– Эва невидаль! – усмехнулся Иван. – Когда их тут не было-то, татей? Сама-то вспомни.
– Странники говорят, это не те тати, другие, – Евдокся упрямо качнула головой. – Необычные.
– И что ж в них такого необычного?
– Эти всех убивают, а забирают не все – только серебро, злато, каменья... А недавно до чего обнаглели – иконы из дальней угрюмовской церкви украли. И на что им иконы? Грехи замаливать? Боюсь я что-то, Иване.
– Ничего, милая, – Раничев крепко обнял супругу. – Не доберутся до нас никакие тати – и частокол имеется, и людишки оружные.
Ничего не ответив, боярышня поцеловала мужа и быстро спустилась во двор – хлопотать по хозяйству, ведь все требовало пригляду – как выполот огород, хорошо ли вычищена конюшня, как дела на сыроварне, да мало ли? Еще к детям успеть забежать, проведать... Раничев даже иногда чувствовал угрызения совести, глядя на мятущуюся по хозяйственным заботам жену, и сам себе казался жутким бездельником, кем-то вроде альфонса. Пойти, что ли, на задний двор, к Лукьяну? Тот как раз вечером должен был тренировать юных ратников? Или не ходить? Лучше дождаться доклада старосты, Никодима Рыбы, да переговорить с ним насчет мельниц. Никодим мужик умный и жизнью битый, может, и подскажет чего дельного?
В окно видно было, как опускалось за рекой солнце. Еще не оранжевое, не покрасневшее даже, золотисто-желтое, оно висело в голубом мареве, медленно скрываясь за дальним лесом. Сверкающий край светила уже зацепился за черные вершины, от холмистого берега к реке потянулись длинные темные тени. Послышался звон – в окрестных церквях благовестили к вечерне.
– Можно тебя на пору слов, батюшка? – заглянув в светлицу, в пояс поклонилась Настена, нянька. Круглое добродушное лицо ее выглядело каким– то донельзя озабоченным и несчастным.
Иван кивнул, приглашая няньку, но та не подошла к нему, а наоборот, поманила за собою. Пройдя галерею, Иван вошел в уютную горницу, любуясь на спящих детей, Панфила с Мишаней. Ишь, сопят, наследники. Что долгонько уже спят, не пора ль будить?
– Глянь-ко, батюшка! – подойдя к кроватке, нянька показала на руку Мишани. – Эвон, на пальце-то...
Иван всмотрелся и заметил на безымянном пальце левой руки ребенка узенькую черную полосу – словно кольцо.
– И у Панфилушки так же, – прошептала Настена.
– И что с того? – не выдержал Иван. – Подумаешь, мало ли что бывает?
– Не гневайся, боярин, – нянька вдруг повалилась на пол, а в добрых глазах ее заблестели слезы. – Помнишь Алексия, царствие ему небесное? Уж какой был ангелочек... А вот прямо перед смертью вот эдак вот, на пальчике-то...
Раничев еле сдержался. Что-то подобного не припоминал, хотя, конечно, не очень всматривался, не до того было.
– Так ты думаешь...
– Не знаю, – покачала седой головою Настена. – Может, и ни к чему это... Да я ведь, батюшка, боярышне-то не говорила, тебе только...
– И что ты мне предлагаешь – в церковь или к бабке какой сходить?
– Знающие люди старуху Маврю хвалят, – тихо отозвалась нянька. – Говорят, знающая...
– Ага, знающая, – недоверчиво усмехнулся Иван. – Костер по ней плачет – вот что!
– Ну, как знаешь, боярин, – вроде как обиделась нянька. – Мое дело сказать... А только деток ваших я дюже люблю.
– Да ведаю...
– И ведь вялые они какие-то в последнее время. Сам от, видишь, спят, не ползают да не скачут. Уж не сглазил ли кто? Ты б, батюшка, сходил к Мавре... а грех-от потом отмолишь... да, мыслю, и не велик грех-то.
– Ну да, невелик – с колдуньей знаться! – невесело хохотнув, Иван окинул взглядом детей и вышел из горницы.
Ну и Настена, ну и темная бабка. Подумаешь, какие-то там пятна! Как там Владимир Ильич-то говаривал? Мракобесие!
Рассуждая так, Иван все старался отвлечься, выгнать из головы навязанную нянькой мысль, внезапно засевшую так плотно и никак не хотевшую уходить. Хорошо хоть, бабка ничего не сказала Евдоксе, а то бы и та места себе не находила. О предупреждении Настены Раничев думал и во время вечерни, и за ужином, и даже в постели – хорошо хоть утомленная хозяйственными делами супружница сразу заснула и не требовала любовных ласк. Спала крепко, хоть из пушек пали, из «тюфяков», как их здесь называли.
