«Только этого мне не доставало», – подумал я и подтащил его к повозке.
– Я ничего, я пойду, мне нужно идти, – бормотал парнишка, обвисая у меня на руках.
Пришлось забросить его на сидение, как мешок с картошкой. Оставлять его на дороге было нельзя, он бы неминуемо замерз. Молодого человека била крупная дрожь, и он находился в полуобморочном состоянии. Самым правильным было бы дать ему выпить стакан водки, но, увы, мои похитители о водке, как и о теплом платье не позаботились.
Я пристроил парнишку на сидении так, чтобы он не вывалился по дороге, уселся на свое место и подстегнул кобылок. Они, пока мы стояли на месте, начали покрываться инеем и без понуканий пошли коротким галопом.
– Ты говорить-то можешь? – поинтересовался я у своего нежданного попутчика.
– Могу… – проблеял он дрожащим голосом.
– Откуда ты взялся?
– Из Херсонской губернии.
– Откуда? – удивленно переспросил я. – И что, так всю дорогу и идешь пешком?!
– Нет, только от Москвы…
– Деньги-то у тебя есть? – после долгого молчания задал я животрепещущий для меня вопрос.
– Есть немного, маменька заставила взять в дорогу.
– Молодец твоя маменька, – похвалил я предусмотрительную родительницу.
– Лев Николаевич считает деньги грехом, – не согласился парнишка.
– Ну, если только что Лев Николаевич… – машинально сказал я, заметив, что мы подъезжаем к развилке дороги. Нужно было выбирать, куда ехать дальше.
– Так ты точно не знаешь, где находится Тула?
– Не знаю, мне в Москве посоветовали о дороге спрашивать у встречных, – стуча зубами от холода, ответил юнец.
Выбор у меня был небольшой, один из двух вариантов, и я направил лошадей по левой дорожке, она мне показалось немного шире и лучше раскатана, чем правая. Морозец, между тем, все крепчал, и непротивленец совсем скис, да и меня уже пробирало до костей. Наконец впереди показалось какое-то селение, запахло печным дымом, и лошади прибавили шага.
– Денег у тебя сколько? – опять вернулся я к грешной теме. – Заплатить за постоялый двор хватит?
– Сто рублей, только они в армяк зашиты, – полусонно пробормотал малец. – Я хотел так дойти, Христа ради…
– «Так» только на тот свет можно добраться, да и то не всегда, – нравоучительно сказал я.
Мы уже въезжали в какое-то село. Несмотря на довольно раннее время, избы были темны. Ничего похожего на постоялый двор я не заметил. Ломиться к спящим людям было неудобно, а спросить было не у кого. Проехав дворов двадцать, я наобум остановился у какой-то избы и, оставив толстовца ждать, забарабанил кулаком в ворота. Во дворе затявкала собака, ее лай тотчас подхватили другие псы в соседних подворьях. Минут через пять в темном окне мелькнул свет лучины, скрипнула дверь, и старческий голос спросил:
– Кого Бог несет?
– Проезжие, – ответил я, стараясь сделать голос приятным, – ищем, где переночевать.
– А хоть у нас ночуй, коли за постой заплатишь, – сказал невидимый хозяин, прерывая приглашение смачным зевком. – Сами-то кто будете?
– Так, едем по своим делам, – неопределенно ответил я.
Старик исчез, потом вернулся одетым и открыл ворота. Мы въехали на подворье и, оставив лошадей на попеченье вышедшего вслед за стариком молодого мужика, пошли в слабо освещенную избу. Легковесного толстовца, чтобы он не упал, я придерживал за кушак. В сенях в нос ударила теплая дурманящая деревенская, избяная вонь. Пахло кислым хлебом, скотом и бедностью. Толстовец тут же бессильно опустился на лавку, заваленную каким-то тряпьем, а я остался стоять, поджидая замешкавшегося в сенях хозяина.
– Рано нынче мороз ударил, – сказал старик, появляясь в дверях вместе с клубами пара. – Я такого и не припомню, поди, замерзли?
– Есть маленько, – ответил я. – Парнишка вот совсем закоченел.
– Пусть на печь лезет, там отогреется.
– Раздевайся, – сказал я парнишке, – и лезь на печь, грейся.
Толстовец негнущимися пальцами долго возился с застежками армяка, наконец, расстегнул его, сбросил прямо на пол и неловко забрался на широкую лежанку печи.
