Аристократизм в данный момент выглядел довольно нелепо, но за ним стояло безупречное воспитание. Чувствительность обнаруживалась в выражении лица, упрямом и непреклонном, и быстрых, резковатых движениях. Лицо его могло бы служить образцом спокойной и респектабельной красоты, если бы не поразительная контрастность, которая сразу бросалась в глаза: грязные черные волосы и широкий умный лоб, кожа совершенно белая там, где она была спрятана от солнца, и дочерна загорелое лицо. Черные глаза хмуро глядели из-под густых черных бровей, а ноздри тонкого орлиного носа раздувались, как у встревоженного коня. Очертания рта выражали упрямство, смех же выдавал доброту. Ногти на руках были поломаны, ладони все в мозолях, но форма рук говорила о красоте и природном изяществе. Ног его не было видно, поскольку они были обернуты окровавленными и перепачканными грязью опорками, сделанными из разодранного ковра. Доев, мальчик аккуратно вытер пальцы о траву.
— А носового платка у тебя нет? — неожиданно спросил он Стеллу.
Стелла достала из кармана тоненький батистовый платочек и протянула незнакомцу. Он громко, старательно высморкался.
— Хуже этого ничего нет, — сказал он сердито.
— Чего «этого»? — не поняла Стелла.
— Чем сморкаться двумя пальцами.
— У старины Сола, нашего пахаря, отродясь не было носового платка, но он проделывает это весьма изящно, вот так, — и Стелла очаровательно и очень серьезно безо всякой вульгарности изобразила, как сморкается старина Сол.
— Тут практика нужна, — согласился мальчишка. — Ты не возражаешь… пожалуйста, можно мне взять твой носовой платок?
До сих пор в нем не наблюдалось особой серьезности, теперь же она на миг обнаружилась в этой застенчивой просьбе. Стоило Стелле кивнуть и улыбнуться, как она тут же исчезла, и мальчишка со смешком засунул платок в карман.
— Меня зовут Стелла Спригг, — вежливо сообщила Стелла, — а тебя?
Для нее, как и для любого ребенка, было страшно важно знать, как человека зовут. Имя, данное при крещении, связывало человека с Богом, а фамилия — с отцом. Если у него есть оба этих имени, значит, есть и место на земле, и он может чувствовать себя уверенно и полноценно. Если же нет ни того, ни другого, это очень плохо, значит, человек упал на самое дно, и живет без роду, без племени. А если имя только одно, то и человек так себе — ни туда, и ни сюда.
— Захария, — ответил мальчик.
— Захария? А дальше никак?
— А дальше никак.
— Только имя?
— Только имя.
Стелла посмотрела на мальчика озадаченно. Он хромал — она заметила это еще у калитки, когда в первый раз увидела, как он шел, и вдруг подумала, что если бы не отец и матушка Спригг, то она тоже стала бы несчастной бродяжкой, ведь ее родная мать умерла… Это воспоминание усилило чувство единства с Захарией, и девочка тихонько положила маленькую руку ему на колено.
— А знаешь, откуда ты родом? — с интересом спросила она.
Фамилия Спригг и название Викаборо в ее сознании были неотделимы друг от друга. Стелла была родом из Викаборо потому, что она была одной из Сприггов, и просто не представляла себе человека без имени да еще и пришедшего из ниоткуда.
— С луны, — быстро ответил Захария, — разве ты не видела там меня?
Стелла засияла от восторга. Она любила лунный свет, и еще совсем-совсем в детстве ужасно жалела, что человек с Луны не может сойти вниз и немного поиграть с ней.
— Захария Мун, — с удовольствием произнесла девочка и почувствовала, что теперь знает о нем гораздо больше.
Захария взял ручку, доверчиво лежавшую на его колене, мягко и осторожно, как будто это была маленькая хрупкая птичка, перевернул ее и сложил свою ладонь и ладошку девочки вместе, словно две створки раковины.
— Я пришел с Луны, а ты — звезда, — сказал он, — значит, мы так и должны были впервые увидеть друг друга ночью.
И он мягко разжал девочкину руку, будто выпуская пойманную птичку обратно на свободу.
— Но тебе давным-давно пора быть в постели.
Он неуклюже поднялся, все еще с таким видом, как будто ему приходилось ступать по раскаленному докрасна железу, взял кружку и тарелку и протянул девочке руку.
