В тот же день вечером они встретились. Старый друг стал вторым большим везением разведчика в Японии. Возвратившись из Шанхая в 1933 году, Одзаки жил в городе Осака и работал в иностранном отделе редакции газеты «Осака Асахи» и в институте социальных проблем «Охара». Но это пока, а в дальнейшем его ждала большая карьера…
В мае 1935 года, спустя неполных два года после начала командировки, Рихард как и предполагалось, был вызван в Москву. Взяв с собой микропленки с последними донесениями, он выехал из Японии в Нью-Йорк. Там ему передали австрийский паспорт на другую фамилию, по которому он и отправился через Францию, Австрию, Чехословакию и Польшу в СССР – пока его подлинный паспорт мирно покоился в тайнике в чемодане, без всяких отметок о пребывании в Советском Союзе.
В Москве Рихарда ожидал не слишком приятный сюрприз. Берзина в Разведупре не оказалось, на его месте сидел совсем другой человек, и, как стало понятно из разговора, не слишком понимающий собственно в делах разведки – зато, правда, специалист в военных вопросах. Это был новый начальник управления С. П. Урицкий, кадровый военный, но не разведчик. Правда, тут же присутствовал старый куратор группы Алекс – Лев Борович.
Рихард пробыл в Москве всего две недели. Он отчитался, сообщил о своих планах, в том числе и о намерении перенести центр работы в германское посольство. Попросил, чтобы Одзаки признали членом группы. В общем, в Разведупре и ЦК пришли к выводу, что резидентура состоялась и можно продолжать работу.
Имелась у Рихарда и еще одна достаточно серьезная проблема. Он был недоволен своим радистом. Все причины недовольства неизвестны, однако одна довольно неприглядная история стала достоянием гласности. Вскоре после своей легализации в Шанхае радистка шанхайской резидентуры Рене Марсо (впоследствии Элли Бронина, жена резидента), получила приказ съездить в Токио и разобраться, что такое происходит с передатчиком «Рамзая». Рация была неисправна, и радист никак не мог ее починить. Рене, закончившая радиошколу, могла не только починить передатчик, но даже изготовить его. Она с немалым риском добралась до Токио, пришла на квартиру, включила рацию… и оказалось, что та прекрасно работает. Когда радиста подвергли допросу, то выяснилось, что он обманывал резидента, а на самом деле просто боялся выходить в эфир. Имя главного героя этой неприглядной истории не названо, но вроде бы у Зорге не было другого радиста, Бернхардт работал с ним с самого начала. Правда, в одной из публикаций мелькает еще фамилия некоего Эриа… Но, как бы то ни было, приехав в Москву, Рихард попросил заменить Бернхардта на кого-нибудь знакомого по Шанхаю, в ком он мог быть уверен и кто мог бы не только передавать, но еще и шифровать радиограммы – шифровка занимала слишком много времени. И ему дали Макса Клаузена.
В Шанхае Макс не входил в ядро резидентуры, да он и недолго проработал с Зорге – в конце 1933 года его направили в Мукден в качестве резидента, а затем, вместе с женой, отозвали в Москву. Несколько месяцев Макс работал инструктором в радиошколе, но потом, по каким-то причинам, был уволен. В отчете от 1946 года он связывает свое увольнение с нелюбовью к нему одного из руководящих работников Центра. «…Так как, видимо, мое имя не пользовалось хорошей репутацией из-за Мукдена, тов. Давыдов недолюбливал меня…» Но на самом деле его отчислили из-за жены, прошлое которой не устраивало кадровиков ГРУ.
Клаузенов отправили на поселение в Республику немцев Поволжья, где Макс до 1935 года работал механиком Краснокутской МТС. Механик в то время был на селе лицом привилегированным. В деревне Клаузенам нравилось – приличный заработок, спокойная жизнь, без постоянного риска, без грозящих пыток и смерти. Поэтому, когда Максу пришел вызов из Москвы, он сделал вид, что ничего не знает, и не поехал. Но через неделю – срочная телеграмма: «Немедленно вернуться в Москву». Все. Приказ обсуждению не подлежит. Пришлось сниматься с места.