– Сами-то из каких будете? – между тем поинтересовался у меня старик. – Наши, православные? А может, какие другие?
Я вспомнил, что, войдя в горницу, не перекрестился, но откуда старик мог это узнать, было непонятно, его тогда в избе еще не было.
– Из лекарей, – проигнорировав вопрос о вероисповедании, ответил я.
– Что же, это дело хорошее, – похвалил старик. – Людям подмога.
Говорить больше было не о чем, и я присел на лавку под образами. Изба, слабо освещенная двумя трещащими смоляными лучинами и огоньком лампадки, была темна.
– До города далеко ли? – спросил я после пятиминутного молчания, которое старик заполнил кряхтением и каким-то невнятным, себе под нос, бормотанием. – Недалече. До Михнева почитай поближе, а до Серпухова подоле.
Я представил себе карту Подмосковья и определил наше местоположение между Каширским и Варшавским шоссе, где-нибудь на уровне нынешнего города Чехова, бывшей Лопастни. В это время в избу ввалился молодой мужик, занимавшийся моими лошадьми.
– А хороши у тебя кобылки, добрый человек, – сказал он, повернув ко мне невидимое в полутьме лицо. – Где покупал, поди, с завода?
– Не знаю, они не мои, одолжил на время у знакомых.
– Вот я и думаю… – почему-то произнес молодой мужик. – А кобылки-то знатные, не уступишь? Я б за ценой не постоял.
Судя по состоянию избы, хозяевам была не по карману не то, что заводская лошадь, но и водовозная кляча. Однако я не стал развивать эту тему и интересоваться, какую цену мне могут предложить, а просто отказался:
– Лошади не мои, не продажные.
– А зря не хочешь продать, я б хорошую цену дал, так бы и взял с кипажем, – не удовлетворившись моими доводами, продолжил уговаривать мужик.
– Говорю тебе, эти лошади не продаются, – начиная раздражаться, ответил я.
– А мы и непродажные берем, – наглея, сказал он и засмеялся резким пьяным смехом своей же глупой остроте.
– Ты уж, добрый человек, не перечь Ефимке, – встрял в разговор старик, – ежели ему чего приспичит, то вынь да положь, иначе не отступится. Отдай ты ему кобылок по добру, а то как бы какой беды не приключилось, кликнет сейчас братовьев – живота лишишься.
До меня уже дошло, что для ночлега я выбрал не самый подходящий дом, поэтому старика почти не слушал, мучительно соображая, что мне дальше делать. Справится с пьяным Ефимкой и стариком, имея в кармане пистолет, не составляло труда, но где потом по дворовым постройкам искать своих выпряженных лошадей и как их потом на ощупь запрягать, я не знал. В любом случае это займет много времени, а там, глядишь, подоспеют «братовья», возможно, и вооруженные.
– А вы, сударь, подарите им коней – раздался с печи тонкий голос толстовца. – Не нужно противиться, может, они им больше нужны, чем вам.
Почему-то реплика худосочного идиота из Херсонской губернии разозлила меня даже больше, чем вымогательство и угрозы. Однако я сдержался и, продолжая неподвижно сидеть в красном углу под образами, неприметно сунул руку в карман пальто и нащупал металлическую рукоятку «Браунинга». Я помнил, что в нем всего четыре патрона, и стрелять просто так не собирался. Он мне нужен был для утяжеления руки. Судя по фигуре, Ефимка был малым крепким, и просто так сбить его с ног голым кулаком будет нелегко.
Первым делом нужно было усыпить бдительность разбойников. То, как они дерзко и открыто действовали, говорило о наглости и не слишком большом уме. Я решил, что самым правильным будет изобразить крайний испуг и смирение.
– Да как же, дяденька, можно, лошадки-то чужие, – заныл я неестественным, фальшивым голосом, обращаясь только к старику. – Мне, чай, за них отчет держать. Помилосердствуйте, явите божескую милость! Заставьте за свою доброту век Бога молить!
– А ты скажешь хозяевам, что лихие люди лошадок-то отобрали, – купившись на этот нехитрый прием, довольным голосом сказал хозяин, – а мы тебя с миром отпустим.
Насчет «отпустим» старик явно врал, кто же отпускает ограбленных в своем доме – убьют и бросят в лесу.
– Ну, если отпустите, – продолжил я идти на попятный, изображая настоящий испуг и крестясь на иконы, а сам наблюдал за передвижением сына.
