь какого то особого нравственного и психического состояния у людей. Даже если бы сам он внезапно исчез, здесь ничего бы не изменилось: перед неостановимой агрессией технократического гения, возможно, делающего свои последние трагические шаги по дороге в небытие, абсолютно все равны – и он, глава государства, и безвестный пахарь или шахтер. Но почему должно все закончиться именно катастрофой, остановил он себя и взглянул на сопровождающего его генерала – здесь, глубоко под землей, глаза у него неуловимо переменились, лицо как бы подсохло и слегка удлинилось, – и опять у Леонида Ильича мелькнула мысль об ином, человеческом мире, населенном живыми людьми совершенно иной породы; и, по своему поняв взгляд главы государства, генерал раздвинул губы в осторожной улыбке.
– Мы, Леонид Ильич, находимся в своеобразной гигантской капсуле, на глубине двухсот пятидесяти метров, – сказал он и, уловив пробежавшую по лицу Брежнева тень, приказывая себе не замечать никаких эмоций со стороны высоких гостей, слегка сощурился. – В свою очередь, капсула помещена во вторую, такую же сверхпрочную, а между ними толстый слой жидкости особого свойства. Благодаря этому никакие землетрясения, никакие другие катастрофы не смогут вывести из строя управление, не нарушат связи. Сооружение – единственное в мире, – его создатели, разумеется, достойны самых высоких государственных поощрений…
Придвинувшиеся ближе Косыгин и Устинов молча слушали, Косыгин слегка хмурился, затем, одобряя, кивнул.
– Двести пятьдесят метров, – несколько запоздало подал голос и Леонид Ильич, поднимая глаза к блестящим ребристым сводам сферы, напоминающей какой то гигантский диск. – А что же там вверху?
– Там, Леонид Ильич, глухой лес, озеро и даже небольшая речка протекает, – с готовностью сообщил генерал. – Ну, и за несколько километров отсюда запасные и основные входы и выходы, по сути дела, огромный подземный район, изолированный от внешнего мира и способный функционировать в самых экстремальных условиях самостоятельно. До трех лет. Системы связи продублированы многократно, они устроены по новому, уникальному принципу самовозобновления, – даже если поверхность над нами будет оплавлена на большой площади, даже очень большой площади, – вторично подчеркнул генерал, – мы будем по прежнему все прекрасно видеть и слышать. Наши команды будут поступать на объекты в любой точке земного шара, в космосе… да, куда угодно, где есть соответствующие приемные устройства. После наладки еще одного центрального дублирующего пункта управления мы вообще станем недосягаемы во всех отношениях.
– Скажите, Петр Авксентьевич, – негромко спросил Косыгин, сразу переключая внимание, – скажите, вы действительно держите под контролем весь атомный потенциал возможного противника? Где бы он, этот потенциал, ни находился?
– Да, каждый известный нам объект подобного рода находится в поле нашего неусыпного внимания, а наиболее опасные взяты под двойной и тройной контроль, так же как и на двойное, тройное упреждение. Имея такое оружие, такую глобальную систему слежения и оповещения, не приходится опасаться никакой внезапности, – твердо закончил генерал, и в голосе у него прозвучало скрытое волнение, затаенная гордость за свое неслыханное могущество. Леонид Ильич понимающе распрямил плечи, в свою очередь, ощущая нечто подобное легкому головокружению, – он любил армию и военных и немало способствовал укреплению оборонной мощи страны, сильно подорванной было бездарными амбициями Хрущева, возомнившего себя Бог весть каким реформатором и стратегом и чуть было не угробившего страну; усталость у Леонида Ильича прошла и какое то тихое вдохновение все усиливалось; находясь здесь, глубоко под землей, в центре одного из самых могучих технических организмов, созданного волей человека, он неожиданно, что в последнее время случалось все реже и реже, ощутил свое растворение во времени, свою необходимость быть и действовать. Он тем и отличался от своего самонадеянного предшественника, что никогда не отделял своих действий от общего движения народа, и хотя он всегда сознавал, что самое последнее движение, от которого земля обратится в хаос, будет зависеть и от него, от его воли, он в то же время понимал, что это роковое движение будет крайней волей самого народа и что он, если это случится, выполнит свой долг без малейшего сомнения и колебания. И поэтому все другие досадные мелочи, и семейные, и бытовые, да и все прочие, многажды компенсировались главным – служением большой народной идее, заключающейся в движении ко всеобщему счастью и равенству… Тут Леонид Ильич внутренне осекся; в самое неподходящее время прорезалось знакомое, дорогое, правда, как в тумане, несколько размытое лицо, губы, улыбка, взгляд, заставивший замедлиться сердце и потянувший, повлекший за собой, – Леонид Ильич тайно еще больше взволновался и решил не ждать дальше, а при первой же возможности разрубить этот узел, все поставить на свои места. Вновь сосредоточиться на происходящем он уже не смог и с некоторым недоумением стал слушать продолжавшийся оживленный разговор между генералом, начальником центра, Косыгиным и Устиновым, и на каждый взгляд, брошенный в его сторону, согласно кивал. Из слов Косыгина он лишь теперь уяснил, что вся спешная, незапланированная поездка была предпринята из за каких то разногласий – военные требовали гораздо больше денег, чем соглашался выделить Косыгин, и Леонид Ильич, по излюбленной своей привычке не обострять ситуацию, а попытаться примирить две конфликтующие стороны, негромко кашлянул и сказал:
– Будет вам, будет, на такое дело у кого же поднимется рука отказывать? Как нибудь выкрутимся…
– Да не надо, не надо, Леонид Ильич, обещать всегда легко, а потом? Откуда? – довольно резко отозвался Косыгин, но тут же, сам давно захваченный интересом к открывшейся ему стороне многогранной жизни, жестом остановил хотевшего что то возразить Устинова и вновь глянул в глаза генерала – в глаза человека фантастического подземелья, да, пожалуй, и фанатика своего дела.