Итак, Макса и Анну вызвали из их деревни. Клаузен отправился в Токио первым, еще в 1935 году. Убедившись, что все благополучно, Анна присоединилась к мужу. Свое русское происхождение она скрыла, пользуясь тем, что «в наследство» от первого мужа ей досталось финское гражданство. К счастью, в Токио финнов не оказалось. (По-видимому, жители этой маленькой страны не стремились перемещаться по миру, ибо Разведупр ее вообще «любил», и наши разведчики часто отправлялись за границу с финскими паспортами.) Приехав в Японию, она снова «познакомилась» с собственным мужем, и вскоре Клаузены еще раз «поженились».
В Токио, Анна естественным образом вошла в немецкую колонию, завела знакомства с женщинами, что тоже было небесполезным. Впоследствии она вспоминала: «Не чуждаясь немецкого общества внешне, мы стали его членами. Я завела знакомства с немецкими женщинами. Они часто устраивали различные благотворительные мероприятия в пользу немецких солдат. Я вынуждена была принимать в этом участие, и это дало очень много для упрочения нашей легализации. Меня принимали за постоянную немку. Как-то председательница немецкого женского общества фрау Эгер спросила меня, почему я не имею детей, и посоветовала обзавестись ими, так как „нашей стране“ нужны дети, они будут иметь счастливое будущее. Это подтвердило лишний раз, что они считали меня своей».
Макс жил в Японии под видом коммерсанта, и далеко не номинально. Едва прибыв в страну, он завел себе мастерскую по продаже велосипедов, но торговля не удалась. Тогда он стал торговать светокопировальными аппаратами и материалами для них – заодно используя свои аппараты и для разведки. Через пять лет фирма «М. Клаузен Shokai» имела капитал в 100 тысяч иен, из которых 85 тысяч принадлежали самому Максу. Кроме того, он открыл еще филиал в Мукдене, в Маньчжурии, как бы совершая финансовые операции за границей, и теперь имел прикрытия для того, чтобы получать деньги из других стран. Впрочем, Центр не имел ничего против «самообеспечения» заграничных резидентур – чем больше они заработают на месте, тем меньше денег будут спрашивать с Москвы.
В 1936 году к группе присоединился еще Гюнтер Штайн, немецкий еврей, который, когда к власти пришел Гитлер, эмигрировал в Англию и сумел получить там гражданство. Он тоже был журналистом, до эмиграции работал в газете «Берлинер тагеблатт», а потом в лондонских газетах «Кроникл» и «Бритиш файнэншл ньюс» и особенно хорошо разбирался в финансовых делах. Это было не очень-то нужно Центру, однако тоже иной раз годилось. В группе Штайн был курьером и хозяином конспиративной квартиры. Он пробыл в Японии до 1939 года, после чего по приказу Центра отправился в Китай.
Будни разведчиков
…Первый куратор Зорге Алекс после 1937 года уже никому ничего рассказать не мог. А вот следующий его куратор, Борис Гудзь, благополучно дожил до 2002 года, в котором ему исполнилось сто лет. В разведку он пришел в 1923 году, начав работать в ИНО ОГПУ. С 1934 по 1936 годы он пробыл в Японии в качестве нелегального резидента и, вернувшись, получил новое назначение: в военную разведку, где тогда первым заместителем Урицкого был начальник ИНО Артузов.
«Берзина в тот момент уже не было, – рассказывал Гудзь в интервью газете „Дальний Восток“. – Руководили Урицкий и Артузов. Артур Христианович Артузов и пригласил меня в январе 1923 года в разведку. И я пригодился ему на сей раз уже в 1936-м, потому что два года протрудился в Японии. Он же там не бывал. Чтобы руководить Зорге, требовались конкретные знания. Как японская контрразведка ведет наблюдение? Каким образом можно оторваться, не раздражая „наружки“? Да и стоит ли отрываться? Я понимал, как и где встречаться с источниками. Вести их в ресторан или еще куда-то… Ситуация для меня совершенно ясная. Для моих начальников – не особенно. Поэтому специально пригласили мня на это дело, чтоб учитывал все нюансы…»
Надо думать, Борис Игнатьевич все-таки не Зорге давал указания, как ему отрываться от «наружки» – Рихард к тому времени работал в Токио уже не два, а три года, – а посылаемым к нему курьерам. Но и проинструктировать курьера – тоже забота куратора. Дело вроде бы небольшое – донесения да указания возить – но и здесь один неправильный шаг может завалить всю сеть.
