Однако, памятуя, какого страха нагнал мой плащ на рынду, от этой идеи отказался. Решил переодеться легально, даже за счет снижения эффекта.
Акция началась ближе к вечеру, с расчетом прибыть на место, когда начнет темнеть. От нашего нового жилья езды в Замоскворечье было не более получаса. Мы с Ваней подъехали к монументальным воротам, я забрал сверток с реквизитом и объяснил рынде, где ему следует меня ждать.
Дальше артисту предстояло выступать соло. Я троекратно ударил в гулкие ворота за отсутствием посоха волхва сапогом. Они тотчас приотворились, привратник, узнав недавнего благодетеля и собутыльника, широко растворил створку, пропуская меня внутрь.
Я сначала подумал, что это акт дружеской благодарности, но скоро понял, что здесь ждут именно меня, причем нетерпеливо.
Невдалеке от ворот кучкой стояло несколько человек и, как только увидели меня, заспешили навстречу. Это оказалось приятной неожиданностью. Мне осталось только встать в позу статуи и ждать торжественной встречи.
– А мы тебя, батюшка, уже заждались, не чаяли, что придешь! – радостно объявила какая-то незнакомая женщина.
Я попытался вспомнить, видел ли ее раньше, но она была из категории людей, которых запомнить в лицо просто невозможно.
– Как же я мог не придти, если обещал! – ответил я по возможности низким «мистическим» голосом. Потом добавил таинственно и многозначительно:
– Солнце еще не село!
Этот неоспоримый факт произвел на зрителей сильное впечатление. Все разом повернулись на запад и удостоверились, что это астрономическое явление еще не произошло.
– Мы ничего, ладно, – виновато сказала та же женщина, – а вот хозяйка волнуется!
К чему она это сказала, я не понял и собрался изречь что-нибудь многозначительное, но с ходуне придумал, каким афоризмом порадовать присутствующих, и просто их перекрестил.
– Пойдем, батюшка, уж все заждались, – вступила в разговор еще одна встречающая.
– Пойдемте, – согласился я.
Попросить указать место, где можно переодеться, я не успел, встречающие заспешили к одному из теремов, пришлось идти вместе со всеми. Не успели мы подойти к крыльцу, как на него из внутренних покоев вышло еще несколько человек встречающих, среди которых я узнал управляющего и хозяйку.
Такой непонятный ажиотаж меня насторожил. Обещание погадать еще не повод устраивать волхву такую торжественную встречу.
Я поднялся на крыльцо и отвесил хозяйке низкий поклон. Она ответила полупоклоном. Сегодня крестная Прасковьи выглядела значительно интересней, чем во время нашей первой встречи. Тогда она была скромно, если не сказать бедно, одета, недавно со сна, не прибрана. Теперь была во всеоружии роскошного убранства и блистала женской привлекательностью.
– А мы тебя, батюшка, уже заждались, не чаяли, что придешь, – как и остальные, сказала она.
То, что все здесь меня называют «батюшкой», было не совсем понятно. Так обращались, как правило, к священникам. Однако поправлять я никого не стал, пусть зовут, как хотят.
– Пришел, как обещал, – ответил я, – к вечеру.
– Проходи, уже все готово, – пригласила хозяйка, уступая мне честь первому переступить порог.
Я кивнул, и мы вошли в терем. То, как меня встретили и, главное, к этому подготовились, мне не понравилось. Я интуитивно почувствовал, что кто-то пытается перехватить инициативу и заставить меня подчиниться своим правилам. Сеанс «черной и белой магии» я собирался провести по своему сценарию, а не пользоваться чужими наработками.
В сенях стояли несколько человек, скорее всего, слуги, и с интересом, меня рассматривали. В горнице, большой комнате с несколькими стрельчатыми окнами, народа оказалось еще больше. Посередине пустого помещения располагался большой стол с единственным стулом в его торце. Остальную мебель, как было принято в это время, составляли встроенные лавки вдоль стен.
Пока я осматривался, сюда же явились все те, кто встречал меня на крыльце, ждал во дворе и сенях. Комната тотчас заполнилась переговаривающимися, нетерпеливыми людьми. Хозяйка сразу же прошла во главу стола и села на стул. Сразу же стало тихо, гости или зрители, не знаю даже, как их правильнее назвать отступили к стенам. Было понятно, что от меня ждут каких-то действий. Камерного общения с глазу на глаз с хозяйкой не получилось.
