А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


«Новые германские представители, прибывшие сюда из Берлина, заявляют, что война между Германией и СССР может начаться в конце мая, так как они получили приказ вернуться в Берлин к этому времени. Но они также заявили, что в этом году опасность может и миновать. Они заявили, что Германия имеет против СССР 9 армейских корпусов, состоящих из 150дивизий…»

В этот день было получено две телеграммы Рамзая. Первая касалась японо-германских отношений и политики Японии в случае начала германо-советской войны – она была дана в пять адресов. Вторая, по всей видимости, положена в «сомнительную» папку – а куда еще прикажете ее деть? Война, может быть, начнется в конце мая, а может, и не начнется… Что-то там напутано в соотношении корпусов и дивизий, потому что бывший армейский генерал Голиков накладывает резолюцию: «Уточните – корпусов или армий?» Кроме того, по самым пессимистинным данным Разведупра, к 1 июня на советских гранитах было сосредоточено 120 дивизий (а на самом деле, как оказалось, всего около 70-ти). Это была дезинформация в чистом виде – правда, разведчик тут не виноват, он что услышал, то и передал.

30 мая 1941 года.
«Берлин информировал Отта, что немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня. Отт на 95 % уверен, что война начнется. Косвенные доказательства, которые я вижу к этому, в настоящее время таковы:
Технический департамент германских воздушных сил в моем городе получил указание вскоре возвратиться. Отт потребовал от военного атташе, чтобы он не посылал никаких важных сообщений через СССР. Транспорт каучука в СССР сокращен до минимума…»


1 июня 1941 года.
«Ожидание начала германо-советской войны около 15 июня базируется исключительно на информации, которую подполковник Шолль привез с собой из Берлина, откуда он выехал 3 мая…»


15 июня 1941 года.
«Германский курьер сказал военному атташе, что он убежден, что война против СССР задерживается, вероятно, до конца июня. Военный атташе не знает – будет война или нет…»


20 июня 1941 года.
«Германский посол в Токио Отт казал мне, что война между Германией иСССР неизбежна… Инвест сказал мне, что японский генштаб уже обсуждает вопрос о позиции, которая будет занята в случае войны…»

Ну и где же здесь эти отчаянные крики в эфир: «Война начнется 22 июня по широкому фронту!»? Да и существовали ли они, эти радиограммы с точными датами?
Точку в этом вопросе ставят опубликованные 16 июня 2001 года в «Красной Звезде» материалы круглого стола, который проходил в редакции перед 60-летней годовщиной начала войны. Одного из участников, полковника Службы внешней разведки В. Карпова, спросили о радиограммах Зорге. Ответ был категоричным: «К сожалению, это фальшивка, появившаяся в хрущевские времена». Такие «дурочки» запускаются просто: кто-то из авторов публикаций о Зорге эти радиограммы для красного словца придумал, а остальные со ссылкой на него, подхватили – и пошла писать губерния. Затем добавили психологизма, придумали мстительного Сталина, который не мог простить Зорге этих сообщений. ГРУ не протестовало, а может, и само запустило эти «сообщения» – прибавили же Льву Маневичу, герою книги и фильма «Земля, до востребования», лишних четыре года работы «для драматического эффекта». Он был арестован в 1932 году, а его заставили аж в испанской войне участвовать. Те еще мистификаторы сидят в военной разведке…
Нет, на самом деле о начале войны, и даже о ее приблизительной дате, советское правительство превосходно знало. Но радиограммы Зорге были вспомогательными и служили, в основном, для проверки информации. Еще 18 февраля 1941 года «Альта» (Ильза Штёбе) передавала из Берлина о том, что сформированы три группы армий, называла имена их предполагаемых командующих и направления, по которым они будут наступать. В марте Арвид Харнак («Корсиканец») сообщал о скором начале войны. О том же информировало множество источников, легальных и нелегальных, называя самые разные сроки, – от 15 марта до конца июня. Самый близкий географически информатор сидел в Москве, работал в германском посольстве и дал последнее, экстренное предупреждение 21 июня. Так что нападение гитлеровской Германии никоим образом не было неожиданным. В Кремле обо всем прекрасно знали, были приняты необходимые меры, своевременно отданы распоряжения о приведении войск в боевую готовность. Почему же тогда наша армия катилась от границ до самой Москвы? А вот чтобы не отвечать на этот вопрос, и была запущена сказка о неожиданном нападении. Ибо лето 1941 года – не то время, когда уместно обсуждать проблемы боеспособности Красной Армии…
С началом войны, значение группы «Рамзай» возросло необыкновенно. Если о немецких планах у советской разведки было кому сообщать и без Зорге, то в освещении японских планов у него не бьшо конкурентов. Здесь информация шла почти что эксклюзивная. Именно в это время и был составлен документ «Истоки политического недоверия Инсону» – если агент, действительно, работал под контролем, то пришел его «Час X» – время гнать «дезу». Сталин несколько раз по своей собственной инициативе спрашивал у Голикова: «Что там пишет ваш немец из Токио?»
В самом деле, слишком многое зависело от того, куда направит свои военные усилия Япония – на север или на юг. Придется ли СССР воевать на два фронта? Германия была заинтересована в том, чтобы усилия были направлены на север, против Советского Союза – но были ли заинтересованы в этом сами японцы?