— Идем, Стелла. Я провожу тебя до калитки.
Он неожиданно стал очень взрослым и далеким, и Стелла почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Но она послушно встала, вложила свою руку в его, и они молча пошли, — ковыляющий Захария и Стелла, легкая и воздушная, как дочь феи. Ходж вприпрыжку бежал позади них. Когда они дошли до высокой запертой на замок калитки, Захария помог девочке и собаке перебраться через нее, а потом передал чашу и тарелку.
— Спасибо, — сказал он. — С того времени, как я покинул Луну, мне ни разу не приходилось есть ничего вкуснее. Прощай, Звезда. Прощай, Ходж.
В его голосе звучала грустная безысходность, и Стеллу охватил страх, как будто она была створкой раковины, которую отрывают от другой створки.
— Нет, Захария! — крикнула она. — Нет!
Ее подбородок едва доставал до вершины калитки, и она, приподнявшись на цыпочки, вцепилась в створки обеими руками. Ходж просунул голову в щель под калиткой и жалобно заскулил. Захария перевел взгляд с маленького заостренного личика и ряда таких же маленьких побелевших пальчиков на пушистую мордочку внизу, как будто стараясь запомнить их навсегда.
— Ты о чем, Стелла?
— Никаких «прощай», — сказала Стелла.
Захария помрачнел. Глядя ему в лицо снизу вверх, Стелла заметила на нем странные темные тени, делавшие его похожим на луну. Мальчик резко оборвал вздох, как будто собираясь что-то сказать, но потом, по-видимому, передумал, потому что лицо его вдруг приняло жесткое выражение, и он, не бросив больше на Стеллу ни одного взгляда, отвернулся и скрылся за оградой из терновых кустов.
Стелла не стала звать его, так как хорошо знала, что означает такое выражение. У отца Спригга лицо иногда делалось таким же суровым, когда он рассказывал ей разные истории и это ему вдруг надоедало. Тогда он просто ссаживал ее со своего колена и быстро уходил. Она никогда не бежала за ним вслед, потому что инстинкт говорил ей, что мужчины не хотят, чтобы женщины были вместе с ними все время — в своей жизни они отводят женщинам определенное место и всегда боятся, что женщины станут значить для них больше, чем положено.
Тем не менее, медленно идя домой через луг вместе с Ходжем, уныло вилявшим хвостом, Стелла несколько раз споткнулась, ничего не видя от слез. Она плакала из-за Захарии, потому что была уверена, что ни то место, откуда он появился, ни то, куда пошел, покинув ее, не были хорошими местами… И он мог бы остаться здесь, если бы отец Спригг не выгнал его… Захария был похож на ту перепачканную птичку, которая однажды, когда земля уже была покрыта снегом, залетела к ним в дом из темноты, сделала круг по залитой светом кухне и упорхнула обратно. Но хотя Стелла и плакала от жалости, что Захария так быстро ушел, исчезнув в холодной и густой темноте, ей было ясно, что от нее ничего не зависело.
Глава V
1
Но Стелла была ребенком, который не умел и не любил плакать долго, поэтому, когда она подошла к большой калитке, ведущей во двор, ее глаза были сухими, и она полностью владела, как собой, так и ситуацией. Хвост Ходжа, столь же чувствительный к хозяйкиному настроению, сколь чувствительна стрелка компаса к магнитному полюсу, метался вверх и вниз. Но оба слишком устали и так и не смогли поднять деревянный засов, и водрузить его на прежнее место.
— Это совсем скверно, Ходж, — выдохнула Стелла после десяти минут бесплодных попыток. — Мы не можем поставить его на место.
Ходж в знак согласия устало зарычал. Эту пару было совсем не легко побороть, но они всегда чувствовали, когда поражение неминуемо и не тратили попусту сил в заведомо бесполезной борьбе. Они оставили деревянный засов на брусчатке, спрятали кружку и тарелку позади тумбы — утром Стелла заберет их — и взобрались по стене до самой крыши, к окну Стеллиной комнаты. В этот раз им потребовалось больше, чем обычно усилий, чтобы открыть его, но, в конце концов, окно было открыто, и они обессиленно свалились на пол.
— Тише, Ходж! — прошептала Стелла, так как под дверью показалась полоска света, а из родительской спальни донеслось сонное бормотание.