Нужно было на ходу придумать, чем занять аудиторию, в противном случае меня ждал полный провал. Тот, кто подготовил и организовал эту встречу, рассчитал все правильно, «гадальщик» без подготовки будет вынужден устроить публичный сеанс, провалится и будет с позором изгнан.
Пауза затягивалась. Я один молча стоял посередине горницы, а на меня внимательно смотрело полсотни глаз. Хозяйка уже начинала проявлять признаки нетерпения, зевнула и обернулась к какой-то женщине, услужливо застывшей за ее плечом.
Сверток с одеждой мне мешал. Я, чтобы освободить руки, хотел положить его на стол и вспомнил о том, что в нем лежит. Избавляться от реквизита я раздумал, взял его под мышку и направился е хозяйке. Она прервала разговор со стоящей за спиной женщиной и повернулась ко мне.
– Где моя комната? Мне нужно подготовиться – громко, чтобы все слышали, попросил я.
Ни о какой комнате мы с ней в прошлый раз не говорили, видимо, поэтому она и растерялась, ответила не сразу, с заминкой.
– Марья, – негромко обратилась «крестная» к одной из своих спутниц, – проводи этого человека наверх, пусть он там и готовится.
Эпитет «этот человек» мне не понравился, как и небрежное, «пусть он там и готовится», это уже было явным признаком того, что меня воспринимают, как заезжего шарлатана, а не осчастливившего их своим явлением оракула.
Девушка, откликнувшаяся на имя Марья, поклонилась госпоже и позвала меня следовать за собой. Однако я продолжал неподвижно стоять на месте. Кто-то сказал, что великим артиста делает умение держать паузу. Не знаю, на сколько это верно, никогда не был актером и не имел возможности проверить тезис на практике, но паузы мне держать приходилось. Однако в паузе, как и во всем прочем, главное – не переборщить.
Стоять просто так, ничего не делая, было бы, по меньшей мере, глупо. Тем более, что разочарованные задержкой представления зрители начали перешептываться, и кто-то уже пробирался к выходу, сбивая у публики торжественный настрой. Нужно было придумать, как заставить всех замолчать, однако в голову лезли только глупости, не имеющие к театральному искусству никакого отношения. Я попытался вспомнить, как приковывали к себе внимание толпы великие политические деятели, но на память пришел один только Ленин, выступавший перед революционной братвой с броневика на площади перед Финляндским вокзалом.
– Пошли, батюшка, – опять позвала Марья.
Я не обратил на нее никакого внимания, медленно поднял голову, снял за неимением кепки шапку, зажал ее в кулаке, поднял правую руку как легендарный основатель первого в мире государства рабочих и крестьян, встряхнул головой и закричал, картавя и грассируя:
– Товагищи габочие и кгестьяне, до каких пор нас будут душить кговососы эксплуататогы? Вся власть советам габочих и кгестьянских депутатов! Землю крестьянам, фабрики рабочим! Пролетарии всех стран соединяйтесь! Дойчланд, дойчланд убер алее! Летайте самолетами Аэрофлота! Демократов и коммунистов в тюрьму! Судью на мыло! Ура, товарищи, наше дело правое, победа будет за нами! – на этом мой первый ораторский запал иссяк, но я вновь набрал полные легкие воздуха и заорал:
– Галина Бланка буль-буль, буль-буль!
Не знаю, что испытывали великие ораторы, когда зажигали энтузиазмом народы и вели за собой толпы, но я помню, какую гордость испытал за свою пламенную речь! Последнее угрожающее «буль-буль» окончательно потрясло публику, зрителей как ветром сдуло. Они бежали отсюда так быстро, как будто им собирались отрубить головы. Исчезла даже моя проводница Маруся. Не успели затихнуть раскаты красивого, мощного голоса, в горнице осталось всего трое: хозяйка, прилипшая к своему стулу, управляющий, жавшийся к дальней стене, и оратор.
– Ну? – спросил я купчиху. – Вопросы есть? Она, не отвечая, смотрела на меня с мистическим ужасом и даже не пыталась встать, видно, от страха у нее отнялись ноги.
– Сеанс черной и белой магии будет в полночь, – сказал я хозяйке, – нервным лучше не присутствовать. Пойдем, покажешь мою комнату, – обычным голосом сказал я управляющему. – Тебя, кажется, зовут Никифорович?
