Да и перебраться мне как-то надо на ту сторону. Вот только нет со мной Машки, и свалить дерево некому в этот раз. Как же мне на Столб Великана попасть? По воздуху аки посуху? Ага, как только, так и сразу!
Смех смехом, а на этом берегу становится все теплее. Еще пара минут и доктор Леха станет жареным доктором.
Веселенькие сны мне снятся. Но в самых крутых местах я обычно просыпался и слушал как работает моя сердечная мышца. Иногда даже шептал радостно: Все-таки сон, все-таки приснилось… На этот раз, кажется, пробуждением и не пахнет. Зато скоро запахнет паленым мясцом. Моим, между прочим, мясцом. И чем быстрее я чего-нибудь придумаю, тем больше шансов у меня остаться сырым и живым. Не хочется на практике выяснять, как чувствует себя горящий заживо. Теории мне за глаза хватит. Каким я проснусь после такого выяснения и проснусь ли — вилкой по бульону писано.
Огонь добрался до поляны Тиама и я сделал то, что первым пришло мне в башку: шагнул к Столбу Великана. Идиотизм, понятное дело, но ничего умнее в тот момент не придумалось. И самое странное, у меня получилось. Просто пришлось сделать большой шаг. И все! Я ведь не таким уж маленьким был в этот раз. А захотел перешагнуть, так и еще подрос. На второй Столб уже без напряга ступил. Третий, четвертый. Так и перешел каньон. По остаткам древнего моста. А для местных они — Дорога Великанов. Забылось уже, кто такие Хранители. Только посвященные еще чего-то помнят. Да и то…
На другом берегу каньона я оглянулся. Тиама пылал. И даже на таком расстоянии я слышал, как трещат его ветви. Чего-то сыпалось с них вниз, на выгоревшую дочерна землю. А на земле, у ствола, клубок огня. Катается, воет. Человек? Зверь? Не разобрать с такого расстояния. Да и что мне за дело? Даже если я это там, под деревом. Сложись все по-другому и… Но все сложилось так, что я выбрался. Спасся из горящего леса. Сначала с Машкой, потом сам. А то, чего было между сначала и потом лежит теперь под деревом и уже не дергается. Вот и не за чем на него оглядываться. Вперед мне надо идти. А зачем надо еще не знаю. Но иду. Семимильными шагами, как говорится. А чего, может, и семимильными, я же их не мерил, эти шаги. Да и росту во мне, дай боже! Мне сверху видно все, очень хорошо видно.
Горы. Ближе, чем на горизонте. И не такие уж высокие. Два города. Один у подножия, другой по ту сторону гор. Дорога связывает оба города и башню, что на перевале. По дороге идет караван. Большой. Не тот, что спешил к мосту. Другой. К городу караван направляется. А те, кто спасались от огня, все еще на мосту. Выскакивают из дыма и бегут дальше. Или идут. Это уж у кого сколько сил осталось. Вижу зверя с большими рогами. Манул. Он оглядывается, топчется на месте. К нему бредет еще один, такой же. Вот несколько человек останавливаются возле упавшего животного и перевернутой повозки. Еще звери, еще люди. Вот уже кто-то решил поохотиться… человек на зверя, звери на человека. Все правильно, жизнь продолжается. Большая смерть отступила, можно поиграть с меньшей.
А меня зовут, торопят. Не знаю еще, куда и кто. Узнаю. Обязательно. Не зря же меня сюда привели.
Запах.
Одуряющий.
Густой.
Почти знакомый.
14
Я видел вывернутую с корнем черемуху. Как-то весной. И она цвела. Обильно и намного раньше растущих своих соседок.
Перед смертью не надышишься… Наверно, дерево не знало этой студенческой истины, вот и спешило отцвестись, дать плоды. Не знало, что солнце быстро высушит голые корни, и цветы повянут, не дав семян. Дерево цвело. Наперекор и вопреки. Лева только головой покрутил. Во, силища жизни! Куда нам, человекам, до нее… Не часто Леву философствовать тянет. Не его это стиль. Но смеяться никто не стал.
Меня разбудил одуряющий аромат. Почти черемуховый. И ни Левы, ни братков рядом не оказалось. Прямо надо мной висел цветок. С блюдце величиной. Он смотрел на меня, а я смотрел на него и пытался вспомнить нечто важное. Никак нельзя было это забывать! Укрылся с головой плащом, зажмурился. Машкины волосы пахли сыростью и дымом.
Дождь и пожар…
Огонь и вода…
Ветер, скрученный в тугую воронку…
Да, это оно! То самое. Сон. Который не совсем сон. И пока никто не мешает, надо вспомнить его и запомнить. Надо. Чтобы разобраться потом, когда стану понимать что к чему.
Так, с чего там все начиналось?…
Кажется, с утра. Не такого уж раннего. Оба солнца уже на небе. Смотрят вниз. На глупых людей и глупость, сотворенную ими. Это же надо, устроить пожар в конце сухого сезона, когда все живое с нетерпением ждет влаги и любви.
Нет, кажется, не так. По-другому у меня утро началось. Не так, как у местных светил. Я тоже смотрел на горящий лес. Сухой бурьян он мне напомнил. Что каждую весну поджигают на пустырях и возле дороги. А каждую осень он вырастает в половину человеческого роста. Как там говорил Лева? Сила жизни? Это он точно приметил. Наверно, для какого-то жука такой пожар — катастрофа вселенского масштаба. Как для меня и Машки горящий лес, когда мы были в нем. Хоть мы сами и подожгли его. Случайно. Еще из Храма. Но теперь, когда я во много раз больше себя прежнего, когда смотрю на огонь сверху и на расстоянии…
Нет, опять не так.