Их, должно быть, не было довольно долго, так как отец и матушка Спригг уже легли спать. Отец Спригг иногда заходил к Стелле перед сном, уже после ее возвращения, но сегодня он, очевидно, не собирался делать этого, и Стелла, поблагодарив за это небеса, быстро разделась. Конечно, утром, когда обнаружится пропажа пирога и когда он увидит, что калитка не заперта на засов, что-то обязательно да случится, но Стелла была рада, что это произойдет только завтра, а не сейчас. Сейчас она хотела только спокойствия и тишины. Целая буря чувств бушевала в ее душе вот уже несколько часов — сначала их разговор с матушкой Спригг, а потом встреча с Захарией. И Стелла наконец потеряла всякий контроль над этим потоком событий и переживаний.
Она откинула одеяло, легла в кровать, укрылась и закрыла глаза. Ходж обычно спал на коврике у ее кровати, но сегодня он запрыгнул на кровать и лег рядом с девочкой, так что, протянув руку к краю кровати, она коснулась пальцами мягкой шерсти собаки. Это прикосновение успокоило Стеллу. Обнимая Ходжа, она представляла себя маленьким корабликом, надежно пришвартованным к большому кораблю — чувства, как гудящая черная вода, могли бесноваться вокруг нее, но они были больше не в силах унести ее прочь.
Ее мать, ее настоящая мать, в своем любимом зеленом шелковом платье. Стелла видела ее лицо на фоне потока темной воды так же ясно, как будто смотрела на картину. Мамино лицо было бледным и напряженным — точно таким же, как лицо Захарии, когда он прощался. Матушка Спригг серьезно считала, что ее дочка слишком мала для того, чтобы испытывать чувство настоящего горя, но в этом она ошибалась. Для своего возраста Стелла была наоборот чересчур взрослой, а матушка Спригг не могла понять этого. Девочкина чувствительность так же выходила за пределы понимания матушки Спригг, равно, как и ее способность любить.
— Вы моя самая настоящая мама, — как-то раз сказала она матушке Спригг, и никогда, ни единым словом и ни единым взглядом не даст понять ей, что хоть в чем-то была несчастна со своей приемной матерью. Тем не менее, в эту секунду девочке не хватало рук ее настоящей матери.
Узнав о смерти своей матери, Стелла так и не смогла окончательно прийти в себя. Инстинктивно она понимала, что этот ужас теперь навсегда останется в ее воображении, бывшем одновременно ее благословением и ее проклятием.
Девочка лежала в кровати, дрожа от холода и усталости, и смотрела на лунный свет, на освещенное звездами небо. Пот струился по ее телу и впитывался в ночную рубашку, как будто у Стеллы была лихорадка. Она пыталась закрыть глаза, но не смогла — веки, казалось, налились свинцом и не могли двинуться. Стелла была своей собственной матерью, умирающей в ледяной воде и отчаянно пытающейся спасти своего ребенка. Она была Захарией, голодным и худым, чьи ноги были обернуты пятнистыми от крови лохмотьями. Девочка была ими обоими, приходящими из неведомой тьмы и снова уходящими в нее.
Но, думала девочка, это приносит немного пользы. Она могла быть ими только между одной тьмой и другой. Она не могла уйти в темноту за окном, потому что ничего не знала о ней. И Стелла горько пожалела о своем незнании, так как хотя быть любимыми существами было очень страшно, не быть ими было еще страшней.
Стелла опять начала плакать, совсем беззвучно — крохотные слезинки появлялись в уголках ее глаз, катились по щекам, оставляя позади себя блестящие следы, и капали на подушку. Даниил и коты вызывали у девочки сочувствие, но не больше, потому что хотя их положение и могло быть гораздо лучше, оно не было безнадежно плохим, но сейчас ее сострадание вышло из своих обычных границ и захлестнуло мир, как прорвавшая дамбу вода. У Стеллы появилось такое чувство, как будто из нее вытекала кровь ее жизни.
«Это нужно остановить, — подумал Ходж. — Иначе она просто умрет».
Он знал о чувствах маленькой хозяйки абсолютно все — прикосновение дрожащих пальцев к его голове передало их. Поэтому он запрыгнул на кровать (чего раньше не делал никогда), втиснулся между девочкой и стеной и улегся, уткнувшись холодным носом в розовое Стеллино ухо… На нос его упала слеза, и Ходж раздраженно чихнул… Неожиданно Стелла начала смеяться — это был странный смех, прерываемый нервными всхлипываниями, но все же это был смех. Кровь, лившаяся из раны, на мгновение была остановлена.