– Иваном Никаноровичем, – стараясь, чтобы я не заметил дрожи в голосе, ответил он.
– Это не важно, веди, Вергилий!
– Осторожно, тут ступенечка, – суетился он, когда мы поднимались наверх.
Привел меня Никанорыч в небольшую комнату на верхнем этаже. Судя по убранству, тут жила женщина. Я осмотрелся и спросил:
– Чья это комната?
– Раньше одна девка жила, а теперь пустует.
Я подумал, что он говорит о Прасковье, и уточнять, кто и когда здесь жил, не стал. Не нравился мне этот Иван Никанорович, было в нем что-то скользкое, фальшивое, хотя внешне выглядел он вполне респектабельно, даже симпатично: честный взгляд, скромная, аккуратная одежда, приятное лицо, опрятная борода. Я сел на скамью подле оконца, положил рядом с собой сверток с платьем и приказал управляющему, так, как будто имел на это право:
– Теперь пришли ко мне Митьку.
Иван Никанорович поклонился и едва не бегом отправился выполнять поручение.
«Покажу я вам еще чудо в решете», – злорадно подумал я.
Не успел я осмотреться, как в светелку влетел мой недавний собутыльник Митька. Вид у него был взъерошенный, глаз подбит, правда, в отличие от меня, не левый, а правый. Он уставился здоровым оком, узнал и обрадовался, как родному:
– Кеша! Друг! Вот кого не ждал, так не ждал! Недаром мне всю ночь тараканы снились!
Почему он упорно называл меня Кешей, и какое я имел отношение к его сновидениям, так и осталось его личной тайной. Он с трогательной простотой обнял меня и предался сладким воспоминаниям:
– А помнишь, как мы с тобой гуляли? Вот это, брат, был загул, так загул! Такое не каждый год случается! А как ты тогда нажрался, любо дорого вспомнить! Глаз-то тебе там подбили? Помнишь, какую драку учинил? Чего мы сидим? Пошли, сегодня я угощаю, денег правда мало, медный грош, но на затравку хватит!
– Погоди, – попытался я остановить фейерверк его красноречия, – у меня есть к тебе поручение.
– Кеша, да я для тебя что хочешь! Скажи слово, жену отдам, бери, пользуйся!
– А ты разве женат? – удивился я. В прошлый раз о жене он даже не упоминал.
– Я? Ты знаешь, кто был мой батюшка?
– Знаю, мы с ним вместе пуд соли съели.
– С батюшкой? – удивился он.
– С ним, родимым, ты знаешь, что это был за человек?
– Кто, батюшка? – глупо повторил он.
– Митя, ты можешь выполнить важное поручение? – поменяв тон, строго спросил я.
– Могу, почему не мочь...
– Надо достать очень крепкой водки, самой лучшей и самой крепкой, чтобы птицу влет била. Сможешь?
– Что же ты сразу не сказал, – приятно улыбнулся он, – зря морочишь мне голову разговорами. Да ты только скажи, одна нога там, другая здесь, были бы деньги!
– Деньги есть, и водка мне нужна для важного дела, хочу вашего Никанорыча уесть. А что останется, тебе отдам, пей, сколько хочешь!
– Никанорыча? Для такого дела я ничего не пожалею. Скажешь, Митька, не пей, в рот хмельного не возьму! Верка – она ничего, Верка человек, а Ника-норыч – сволочь!
Однако у меня существовали некоторые сомнения по поводу того, что когда ему в руки попадет бутылка, он сможет совладать с искушением. Идея использовать для сеанса водку у меня появилась только что, когда я думал, как можно окончательно заморочить неискушенную публику. Лучше было бы поставить какой-нибудь простенький химический опыт, смешать, например, щелочь с фенолфталеином и продемонстрировать казнь египетскую, но для этого не было реактивов, а с крепкой водкой я надеялся продемонстрировать явление «огнедышащего дракона».
– Ты, Кеша, во мне не сомневайся, – правильно понял Митя ход моих мыслей, – если не веришь, то кого хочешь, обо мне спроси, тебе всякий скажет. Конечно, иногда выпить могу, но когда надо дело делать, тогда в рот не возьму, хоть озолоти!
– Ладно, поверю, – решил я. – А кто в этой светелке раньше жил?
– Тут? Пронька жила, Веркина крестница. Только померла она от живота.
– Давно?
– Наверное, третий месяц пошел, а может, и больше. Все разве упомнишь! Жалко ее, добрая была девка, не то что Никанорыч!