Ефимка, между тем, стараясь быть незамеченным, все ближе подбирался ко мне. Если судить по его голосу и давешнему смеху, он был изрядно пьян, однако двигался бесшумно, хорошо координируя движения. Я, делая вид, что совсем смирился со своей участью, съежившись, сидел на лавке, парализованный страхом. Парень был уже совсем близко от меня, и старик, наблюдавший за его перемещением, как мне показалось, со значением кашлянул. Сынок в этот момент бросился на меня, вытягивая вперед руки, в правой сверкнул нож, но зацепить не смог и дико, по-животному завыл.
Я не стал терять времени и, бросившись на папашу, ударил его левой рукой, крюком снизу в солнечное сплетение. Старик ойкнул и начал сгибаться в пояснице. Я «подло» добавил ему ногой в лицо, но попал в грудь и не глядя в сторону опадающего на пол, уже не вопившего, а как-то хрюкающего Ефимки, бросился к дверям, на ходу крикнув толстовцу:
– Хочешь жить – беги за мной!
На улицу я выскочил, больно стукнувшись ногой о какую-то кадку в сенях. Во дворе, понурив головы, стояли мои нераспряженные, вопреки ожиданию, лошади. Позже я догадался, что их этой же ночью собрались перегнать в безопасное место и потому просто оставили во дворе. Я побежал к запертым воротам. Они, кособокие и щелястые, тем не менее, были заложены тяжелым дубовым брусом. Я вытолкнул его из пазов и, торопясь, растащил створки. На улице пока было тихо, никаких «братовьев» видно не было. Из избы в этот момент раздался пронзительный, заглушённый стенами, женский крик:
– Помогите, убили!
Я кинулся к лошадям, они повернули ко мне свои симпатичные, заиндевевшие морды. Хлопнула входная дверь, и я машинально вскинул пистолет. Из дома выбежал «непротивленец» с армяком в руках и бросился к фаэтону, что-то нечленораздельно крича. Я вскочил за козлы, подождал, пока парнишка нырнет в кузов, щелкнул кнутом и с места послал лошадей в карьер.
Глава 6
Мы быстро проскочили это опасное село с приземистой церквушкой и опять оказались в пустын ных российских просторах. Херсонский непротивленец злу насилием возился у меня за спиной натягивая на щуплые плечи свой крестьянский армяк.
– А что там было? – минут через десять, когда опасность, как ему показалось, миновала, спросил он.
– Ограбить нас хотели и убить, – коротко ответил я.
– А почему мужик закричал и упал? – продолжал любопытствовать парнишка.
– Потому что я его ударил, – без подробностей объяснил я.
Удар, честно говоря, был коварный и страшный. Я бил стволом пистолета прямо в горло парня. Меня при воспоминании о том, как захрустела проламываемая гортань, передернуло. Похоже, что я слегка превысил самооборону, в принципе, можно было бы обойтись и без таких суровых мер. Почему-то в тот момент, когда Ефимка бросился на меня с ножом, мне самому стало страшно, хотя и в более тяжелых переделках удавалось сохранять присутствие духа и не паниковать.
У меня уже и раньше несколько раз случались беспричинные приступы ужаса и ярости одновременно, которые не удавалось подчинить контролю и, тем более, проанализировать, отчего они происходят. Было непонятно, это срабатывали инстинкт самосохранения, предчувствия, или опасность и вправду была смертельной. Пожалуй, в этот раз Ефимка со стариком папашей подсказали мне разгадку: от них веяло такой первобытной жестокостью, что я почувствовал себя животным на бойне, которое с профессиональным равнодушием ведут на заклание, и я это понял на подсознательном уровне. Отсюда такая звериная реакция защиты своей жизни.
– Мне кажется, что вы были не правы, – забубнил у меня за спиной толстовец, – эти люди – простые, темные крестьяне и не понимают евангельских истин, Нам нужно было объяснить им, что неправедное богатство не ведет к счастью, главное – это чистая душа, а не земное богатство. А если уж им так нужны лошади, так пусть просто так заберут их себе.
Такое «расширительное» толкование Толстого меня сначала разозлило, но потом стало смешно.
– Ты один такой идиот у маменьки, или у тебя есть братья и сестры? – поинтересовался я у «практического философа».
– Вы меня не сможете обидеть, – обиженным голосом сказал непротивленец. – Я, если вы захотите меня ударить, подставлю вам другую щеку.