Ходж был смешным — теплым, мягким и смешным. Девочка перевернулась на другой бок и обняла пса. Ее веки, которые так долго не хотели закрываться, вздрогнули и сомкнулись, и вскоре она спокойно заснула.
Глава VI
1
На следующее утро Стелла проснулась внезапно, разбуженная каким-то неясным звуком под окном. Было еще раннее утро, и свет сентябрьского рассвета только начинал проникать в ее комнату. Свет заливал все с такой опаской, словно ночь все еще стояла на часах и ему приходилось пробираться очень осторожно, иначе он будет схвачен и отправлен назад. Это был серый тусклый свет, потому что на пути до комнаты ему приходилось просачиваться сквозь ночные сумерки, но в этом сером свете мерцали серебряные и золотые отблески, как будто под покровом ночи к солнечному лучу примешался свет звезд. Некоторое время Стелла любовалась рассветом с искренним восхищением, совсем забыв об отчаянии, охватившем ее прошлой ночью. Она смотрела на свет, который каким-то непостижимым образом был продолжением замечательного мира, виденного ею во сне.
Стелла не могла вспомнить, куда она попала во время своего сна, но слова «нет еще, нет еще», казалось, еще звучали в ее ушах — как будто она уже почти добралась до какого-то места, но ей пришлось повернуть назад. Но утренний свет был удачливее ее, и он триумфально проскользнул в сон и успокоил девочку, неся с собой и чувство мира, и горечь возвращения… Затем звук, потревоживший Стеллу, повторился, и она проснулась окончательно, сразу вспомнив тоску и одиночество прошлой ночи и неизбежные трудности сегодняшнего дня, но все еще не сдавленная ими, потому что эта между ними лежала бесконечная красота, и ее сила не давала реальному и воображаемому сомкнуться.
Звук был сдавленным от ярости криком отца Спригга, который стоял во дворе и отчитывал старину Сола.
— Бездельник, выживший из ума старик! — орал отец Спригт, переходя после потока ругательств, прогремевших во дворе, как раскаты грома, на более мягкие выражения. — Тупоголовый старый болван! Ты ложишься спать, оставляя двор открытым, когда округа так и кишит бандитами и головорезами! А ведь за ужином я говорил тебе, что один из них слоняется неподалеку от нашего дома. Тебя вряд ли поблагодарят, старый дурак, если женщин переубивают прямо в постелях. Кроме того, исчезла лучшая часть пирога с голубятиной, и хозяйка абсолютно уверена, что в ее кладовку пробрался вор. Я бы хорошенько выпорол тебя, если бы ты не был таким старым мешком полным дряхлых костей, готовым рассыпаться на части при первом же прикосновении и не стоящим даже похорон, слышишь ты, старый скелет!
— У вас нет причин для такого беспокойства, хозяин, — с достоинством произнес в свою защиту старый Сол, когда отец Спригг на секунду остановился, чтобы перевести дыхание. — Будь проклята навеки моя душа, если я знаю, кто оставил дверь открытой, но это был не я. Мы, Мэдж и я, как всегда заперли ее на засов. Если кто-то и вытащил засов, то это не моя вина. Я выполнил свои обязанности так же, как и всегда, а я делаю это на протяжении последних пятидесяти лет…
— Черт побери! — резко оборвал его отец Спригг, — ты хочешь сказать, засов вытащил не ты? Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать эту чушь! Я терпеливый человек, Сол Доддридж, но я люблю порядок во всем, поэтому пренебрежение обязанностями сильно выводит меня из себя…
Сол вздрогнул и взглянул вверх, потому что Стелла высунулась из окна и отчаянно закричала:
— Я сделала это, отец! Это я!
— А? — недоуменно переспросил отец Спригг; гнев просто душил его, и лицо его стало совсем пунцовым. — Так это ты оставила дверь открытой, дрянная девчонка?
— Да, — ответила Стелла, — это не Сол, это я. Я вытащила засов, а потом не смогла поднять его и поставить на место, пирог с голубятиной и молоко из маслодельни тоже взяла я и отдала их тому мальчику, бродяжке.
