Когда аудиенция закончилась, я доверил ее одному из своих гвардейцев, приказав проводить до кареты, но начальник полиции действовал самостоятельно, попросив господина де Сен-Лу уступить ему свое место.— Значит, он не всегда исполняет ваши приказы?— Он не проявил неповиновения, так как я не знал, что он здесь. Вы должны смириться, господин герцог. Пока я жив, я запрещаю вам трогать Лафма. Потом вы сделаете с ним все, что пожелаете.— И он может продолжать убивать девок на улицах Парижа в ночи полнолуния?— На свой страх и риск, — пожав плечами, ответил Ришелье. — Ночью ведь все кошки серы, хотя об этом я с ним поговорю. Кстати, я хочу, чтобы вы дали слово дворянина, что до моей смерти не будете предпринимать попыток с ним расправиться. Вполне возможно, что эти несчастные действительно найдут мстителя среди ночных молодцов. В таком случае мне очень не хотелось бы обвинять вас или кого-либо из ваших людей!— Монсеньер, вы заставляете меня сожалеть, что я пришел к вам искать справедливости, — Удрученно проговорил герцог де Бофор. — Если я темной ночью зарезал бы Лафма у него дома, вам никогда не пришло бы в голову обвинить в убийстве меня.— Не рассчитывайте на это! Я всегда узнаю все, что хочу знать, и, если убьют Лафма, у меня останется Лобарденон, страшный человек. У вашей расправы с замком вы с замком Ла-Феррьер было много свидетелей. Чтобы узнать правду, Лобардеион учинил бы допрос всем крестьянам и нашел бы вас без особого труда. Вот тогда вы ощутили бы всю тяжесть моего гнева, несмотря на то, что вы принц. Вы же, наоборот, поступили более расчетливо, чем сами могли предположить.Чтобы не чувствовать на себе страшного взгляда, который, казалось, пронзал его до глубины души, молодой герцог отвернулся. В его душе шла борьба: поклясться, что он не придушит негодяя Лафма при первой же встрече, означало обещать невозможное. Разве он способен отвечать за те необузданные силы, которые клокотали в нем? Сможет ли он усмирить их хотя бы на время? Но Ришелье читал мысли герцога, как раскрытую книгу.— Здоровье мое по-прежнему отвратительное, — сказал он. — Может быть, поэтому вам не придется ждать очень долго, как вы того опасаетесь…— Подобная мысль, ваше преосвященство, даже не приходила мне в голову.— Вы человек чести. Вот почему я хочу, чтобы вы дали мне слово!Бофор посмотрел кардиналу в глаза и ответил:— У меня нет выбора. Я даю вам слово дворянина и французского принца.Потом, склонившись в легком поклоне, герцог помедлил минуту, повернулся на каблуках и выбежал из кабинета Ришелье. Неведомое ему раньше ощущение поражения терзало его сердце. Он чувствовал себя побежденным той клятвой, что вырвал у него кардинал; герцог ни за что не дал бы слова, если бы в этом деле был замешан только он один. Но разве он мог рисковать свободой или даже жизнью своих близких, всех людей из своего дома? Однако тяжелее всего, наверное, было то смутное ощущение, какое он вынес из разговора с кардиналом: Ришелье не слишком огорчило известие о смерти Сильви. Теперь кардиналу уже не будет доставлять забот один из посвященных в тайну рождения дофина.Герцогу стало совсем невмоготу, когда он, выйдя в парадный вестибюль, заметил темную фигуру человека, с которым ни за что не желал встретиться: начальник полиции, несомненно, приехал доложить своему хозяину последние парижские новости. Кровь молодого герцога взыграла, и он машинально опустил руку на гарду шпаги, но тотчас вспомнил про данное кардиналу слово. Тем не менее, Бофор доставил себе маленькое удовольствие: стремительно подойдя к начальнику полиции, он толкнул его так сильно, что тот с криком упал на ступеньки лестницы. С презрением принца крови, для которого вообще не существует всякий сброд, Бофор, даже не оглянувшись, вышел во двор и направился к лошадям.— Ох, ваша светлость, — вздохнул Гансевиль, — я уже начал волноваться, не бросил ли вас Красный человек в «каменный мешок» , не отправил ли в Бастилию. Я ожидал увидеть вас безоружным, под охраной четырех гвардейцев.— И что ты стал бы делать?— Я, конечно, последовал бы за вами, ибо вас могли посадить и в Венсеннский замок. Потом я поднял бы на ноги весь Вандомский дворец, а заодно и всех ваших друзей, даже кое-кого из простонародья, чтобы они толпой пошли осаждать короля; потом мы на всех углах стали бы кричать о том, что произошло в замке Ла-Феррьер.