А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мол, не бей ноги, иди до Угута, оттуда самолеты летают, садись да лети. Только паспорт надо… Я уж ничего не сказала, лыжи новые у них взяла, мои совсем сшоркались, денег на автобус сами пожертвовали…
Вавила что-то вспомнила, задумалась, взяла цветы с колен, полюбовалась, прижала к лицу.
— Розы… Помню, Ты мне дарил. Только те белые были.
И надолго замолчала, опустив глаза…
Темно-синее платье из домотканого полотна было с высоким и глухим стоячим воротом, скрывавшим шею, и по нему к груди и плечам растекался вышитый замысловатый узор — что-то вроде арабского орнамента, наверняка срисованного с книжных заставок. Космач ощутил желание прикоснуться к ней, тронуть влажные волосы на плече, руку, но она угадала его чувства, смутилась еще больше.
— Что так смотришь, Юрий Николаевич? — впервые назвала его настоящим именем.
— Отвык от тебя, боярышня. — Он отодвинулся подальше вместе с табуретом. — Давай-ка пировать! Сейчас я поставлю варить пельмени, и мы с тобой выпьем за встречу! Скоро утро на дворе, а мы сидим…
— Ой, да что ты говоришь-то, Ярий Николаевич? — устрашилась. — И не думай даже! Зелья в рот не возьму!
— Это шампанское…
— Лучше фрукты поем! Да вот еще маслины…
Вкусы у нее были неожиданные для староверки-скитницы и оригинальные. Если кто-то из странников заходил к Космачу, тот обязательно посылал Вавиле баночку маслин. Она ела их по одной ягодке в день, растягивая удовольствие, а косточки садила в землю или горшочки, пытаясь вырастить оливковое дерево…
Космач вскипятил на плитке воду, засыпал пельмени, и когда вернулся, боярышня с детской непосредственностью играла гроздью винограда.
— А ты давно ли здесь живешь? — спросила невзначай.
— Седьмой год пошел…
— Значит, Наталья Сергеевна с тобой из города не пошла?
— Опять ты за свое, Вавила Иринеевна! — шутливо заругался он. — Я тебе много раз говорил, она мне не жена. Мы вместе работали.
Непонятно было, удовлетворил ее такой ответ или просто решила уйти от неприятного ему разговора.
— Росли бы у нас такие сладкие ягоды, — сказала с неожиданной грустью, рассматривая виноград. — А то все клюква да брусника, как ни морозь, все горько. И цветы такие не цветут… Все у тебя так красиво! Виноград какой, а маслины так и есть-то жалко.
Спохватилась, что много говорит пустого, достала и подала скомканную бумажку.
— Анкудин… С Красного Увала послал. Для лодки ему надо.
На клочке газеты была нарисована дейдвудная труба с редуктором от лодочного мотора «Вихрь».
— Ладно, куплю ему запчасть, — пообещал Космач. — Но с кем послать?
— Унесу, — бездумно обронила она.
— Знаешь, сколько эта штука весит?
Вавила промолчала, глядя в пол. От златотканого кокошника алое лицо ее золотилось и напоминало иконописный лик.
— И это ведь не один заказ. — Космач подталкивал ее к деловому разговору — отвлечь хотел и думал: может, хотя бы намеком обмолвится, что погнало ее в такую дорогу.
— Еще Филумен с Урмана кланяться велел и патронов просил. К винтовке. Триста в аккурат…
— Вот, еще шесть килограммов…
— Феофания Сорока тоже кланяется. Ей сковородку надо. Кто-то сказал, есть такие сковородки, к которым не пригорает. Но даром ей сковорода, на голову ослабла…
— Скажи-ка мне, боярышня… Сам Сорока письма с тобой не прислал?
— На словах велел передать… В Стрежевой старице бочки засмоленные утоплены. Да не поднять никак, замыло, и больно глубоко, до семи сажен будет. И еще есть бочки в Варварином озере, которые зимой со льда можно достать воротом, ежели летом нырнуть да веревки привязать. Ну и на Сон-реке возле Красного Яра. Токмо там известно что. — Она перекрестилась. — Мумы египетские, старцы покойные.
Сонорецкие старцы, жившие монастырским братством, хоронили своих умерших способом невиданным и, в представлении других старообрядцев, поганым и антихристовым: еще теплое тело покойного садили в бочку и заливали свежим, а если зимой, то разогретым медом. Через три дня мед сливали в специальную яму и закапывали, а мертвеца заливали новым. Таких операций производили до восьми, в зависимости от роста и полноты, постепенно превращая тело в мумию. После чего бочку наполняли в последний раз, закупоривали, засмаливали в несколько слоев, обматывая холстом, и погружали на дно реки в самом глубоком и тайном месте.