Когда Митя отправился на задание, я занялся своим туалетам. Времени до начала «сеанса» было много, но мне еще предстояло войти в роль. Я переоделся, походил по светелке, отрепетировал несколько эффектных «па», соответствующие образу мага и волшебника, и начал рассматривать рафли. Тем, кто далек от подобных развлечений, надеюсь, будет любопытно узнать, что рафля – это апокрифическое сочинение гадательного характера, иначе «гадательные тетради»: в индексе «отреченных» книг они ставятся в один ряд с другими подобными еретическими сочинениями: книжником, чаровником, трепетником и пр.
Это нечто вроде известного с древности гадания Соломона: изображение круга с цифрами в разных сочетаниях. К цифрам, на которые бросается шарик или зерно, имеются объяснения, большей частью такого вида: сначала текст из псалма, случай из истории Евангельской – и рядом применительное к жизни толкование.
Если проводить современные параллели, то крамольный гадательный набор напоминал обычную детскую игру. Главным был круг с цифрами, а к нему прилагались листы с текстами и картинками. Понятно, что псалмы и библейские истории, при их символичности, трактовались гадателями так, как им было угодно.
Если учесть, что даже в наше просвещенное время полно всяких ясновидящих, прорицателей, астрологов и прочих мастеров проникновения в будущее и прошлое, и они вполне успешно делают свой бизнес на человеческой доверчивости и суевериях, то что говорить о семнадцатом веке! Одними картинками с жуткими рисунками можно было до обморока запугать впечатлительного человека.
Картинок на библейские сюжеты было большинство, но кое-какие из них явно противоречили писанию. На них были нарисованы кровожадные птицы, терзающие покорных людей, мифические чудовища, невообразимые уроды из мультипликационных фильмов ужаса, сосущие кровь женщин и младенцев. Некоторые из этих ужастиков даже напоминали персонажи картин Босха и Гойи.
Просидел я в одиночестве часа полтора. Меня не беспокоили. В тереме стояла могильная тишина. Митя все не возвращался, и я, грешным делом, подумал, что о заказанной водке можно забыть. Видимо, донести, не расплескав напиток, моему приятелю оказалось просто не по силам. Однако вскоре выяснилось, что я ошибся. Внизу хлопнула дверь, и лестница заскрипела под чьими-то очень тяжелыми шагами. Были они медленны и редки, после каждого следовала долгая пауза, как будто непослушное тело медленно преодолевает ужасающее тяготение земли. Кто поднимается ко мне наверх, можно было только догадываться. Я представил себе сурового командора, отправленного с того света за моей грешной душой. Так что осталось просить Господа простить прегрешения и достойно встретить бесславный конец. Однако оказалось, что ко мне поднимается не посланец ада, а напротив, вестник добра.
Дверь медленно открылась и моему смущенному взору предстала большая стеклянная бутылка. За ее горлышко держалась отнюдь не демоническая, а обычная человеческая рука. Причем пальцы так крепко вцепились в мутное грубое стекло, что даже побелели от напряжения.
– Сказал, принесу, значит, принесу! – произнес невидимый человек, после чего и рука и бутылка начали медленно опускаться к полу. Я подхватил хрупкий сосуд, не давая ему упасть и разбиться.
– Прими, что обещал! – сказал знакомый голос, после чего непослушное Митино тело загрохотало по лестнице вниз.
Осталось только склонить голову перед такой неимоверной силой духа. Он выполнил-таки свое обещание, после чего бездыханным пал на сырую землю.
Смущенный такой стойкостью и верностью долгу своего мужественного друга, я вытащил пробку. Из разверзшегося отверстия бутылки пахнуло чем-то знакомым, родным. Что она содержит, двух мнений быть не могло. Я наклонил сосуд над стаканом, чтобы до конца быть уверенным в справедливости своего предположения. Однако ничего не последовало. Вероятно, сосуд был полон лишь наполовину. Я наклонил его еще сильнее. И опять ничего не произошло. Тогда я пессимистично предположил, что он, скорее всего, наполовину пуст. Увы, и это не подтвердила суровая правда жизни.