3 июля 1941 года.
«Германский военный атташе… думает, что Япония вступит в войну через 5 недель. Источник Инвест думает, что Япония вступит в войну через 6 недель. Он также сообщил, что японское правительство решило остаться верным пакту трех держав, но будет и придерживаться пакта о нейтралитете с СССР».

2 июля 1941 года в Токио собрался Высший совет с участием императора Хирохито. На нем была утверждена «Программа национальной политики японской империи», где говорилось: «Наше отношение к германо-советской войне будет определяться в соответствии с духом Тройственного пакта. Однако пока мы не будем вмешиваться в этот конфликт. Мы будем скрытно усиливать нашу военную подготовку против Советского Союза, придерживаясь независимой позиции… Если германо-советская война будет развиваться в направлении, благоприятном для империи, мы, прибегнув к вооруженной силе, разрешим северную проблему и обеспечим безопасность северных границ».
Япония выбрала позицию «мудрой обезьяны», которая сидит на холме и наблюдает за дракой двух тигров. Через несколько дней текст «программы» лежал перед Голиковым. Зорге через Одзаки продолжал отслеживать все дальнейшие движения души японского правительства.

30 июля 1941 года.
«…К середине августа месяца в Японии будет под ружьем около 2 миллионов человек. Начиная со второй половины августа Япония может начать войну, но только в том случае, если Красная Армия фактически потерпит поражение…»


11 августа 1941 года.
«В течение первых дней войны Германии и СССР японское правительство и генштаб решили подготовить войну, поэтому провели большую мобилизацию. Однако после 6 недель войны руководители Японии, готовящие войну, видят, что наступление германской армии задерживается и значительная часть войск уничтожена Красной Армией. В генштабе уверены, что в ближайшее время последует окончательное решение, тем более что уже приближается зима. Ближайшие две-три недели окончательно определят решение Японии».


12 августа 1941 года.
«Военный атташе германского посольства в Токио совершил поездку в Корею и Маньчжурию и сказал мне, что шесть дивизий прибыли в Корею для возможного наступления на Владивосток. В Маньчжурию прибыли 4 дивизии. ВАТ точно узнал, что японские силы в Маньчжурии и Корее вместе насчитывают 30 дивизий. Подготовка к операциям закончится между 20-м числом и концом августа месяца, но ВАТ лично телеграфировал в Берлин, что решение на выступление японцев еще не принято. Если Япония выступит, то первый удар будет нанесен на Владивосток, куда и нацелено большинство японских сил…»


14 сентября 1941 года.
«Источник Инвест выехал в Маньчжурию. Он сказал, что японское правительство решило не выступать против СССР в текущем году… Инвест заметил, что СССР может быть абсолютно свободен после 15 сентября…»