– Скажите, генерал, а сколько вам нужно, – спросил он и повел слегка головой, как бы проясняя свои слова, – чтобы объявить боевую готовность на всей территории страны и… Одним словом, на всех наших объектах? По сведениям, американцы якобы утверждают, что мы сможем обнаружить их лишь на подлете к Москве…
– Ложь! Дезинформация! – сказал генерал, и у него в глазах появился молодой, задорный блеск. – Нам нужно всего несколько секунд после приказа – нажать несколько кнопок и…
– Ну так действуйте, генерал, покажите ваши возможности! – предложил Косыгин, и Леонид Ильич изумленно поднял брови, а Устинов, выжидающе уставившись на главу государства с какой то затаенностью на широком лице, приподнял плечи.
– Мне нужен приказ, – оживился генерал, и глаза у него сильно замерцали. – Это довольно дорого, сами же шкуру спустите…
– Ну, ну, – миролюбиво остановил Устинов. – Объявите внезапную, внеплановую тревогу, нулевую готовность. Пусть немного встряхнутся.
– Слушаюсь! – неожиданно вытянулся и козырнул генерал, и Леонид Ильич, не успев вмешаться, не успев даже открыть рта, увидел, как лицо генерала залила бледность и у него в руках, неизвестно откуда, оказался какой то продолговатый предмет – только тут за спиной генерала Леонид Ильич заметил еще трех военных, сейчас словно вышагнувших на свет из тени. Генерал щелкнул крышкой своего аппарата и нажал на открывшуюся выпуклую панель, после чего оглянулся на стоявших у него за спиной дежурных офицеров, что то коротко сказал им, и они тотчас, словно испарившись, исчезли. На первый взгляд ничего как будто не переменилось, лишь титановая обшивка стены прямо перед стоявшими высокими государственными мужами поползла в стороны, открывая еще один стратегический пульт с невероятным количеством светящихся оживших панелей, кнопок, экранов, датчиков; тайный задавленный восторг внезапно подкатил к сердцу Леонида Ильича, и хотя вначале у него и было желание немедленно прекратить начатое действо, он не произнес больше ни слова и лишь наблюдал, слушал и гордился происходящим. С ним рядом вместо генерала появился моложавый седой полковник и стал объяснять происходящее, переводить на понятный язык слова и команды, теперь то и дело звучавшие вокруг.
Подошвами ног Леонид Ильич почувствовал глубинный толчок, легкой волной отдавшийся во всем теле, и полковник тотчас сказал:
– Все. Мы полностью отключились и вошли в автономный режим сроком до трех лет. Все управление по отражению нападения и ответное возмездие центр переключил на себя.
Леонид Ильич удивился, ахнул и ничего не сказал, – было интересно и непривычно жутковато.
В этот же день, ближе к вечеру, в гранитном ущелье и на берегах далекой океанской бухты, укрытой самой природой от любых бурь и штормов, вновь послышались голоса. Теперь в бухте оказались уже два кита – их фонтаны взлетали в разных концах бухты, и люди гадали, пытаясь понять причину появления этих морских существ. Ущелье постепенно наливалось густым малиновым свечением, а затем, как и всегда, солнце провалилось за сопки, но их вершины еще долго чернели в малиновом, непрерывно и неотвратимо терявшем свою силу предзакатном огне.
В речки, сбегавшие в бухту, еще продолжала идти на нерест кета, почему то выбившаяся из общего потока и запоздавшая совершить дело жизни вовремя, – оно, это дело, даже бесполезное теперь и непонятное для человеческого разума, но изначально определенное и намеченное, не могло не совершиться, прекрасное и в своей трагической бесполезности.