Только перевернув бутылку вверх дном, я добился некоторого результата: несколько мутных капель, подобных скупым слезам старика, вылились из горлышка в сиротливо пустой стакан. Да, Митя выполнил свое обещание, он принес бутылку, и не его, а моя вина в том, что искушение оказалось сильнее дружеского долга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Акция началась ближе к вечеру, с расчетом прибыть на место, когда начнет темнеть. От нашего нового жилья езды в Замоскворечье было не более получаса. Мы с Ваней подъехали к монументальным воротам, я забрал сверток с реквизитом и объяснил рынде, где ему следует меня ждать.
Дальше артисту предстояло выступать соло. Я троекратно ударил в гулкие ворота за отсутствием посоха волхва сапогом. Они тотчас приотворились, привратник, узнав недавнего благодетеля и собутыльника, широко растворил створку, пропуская меня внутрь.
Я сначала подумал, что это акт дружеской благодарности, но скоро понял, что здесь ждут именно меня, причем нетерпеливо.
Невдалеке от ворот кучкой стояло несколько человек и, как только увидели меня, заспешили навстречу. Это оказалось приятной неожиданностью. Мне осталось только встать в позу статуи и ждать торжественной встречи.
– А мы тебя, батюшка, уже заждались, не чаяли, что придешь! – радостно объявила какая-то незнакомая женщина.
Я попытался вспомнить, видел ли ее раньше, но она была из категории людей, которых запомнить в лицо просто невозможно.
– Как же я мог не придти, если обещал! – ответил я по возможности низким «мистическим» голосом. Потом добавил таинственно и многозначительно:
– Солнце еще не село!
Этот неоспоримый факт произвел на зрителей сильное впечатление. Все разом повернулись на запад и удостоверились, что это астрономическое явление еще не произошло.
– Мы ничего, ладно, – виновато сказала та же женщина, – а вот хозяйка волнуется!
К чему она это сказала, я не понял и собрался изречь что-нибудь многозначительное, но с ходуне придумал, каким афоризмом порадовать присутствующих, и просто их перекрестил.
– Пойдем, батюшка, уж все заждались, – вступила в разговор еще одна встречающая.
– Пойдемте, – согласился я.
Попросить указать место, где можно переодеться, я не успел, встречающие заспешили к одному из теремов, пришлось идти вместе со всеми. Не успели мы подойти к крыльцу, как на него из внутренних покоев вышло еще несколько человек встречающих, среди которых я узнал управляющего и хозяйку.
Такой непонятный ажиотаж меня насторожил. Обещание погадать еще не повод устраивать волхву такую торжественную встречу.
Я поднялся на крыльцо и отвесил хозяйке низкий поклон. Она ответила полупоклоном. Сегодня крестная Прасковьи выглядела значительно интересней, чем во время нашей первой встречи. Тогда она была скромно, если не сказать бедно, одета, недавно со сна, не прибрана. Теперь была во всеоружии роскошного убранства и блистала женской привлекательностью.
– А мы тебя, батюшка, уже заждались, не чаяли, что придешь, – как и остальные, сказала она.
То, что все здесь меня называют «батюшкой», было не совсем понятно. Так обращались, как правило, к священникам. Однако поправлять я никого не стал, пусть зовут, как хотят.
– Пришел, как обещал, – ответил я, – к вечеру.
– Проходи, уже все готово, – пригласила хозяйка, уступая мне честь первому переступить порог.
Я кивнул, и мы вошли в терем. То, как меня встретили и, главное, к этому подготовились, мне не понравилось. Я интуитивно почувствовал, что кто-то пытается перехватить инициативу и заставить меня подчиниться своим правилам. Сеанс «черной и белой магии» я собирался провести по своему сценарию, а не пользоваться чужими наработками.
В сенях стояли несколько человек, скорее всего, слуги, и с интересом, меня рассматривали. В горнице, большой комнате с несколькими стрельчатыми окнами, народа оказалось еще больше. Посередине пустого помещения располагался большой стол с единственным стулом в его торце. Остальную мебель, как было принято в это время, составляли встроенные лавки вдоль стен.
Пока я осматривался, сюда же явились все те, кто встречал меня на крыльце, ждал во дворе и сенях. Комната тотчас заполнилась переговаривающимися, нетерпеливыми людьми. Хозяйка сразу же прошла во главу стола и села на стул. Сразу же стало тихо, гости или зрители, не знаю даже, как их правильнее назвать отступили к стенам. Было понятно, что от меня ждут каких-то действий. Камерного общения с глазу на глаз с хозяйкой не получилось.