Герцог де Бофор не сомневался, что Гансевиль так и сделал бы. Поступивший к нему на службу конюшим в то время, когда герцог участвовал в своей первой военной кампании, этот белокурый нормандец обладал достоинствами, присущими людям его края: он был упрям в своей преданности и предан в своем упрямстве; помимо всего прочего, он безупречно владел искусством не говорить ни да, ни нет и с истинной страстью любил лошадей. К тому же он был весельчак, обожающий девок и наделенный отменным аппетитом; Гансевиль довольно плохо ладил с другим конюшим Бофора, Жаком де Брийе, спокойным, сдержанным бретонцем, чье поведение мало отличалось от монашеского. Брийе остерегался женщин, не пил, ел столько, сколько необходимо, беспрестанно молился, знал Библию, как протестант, и не упускал ни одной возможности процитировать Священное Писание. Все это не мешало Брийе иметь столь же вздорный характер, как и у Гансевиля. На самом деле оба этих парня двадцати трех и двадцати четырех лет сходились друг с другом лишь в одном — в полной и совершенно лишенной взаимной ревности преданности молодому герцогу.— Ришелье едва не отправил меня в тюрьму. И он оставил меня на свободе лишь в обмен на мое слово не посягать на жизнь Лафма до тех пор, пока сам кардинал не покинет наш бренный мир! Признаться, я стыжусь того, что пошел на эту сделку.— Что поделаешь! Я поступил бы так же. Говорят, месть слаще, если употреблять ее в холодном виде…— Брийе ответил бы тебе, что месть в руках Божьих.— Он-то ответил бы, но думал бы совсем иначе! Ваше заточение никому не принесло бы пользы, а поставило бы в затруднительное положение слишком многих людей.— Это не довод. Я не знаю, сумею ли сдержать клятву. Вид этого негодяя приводит меня в бешенство!— Успокойтесь, мой принц, и послушайте-ка меня: ведь вы поклялись Ришелье не убивать начальника полиции?— Я же сказал тебе.— Но вы никому не давали клятву не убивать Ришелье!Гансевиль изрек эту мысль с такой простодушной улыбкой, что смысл ее не сразу дошел до Бофора.— Что ты сказал?— Вы прекрасно меня слышали. И не притворяйтесь, что вы испугались. Вы лишь пополнили число тех, кто каждую ночь мечтает избавить короля от его первого министра. Спросите лучше об этом герцога Сезара, вашего отца!Неожиданно Франсуа громко расхохотался, и этот смех избавил его от волнения. Хлопнув оруженосца по плечу, он вскочил в седло.— Великолепная мысль! Я должен был раньше об этом подумать? Ах да, чуть не забыл: шевалье де Рагенэль признан невиновным в убийствах, в которых его обвиняли. Наверное, он уже вернулся домой.— Мы едем к нему?— Нет? — ответил Франсуа, и лицо его снова помрачнело. — Нет, не сейчас. Мне надо собраться с мыслями, а потом исповедаться?Гансевиль чуть было не отпустил на этот счет шутку, но тут же решил, что она окажется не к месту. Так бывало всегда, когда на лице его господина появлялось выражение некоей серьезности, близкой к суровости. Хотя герцог не был столь набожным, как Брийе, он никогда не позволял себе отступать от обязанностей христианина и обладал глубокой верой, хотя в повседневной жизни частенько нарушал заповеди.— В таком случае сначала поедем в Вандомский дворец, а потом к капуцинам?— Нет, сперва мы поедем в Сен-Лазар. Я хочу поговорить с господином Венсаном.Гансевиль, забеспокоившись, спросил:— Уж не по поводу ли того, что я вам… сейчас предложил? Мысль эта принадлежит не вам, ваша светлость. Вы не должны винить себя.— О чем ты говоришь? — недоуменно посмотрел на него Франсуа. — Ах, о смерти кардинала… Я и не думал об этом и не уверен, что мне когда-нибудь придется что-либо предпринять. Нет, у меня другие грехи. Я, например, в последнее время много лгал. А это отягощает мою душу…Расположенный за городом, в предместье Сен-Дени, приют Святого Лазара владел, без сомнения, самым крупным церковным поместьем под парижским небом. И самым странным по составу своих строений: больница и вместе с тем лепрозорий — именно для этого приют и был основан, — место монашеского уединения, семинария, а также исправительный дом, ибо в нем содержались слишком буйные молодые люди, поведением которых были недовольны их родители. Кроме того, в приюте Святого Лазара находились королевские апартаменты, их от улицы отделял только небольшой сад; здесь короли останавливались только дважды в жизни: во время их «веселого въезда» в свою столицу и тогда, когда их бренные тела везли в Сен-Дени.