«У нас было впечатление, что люди, с которыми мы неоднократно встречались в течение длительного периода времени, были „профессиональными“ курьерами, – пишет Зорге. – Мы не знали ни их имен, ни положения, которое они занимали в Москве или за границей. Связь с ними осуществлялась по предварительной договоренности с Москвой. Место, время и условия встречи согласовывались по радио. Например, встреча в одном из ресторанов Гонконга была устроена следующим образом. Курьер, прибывший из Москвы, должен был войти в ресторан в три часа с минутами, достать из своего кармана толстую длинную сигару и держать ее в руках, не зажигая. Наш курьер (в данном случае я), увидев этот условный знак, должен был подойти к стойке ресторана, достать из кармана по форме сильно бросающуюся в глаза курительную трубку и безуспешно попытаться ее раскурить. После этого курьер из Москвы должен был зажечь свою сигару, а я в ответ – свою трубку. Затем московский курьер должен был покинуть ресторан, а я, также выйдя из ресторана, медленно идти за ним в один из парков, где находилось место нашей встречи. Он должен был начать со слов: „Привет! Я – Катчер“, – а я произнести в ответ: „Привет! Я – Густав“. После этого все должно было развиваться по плану».
Естественно, ни тот, ни другой никоим образом не должны привлекать к себе внимание, а все подробности встречи должны быть выверены до мелочей. Вот какой казус произошел во Франции с резидентом Разведупра Гуревичем («Кент»). «По приезде в Париж я остановился в гостинице „Сейтан“, и на другой день должен был зайти в кафе „Дюспо“, находящееся на Криши, для встречи со связником Разведупра. При этом было обусловлено, что при входе в кафе я займу место за заранее определенным столиком, закажу чай, немедленно расплачусь за него и буду читать французскую газету. Связник должен был точно так же находиться в кафе, сидеть за столом, имея на столе французский журнал. Здесь мы должны были друг друга только видеть, сами же встречи должны были произойти немедленно по выходу из кафе, около дома № 120 или 140 по Криши.
Прибыв по указанному адресу, я не нашел кафе с названием „Дюспо“. В этом доме находилась закусочная, рассчитанная на обслуживание шоферов конечной автобусной остановки, под названием „Терминюс“. При входе в закусочную я увидел, что там имеется всего 1–2 стола, за которыми посетители обычно играли в карты. Посетители же в основном заказывали вино и горячее кофе, как это принято в закусочных во Франции. То, что я занял место за столом и заказал чай, вызвало смех у официанта, и мне было предложено кофе, говоря, что чаем они вообще не торгуют. Я пробыл в кафе более получаса, однако связника Разведупра по данным мне приметам не встретил». И неудивительно. Хорошо что дело было во Франции. В Японии, например, привлекать к себе излишнее внимание было просто опасно.
За редкими исключениями, которые заранее предусматривались Центром, курьеры не говорили между собой о работе. Обменялись почтой, бросили пару общих фраз и разошлись, даже имени друг друга не спросив. Меньше знаешь, крепче спишь.
В разведке, как на минном поле, мелочей не бывает. Даже добраться из Москвы до Токио – дело непростое. Вот как ехал в Токио в 1935 году Макс Клаузен. Из Ленинграда он отправился в Хельсинки, оттуда – самолетом в Амстердам и, через Бельгию, в Париж. Там он поселился в гостинице, где прожил четыре дня. Уже расплатившись, но еще находясь в номере, он уничтожил свой паспорт и достал из тайника в чемодане другой, на фамилию Дительмана, с которым отправился в Вену, где встретился в курьером, вручившим ему документы на имя Клаузена, с которыми он отправился в Нью-Йорк. Там Макс получил еще один комплект документов, которые и понес в немецкое консульство, объяснив консулу, что он живет в Бостоне, прибыл туда из Гамбурга, а теперь собирается в Китай, и ему нужен новый паспорт. И, лишь получив подлинные немецкие документы, в которых не было и следа его истинного маршрута, Макс отправился в Токио.