Нужно было на ходу придумать, чем занять аудиторию, в противном случае меня ждал полный провал. Тот, кто подготовил и организовал эту встречу, рассчитал все правильно, «гадальщик» без подготовки будет вынужден устроить публичный сеанс, провалится и будет с позором изгнан.
Пауза затягивалась. Я один молча стоял посередине горницы, а на меня внимательно смотрело полсотни глаз. Хозяйка уже начинала проявлять признаки нетерпения, зевнула и обернулась к какой-то женщине, услужливо застывшей за ее плечом.
Сверток с одеждой мне мешал. Я, чтобы освободить руки, хотел положить его на стол и вспомнил о том, что в нем лежит. Избавляться от реквизита я раздумал, взял его под мышку и направился е хозяйке. Она прервала разговор со стоящей за спиной женщиной и повернулась ко мне.
– Где моя комната? Мне нужно подготовиться – громко, чтобы все слышали, попросил я.
Ни о какой комнате мы с ней в прошлый раз не говорили, видимо, поэтому она и растерялась, ответила не сразу, с заминкой.
– Марья, – негромко обратилась «крестная» к одной из своих спутниц, – проводи этого человека наверх, пусть он там и готовится.
Эпитет «этот человек» мне не понравился, как и небрежное, «пусть он там и готовится», это уже было явным признаком того, что меня воспринимают, как заезжего шарлатана, а не осчастливившего их своим явлением оракула.
Девушка, откликнувшаяся на имя Марья, поклонилась госпоже и позвала меня следовать за собой. Однако я продолжал неподвижно стоять на месте. Кто-то сказал, что великим артиста делает умение держать паузу. Не знаю, на сколько это верно, никогда не был актером и не имел возможности проверить тезис на практике, но паузы мне держать приходилось. Однако в паузе, как и во всем прочем, главное – не переборщить.
Стоять просто так, ничего не делая, было бы, по меньшей мере, глупо. Тем более, что разочарованные задержкой представления зрители начали перешептываться, и кто-то уже пробирался к выходу, сбивая у публики торжественный настрой. Нужно было придумать, как заставить всех замолчать, однако в голову лезли только глупости, не имеющие к театральному искусству никакого отношения. Я попытался вспомнить, как приковывали к себе внимание толпы великие политические деятели, но на память пришел один только Ленин, выступавший перед революционной братвой с броневика на площади перед Финляндским вокзалом.
– Пошли, батюшка, – опять позвала Марья.
Я не обратил на нее никакого внимания, медленно поднял голову, снял за неимением кепки шапку, зажал ее в кулаке, поднял правую руку как легендарный основатель первого в мире государства рабочих и крестьян, встряхнул головой и закричал, картавя и грассируя:
– Товагищи габочие и кгестьяне, до каких пор нас будут душить кговососы эксплуататогы? Вся власть советам габочих и кгестьянских депутатов! Землю крестьянам, фабрики рабочим! Пролетарии всех стран соединяйтесь! Дойчланд, дойчланд убер алее! Летайте самолетами Аэрофлота! Демократов и коммунистов в тюрьму! Судью на мыло! Ура, товарищи, наше дело правое, победа будет за нами! – на этом мой первый ораторский запал иссяк, но я вновь набрал полные легкие воздуха и заорал:
– Галина Бланка буль-буль, буль-буль!
Не знаю, что испытывали великие ораторы, когда зажигали энтузиазмом народы и вели за собой толпы, но я помню, какую гордость испытал за свою пламенную речь! Последнее угрожающее «буль-буль» окончательно потрясло публику, зрителей как ветром сдуло. Они бежали отсюда так быстро, как будто им собирались отрубить головы. Исчезла даже моя проводница Маруся. Не успели затихнуть раскаты красивого, мощного голоса, в горнице осталось всего трое: хозяйка, прилипшая к своему стулу, управляющий, жавшийся к дальней стене, и оратор.
– Ну? – спросил я купчиху. – Вопросы есть? Она, не отвечая, смотрела на меня с мистическим ужасом и даже не пыталась встать, видно, от страха у нее отнялись ноги.
– Сеанс черной и белой магии будет в полночь, – сказал я хозяйке, – нервным лучше не присутствовать. Пойдем, покажешь мою комнату, – обычным голосом сказал я управляющему. – Тебя, кажется, зовут Никифорович?
– Иваном Никаноровичем, – стараясь, чтобы я не заметил дрожи в голосе, ответил он.