Оба мужчины в изумлении уставились на нее. Отец Спригг вытащил носовой платок и утер лоб.
— Я сильная, — торопливо объясняла Стелла. — А Ходж помог.
Ходж стоял на задних лапах рядом с хозяйкой, и его лохматая встревоженная мордочка находилась как раз рядом с ее покрасневшим лицом. Отец Спригг сделал глубокий вдох и затем с силой выдохнул воздух, издав при этом оглушительный свистящий звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— А носового платка у тебя нет? — неожиданно спросил он Стеллу.
Стелла достала из кармана тоненький батистовый платочек и протянула незнакомцу. Он громко, старательно высморкался.
— Хуже этого ничего нет, — сказал он сердито.
— Чего «этого»? — не поняла Стелла.
— Чем сморкаться двумя пальцами.
— У старины Сола, нашего пахаря, отродясь не было носового платка, но он проделывает это весьма изящно, вот так, — и Стелла очаровательно и очень серьезно безо всякой вульгарности изобразила, как сморкается старина Сол.
— Тут практика нужна, — согласился мальчишка. — Ты не возражаешь… пожалуйста, можно мне взять твой носовой платок?
До сих пор в нем не наблюдалось особой серьезности, теперь же она на миг обнаружилась в этой застенчивой просьбе. Стоило Стелле кивнуть и улыбнуться, как она тут же исчезла, и мальчишка со смешком засунул платок в карман.
— Меня зовут Стелла Спригг, — вежливо сообщила Стелла, — а тебя?
Для нее, как и для любого ребенка, было страшно важно знать, как человека зовут. Имя, данное при крещении, связывало человека с Богом, а фамилия — с отцом. Если у него есть оба этих имени, значит, есть и место на земле, и он может чувствовать себя уверенно и полноценно. Если же нет ни того, ни другого, это очень плохо, значит, человек упал на самое дно, и живет без роду, без племени. А если имя только одно, то и человек так себе — ни туда, и ни сюда.
— Захария, — ответил мальчик.
— Захария? А дальше никак?
— А дальше никак.
— Только имя?
— Только имя.
Стелла посмотрела на мальчика озадаченно. Он хромал — она заметила это еще у калитки, когда в первый раз увидела, как он шел, и вдруг подумала, что если бы не отец и матушка Спригг, то она тоже стала бы несчастной бродяжкой, ведь ее родная мать умерла… Это воспоминание усилило чувство единства с Захарией, и девочка тихонько положила маленькую руку ему на колено.
— А знаешь, откуда ты родом? — с интересом спросила она.
Фамилия Спригг и название Викаборо в ее сознании были неотделимы друг от друга. Стелла была родом из Викаборо потому, что она была одной из Сприггов, и просто не представляла себе человека без имени да еще и пришедшего из ниоткуда.
— С луны, — быстро ответил Захария, — разве ты не видела там меня?
Стелла засияла от восторга. Она любила лунный свет, и еще совсем-совсем в детстве ужасно жалела, что человек с Луны не может сойти вниз и немного поиграть с ней.
— Захария Мун, — с удовольствием произнесла девочка и почувствовала, что теперь знает о нем гораздо больше.
Захария взял ручку, доверчиво лежавшую на его колене, мягко и осторожно, как будто это была маленькая хрупкая птичка, перевернул ее и сложил свою ладонь и ладошку девочки вместе, словно две створки раковины.
— Я пришел с Луны, а ты — звезда, — сказал он, — значит, мы так и должны были впервые увидеть друг друга ночью.
И он мягко разжал девочкину руку, будто выпуская пойманную птичку обратно на свободу.
— Но тебе давным-давно пора быть в постели.
Он неуклюже поднялся, все еще с таким видом, как будто ему приходилось ступать по раскаленному докрасна железу, взял кружку и тарелку и протянул девочке руку.
— Идем, Стелла. Я провожу тебя до калитки.
Он неожиданно стал очень взрослым и далеким, и Стелла почувствовала, как по ее спине пробежал холодок. Но она послушно встала, вложила свою руку в его, и они молча пошли, — ковыляющий Захария и Стелла, легкая и воздушная, как дочь феи. Ходж вприпрыжку бежал позади них. Когда они дошли до высокой запертой на замок калитки, Захария помог девочке и собаке перебраться через нее, а потом передал чашу и тарелку.