Кстати, когда произносится слово «паспорт», на самом деле речь идет не только о паспорте. До 1933 года потребности советской разведки в документах обеспечивали нелегальные мастерские компартии Германии, так называемый «Пасс-аппарат», где работали лучшие в Европе мастера по изготовлению фальшивых документов. О том, как это делалось, рассказывает американец Д. Даллин в своей книге «Шпионаж по-советски».
Работа «Пасс-аппарата» была значительно более сложной, чем казалось на первый взгляд. Мало было безукоризненно изготовить паспорт. Нелегал должен быть снабжен полным комплектом документов, и в каждом из них нужно было учесть множество нюансов. О тонкостях этой работы рассказывает Ганс Рейнерс, бывший эксперт по паспортам и другим личным документам Коминтерна:
«Мы, конечно, имеем бланк германского паспорта и хотим заполнить его для господина Мюллера из Мюнхена. Но мы должны иметь в виду, что Мюллер в один прекрасный день может появиться в Мюнхене, и его документы будут тщательно проверены полицией. Какие чернила применяются в Мюнхене для паспортов? Как фамилия офицера, который подписывает паспорта? Мы даем указания нашему агенту в Мюнхене узнать это и получаем от него подпись Шмидта, шефа полиции, а это отнюдь не простая операция. Теперь надо узнать время подписания, а это новая головоломка, мы должны знать, что господин Шмидт не был в отпуске или болен, когда им был „подписан“ паспорт. Кроме того, в некоторых странах полицейская печать подтверждается штампом об оплате пошлины, значит, надо подделать и этот штамп. Штампы время от времени меняются. Поэтому требуется громадная коллекция штампов сотен городов и поселков.
Когда эти операции закончены, работа по изготовлению паспорта только начинается, самая трудная часть еще впереди. Мюллер не может так просто появиться в обществе, снабженный только паспортом, он должен иметь документы, которые косвенно подтверждают его личность: свидетельство о рождении, записи о службе, книжка социального страхования и т. д. Это целая коллекция документов, и, чтобы она была полной, человек, выдающий ее, должен быть историком, географом и знатоком полицейских привычек.
Если свидетельство о рождении должно подтверждать, что господин Мюллер родился в Ульме в 1907 году, „Пасс-аппарат“ обязан выяснить, какая форма применялась в этом городе сорок или пятьдесят лет назад, какие нотариальные термины использовались в то время, какие имена были популярны, а какие – нет. Имя Ивар звучало бы странно для города Ульма, а имя Зепп казалось бы странным в Гамбурге или Копенгагене. Наконец, возникал вопрос с печатями. Какими они были в тех местах в то время? Был ли там на гербе лев, медведь или орел? Требовалось знание геральдики, и целые тома, посвященные этому вопросу, стояли на полках.
Когда набор документов был готов, возникала еще одна проблема. Если Ивар Мюллер будет пересекать первую границу, его паспорт не должен выглядеть новым. Если в нем будут проставлены многие визы, которые свидетельствуют о том, что путешественник проверен и перепроверен, полиция не обратит внимания на то, что ей предъявляют свежеиспеченный документ. Вот почему „Пасс-аппарат“ проставлял многие фальшивые визы и пограничные штампы на паспорт. Маршрут должен быть хорошо продуман и соответствовать той легенде, которой снабдили нелегала».
«Пасс-аппарат» имел шесть тайных мастерских и в период с 1927 по 1932 годы ежегодно изготовлял до 400 комплектов документов, а его отделения были разбросаны по всей Европе. Полиция безуспешно боролась с этим подпольным производством, и лишь с приходом нацистов власти взялись за дело всерьез. К 1934 году подпольные мастерские прекратили свое существование, а их специалисты рассеялись по всей Европе – надо полагать, к величайшей радости местных правоохранительных органов. Тогда-то у советской разведки и начались проблемы с паспортами. Тот же Гуревич рассказывал: «Выбор уругвайского паспорта для меня, как легализующего документа, не был достаточно хорошо продуман и подготовлен Главразведупром. В Бельгии уругвайских подданных были считанные единицы, в то же время в полиции зарегистрировались одновременно два вновь прибывших уругвайца. Это были агент Главразведупра Красной Армии Макаров – коммерсант, родившийся в Монтевидео и купивший предприятие в Остенде, и я, тоже родившийся в Монтевидео и тоже занимавшийся торговой деятельностью в Бельгии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
В мае 1935 года, спустя неполных два года после начала командировки, Рихард как и предполагалось, был вызван в Москву. Взяв с собой микропленки с последними донесениями, он выехал из Японии в Нью-Йорк. Там ему передали австрийский паспорт на другую фамилию, по которому он и отправился через Францию, Австрию, Чехословакию и Польшу в СССР – пока его подлинный паспорт мирно покоился в тайнике в чемодане, без всяких отметок о пребывании в Советском Союзе.