– Это не важно, веди, Вергилий!
– Осторожно, тут ступенечка, – суетился он, когда мы поднимались наверх.
Привел меня Никанорыч в небольшую комнату на верхнем этаже. Судя по убранству, тут жила женщина. Я осмотрелся и спросил:
– Чья это комната?
– Раньше одна девка жила, а теперь пустует.
Я подумал, что он говорит о Прасковье, и уточнять, кто и когда здесь жил, не стал. Не нравился мне этот Иван Никанорович, было в нем что-то скользкое, фальшивое, хотя внешне выглядел он вполне респектабельно, даже симпатично: честный взгляд, скромная, аккуратная одежда, приятное лицо, опрятная борода. Я сел на скамью подле оконца, положил рядом с собой сверток с платьем и приказал управляющему, так, как будто имел на это право:
– Теперь пришли ко мне Митьку.
Иван Никанорович поклонился и едва не бегом отправился выполнять поручение.
«Покажу я вам еще чудо в решете», – злорадно подумал я.
Не успел я осмотреться, как в светелку влетел мой недавний собутыльник Митька. Вид у него был взъерошенный, глаз подбит, правда, в отличие от меня, не левый, а правый. Он уставился здоровым оком, узнал и обрадовался, как родному:
– Кеша! Друг! Вот кого не ждал, так не ждал! Недаром мне всю ночь тараканы снились!
Почему он упорно называл меня Кешей, и какое я имел отношение к его сновидениям, так и осталось его личной тайной. Он с трогательной простотой обнял меня и предался сладким воспоминаниям:
– А помнишь, как мы с тобой гуляли? Вот это, брат, был загул, так загул! Такое не каждый год случается! А как ты тогда нажрался, любо дорого вспомнить! Глаз-то тебе там подбили? Помнишь, какую драку учинил? Чего мы сидим? Пошли, сегодня я угощаю, денег правда мало, медный грош, но на затравку хватит!
– Погоди, – попытался я остановить фейерверк его красноречия, – у меня есть к тебе поручение.
– Кеша, да я для тебя что хочешь! Скажи слово, жену отдам, бери, пользуйся!
– А ты разве женат? – удивился я. В прошлый раз о жене он даже не упоминал.
– Я? Ты знаешь, кто был мой батюшка?
– Знаю, мы с ним вместе пуд соли съели.
– С батюшкой? – удивился он.
– С ним, родимым, ты знаешь, что это был за человек?
– Кто, батюшка? – глупо повторил он.
– Митя, ты можешь выполнить важное поручение? – поменяв тон, строго спросил я.
– Могу, почему не мочь...
– Надо достать очень крепкой водки, самой лучшей и самой крепкой, чтобы птицу влет била. Сможешь?
– Что же ты сразу не сказал, – приятно улыбнулся он, – зря морочишь мне голову разговорами. Да ты только скажи, одна нога там, другая здесь, были бы деньги!
– Деньги есть, и водка мне нужна для важного дела, хочу вашего Никанорыча уесть. А что останется, тебе отдам, пей, сколько хочешь!
– Никанорыча? Для такого дела я ничего не пожалею. Скажешь, Митька, не пей, в рот хмельного не возьму! Верка – она ничего, Верка человек, а Ника-норыч – сволочь!
Однако у меня существовали некоторые сомнения по поводу того, что когда ему в руки попадет бутылка, он сможет совладать с искушением. Идея использовать для сеанса водку у меня появилась только что, когда я думал, как можно окончательно заморочить неискушенную публику. Лучше было бы поставить какой-нибудь простенький химический опыт, смешать, например, щелочь с фенолфталеином и продемонстрировать казнь египетскую, но для этого не было реактивов, а с крепкой водкой я надеялся продемонстрировать явление «огнедышащего дракона».
– Ты, Кеша, во мне не сомневайся, – правильно понял Митя ход моих мыслей, – если не веришь, то кого хочешь, обо мне спроси, тебе всякий скажет. Конечно, иногда выпить могу, но когда надо дело делать, тогда в рот не возьму, хоть озолоти!
– Ладно, поверю, – решил я. – А кто в этой светелке раньше жил?
– Тут? Пронька жила, Веркина крестница. Только померла она от живота.
– Давно?
– Наверное, третий месяц пошел, а может, и больше. Все разве упомнишь! Жалко ее, добрая была девка, не то что Никанорыч!