– Э-эй, родная, – Иван осторожно пошевелил жену. Та даже не дернулась – настолько крепок был сон. Тем лучше, тем лучше... Наверное, в иной ситуации Раничев бы и не решился, но вот сейчас...
Подхватив одежду, он на цыпочках выскользнул из опочивальни и, пройдя галереей, быстро спустился во двор. Опавший месяц висел в черном ночном небе серебряной абордажной саблей, мерцали звезды. Гавкнув, зарычал пес, загремел было цепью и, узнав хозяина, тихо заскулил, заластился.
– Тарзан, Тарзан, хороший, – Иван погладил собаку – огромного, серо-черной масти волкодава, умного и верного, как, наверное, могут быть одни лишь псы.
Неслышно подошел ночной стражник:
– Что угодно, господине?
Раничев было хотел спросить про Марфену, да прикусил язык – не стоило доверятся в таком деле первому попавшему человеку, пусть даже и многократно проверенному. Не нужно плодить лишние слухи.
– Пронька-отрок небось спит уже?
– Видал, в каморку свою проходил. Разбудить, батюшка?
– Сделай милость. Я здесь подожду.
Иван снова приласкал пса – Тарзан – это уж он назвал – и задумался: что сказать Евдоксе? Мало ли, проснется вдруг? Ха! Да ведь можно на татей сослаться – сама же про них и рассказывала. Мол, объявились в лесу незнаемы люди – пошли проверять.
– Звал, господине? – неслышно подошел Пронька, тряхнул льняными волосами.
– Звал, звал, – Иван осмотрелся. – Стражник где?
– На задворье пошел, проверить.
– Отлично. Помнишь, ты мне сегодня про одну ведьму рассказывал... запамятовал уж, как ее...
– Мавря-старуха.
– Да, Мавря... Говоришь, она часто к Марфене ходит?
– Видали люди.
– А Марфена по-прежнему в Чернохватове живет, у Куземы?
– В Гумнове, боярин-батюшка.
– Ну да, в Гумнове. Так что Марфена?
Зачем-то оглянувшись, отрок, понизив голос, поведал, что ведьма шастает к Марфене лишь по ночам, и тогда, когда Марфениного мужа Куземы нет дома. Сегодня как раз его и не было – с утра еще уехал в город за какой-то особой глиной.
– Мавря с Марфеной в баньке ворожат обычно, – подумав, добавил отрок.
– Это откуда ж такие сведения? – неподдельно удивился Иван и, увидев, как сконфузился отрок, махнул рукой. Понятно – с такими же, как сам, сопленосыми, подглядывает по баням за голыми девками. Ладно...

Пройдя ворота, оба быстро пошли по залитой лунным светом дороге к Гумнову. Лошадей решили не брать – слишком шумно – ни к чему лишние свидетели. Иван и Проньку-то взял с собой не только лишь потому, что отрок кое-что знал про Марфену с Маврей, но и – на всякий случай, от излишних слухов. У парня должно было создаться такое впечатление, будто бы это он, Пронька, и виновен в сегодняшнем ночном вояже – он ведь рассказал Ивану о намерении Марфены. Так что, ежели что... Главное, чтоб Евдокся не догадалась, зачем Раничев на самом деле ходил к ведьме – изведется вся.
От Обидова до Гумнова было версты две, если срезать лесом, или две с половиной – ежели по дороге, и чуть больше – берегом. Решили идти берегом – банька-то у Марфены явно стояла недалеко от реки.
– У меня тут челнок в кусточках, – неожидан но к месту вспомнил Пронька. – Может, на нем?
– Давай, – согласился Иван. – Только тихо.
Вытащив из кустов челнок – хорошо, не рояль – они быстро поплыли вдоль берега, стараясь не цеплять веслами мели, и вскоре оказались у Гумнова – в деревне гулко залаяли псы.
– Греби к берегу, – приказал Раничев. – Вылезаем.
Челнок легко ткнулся носом в прибрежный песок, Иван даже не замочил сапог, а Пронька вообще был босиком.
– Вон, там ее банька, – отрок показал рукой куда-то вперед, за кусты и запоздало предупредил: – Тут ручьишко, осторожнее, господине.
– Спасибо, уже попал, – едва не упав, язвительным шепотом отозвался Раничев. – Долго еще идти?
– Вона!
Из оконца маленькой баньки вдруг пальнуло тусклым желтоватым светом.
– Обе здесь, – уверенно кивнул Пронька. – Колдуют! Сейчас незаметно к окошечку...