В Москве Рихарда ожидал не слишком приятный сюрприз. Берзина в Разведупре не оказалось, на его месте сидел совсем другой человек, и, как стало понятно из разговора, не слишком понимающий собственно в делах разведки – зато, правда, специалист в военных вопросах. Это был новый начальник управления С. П. Урицкий, кадровый военный, но не разведчик. Правда, тут же присутствовал старый куратор группы Алекс – Лев Борович.
Рихард пробыл в Москве всего две недели. Он отчитался, сообщил о своих планах, в том числе и о намерении перенести центр работы в германское посольство. Попросил, чтобы Одзаки признали членом группы. В общем, в Разведупре и ЦК пришли к выводу, что резидентура состоялась и можно продолжать работу.
Имелась у Рихарда и еще одна достаточно серьезная проблема. Он был недоволен своим радистом. Все причины недовольства неизвестны, однако одна довольно неприглядная история стала достоянием гласности. Вскоре после своей легализации в Шанхае радистка шанхайской резидентуры Рене Марсо (впоследствии Элли Бронина, жена резидента), получила приказ съездить в Токио и разобраться, что такое происходит с передатчиком «Рамзая». Рация была неисправна, и радист никак не мог ее починить. Рене, закончившая радиошколу, могла не только починить передатчик, но даже изготовить его. Она с немалым риском добралась до Токио, пришла на квартиру, включила рацию… и оказалось, что та прекрасно работает. Когда радиста подвергли допросу, то выяснилось, что он обманывал резидента, а на самом деле просто боялся выходить в эфир. Имя главного героя этой неприглядной истории не названо, но вроде бы у Зорге не было другого радиста, Бернхардт работал с ним с самого начала. Правда, в одной из публикаций мелькает еще фамилия некоего Эриа… Но, как бы то ни было, приехав в Москву, Рихард попросил заменить Бернхардта на кого-нибудь знакомого по Шанхаю, в ком он мог быть уверен и кто мог бы не только передавать, но еще и шифровать радиограммы – шифровка занимала слишком много времени. И ему дали Макса Клаузена.
В Шанхае Макс не входил в ядро резидентуры, да он и недолго проработал с Зорге – в конце 1933 года его направили в Мукден в качестве резидента, а затем, вместе с женой, отозвали в Москву. Несколько месяцев Макс работал инструктором в радиошколе, но потом, по каким-то причинам, был уволен. В отчете от 1946 года он связывает свое увольнение с нелюбовью к нему одного из руководящих работников Центра. «…Так как, видимо, мое имя не пользовалось хорошей репутацией из-за Мукдена, тов. Давыдов недолюбливал меня…» Но на самом деле его отчислили из-за жены, прошлое которой не устраивало кадровиков ГРУ.
Клаузенов отправили на поселение в Республику немцев Поволжья, где Макс до 1935 года работал механиком Краснокутской МТС. Механик в то время был на селе лицом привилегированным. В деревне Клаузенам нравилось – приличный заработок, спокойная жизнь, без постоянного риска, без грозящих пыток и смерти. Поэтому, когда Максу пришел вызов из Москвы, он сделал вид, что ничего не знает, и не поехал. Но через неделю – срочная телеграмма: «Немедленно вернуться в Москву». Все. Приказ обсуждению не подлежит. Пришлось сниматься с места.