Эти сообщения, действительно, сыграли огромную роль. Но все же не такую огромную, как о том пишут: что именно на основании информации Зорге было принято решение о переброске дальневосточных и сибирских дивизий под Москву. Крайне слабо верится, что такой важный шаг – оголить огромный участок, который в любой момент может стать линией фронта – был предпринят исключительно на основании данных разведки. Как-то очень уж это несерьезно выглядит. Допустим даже, что разведчики не ошибаются, не стали жертвой дезинформации – но что мешает японскому правительству изменить свое решение? Что тогда – срочно перебрасывать дивизии обратно? Но Москва далеко, а Япония совсем рядом. И, кстати, в одной из телеграмм Зорге сообщает: «Япония сможет выступить только в случае, если СССР перебросит в большом масштабе свои войска с Дальнего Востока…»
Павел Судоплатов по этому поводу пишет: «Не соответствует действительности, что мы перебросили войска с Дальнего Востока под Москву и выиграли битву под Москвой, так как Зорге сообщил о предстоящем нападении японцев на США в октябре 1941 года. У нас были документальные данные о низких наступательных возможностях Квантунской армии, о том, что она увязла в длительной и бесперспективной войне с Китаем и не имела достаточных резервов топлива…» Ну, и можно добавить еще, что наступала зима, а жители теплых японских островов любят русскую зиму не больше, чем немцы…
Для Рихарда начало войны стало страшным потрясением. 22 июня 1941 года он начал пить едва ли не с самого утра. А после обеда засел в баре отеля «Империал» и принялся за дело всерьез, и чем дальше пил, тем больше мрачнел. Часам к восьми вечера черная энергия стала требовать выхода. Зорге подошел к телефону и вызвал резиденцию германского посла. «Эта война проиграна!» – рявкнул он в трубку оторопевшему Отту и принялся набирать следующий номер. Тем вечером мрачное пророчество первого аналитика немецкой колонии получили все «столпы» германской общины – некоторые из них тут же выразили свое возмущение Отту. Конечно, все понимали, что Зорге пьян, но надо же и меру знать!
Макс Клаузен вспоминал, как Рихард сказал ему: «Плохо мы с тобой любим свою родину – не уберегли ее от беды», – и на глазах у него появились слезы. Он был сильным аналитиком, хорошо знал Советский Союз и понимал, во что ввязалась Германия с этой войной. Или кто-то думает, что под «родиной» Зорге имел в виду СССР? Это в разговоре с немцем Максом Клаузеном, который пробыл в России считанные месяцы? Рихард всегда считал себя и хотел быть не просто агентом, но и агентом влияния. Ему запрещали, а он все равно компоновал отсылаемую в Германию информацию в соответствующем ключе, как стал бы делать, впрочем, любой…
Если до того положение Зорге было тяжелым, то теперь оно стало невыносимым. Две его родины, две страны, которые он любил, сцепились друг с другом в смертельной схватке. Кроме того, он очень много работал в предшествующие месяцы и сейчас, по правилам разведки, ему надо было на какое-то время «лечь на дно» – законсервировать часть группы, прекратить передачи. Но это было невозможно. Именно теперь настало время, когда Зорге не мог заменить никто. Центр требовал от него информацию, давал трудные задания и жесткие сроки. Как раз тогда Сталин сказал, что в Японии военная разведка имеет разведчика, цена которого равна корпусу и даже армии.
Внешне он мало изменился – разве что стал серьезнее. Его связник, В. Зайцев, вспоминал об одной из встреч того времени: «Я встретил Р. 3. в одном из захолустных ресторанчиков… Зорге пришел с опозданием в несколько минут и подошел к моему столику. Внешне ничто не говорило о его паническом состоянии. Он был спокоен и, как всегда, собран, однако первым разговора не начинал и внимательно смотрел на меня, как бы изучая мое состояние. А мое сообщение о том, что руководство в Москве высоко оценивает деятельность его и других членов его резидентуры в последние месяцы и ходатайствует перед ЦИК СССР о высокой награде, Зорге немного смутился и с улыбкой сказал: „Дорогой Серж, разве награда и благодарность для коммуниста и разведчика имеют какое-либо серьезное значение? Главное в том, что мы с вами не сумели предотвратить войну. Теперь за это люди будут платить большой кровью“».
А вот Ханако видела его другим. После 22 июня он потемнел, все время пропадал где-то, возвращался поздно и все больше тосковал. А однажды перепугал ее взрывом отчаяния. Он был уже не на пределе, а за пределом человеческих сил, понимал, что их не отзовут и, наверное, уже предчувствовал катастрофу. Тогда, плача, он говорил ей:
– Я умру раньше. Я хочу, чтобы ты жила. Пожалуйста, живи долго… Ты не волнуйся, Зорге сильный. Он никогда не скажет ничего о тебе. А ты живи, выходи замуж… – И тут же сам себя одернул: – Прости меня, пожалуйста. Мне просто очень одиноко и грустно… – и вдруг обнял ее: «Давай умрем вместе…»