— Спасибо, — сказал он. — С того времени, как я покинул Луну, мне ни разу не приходилось есть ничего вкуснее. Прощай, Звезда. Прощай, Ходж.
В его голосе звучала грустная безысходность, и Стеллу охватил страх, как будто она была створкой раковины, которую отрывают от другой створки.
— Нет, Захария! — крикнула она. — Нет!
Ее подбородок едва доставал до вершины калитки, и она, приподнявшись на цыпочки, вцепилась в створки обеими руками. Ходж просунул голову в щель под калиткой и жалобно заскулил. Захария перевел взгляд с маленького заостренного личика и ряда таких же маленьких побелевших пальчиков на пушистую мордочку внизу, как будто стараясь запомнить их навсегда.
— Ты о чем, Стелла?
— Никаких «прощай», — сказала Стелла.
Захария помрачнел. Глядя ему в лицо снизу вверх, Стелла заметила на нем странные темные тени, делавшие его похожим на луну. Мальчик резко оборвал вздох, как будто собираясь что-то сказать, но потом, по-видимому, передумал, потому что лицо его вдруг приняло жесткое выражение, и он, не бросив больше на Стеллу ни одного взгляда, отвернулся и скрылся за оградой из терновых кустов.
Стелла не стала звать его, так как хорошо знала, что означает такое выражение. У отца Спригга лицо иногда делалось таким же суровым, когда он рассказывал ей разные истории и это ему вдруг надоедало. Тогда он просто ссаживал ее со своего колена и быстро уходил. Она никогда не бежала за ним вслед, потому что инстинкт говорил ей, что мужчины не хотят, чтобы женщины были вместе с ними все время — в своей жизни они отводят женщинам определенное место и всегда боятся, что женщины станут значить для них больше, чем положено.
Тем не менее, медленно идя домой через луг вместе с Ходжем, уныло вилявшим хвостом, Стелла несколько раз споткнулась, ничего не видя от слез. Она плакала из-за Захарии, потому что была уверена, что ни то место, откуда он появился, ни то, куда пошел, покинув ее, не были хорошими местами… И он мог бы остаться здесь, если бы отец Спригг не выгнал его… Захария был похож на ту перепачканную птичку, которая однажды, когда земля уже была покрыта снегом, залетела к ним в дом из темноты, сделала круг по залитой светом кухне и упорхнула обратно. Но хотя Стелла и плакала от жалости, что Захария так быстро ушел, исчезнув в холодной и густой темноте, ей было ясно, что от нее ничего не зависело.
Глава V
1
Но Стелла была ребенком, который не умел и не любил плакать долго, поэтому, когда она подошла к большой калитке, ведущей во двор, ее глаза были сухими, и она полностью владела, как собой, так и ситуацией. Хвост Ходжа, столь же чувствительный к хозяйкиному настроению, сколь чувствительна стрелка компаса к магнитному полюсу, метался вверх и вниз. Но оба слишком устали и так и не смогли поднять деревянный засов, и водрузить его на прежнее место.
— Это совсем скверно, Ходж, — выдохнула Стелла после десяти минут бесплодных попыток. — Мы не можем поставить его на место.
Ходж в знак согласия устало зарычал. Эту пару было совсем не легко побороть, но они всегда чувствовали, когда поражение неминуемо и не тратили попусту сил в заведомо бесполезной борьбе. Они оставили деревянный засов на брусчатке, спрятали кружку и тарелку позади тумбы — утром Стелла заберет их — и взобрались по стене до самой крыши, к окну Стеллиной комнаты. В этот раз им потребовалось больше, чем обычно усилий, чтобы открыть его, но, в конце концов, окно было открыто, и они обессиленно свалились на пол.
— Тише, Ходж! — прошептала Стелла, так как под дверью показалась полоска света, а из родительской спальни донеслось сонное бормотание.
Их, должно быть, не было довольно долго, так как отец и матушка Спригг уже легли спать. Отец Спригг иногда заходил к Стелле перед сном, уже после ее возвращения, но сегодня он, очевидно, не собирался делать этого, и Стелла, поблагодарив за это небеса, быстро разделась. Конечно, утром, когда обнаружится пропажа пирога и когда он увидит, что калитка не заперта на засов, что-то обязательно да случится, но Стелла была рада, что это произойдет только завтра, а не сейчас. Сейчас она хотела только спокойствия и тишины. Целая буря чувств бушевала в ее душе вот уже несколько часов — сначала их разговор с матушкой Спригг, а потом встреча с Захарией. И Стелла наконец потеряла всякий контроль над этим потоком событий и переживаний.