Итак, Макса и Анну вызвали из их деревни. Клаузен отправился в Токио первым, еще в 1935 году. Убедившись, что все благополучно, Анна присоединилась к мужу. Свое русское происхождение она скрыла, пользуясь тем, что «в наследство» от первого мужа ей досталось финское гражданство. К счастью, в Токио финнов не оказалось. (По-видимому, жители этой маленькой страны не стремились перемещаться по миру, ибо Разведупр ее вообще «любил», и наши разведчики часто отправлялись за границу с финскими паспортами.) Приехав в Японию, она снова «познакомилась» с собственным мужем, и вскоре Клаузены еще раз «поженились».
В Токио, Анна естественным образом вошла в немецкую колонию, завела знакомства с женщинами, что тоже было небесполезным. Впоследствии она вспоминала: «Не чуждаясь немецкого общества внешне, мы стали его членами. Я завела знакомства с немецкими женщинами. Они часто устраивали различные благотворительные мероприятия в пользу немецких солдат. Я вынуждена была принимать в этом участие, и это дало очень много для упрочения нашей легализации. Меня принимали за постоянную немку. Как-то председательница немецкого женского общества фрау Эгер спросила меня, почему я не имею детей, и посоветовала обзавестись ими, так как „нашей стране“ нужны дети, они будут иметь счастливое будущее. Это подтвердило лишний раз, что они считали меня своей».
Макс жил в Японии под видом коммерсанта, и далеко не номинально. Едва прибыв в страну, он завел себе мастерскую по продаже велосипедов, но торговля не удалась. Тогда он стал торговать светокопировальными аппаратами и материалами для них – заодно используя свои аппараты и для разведки. Через пять лет фирма «М. Клаузен Shokai» имела капитал в 100 тысяч иен, из которых 85 тысяч принадлежали самому Максу. Кроме того, он открыл еще филиал в Мукдене, в Маньчжурии, как бы совершая финансовые операции за границей, и теперь имел прикрытия для того, чтобы получать деньги из других стран. Впрочем, Центр не имел ничего против «самообеспечения» заграничных резидентур – чем больше они заработают на месте, тем меньше денег будут спрашивать с Москвы.
В 1936 году к группе присоединился еще Гюнтер Штайн, немецкий еврей, который, когда к власти пришел Гитлер, эмигрировал в Англию и сумел получить там гражданство. Он тоже был журналистом, до эмиграции работал в газете «Берлинер тагеблатт», а потом в лондонских газетах «Кроникл» и «Бритиш файнэншл ньюс» и особенно хорошо разбирался в финансовых делах. Это было не очень-то нужно Центру, однако тоже иной раз годилось. В группе Штайн был курьером и хозяином конспиративной квартиры. Он пробыл в Японии до 1939 года, после чего по приказу Центра отправился в Китай.
Будни разведчиков
…Первый куратор Зорге Алекс после 1937 года уже никому ничего рассказать не мог. А вот следующий его куратор, Борис Гудзь, благополучно дожил до 2002 года, в котором ему исполнилось сто лет. В разведку он пришел в 1923 году, начав работать в ИНО ОГПУ. С 1934 по 1936 годы он пробыл в Японии в качестве нелегального резидента и, вернувшись, получил новое назначение: в военную разведку, где тогда первым заместителем Урицкого был начальник ИНО Артузов.
«Берзина в тот момент уже не было, – рассказывал Гудзь в интервью газете „Дальний Восток“. – Руководили Урицкий и Артузов. Артур Христианович Артузов и пригласил меня в январе 1923 года в разведку. И я пригодился ему на сей раз уже в 1936-м, потому что два года протрудился в Японии. Он же там не бывал. Чтобы руководить Зорге, требовались конкретные знания. Как японская контрразведка ведет наблюдение? Каким образом можно оторваться, не раздражая „наружки“? Да и стоит ли отрываться? Я понимал, как и где встречаться с источниками. Вести их в ресторан или еще куда-то… Ситуация для меня совершенно ясная. Для моих начальников – не особенно. Поэтому специально пригласили мня на это дело, чтоб учитывал все нюансы…»
Надо думать, Борис Игнатьевич все-таки не Зорге давал указания, как ему отрываться от «наружки» – Рихард к тому времени работал в Токио уже не два, а три года, – а посылаемым к нему курьерам. Но и проинструктировать курьера – тоже забота куратора. Дело вроде бы небольшое – донесения да указания возить – но и здесь один неправильный шаг может завалить всю сеть.