Когда Митя отправился на задание, я занялся своим туалетам. Времени до начала «сеанса» было много, но мне еще предстояло войти в роль. Я переоделся, походил по светелке, отрепетировал несколько эффектных «па», соответствующие образу мага и волшебника, и начал рассматривать рафли. Тем, кто далек от подобных развлечений, надеюсь, будет любопытно узнать, что рафля – это апокрифическое сочинение гадательного характера, иначе «гадательные тетради»: в индексе «отреченных» книг они ставятся в один ряд с другими подобными еретическими сочинениями: книжником, чаровником, трепетником и пр.
Это нечто вроде известного с древности гадания Соломона: изображение круга с цифрами в разных сочетаниях. К цифрам, на которые бросается шарик или зерно, имеются объяснения, большей частью такого вида: сначала текст из псалма, случай из истории Евангельской – и рядом применительное к жизни толкование.
Если проводить современные параллели, то крамольный гадательный набор напоминал обычную детскую игру. Главным был круг с цифрами, а к нему прилагались листы с текстами и картинками. Понятно, что псалмы и библейские истории, при их символичности, трактовались гадателями так, как им было угодно.
Если учесть, что даже в наше просвещенное время полно всяких ясновидящих, прорицателей, астрологов и прочих мастеров проникновения в будущее и прошлое, и они вполне успешно делают свой бизнес на человеческой доверчивости и суевериях, то что говорить о семнадцатом веке! Одними картинками с жуткими рисунками можно было до обморока запугать впечатлительного человека.
Картинок на библейские сюжеты было большинство, но кое-какие из них явно противоречили писанию. На них были нарисованы кровожадные птицы, терзающие покорных людей, мифические чудовища, невообразимые уроды из мультипликационных фильмов ужаса, сосущие кровь женщин и младенцев. Некоторые из этих ужастиков даже напоминали персонажи картин Босха и Гойи.
Просидел я в одиночестве часа полтора. Меня не беспокоили. В тереме стояла могильная тишина. Митя все не возвращался, и я, грешным делом, подумал, что о заказанной водке можно забыть. Видимо, донести, не расплескав напиток, моему приятелю оказалось просто не по силам. Однако вскоре выяснилось, что я ошибся. Внизу хлопнула дверь, и лестница заскрипела под чьими-то очень тяжелыми шагами. Были они медленны и редки, после каждого следовала долгая пауза, как будто непослушное тело медленно преодолевает ужасающее тяготение земли. Кто поднимается ко мне наверх, можно было только догадываться. Я представил себе сурового командора, отправленного с того света за моей грешной душой. Так что осталось просить Господа простить прегрешения и достойно встретить бесславный конец. Однако оказалось, что ко мне поднимается не посланец ада, а напротив, вестник добра.
Дверь медленно открылась и моему смущенному взору предстала большая стеклянная бутылка. За ее горлышко держалась отнюдь не демоническая, а обычная человеческая рука. Причем пальцы так крепко вцепились в мутное грубое стекло, что даже побелели от напряжения.
– Сказал, принесу, значит, принесу! – произнес невидимый человек, после чего и рука и бутылка начали медленно опускаться к полу. Я подхватил хрупкий сосуд, не давая ему упасть и разбиться.
– Прими, что обещал! – сказал знакомый голос, после чего непослушное Митино тело загрохотало по лестнице вниз.
Осталось только склонить голову перед такой неимоверной силой духа. Он выполнил-таки свое обещание, после чего бездыханным пал на сырую землю.
Смущенный такой стойкостью и верностью долгу своего мужественного друга, я вытащил пробку. Из разверзшегося отверстия бутылки пахнуло чем-то знакомым, родным. Что она содержит, двух мнений быть не могло. Я наклонил сосуд над стаканом, чтобы до конца быть уверенным в справедливости своего предположения. Однако ничего не последовало. Вероятно, сосуд был полон лишь наполовину. Я наклонил его еще сильнее. И опять ничего не произошло. Тогда я пессимистично предположил, что он, скорее всего, наполовину пуст. Увы, и это не подтвердила суровая правда жизни.
Только перевернув бутылку вверх дном, я добился некоторого результата: несколько мутных капель, подобных скупым слезам старика, вылились из горлышка в сиротливо пустой стакан. Да, Митя выполнил свое обещание, он принес бутылку, и не его, а моя вина в том, что искушение оказалось сильнее дружеского долга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32