Она откинула одеяло, легла в кровать, укрылась и закрыла глаза. Ходж обычно спал на коврике у ее кровати, но сегодня он запрыгнул на кровать и лег рядом с девочкой, так что, протянув руку к краю кровати, она коснулась пальцами мягкой шерсти собаки. Это прикосновение успокоило Стеллу. Обнимая Ходжа, она представляла себя маленьким корабликом, надежно пришвартованным к большому кораблю — чувства, как гудящая черная вода, могли бесноваться вокруг нее, но они были больше не в силах унести ее прочь.
Ее мать, ее настоящая мать, в своем любимом зеленом шелковом платье. Стелла видела ее лицо на фоне потока темной воды так же ясно, как будто смотрела на картину. Мамино лицо было бледным и напряженным — точно таким же, как лицо Захарии, когда он прощался. Матушка Спригг серьезно считала, что ее дочка слишком мала для того, чтобы испытывать чувство настоящего горя, но в этом она ошибалась. Для своего возраста Стелла была наоборот чересчур взрослой, а матушка Спригг не могла понять этого. Девочкина чувствительность так же выходила за пределы понимания матушки Спригг, равно, как и ее способность любить.
— Вы моя самая настоящая мама, — как-то раз сказала она матушке Спригг, и никогда, ни единым словом и ни единым взглядом не даст понять ей, что хоть в чем-то была несчастна со своей приемной матерью. Тем не менее, в эту секунду девочке не хватало рук ее настоящей матери.
Узнав о смерти своей матери, Стелла так и не смогла окончательно прийти в себя. Инстинктивно она понимала, что этот ужас теперь навсегда останется в ее воображении, бывшем одновременно ее благословением и ее проклятием.
Девочка лежала в кровати, дрожа от холода и усталости, и смотрела на лунный свет, на освещенное звездами небо. Пот струился по ее телу и впитывался в ночную рубашку, как будто у Стеллы была лихорадка. Она пыталась закрыть глаза, но не смогла — веки, казалось, налились свинцом и не могли двинуться. Стелла была своей собственной матерью, умирающей в ледяной воде и отчаянно пытающейся спасти своего ребенка. Она была Захарией, голодным и худым, чьи ноги были обернуты пятнистыми от крови лохмотьями. Девочка была ими обоими, приходящими из неведомой тьмы и снова уходящими в нее.
Но, думала девочка, это приносит немного пользы. Она могла быть ими только между одной тьмой и другой. Она не могла уйти в темноту за окном, потому что ничего не знала о ней. И Стелла горько пожалела о своем незнании, так как хотя быть любимыми существами было очень страшно, не быть ими было еще страшней.
Стелла опять начала плакать, совсем беззвучно — крохотные слезинки появлялись в уголках ее глаз, катились по щекам, оставляя позади себя блестящие следы, и капали на подушку. Даниил и коты вызывали у девочки сочувствие, но не больше, потому что хотя их положение и могло быть гораздо лучше, оно не было безнадежно плохим, но сейчас ее сострадание вышло из своих обычных границ и захлестнуло мир, как прорвавшая дамбу вода. У Стеллы появилось такое чувство, как будто из нее вытекала кровь ее жизни.
«Это нужно остановить, — подумал Ходж. — Иначе она просто умрет».
Он знал о чувствах маленькой хозяйки абсолютно все — прикосновение дрожащих пальцев к его голове передало их. Поэтому он запрыгнул на кровать (чего раньше не делал никогда), втиснулся между девочкой и стеной и улегся, уткнувшись холодным носом в розовое Стеллино ухо… На нос его упала слеза, и Ходж раздраженно чихнул… Неожиданно Стелла начала смеяться — это был странный смех, прерываемый нервными всхлипываниями, но все же это был смех. Кровь, лившаяся из раны, на мгновение была остановлена.
Ходж был смешным — теплым, мягким и смешным. Девочка перевернулась на другой бок и обняла пса. Ее веки, которые так долго не хотели закрываться, вздрогнули и сомкнулись, и вскоре она спокойно заснула.