А говорили так: когда на земле наступит такое время, что и Сон-река высохнет, то старцы встанут. И горе тому, кто поднимет хоть одну бочку со дна и выпустит муму раньше срока.
— А еще Адриан Филатович просил… Бусы янтарные.
— Это зачем ему бусы?
— Дочка у него, младшая, зобом заболела. Сказали, будто помогает.
— Что же не сведет к сонорецким старцам? Полечили бы…
— Говорит, они птицам молятся да солнышку кланяются. Еретики и бесермене…
— Ты же знаешь, это не так.
— Да знаю…
Она снова осеклась, случайно выболтав сокровенное.
— И бусы найдем… Ну а сколько времени шла-то? — осторожно спросил Космач.
— А на Федора Стратилата побежала, так получается, двадцать девять дней. Три пары лыж исшоркала до Северного. Не ходом шла, отдыхала. Зимовья по тропе еще стоят, хоть и неказистые, да не порушились. Натоплю камелек, нагрею воды, вымоюсь вся да и сплю себе… Две ночи лишь в снегу ночевала, какие-то люди избушки заняли, следы видела. Должно, охотники иль беглые. Это уж возле Аргабача…
— Неужели и в Аргабаче странников не принимают?
— Как не принимают? — изумилась Вавила. — Там есть наши. Правда, многие в бегах. Я и в баньке напарилась уж по настоящему, и на перинке поспала. Авксентий Зыков сам вызывался, заодно, говорит, и Юрия Николаевича повидаю… Да что уж я, триста верст не пробегу до Северного, коли больше пробежала? Там у них заветный камень стоит, Клестианом Алфеевичем намеленный. Так я забралась на него, помолилась о дороге, путь мне и открылся. Другие лыжи взяла и так ходко пошла, что за седьмицу прискочила. Снег добрый был, не теплел, так я раз толкнусь и будто на крыльях!..
Она пригасила в себе восторг, словно в лампе свет убавила, но через мгновение что-то вспомнила, снова рассмеялась.
— В Северном пришла на автобус, там паспорта не спрашивают… Хотела билет купить, деньги подаю… А мне говорят, старые деньги! Давно уж не годятся!
— Обманули тебя заобские, боярышня…
— Да как обманули? Ни!.. Должно, и сами того не знают. Им за клюкву такие дают! Мужики с самоходки!
— Как же ты без билета приехала? — любуясь Вавилой, спросил он. — Сейчас даром не возят.
Странница улыбнулась с детской хитрецой.
— Когда я у Савелия Мефодьевича переоделась в Северной… Не стерпела и колечко надела на пальчик, с маленьким камушком. А мужик из автобуса увидел, говорит, отдай, так я тебя даром свезу. И свез!
Космач лишь головой покачал.
— Я говорил тебе… Никогда ничего не отдавай.
— Да оно простое было, серебряное, — виновато вымолвила она и полезла в свою котомку. — У меня еще есть! Красивые!.. А то как бы я доехала? От Северного еще двести верст… Вот, смотри!
Вавила достала узелок, развязала одну тряпицу, вторую, и в третьей оказалось несколько перстней — нанизала их на пальцы, показала Космачу. А он, пользуясь случаем, взял ее руки в свои — горячие и от того немного жестковатые, поднес к своему лицу, как сокровища.
Золото было холодным и леденило пальчики.
— Погляди-ка, какие они красивые!
Пожалуй, Алмазный фонд купил бы все без всякой экспертизы: сапфиры, изумруды и один крупный бриллиант наверняка индийской работы. Даже на глазок этим сокровищам будет лет шестьсот — семьсот, а может, и того больше…
— А почему ты так смотришь? — вдруг спросила она. — Ты не смотри по-ученому, на красоту полюбуйся.
— Да я любуюсь. Только зачем таскаешь с собой такое богатство?
— Какое уж богатство?.. Это мне матушка дала, на приданое. Больно поносить хочется. Остальное в Северном оставила…
Он не стал пугать ее миром и современной жизнью, ни к чему ей знать, что за паршивую сережку убить могут не моргнув глазом.
— Мы завтра и то колечко вернем, — пообещал, не отпуская рук.
— Да уж не надо, нехорошо. Совсем уж простенькое…
— Он тебя обманул!
Вавила не хотела быть обманутой, смутилась.
— А как же мы вернем?
— Найдем водителя на автостанции… Ты запомнила его?
— Такой бритый…
— Они все бритые. В лицо узнаешь?
— Да узнаю. — Она что-то заподозрила, осторожно высвободила руки, но один из перстней коснулся огромной окладистой бороды Космача и зацепился. Вавила потянула и засмеялась: — Ишь, привязал! Отвяжи-ка, не то и веника твоего не останется! Как дерну вот!