«У нас было впечатление, что люди, с которыми мы неоднократно встречались в течение длительного периода времени, были „профессиональными“ курьерами, – пишет Зорге. – Мы не знали ни их имен, ни положения, которое они занимали в Москве или за границей. Связь с ними осуществлялась по предварительной договоренности с Москвой. Место, время и условия встречи согласовывались по радио. Например, встреча в одном из ресторанов Гонконга была устроена следующим образом. Курьер, прибывший из Москвы, должен был войти в ресторан в три часа с минутами, достать из своего кармана толстую длинную сигару и держать ее в руках, не зажигая. Наш курьер (в данном случае я), увидев этот условный знак, должен был подойти к стойке ресторана, достать из кармана по форме сильно бросающуюся в глаза курительную трубку и безуспешно попытаться ее раскурить. После этого курьер из Москвы должен был зажечь свою сигару, а я в ответ – свою трубку. Затем московский курьер должен был покинуть ресторан, а я, также выйдя из ресторана, медленно идти за ним в один из парков, где находилось место нашей встречи. Он должен был начать со слов: „Привет! Я – Катчер“, – а я произнести в ответ: „Привет! Я – Густав“. После этого все должно было развиваться по плану».
Естественно, ни тот, ни другой никоим образом не должны привлекать к себе внимание, а все подробности встречи должны быть выверены до мелочей. Вот какой казус произошел во Франции с резидентом Разведупра Гуревичем («Кент»). «По приезде в Париж я остановился в гостинице „Сейтан“, и на другой день должен был зайти в кафе „Дюспо“, находящееся на Криши, для встречи со связником Разведупра. При этом было обусловлено, что при входе в кафе я займу место за заранее определенным столиком, закажу чай, немедленно расплачусь за него и буду читать французскую газету. Связник должен был точно так же находиться в кафе, сидеть за столом, имея на столе французский журнал. Здесь мы должны были друг друга только видеть, сами же встречи должны были произойти немедленно по выходу из кафе, около дома № 120 или 140 по Криши.
Прибыв по указанному адресу, я не нашел кафе с названием „Дюспо“. В этом доме находилась закусочная, рассчитанная на обслуживание шоферов конечной автобусной остановки, под названием „Терминюс“. При входе в закусочную я увидел, что там имеется всего 1–2 стола, за которыми посетители обычно играли в карты. Посетители же в основном заказывали вино и горячее кофе, как это принято в закусочных во Франции. То, что я занял место за столом и заказал чай, вызвало смех у официанта, и мне было предложено кофе, говоря, что чаем они вообще не торгуют. Я пробыл в кафе более получаса, однако связника Разведупра по данным мне приметам не встретил». И неудивительно. Хорошо что дело было во Франции. В Японии, например, привлекать к себе излишнее внимание было просто опасно.
За редкими исключениями, которые заранее предусматривались Центром, курьеры не говорили между собой о работе. Обменялись почтой, бросили пару общих фраз и разошлись, даже имени друг друга не спросив. Меньше знаешь, крепче спишь.
В разведке, как на минном поле, мелочей не бывает. Даже добраться из Москвы до Токио – дело непростое. Вот как ехал в Токио в 1935 году Макс Клаузен. Из Ленинграда он отправился в Хельсинки, оттуда – самолетом в Амстердам и, через Бельгию, в Париж. Там он поселился в гостинице, где прожил четыре дня. Уже расплатившись, но еще находясь в номере, он уничтожил свой паспорт и достал из тайника в чемодане другой, на фамилию Дительмана, с которым отправился в Вену, где встретился в курьером, вручившим ему документы на имя Клаузена, с которыми он отправился в Нью-Йорк. Там Макс получил еще один комплект документов, которые и понес в немецкое консульство, объяснив консулу, что он живет в Бостоне, прибыл туда из Гамбурга, а теперь собирается в Китай, и ему нужен новый паспорт. И, лишь получив подлинные немецкие документы, в которых не было и следа его истинного маршрута, Макс отправился в Токио.