9
С некоторых пор Леонид Ильич стал замечать даже у самых близких и доверенных людей из своего окружения ранее не наблюдавшуюся замкнутость, переходящую порой в откровенную, плохо скрываемую отчужденность; прежде открытые, по первому же его намеку охотно вступавшие в общение помощники, дежурные офицеры охраны, партийные чиновники, выполнявшие указания и распоряжения только лично главы государства, люди, возглавлявшие отделы контроля за важнейшими ведомствами и структурами государства и партии и опять же подотчетные только высшему должностному лицу этого государства, теперь несколько переменились в своем с ним общении. Пожалуй, это не столько настораживало Леонида Ильича, сколько забавляло и огорчало, – причина заключалась все в том же, в его увлечении актрисой Академического театра, давшей ему от ворот поворот, чего никто, и тем более сам он, не ожидали, вдобавок бросившей театр и даже куда то сбежавшей на несколько месяцев из Москвы с какой то довольно сомнительной мужской личностью. Разумеется, об этом многие из его окружения знали – те, кому это было положено по службе и кто так или иначе был обязан это знать и в то же время как бы не знать и делать вид, что ничего подобного никогда не было, нет и быть не может; они должны были сообщать ему о происходящем точно и ясно, и, если потребуется, с самыми интимными подробностями, но они просто не имели права думать об этом по строжайшим служебным инструкциям, несмотря на доброту и даже в чем то панибратский демократизм, давно выработанный Леонидом Ильичом в отношениях с окружающими и обслуживающими его людьми, начиная с поваров, горничных и парикмахеров, то есть с людьми, стоявшими гораздо ниже его на социальной лестнице. Хотя и в этом случае он сам уже твердо, как бы инстинктивно определял черту, за которую никто не мог переступить. И все, кто стояли по другую сторону этой невидимой, ежесекундно осязаемой черты, были всего лишь обязаны выполнять свои служебные функции и никогда, ни в коей мере не переступать в высший мир, тем более не пытаться его осмыслить или осудить. Но такое положение вещей создавало и массу ненужных неудобств; Леонид Ильич, несмотря на свое высокое положение, на свои права и обязанности, во всем остальном оставался обыкновенным человеком, по своей природе он был здоров и любвеобилен, развивался и старел по тем же биологическим законам, несмотря на экологически безупречную пищу и воду; у него, как и у каждого здорового и сильного мужчины, жил в крови первобытный неистребимый зов, тайно побуждающий его к стремлению, как говорится, иметь всех женщин племени, и с этим ничего нельзя было поделать, здесь и глава государства, и простой крестьянин были уравнены еще до своего рождения.
И согрешившему главе государства, когда ему был преподнесен пусть очередной, но далеко не безразличной ему женщиной ошеломительный подарок, – было трудно переживать все это в одиночестве и молчании, хотя ничего другого не оставалось; он не мог разрешить себе быть смешным и сравняться с людьми по другую сторону черты. Сам Леонид Ильич, пожалуй, столкнулся и с другой неожиданностью и втайне был недоволен собой: оказывается, Ксения вошла в его душу глубже, чем это полагалось в таких случаях. Вероятно, начинаю стареть, думал он с усмешкой, вновь и вновь возвращаясь в мыслях к неприятному делу; он убеждал себя, что она женщина свободная и имеет право поступать, как ей угодно, что смешно ревновать молодую, ослепительно красивую женщину, но одно дело думать, а другое – чувствовать. Было все таки обидно, – так демонстративно, не таясь, променять его на какого то московского прощелыгу, а ведь еще толковала что то о русской идее, о славянском единстве и братстве, о каких то праславянских началах, вот и слушай после этого женщин. Самая лучшая из них никогда не поднималась выше данного ей Господом Богом рубежа – любовь, муж, любовник, дети, да это и к лучшему, недаром в политике все больше укрепляется, по сути дела, принцип естественного отбора – каждому свое, природу не переупрямишь, и не нужно таким неблагодарным делом заниматься.
Почти всю жизнь находясь в центре коловращения поистине грандиозных дел и свершений и давно чувствуя себя если не непосредственным их творцом, то полновластным хозяином обязательно, и давно привыкнув к такому положению и мироощущению как к чему то обычному, входящему в повседневную жизнь, Леонид Ильич и к неплановому посещению Центрального ракетного командного пункта отнесся как к чему то обыденному; в стране всегда строились новые города, начинали работать новые заводы и шахты, воздвигались гигантские гидроэлектростанции, все больше осваивался космос; Центральный ракетный командный пункт управления стратегическими силами, как он официально назывался, хотя глава государства и был не в настроении и фактически ничего не понимал в сложнейшей военной технике, поразил его воображение. Масштабы увиденного на время отодвинули его личные неприятности. Он съездил на выходной в Завидово, удачно поохотился на лосей, завалил двухлетнего бычка, сам вел машину, несмотря на обычные возражения Казьмина, и чувствовал себя превосходно, но уже в понедельник с утра вновь начались мелкие неприятности. Жена жаловалась на дочку, просила в последний раз поговорить и вразумить ее; дочь стала пить, как последний мужик пропойца, опять пропадает, днюет и ночует среди циркачей, ни отца, ни матери не признает, людей не стыдится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46