И пока он выпутывал перстень, ее пальчики бездумно трогали бороду, и едва рука освободилась, как Вавила покраснела и отвернулась в великом смущении. Торопливо посдергивала украшения, завязала в тряпочки, сунула в глубину котомки. И что-то там нащупала еще, просияла.
— Свиточек тебе принесла, вот возьми-ка…
— Что это?
— Да ты искал… Сонорецких старцев послание пророческое на окончанье великого лесного сидения.
Свиток находился в кожаном чехле, завязанном с двух сторон, и напоминал длинную и толстую конфету. У Космача непроизвольно затряслись руки.
— Боярышня… Свет очей моих… Где же ты отыскала?..
— Спросила стариц на Сон-реке, они и благословили меня свитком.
Случайно проговорилась, что была у сонорецких старцев…
— С этим и шла ко мне?
Вавила спохватилась, что сказала лишнее, вдруг принюхалась.
— Ой, дымом пахнет! Ужель не чуешь?
Космач бросился на кухню; из кастрюли с пельменями шел синий дым. Впопыхах сдернул ее с плитки, обжегся, уронил, и пока искал тряпку, чтоб прихватить и поднять, задымился линолеум. Залил все из лейки, кастрюлю выставил в сени, вытер шваброй пол. И эти бытовые хлопоты слегка отрезвили его, а тут еще в окошко глянул — рассвело и метель завивает.
Когда же закончил с уборкой и вернулся, Вавилы за столом не было. Заглянул в горницу — лежит в постели, и розы рядом, на подушке.
— Ступай-ка спать, Ярий Николаевич, — строго посоветовала она. — Утро вечера мудренее. А как пробудишься, так и спросишь. Ты ведь спросить пришел?
Он встал на колени рядом с кроватью.
— Сегодня скажи, сейчас… Зачем ты вериги носила?
— Ты ученый, ты все знаешь…
— Ничего я не знаю. Впервые на тебе и увидел…
— Грешна, Ярий Николаевич, оттого и наряд суров. А ты взял да и лишил меня крепости.
— В чем же грех-то твой, ангел?
— Замуж в срок не пошла. У нас ведь строго, коль к семнадцати летам не взяли — нА тебе власяницу, абы мысленно не грешить.
— Кто же сплел ее?
Боярышня заговорила неожиданно низким, грудным голосом и нараспев, словно молитву:
— Сама и сплела. Белому коню хвост да гриву остригла. — Она резко села, сронив одеяло с груди. — Ты-то в миру живешь, свои законы и правила. И не знать тебе мук душевных и телесных, ибо ученый ты муж и вериги сам плетешь, из ума своего. Не знаешь, как грызет душу пустое чрево, а стыд какой и срам, когда скажут — перестарок! А когда всякую ночь страсти телесные треплют, подобно болезни падучей?.. Власяница, Ярий Николаевич, се есть спасение мое. Ты же снял с меня оберег, но ведаешь ли обычай?
— Не ведаю. Но догадываюсь. И мне радостно…
— Коли утром повторишь свои слова — поверю…
— Да ведь утро! Светает!
— Поди-ка спать, Ярий Николаевич, не мучай…
— Возле тебя останусь.
— Хоть ты и снял власяницу, но со мной не ложись, — назидательно произнесла она. — А вот когда ты мне наутро свое слово скажешь, да заживут мои язвы и рубчиков не останется…
Не договорила, умолкла настороженно. Он нашел руку боярышни, прижал к щеке. Пальцы зарылись в бороду, потрепали ее и вдруг замерли.
— Оно и так грех… Ты ведь ученый был, да так и остался… Позрела, как взволновался, когда свиток взял. Наутро откажешься от меня и снова вериги плести. Знаю, отчего в Полурады не пошел, а здесь поселился, при тракте. Ведь затосковал бы в скиту, к науке своей потянулся. И сейчас тоже затоскуешь. Что тебе станет лесная девка-перестарок? Неграмотная по-новому, в мирской жизни глупая…
— Никогда больше не говори так, — оборвал Космач. — Не желаю слышать.
Вавила немного помолчала, зашептала тихо:
— Пресвятая Богородица, прости и помилуй. Не ведаю, что творю, да ведь муж сей от вериг избавил…
Космачу показалось, она заснула с этими словами, пеки опустила, пальчики на щеке ослабли, и дыхание стало ровным.
— Человек от тебя пришел, — вдруг внятно и трезво проговорила. — На преподобного Савву…
— Какой человек?.. Кто?
— Назвался, а не ведомо, кто… От тебя, сказал…
— Я никого не посылал! Слышишь?.. Я никого не посылал!