Кстати, когда произносится слово «паспорт», на самом деле речь идет не только о паспорте. До 1933 года потребности советской разведки в документах обеспечивали нелегальные мастерские компартии Германии, так называемый «Пасс-аппарат», где работали лучшие в Европе мастера по изготовлению фальшивых документов. О том, как это делалось, рассказывает американец Д. Даллин в своей книге «Шпионаж по-советски».
Работа «Пасс-аппарата» была значительно более сложной, чем казалось на первый взгляд. Мало было безукоризненно изготовить паспорт. Нелегал должен быть снабжен полным комплектом документов, и в каждом из них нужно было учесть множество нюансов. О тонкостях этой работы рассказывает Ганс Рейнерс, бывший эксперт по паспортам и другим личным документам Коминтерна:
«Мы, конечно, имеем бланк германского паспорта и хотим заполнить его для господина Мюллера из Мюнхена. Но мы должны иметь в виду, что Мюллер в один прекрасный день может появиться в Мюнхене, и его документы будут тщательно проверены полицией. Какие чернила применяются в Мюнхене для паспортов? Как фамилия офицера, который подписывает паспорта? Мы даем указания нашему агенту в Мюнхене узнать это и получаем от него подпись Шмидта, шефа полиции, а это отнюдь не простая операция. Теперь надо узнать время подписания, а это новая головоломка, мы должны знать, что господин Шмидт не был в отпуске или болен, когда им был „подписан“ паспорт. Кроме того, в некоторых странах полицейская печать подтверждается штампом об оплате пошлины, значит, надо подделать и этот штамп. Штампы время от времени меняются. Поэтому требуется громадная коллекция штампов сотен городов и поселков.
Когда эти операции закончены, работа по изготовлению паспорта только начинается, самая трудная часть еще впереди. Мюллер не может так просто появиться в обществе, снабженный только паспортом, он должен иметь документы, которые косвенно подтверждают его личность: свидетельство о рождении, записи о службе, книжка социального страхования и т. д. Это целая коллекция документов, и, чтобы она была полной, человек, выдающий ее, должен быть историком, географом и знатоком полицейских привычек.
Если свидетельство о рождении должно подтверждать, что господин Мюллер родился в Ульме в 1907 году, „Пасс-аппарат“ обязан выяснить, какая форма применялась в этом городе сорок или пятьдесят лет назад, какие нотариальные термины использовались в то время, какие имена были популярны, а какие – нет. Имя Ивар звучало бы странно для города Ульма, а имя Зепп казалось бы странным в Гамбурге или Копенгагене. Наконец, возникал вопрос с печатями. Какими они были в тех местах в то время? Был ли там на гербе лев, медведь или орел? Требовалось знание геральдики, и целые тома, посвященные этому вопросу, стояли на полках.
Когда набор документов был готов, возникала еще одна проблема. Если Ивар Мюллер будет пересекать первую границу, его паспорт не должен выглядеть новым. Если в нем будут проставлены многие визы, которые свидетельствуют о том, что путешественник проверен и перепроверен, полиция не обратит внимания на то, что ей предъявляют свежеиспеченный документ. Вот почему „Пасс-аппарат“ проставлял многие фальшивые визы и пограничные штампы на паспорт. Маршрут должен быть хорошо продуман и соответствовать той легенде, которой снабдили нелегала».
«Пасс-аппарат» имел шесть тайных мастерских и в период с 1927 по 1932 годы ежегодно изготовлял до 400 комплектов документов, а его отделения были разбросаны по всей Европе. Полиция безуспешно боролась с этим подпольным производством, и лишь с приходом нацистов власти взялись за дело всерьез. К 1934 году подпольные мастерские прекратили свое существование, а их специалисты рассеялись по всей Европе – надо полагать, к величайшей радости местных правоохранительных органов. Тогда-то у советской разведки и начались проблемы с паспортами. Тот же Гуревич рассказывал: «Выбор уругвайского паспорта для меня, как легализующего документа, не был достаточно хорошо продуман и подготовлен Главразведупром. В Бельгии уругвайских подданных были считанные единицы, в то же время в полиции зарегистрировались одновременно два вновь прибывших уругвайца. Это были агент Главразведупра Красной Армии Макаров – коммерсант, родившийся в Монтевидео и купивший предприятие в Остенде, и я, тоже родившийся в Монтевидео и тоже занимавшийся торговой деятельностью в Бельгии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22