Провал

И снова слово Борису Гудзю.
– В отношении Зорге была допущена очень крупная ошибка… Зорге держал связь с реэмигрантом, коммунистом Иотоку Мияги. Но как же можно работать с коммунистами? Они ведь везде были под наблюдением… Художник Мияги выехал из Японии в США, где разведка ИНО его завербовала. Потом передала разведке военной, и он там на них работал… Но начальнику разведки Берзину пришла мысль использовать Мияги в Японии. Он берет художника-коммуниста из нормального японского окружения в Штатах и посылает на связь в Японию. Вышло, что в Токио Зорге работал с коммунистом. Напомню, дело Рамзая было открыто в Японии не военной контрразведкой, а их политической охранкой… Такие люди – всегда под наблюдением охранки…
Можно сколько угодно спорить – и спорят – со старым чекистом. Но факт есть факт: именно коммунистическое прошлое Мияги послужило причиной раскрытия сети.
Многие исследователи просто-напросто отказываются верить в то, что все произошло так, как произошло. Слишком много было вещей, которые неотвратимо вели группу к провалу.
М. И. Сироткин отмечал в своей записке: «Установившееся в течение последних четырех лет предвзятое отношение к „Рамзаю“ как к „двойнику“ неизбежно привело к резкому понижению качества руководства резидентурой со стороны Центра. Раз резидент – „двойник“, то резидентура работает под контролем противника и рано или поздно бесспорно обречена на провал. Пока она существует, надо ее использовать по мере возможности, но нет смысла тратить усилия на ее укрепление или развитие…»
И на самом деле, возникает такое ощущение, что Центр не рассчитывал использовать группу Рамзая долго и потому стремился выжать из разведчиков все, что возможно. Начиная с 1938–1939 годов Рихард постоянно просился в Союз, хотя бы на время, на отдых – и неизменно получал отказ.
«У меня такое впечатление, – пишет он в июне 1939 года, стараясь использовать в своих целях возникшие в последнее время трудности работы в германском посольстве, – что лучший период моей работы здесь на месте уже прошел совсем или, по крайней мере, на долгое время… Вернейшим я считаю – новые начинания с новыми силами. Мы же постепенно становимся использованными и ненужными…
Фрицу Клаузен.

в его работе пока везет… Однако и здесь я могу повторить мою старую просьбу еще раз: посылайте новых людей, по меньше мере в качестве помощников, которые смогут служить заменой. Это ж не дело, что всю работу практически ведут я и Фриц. Мы должны были много лет тому назад получить помощь…»
Центр ничего не сделал, резидентура осталась в том же составе.
В январе 1940 года новое письмо: «…Фриц страдает серьезной сердечной болезнью… не приходится более рассчитывать на его выздоровление и, тем более, на возвращение им былой работоспособности. Лечащий врач заявил мне, что даже при полном изменении его образа жизни и работы он сомневается, чтобы Фриц прожил более двух лет… Необходимо, чтобы Фриц самое позднее в начале будущего года после передачи своего легального дела и воздушной работы мог бы поехать домой для серьезного лечения и отдыха…
…Я хотел бы, господин директор, чтобы Вы мне ответили на следующие вопросы: могу ли я рассчитывать сразу же по окончании войны вернуться в Центр, где бы я мог, наконец, остаться…»
И так все время. В его письмах руководству, в письмах жене все время сквозит: домой, домой… Я устал, мне уже сорок пять лет, я одиннадцать лет работаю на вас, сколько же можно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22