— Да ведь пришел… Должно, худой человек. А я обрадовалась и к тебе побежала…
Несколько минут он стоял у кровати молча, руку ее спрятал под одеяло, жгут волос высвободил, потом взял за мизинец (говорят, так можно со спящими беседовать), спросил несколько раз, что за человек пришел и где он, но Вавила не отозвалась, лишь пальчик свой отняла,
Он снова взял, теперь всю руку, спросил:
— Пойдешь за меня?
Веки у Вавилы дрогнули — услышала, но глаз не открыла и ответила совсем невпопад:
— Мы его в сруб спустили… Обрадовалась и побежала.
Столь неожиданное сообщение боярышни не особенно-то встревожило Космача. Сразу же подумал о бывшей своей ассистентке Наталье Сергеевне, которая теперь заведовала кафедрой в университете: она послала человека в Полурады! Больше никто бы не решился таким образом проникнуть в потаенный скит, где сама бывала, тем более никто бы не посмел воспользоваться его именем. Скорее всего, за неимением специалистов на кафедре, способных работать со старообрядцами, нашла подходящего человека, какого-нибудь профессионального артиста (слух был, строила такие планы), и заслала будто бы от Космача. И, видно, не удался эксперимент, не ко двору пришелся чужак, коль Вавила здесь…
Космач поставил розы обратно в лейку с водой, пристроил ее в изголовье Вавилы на стул, чтоб запах чувствовала, и вышел из горницы. На глаза попал свиток, последнее послание сонорецких старцев, которое искал несколько лет, и потому где-то в глубине сознания поблескивал маячок любопытства, однако и распечатывать не стал, унес и спрятал в тайник. Потом побродил немного по узкой кухне, чаю хотел попить, отвлечься, но от смешанных, распирающих чувств захотелось чего-нибудь крепкого. Накинув полушубок, двинул на улицу, в метель.
Единственную улицу в Холомницах забило вровень с заборами, сунулся было вброд, но вернулся, нацепил лыжи. У Почтарей уже горел свет не только в избе, а и во дворе, значит, скотину обряжали. Старики эти жили в Холомницах особняком, сами никуда из хаты не вылазили и к себе не принимали, если только придет кто за молоком или горилкой, да и то за ворота вынесут. Все дачники считали их немного чокнутыми, а из-за нелюдимости подозревали, что связаны они с колдовством и нечистой силой. Особенно бабку Агриппину Давыдовну, которая, говорили, в лесу шалила: появится как черт из пня, напугает грибников или ягодников, и когда те убегут, корзины побросав, высыплет себе дары природы и была такова. В общем, плели о них всякую всячину. Работая в скитах, Космач и не таких чудес и россказней наслушался, так что относился ко всему иронически, хотя по поводу необычности поведения и психического состояния Почтарей общее мнение разделял.
Он переступил ограду и вкатился по сугробу чуть ли не в сарай.
— Здоровеньки булы, соседи!
Агриппина Давыдовна корову доила, чуть подойник не опрокинула.
— Мыколаич? Та шоб ты сказився! Сердце у пятках!
Дед Лука метал навоз сквозь окошко на улицу и даже не оглянулся. Его стоическому спокойствию в любых ситуациях можно было позавидовать.
— Прости, тетка Агриппина! А не продашь ли горилки?
— Та на шо тебе? Ты же ж не пьешь?
— Да вот что-то захотелось с утра пораньше!
Относительно спиртного старуха держала деда в черном теле.
Достала ключ, подала мужу.
— Видчини ларек, принеси горилки. Да сам не смий! Усе сосчитано.
Почтарь принес бутылку самогонки, запечатанной как на заводе, но без этикетки, от денег отказался.
— Як ведьмак скончается, коня твоего возьму, за сином…
— А что, ведьмак умирает?
— Дывись, як витер дуе? Чортова душа метелится…
— Где же этот ведьмак?
— Да с того края хата. — Дед махнул рукой в конец деревни — не хотел даже по прозвищу называть Кондрата Ивановича: они то конфликтовали по неведомой причине, то мирились — не разлей вода.
— Он что, умирает?
— Свит усю ночь горит. Пишов побачить — лежит як мертвец…
Космач не дослушал и от Почтарей побежал напрямую, огородами, к усадьбе Коменданта — кто его знает? Может, не зря вчера исповедаться приходил?..
А тот, живой и здоровый, преспокойно орудовал лопатой в своем дворе.
Хозяйство у старика было маленькое, десяток кур в подполе, стайка ручных синиц, летающих за ним по деревне и просящих корма, да знакомый заяц, которому позволялось обгрызать яблони.
1 2 3 4 5 6 7 8