Этим огромным хозяйством управлял человек пожилой, лет шестидесяти, но еще крепкий. На его полном лице с заостренной бородкой, что ввел в моду Генрих IV, выделялись мощный нос, небольшие живые глаза под глубокими надбровными дугами, большой рот, который беспрерывно кривился в лукавой улыбке. Звали этого человека Венсан де Поль; он родился в бедной деревне в Ландах, но этот простой крестьянин (свой простонародный облик он никогда не менял, разве что в любую погоду неизменно ходил в сутане) был прекраснейшим подарком, который наряду с добрым королем Генрихом юго-западный край преподнес Франции. Внешне он был несколько грубоват, но в светлой его душе жила истинная любовь к Богу и людям.Он прошел трудный жизненный путь. Очень рано он получил сан священника, что позволило ему закончить образование, несмотря на скромные средства, и его взяли наставником к детям генерала галерного флота Филибера де Гонди, герцога де Реца, чьим духовником он стал. Поведение и поступки его подчас озадачивали окружающих. Так, заметив однажды, что каторжник упал под кнутом надсмотрщика, он потребовал, чтобы последнего заковали в цепи! Почести он отвергал и в один прекрасный день, оставив знатное семейство, чьим духовником состоял, ушел с узелком скудных пожитков и стал кюре в деревне Шатийон, затерянной в болотистой местности, где властвовали болезни, нищета, пренебрежение богатых. И за полгода он изменил все, сумев даже завоевать расположение протестантов. Но семейство Гонди о нем не забыло: после смерти герцогини ее супруг удалился в монашеский орден Оратория, завещав «господину Венсану» — вся страна словно увенчала его этим именем! — достаточно денег, чтобы Венсан де Поль смог основать собственную конгрегацию Священников Миссии. Миссия эта еще не обращала свой взор на дальние земли, а занялась нищенскими деревнями и деревушками, — начав с тех, что находились в окрестностях Парижа, — в которых люди скорее выживали, нежели жили, и о которых, казалось, забыл даже Бог. Конечно, люди господина Венсана несли слово Божье, но вместе с тем старались облегчить людские страдания, в случае необходимости помогая крестьянам в полевых работах…Этому удивительному человеку, к которому относилась с уважением семья Франсуа, он и желал поведать о терзаниях своего разума и своей совести.Господина Венсана Франсуа нашел в аптеке; тот, засучив рукава и обнажив мускулистые руки, перемешивал с глиной капустные листья. К сожалению, господин Венсан был не один; Франсуа совсем не хотел встречаться с молодым человеком, находившимся здесь же. Именно его зычный голос зазвучал, когда в помещение зашел герцог:— Смотрите, кто к нам пожаловал, господин Венсан! Солнце красавиц Парижа, много недель не восходившее на небосвод! Где же вы пропадали, дорогой мой герцог?Герцог де Бофор с глубоким почтением поклонился хозяину дома, прежде чем ответил:— Если бы я знал, что встречу здесь вас, господин остроумец, то появился бы здесь позже.Не прерывая работу, Венсан де Поль рассмеялся.— Отличное начало! Все-таки, дети мои, не путайте дом Господень с Королевской площадью! Добро пожаловать, Франсуа! Давненько вас не видел. А вы, мой мальчик, уступите Франсуа свое место!У господина Венсана был грудной, грубоватый голос; но этот успокаивающий и такой проникновенный голос окрашивал веселый гасконский выговор.