Глава VI
1
На следующее утро Стелла проснулась внезапно, разбуженная каким-то неясным звуком под окном. Было еще раннее утро, и свет сентябрьского рассвета только начинал проникать в ее комнату. Свет заливал все с такой опаской, словно ночь все еще стояла на часах и ему приходилось пробираться очень осторожно, иначе он будет схвачен и отправлен назад. Это был серый тусклый свет, потому что на пути до комнаты ему приходилось просачиваться сквозь ночные сумерки, но в этом сером свете мерцали серебряные и золотые отблески, как будто под покровом ночи к солнечному лучу примешался свет звезд. Некоторое время Стелла любовалась рассветом с искренним восхищением, совсем забыв об отчаянии, охватившем ее прошлой ночью. Она смотрела на свет, который каким-то непостижимым образом был продолжением замечательного мира, виденного ею во сне.
Стелла не могла вспомнить, куда она попала во время своего сна, но слова «нет еще, нет еще», казалось, еще звучали в ее ушах — как будто она уже почти добралась до какого-то места, но ей пришлось повернуть назад. Но утренний свет был удачливее ее, и он триумфально проскользнул в сон и успокоил девочку, неся с собой и чувство мира, и горечь возвращения… Затем звук, потревоживший Стеллу, повторился, и она проснулась окончательно, сразу вспомнив тоску и одиночество прошлой ночи и неизбежные трудности сегодняшнего дня, но все еще не сдавленная ими, потому что эта между ними лежала бесконечная красота, и ее сила не давала реальному и воображаемому сомкнуться.
Звук был сдавленным от ярости криком отца Спригга, который стоял во дворе и отчитывал старину Сола.
— Бездельник, выживший из ума старик! — орал отец Спригт, переходя после потока ругательств, прогремевших во дворе, как раскаты грома, на более мягкие выражения. — Тупоголовый старый болван! Ты ложишься спать, оставляя двор открытым, когда округа так и кишит бандитами и головорезами! А ведь за ужином я говорил тебе, что один из них слоняется неподалеку от нашего дома. Тебя вряд ли поблагодарят, старый дурак, если женщин переубивают прямо в постелях. Кроме того, исчезла лучшая часть пирога с голубятиной, и хозяйка абсолютно уверена, что в ее кладовку пробрался вор. Я бы хорошенько выпорол тебя, если бы ты не был таким старым мешком полным дряхлых костей, готовым рассыпаться на части при первом же прикосновении и не стоящим даже похорон, слышишь ты, старый скелет!
— У вас нет причин для такого беспокойства, хозяин, — с достоинством произнес в свою защиту старый Сол, когда отец Спригг на секунду остановился, чтобы перевести дыхание. — Будь проклята навеки моя душа, если я знаю, кто оставил дверь открытой, но это был не я. Мы, Мэдж и я, как всегда заперли ее на засов. Если кто-то и вытащил засов, то это не моя вина. Я выполнил свои обязанности так же, как и всегда, а я делаю это на протяжении последних пятидесяти лет…
— Черт побери! — резко оборвал его отец Спригг, — ты хочешь сказать, засов вытащил не ты? Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать эту чушь! Я терпеливый человек, Сол Доддридж, но я люблю порядок во всем, поэтому пренебрежение обязанностями сильно выводит меня из себя…
Сол вздрогнул и взглянул вверх, потому что Стелла высунулась из окна и отчаянно закричала:
— Я сделала это, отец! Это я!
— А? — недоуменно переспросил отец Спригг; гнев просто душил его, и лицо его стало совсем пунцовым. — Так это ты оставила дверь открытой, дрянная девчонка?
— Да, — ответила Стелла, — это не Сол, это я. Я вытащила засов, а потом не смогла поднять его и поставить на место, пирог с голубятиной и молоко из маслодельни тоже взяла я и отдала их тому мальчику, бродяжке.
Оба мужчины в изумлении уставились на нее. Отец Спригг вытащил носовой платок и утер лоб.
— Я сильная, — торопливо объясняла Стелла. — А Ходж помог.
Ходж стоял на задних лапах рядом с хозяйкой, и его лохматая встревоженная мордочка находилась как раз рядом с ее покрасневшим лицом. Отец Спригг сделал глубокий вдох и затем с силой выдохнул воздух, издав при этом оглушительный свистящий звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51