– Вот и прекрасно, – согласился я, – как только остановимся, проверю, как тебе понравится, когда тебя лупят. Пока же лучше смотри назад, нет ли за нами погони, кажется, их там целая банда. Это ребята серьезные, и, пока ты им объяснишь библейские истины, от тебя и мокрого места не останется.
– Они не посмеют меня обидеть! – дрогнувшим голосом заявил непротивленец. – Я барышня!
– Кто? – переспросил я, оглядываясь на щуплое создание. – Барышня!? Ну, ты, парень, даешь!
– Я не парень, меня зовут Татьяна Кирилловна Раскина.
– Ну, Раскина, так Раскина, – согласился я, разглядев таки, что на мужчину спутник, действительно, совсем не похож. – Сидела бы ты, Татьяна Кирилловна, лучше дома да книжки того же Толстого читала, чем зимой по дорогам болтаться!
Ни в виде юноши, ни в виде девушки это создание меня не интересовало. Хотя было бы неплохо из барышниного загашника заплатить за постоялый двор, если он нам встретиться на пути. У меня в кармане бренчало всего несколько серебряных монеток, которых не хватит даже на корм лошадям.
Не ответив на мой риторический совет, Раскина начала развивать другую тему:
– Вы как врач должны были не бить несчастного Ефимку, а оказать ему помощь, проявить к нему духовное и физическое участие. Если теперь крестьяне за нами погонятся, то виноваты в этом будете только вы. Вот мы с вами убежали, как трусы, а может быть бедному Ефимке сейчас больно. Вы его сильно ударили – требовательно спросила она.
Я вместо ответа хлестнул невинных лошадок вожаками по бокам.
– Люди должны быть добры друг к другу, особенно освещенные просвещением, – продолжала ныть барышня у меня за спиной. – Наш долг – научить простой народ любить друг друга, сеять разумное, доброе, вечное…
«Интересно, почему, как только наши соотечественники перестают гнобить друг друга, а принимаются морализировать, они выглядят полными, законченными идиотами? – размышлял я, слушая монотонные причитания херсонской толстовки. – Может быть, это происходит потому, что за словами о любви к ближнему у нас обычно ничего не стоит, а наши практические действия почти всегда направлены на свою выгоду? При том у большинства аморальных людей всю жизнь сохраняется вера в свою доброту и гуманность, а у наивных эгоистов – надежда на чудо начальственного благодеяния. „Вот, мол, приедет барин, барин нас рассудит“…
На ближайшей развилке я свернул направо, и мы поехали в сторону Серпухова. Никакого особенного преимущества у этого подмосковного городка перед Михневым у меня не было, просто я уже бывал в нем несколько раз, и это определило выбор.
– …Вот вы как гуманист, неужели не испытываете Угрызений совести за то, что бросили беззащитного мужичка без помощи? Оставили Божье создание? – не дождавшись моего покаяния, напрямую вопросила барышня.
– Это кто создание? Ефимка?
– Мы все Божьи создания, – уклонилась от прямого ответа Татьяна Кирилловна, – может быть, Ефим менее развит, чем вы, но это еще не повод отрицать его как создание Божье.
– У вас есть жених? – поинтересовался я, никак не комментируя ее проповедь.
– При чем здесь мой жених! – запнувшись, воскликнула Раскина. – Он здесь совершенно ни при чем!
Я не стал переспрашивать, предположив, что какой-то завалящий женишок у девицы есть.
– И как он отнесся к вашему путешествию за светом истины?
– О, он современный человек и понимает, кто такой Лев Николаевич Толстой, и что значит его учение для современного общества. Только он, к сожалению, не может отказаться от мясной пищи, и это нас разделяет. В остальном он совершенно замечательный человек и прогрессист.
– А он знает, что вы одна отправились на поклонение великим мощам? – спросил я.
К самому Толстому у меня, собственно, никаких претензий не было, но его убогая, прямолинейная ученица мне все больше не нравилась. Вопреки предположению, ироническая характеристика классика как «великих мощей», девицу не возмутила. Она, скорее всего, в тот момент была полна своими личными переживаниями, и ей было не до чести и достоинства графа Льва Николаевича.
– Мой жених… хотя мы официально с ним не обручены, но я уже почти дала ему слово, – запинаясь, сообщила херсонка, – ему нужно стать более совершенным… Вам не кажется, что кто-то нас догоняет…
Девица Раскина говорила задумчиво и монотонно, потому последняя часть ее фразы не сразу до меня дошла.
– Что догоняет? – переспросил я, повернув в ее сторону голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32