— Вот что, значит, быть герцогом! — вздохнул молодой человек, к кому обратился господин Венсан, но Бофор пожал плечами, ничуть не обманываясь на счет этой притворной скромности. Он хорошо знал Поля Франсуа Жана де Гонди, племянника архиепископа Парижского и брата здравствующего герцога де Реца, знал с детства, когда они не раз вместе проводили беззаботные летние дни на острове Бель-Иль. Но Бофору он никогда не был приятен. Но, конечно, не из-за его необычной внешности. Гонди был маленький, смуглый, кривоногий, с носом картошкой, с вечно растрепанными волосами, такой неуклюжий, что его неловкость почти вошла в поговорку, ибо сам он не мог даже застегнуть пуговицы на камзоле, — а из-за его живого, острого как бритва ума, сверкающего в черных глазах. Очень набожный отец предназначал Поля де Гонди на служение церкви; но тот продолжал свои богословские занятия, затаив мысль никогда не принимать сан священника: слишком он любил удовольствия и женщин! Все знали, по крайней мере, двух его любовниц: принцессу де Гемене, что была на двадцать лет его старше, и хорошенькую молодую герцогиню де Ла Мейере, чей супруг командовал артиллерией.Короче говоря, это был совершенно незаурядный человек, как и предсказали в день его рождения крестьяне деревни Монмирай в Шампани, ибо выловили в реке белугу (рыбу, небывалую для тех мест) в те часы, когда в замке рожала герцогиня-мать. Потому-то люди и заключили, что новорожденный станет человеком необыкновенным.К тому же Поль де Гонди был храбр и мастерски владел шпагой; от господина Венсана, бывшего тогда наставником аббата и его братьев, он усвоил основы общей культуры, а также получил твердое христианское воспитание. Истинной веры у него никогда не было, но он сохранил глубокое уважение и подлинную любовь к господину Венсану, которого по-настоящему понять не сумел. Герцогу де Бофору Поль де Гонди платил неприязнью и вовсю издевался над его манерами и не столь острым, как у него самого умом.Аббата де Гонди и Франсуа объединяло лишь одно — ненависть к Ришелье. Первыйненавидел кардинала из гордости: он полагал, что у него не такой гибкий позвоночник, чтобы кланяться человеку, которого он считал ниже себя по происхождению. Соглашаясь признать за кардиналом кое-какие заслуги, он вместе с тем утверждал: «У Ришелье нет такого великого достоинства, которое не было бы источником или следствием какого-нибудь великого недостатка». Второй ненавидел кардинала по известным причинам, а также из-за любви и преданности королеве, которая претерпела много страданий от кардинала-герцога.Гонди, наконец, оставил их, и де Бофор изложил цель своего визита.— Я пришел, господин Венсан, просить вас соблаговолить выслушать мою исповедь.Не отрываясь от работы, старый священник с удивлением спросил:— Но почему исповедовать вас должен я? Разве, дитя мое, в вашем доме нет его преосвященства епископа Лизье, Филиппа де Коспеана, который печется о душах герцогини, вашей матери, и вашей милой сестры? Я знаю, что сейчас он там…— Разумеется, и он святой человек, хотя очень рассеянный и слишком снисходительный к членам моей семьи. А мне необходимо нечто другое…— Понимаю!Господин Венсан прервал свою работу и какое-то время стоял, подняв руки и с отчаянием глядя на них.Подводя своему господину коня, Гансевиль принюхался и спросил:— Что за странный запах, ваша светлость? Надеюсь, это не аромат святости?Несмотря на свою грусть, Франсуа не мог не рассмеяться. Кстати, это было ему необходимо. Наделенный острым чувством юмора, он охотно прибегал к шутке в минуты сильного нервного переутомления. От этого ему становилось легче… Поэтому Франсуа, вскочив в седло, уже почти обрел присущий ему оптимизм.— Я разминал пестом капустные листья, — проворчал он, — но поскольку был в обществе господина Венсана, то считай, что дышал святостью. Теперь поехали домой!Так как усадьба и замок Вандомов Отель Ван-дом, подобно Сен-Лазару, находился вне крепостных стен Парижа, оба всадника, чтобы попасть в предместье Сент-Оноре, ехали дорогой, которая шла вдоль рвов. Отель Вандом, соседствующий с монастырем капуцинок, представлял собой огромное поместье. Его сады, простиравшиеся у подножия холма Сен-Рок, где высились мельницы, заняли часть конного рынка. Герцогиня Вандомская, мать Франсуа, жила в Отеле зимой вместе с дочерью Элизабет и старшим сыном Людовиком, герцогом де Меркером; летние дни семья проводила в замке Ане или в замке Шенонсо, постоянной, вынужденной резиденции ее супруга, герцога Сезара Вандомского, внебрачного, но признанного сына Генриха IV и Габриэль д'Эстре; приказ его сводного брата, короля Людовика XIII, об изгнании много лет вынуждал герцога Вандомского постоянно проживать в замке Шенонсо.
1 2 3 4 5 6