– Жди на улице, – безмятежно бросил Иван и, ничуть не таясь, отворил дверь. – Можно к вам, женщины?
Марфена – бесстыдно голая, с намазанной каким-то дурно пахнущим маслом кожей, испуганно бросилась в угол. Старуха же ничуть не испугалась и словно бы ждала Ивана.
– Пришел? – скривив губы, как ни в чем не бывало осведомилась она, этакая классическая ведьма, баба-яга – страшная, горбоносая, с торчащими в уголках рта клыками.
– Спросить кое-что хочу, бабуся, – вежливо сказал Раничев.
Старуха кивнула:
– Спрашивай.
Иван без слов посмотрел на Марфену.
– Выйди, – приказала девушке ведьма. – Там есть кое-кто, у бани. Можешь развлечься, хе-хе!
Марфена, не одеваясь, вышла, и снаружи послышался шум.
– Ну? – Мавря нетерпеливо взглянула на гостя, в желтоватых глазах ее стоял жуткий нечеловеческий холод – Иван явно чувствовал его, даже озяб...
– Мои дети...
– Знаю, – старуха осклабилась. – Я многое ведаю – на то и ведьма. Что же про твоих детей... Дай руку...
Иван протянул ладонь.
– Не ту, левую... Видишь свой перстень? На том же месте отметины и у твоих чад. Нехорошие, злые отметины... Чье-то колдовство... Нет, даже не колдовство... его последствия... Что такое... как волны от корабля. Что-то нужно закрыть...
– Что?!
– Тебе виднее.
Раничев схватил старуху за плечи:
– Ты можешь спасти моих детей, бабка? Я заплачу щедро!
– Нет, – ведьма покачала головой. – Их спасешь только ты сам.
– Как?
– Не знаю. Я лишь могу отсрочить их смерть до следующего лета.
– Спасибо и на том, – Иван облегченно улыбнулся. – Тебе нужно золото?
– Нет, – старуха сверкнул глазами и неожиданно попросила: – Отпусти Марфену.
– Что? – не понял Иван. – Но я же...
– Она все еще любит тебя... И я хочу, чтобы эта любовь умерла. Марфена должна стать ведьмой.
– Но что я могу?
– Вот! – колдунья протянула Раничеву корец с каким-то дурнопахнущим зельем. – Выпей. Ну, не бойся!
Выдохнув, Иван припал губами к корцу – на вкус все оказалось неприятно, но вовсе не так страшно, как можно было ожидать – колдовская смесь чем-то напоминала древнее плодово-ягодное вино за девяносто восемь копеек, которое Иван, будучи в отроческом возрасте, частенько пивал с такими же оболтусами-друзьями, балдея в беседке детского садика номер пять под музыку группы «АББА» или там «Бони М». Противно, но не смертельно. Особенно – с плавленым сырком.
– Ступай! – взяв корец обратно, усмехнулась ведьма. – Твои дети умрут через год.
Раничев поперхнулся.
– Если ты до того времен не закроешь то, что открыто... Кто-то, не ты, открыл это... Я не могу понять, что. Что-то неведомое. Ты знаешь.
– Разберемся, – зло произнес Раничев. – Еще один вопрос. Почему ты помогла мне?
– Ты отдал Марфену. Поверь, она будет хорошей ведьмой.
– Надеюсь, – кивнув на прощание, Раничев вы шел из баньки... и нос к носу столкнулся с Марфеной – голой и с каким-то пустым взглядом.
Не сказав ни слова, она молча прошла мимо – хлопнула дверь. Раничев посмотрел ей вслед и хмуро качнул головой. Неужели и в самом деле отпустил? Как сказал Владимир Ильич... Нет, что-то совсем не хотелось шутить. Пройдя берегом, Иван поискал челнок, не обнаружил и шепотом позвал Проньку. К удивлению, отрок откликнулся сразу:
– Я тут, за кусточком.
И в самом деле, Раничев обнаружил парня сидящим в челноке в нескольких метрах от берега и почему-то голым.
– Ты чего это? – удивился Иван. – Купаться, что ли, собрался?
– Какое там купаться, боярин! – задрожав, Пронька обхватил руками озябшие плечи. – Марфена напала, раздела – еле ноги унес.
– Вот дурень, – искренне рассмеялся Раничев. – Коли уже раздела – зачем же уносить ноги? Эх ты, пионер, мать твою за ногу... Ну, греби к берегу.
Усевшись в челнок, Иван погрузился в себя, Вернее, в свои грустные мысли. Невеселым каким-то выдался нынче День пионерии, вот тебе и праздник. Хорошо, хоть кое-что вызнал.
На том берегу, у самой воды, ярко горел костер – видно, пацаны пасли лошадей в ночном или ловили рыбу – как говорится, «взвейтесь кострами, синие ночи!»... Утлый челнок с Раничевым и Пронькой медленно плыл вверх по реке, в черной воде отражались...


Глава 2
Май 1405 г. Великое княжество Рязанское.
ВИЗИТ ДУМНОГО ДВОРЯНИНА

Я прошу, хоть ненадолго,
Грусть моя, ты покинь меня...
«Песня о далекой Родине» Р. Рождественский


...желтые усталые звезды.

Год, всего год жизни его малым детям накликала старая ведьма! И практически ничего, ничегошеньки, не пояснила, а только лишь туманно толковала про какие-то дыры, которые кто-то открыл, а нужно их закрыть – дыры во времени? Очень может быть, ведь именно они связаны с перстнем – подарком Тимура – и перстень же связан со зловещими пятнами на пальцах детей. Однако что же делать? Назад, в будущее, не пробиться – не помогают ни перстень, ни заклинание, да ад-Рушдия, старый магрибский колдун, и предупреждал, что талисман потерял свою силу. Ад-Рушдия... Вот кто, возможно, подскажет ответ! Он был в ставке Тимуpa, в Тебризе, а затем, скорее всего, последовал за повелителем в Китай, на пути в который – в Отраре – Тамерлан умер. Так где же колдун сейчас? Вернулся обратно в Тунис? Ага, прямо на ножи людям бея – правители не очень-то любят колдунов, да и вообще, ад-Рушдия слишком уж наследил в Тунисе – основал секту детей Ваала, устраивал кровавые оргии и похищения людей... нет, вряд ли колдун вернется на родину, скорее, останется в Самарканде... Значит, за год необходимо добраться туда! Что же, дорога знакомая... Только вот, знать бы наверняка – там ли колдун? Может, кто-то из купцов слышал о нем? Сейчас – в мае, июне, июле – пойдут караваны, значит, нужно поручить верным людям расспрашивать купцов и их слуг. Не может быть, чтобы ад-Рушдия совсем забросил свои колдовские штучки, наверняка промышляет старым – по городу должны ходить слухи, обязательно должны, магрибинец и сам будет их распускать – в рекламных целях, независимо от того, в каком городе он сейчас живет – Самарканде, Ургенче, Тебризе, Кафе... Всех! Нужно расспрашивать всех восточных купцов! Кому бы только поручить? Лукьяну? Нет, Лукьян – воин, и нужен здесь. Да и вообще, в вотчине лишних людей нет – страда, да и летом работы хватит. Одного-двух отроков, конечно, можно отправить, того же Проньку да еще кого-нибудь, но ведь этого мало... Ладно, придется нанять местных, с Угрюмовского рынка, каких-нибудь сбитенщиков, пирожников, служек. Ну, а если ничего не выяснится, все равно придется осенью – с возвращающимися домой караванами – ехать в Самарканд, ведь только там и можно будет отыскать следы черного магрибского колдуна.
Рассудив так, Раничев несколько успокоился – если верить колдунье, время у него еще было. Правда, не так и много... Иван усмехнулся. Ну, это смотря как сказать! За год-то много чего можно сделать, если не сидеть сложа руки.

Иван сошел с крыльца и, кликнув Проньку, велел седлать коня. Прокатиться, проехаться до рядка – не столько торговлишку посмотреть, сколько проинструктировать Онфима-приказчика – чтобы знал, что да у кого спрашивать. Выехал со двора – на этот раз не взял с собой никого, незачем – пустил коня мелкой рысью. Ласковое утреннее солнце паслось в вершинах берез, нежно-зеленых и клейких, вдоль оврагов начинала зацветать черемуха – близились черемуховые холода, могли и дожди пойти – успеть бы с севом. Подумав, Раничев свернул к полям – уже больше половины было засеяно, но много и оставалось – успели бы...
– Бог в помощь, работнички! – осадив коня на краю поля, прокричал Иван. Крестьяне на миг оторвались от работы, поклонились, старшой – Федот, кряжистый чернобородый мужик – подошел к боярину и, еще раз поклонившись, спросил:
– Пошто пожаловал, батюшка? Аль порученье какое есть, иль так, для пригляду?
– Черемуха зацвела, – прищурился Раничев. – Успеете с севом-то?
Федот вздохнул:
– Да ведь, как бог даст. Ежели постоит вёдро с седмицу – успеем, а ежели затянут дожди...
– Понятно, – кивнул Иван. – Вы вот что... Засаживайте пока самолучшие места, а всякую неудобь –
1 2 3 4 5 6