Горящий лес остался далеко внизу. Вернее, далеко и внизу. И с каждым моим шагом оставался все дальше. Земля не содрогалась от моей поступи, и деревья не гнулись от моего дыхания. Даже люди не разбегались в ужасе, увидев меня. И не в крепких нервах зрителей тут было дело. Или в привычке. Даже для этого мира, великаны моего роста, редкость. Очень большая и очень редкая. И невидимая почти для всех.
Зато мне сверху видно очень многое. Колыхание воздуха над горящим лесом. И быстрые сборы команды спасения: тяжелых, беременных грозой туч, что собьют пламя, и темных, рыхлых облаков, полных мелким, затяжным дождем, он погасит все угольки, пережившие грозу, и мечтающие устроить новый пожар; вижу и небольшой ураган, способный домчать мокрую команду до нужного места, не расплескав по пути…
Странно, никогда не изъяснялся высоким стилем, и не тянуло даже, а тут… может все дело в росте?
Небо темнело над горами, недовольно ворчал гром, запертый в клетке из молний. Тяжелое томление скорой грозы, от которой потрескивали волосы и пощипывало голую кожу. Это были странные и новые для меня впечатления. Не первая гроза в моей жизни, но чтобы так остро ощущалось… Но даже это не было главным. Скорее уж фоном, на котором развернется то самое действо.
Зов становился все громче и отчетливей. Я уже знал направление и шел туда, но зовущего все еще не видел. Горы не остановили меня. Они показались барьером на беговой дорожке. Не очень низким, но вполне преодолимым. Кажется, я еще немного подрос, пока шел к ним от каньона. Удивительно, каким острым стало мое зрение. Я мог разглядеть полоски на халате караванщика, и тонкие веревки, на тугих тюках, и клочок белой шерсти, на правой передней вожака шорнов .
Счастливая примета…
Караван остановился. Животных заставляли лечь, и укрывали их головы попоной. Люди привязывались к животным и заворачивались в плащи. Что-то ждали эти люди, чего-то опасались. Но действовали без паники и суеты. Движения красивые, экономно-профессиональные, привычные до автоматизма. Наблюдать за людьми было интересно.
А потом я увидел большую воронку. Большую даже для меня. Вращаясь, она скользила к дороге.
Смерч, ураган, торнадо, шалак, римусо, кихолма — много названий, много имен.
Между небом и землей,
Скрученный в воронку ветер…
Проклятие и благословение, равнодушие и сила. Погибший урожай и потопленные корабли захватчиков, озеро с живой рыбой и повозка, груженная бревнами, песок и листья, камни и птицы, все вращается в огромной воронке, все это откуда-то взлетело, все это где-то упадет. Как падает посреди каравана одно из бревен, на треть втыкаясь в землю. А по дороге уже тащит двух груженых шорнов, с последнего срывает тюки и попону. Человек вцепился в голову животного, не дает ему подняться. Вот их подтащило к краю дороги и… облило дождем из рыбы.
И что так не везет караванам сегодня?!
Миг и я забываю о сочувствии. Воронка направляется ко мне. Тот, кто меня зовет, в ней.
— Ларт, ларт!
Открываю глаза. Машка лежит рядом и… хлопает в ладоши. Звук получается громким и звонким. Оригинальный, однако, метод побудки. А еще Машка смешно вывернула шею. Наблюдает за действием аплодисментов. Но увидел ее лицо, и сразу расхотелось смеяться. Бледно-зеленое, с огромными, почти круглыми глазами.
— Ларт!…
Да еще голос, что прерывается от ужаса.
— Чего тебе?!
А в руке у меня сам собой появился Нож. Машка пока не видит его. Она заглядывает мне в лицо.
— Ларт, Тиама зацвел!
До меня не сразу доходит.
— Ти… что?
Машка трясется, стучит зубами. Говорить членораздельно она больше не может.
Разжимаю пальцы, и Нож куда-то исчезает. Сейчас он мне не помощник. Переворачиваю девчонку на спину. Смотрю в глаза. В них по-прежнему паника на грани истерики. Еще немного и я тоже испугаюсь. На что способна огненная ведьма, я точно не знаю, но чего может натворить испуганная баба, приходилось видеть.
Мужики, никогда не целуйте спящую бабу! Даже если она ваша жена. Вам будет больно, а врачу прибавится работы.
Я начал разговаривать с Машкой. Тихо, спокойно, как говорил бы с Молчуном.
Не помогло.
Кажется, я перестал существовать для Машки. Она смотрела сквозь меня — глазищи на пол-лица! — и шевелила губами. Без звука. Пришлось шлепнуть ее по щеке. Потом еще раз.
Реакция превзошла все мои ожидания.
Меня не только услышали, но и увидели! И тут же попытались поджарить. Вместо меня досталось плащу. Не слишком сухому. Будто горячий утюг к нему приложили. Шипение, запах… это плащ. Шипение и возмущенные взгляды — это Машка.
Глаза мечут искры… — тоже она.
Почти в натуре мечут. А не разрядись девка через ладонь, без почти было бы.
Повезло мне с попутчицей.
Не зря мне хотелось идти одному. Интуиция великая вещь, если не ложить на ее предупреждения.
— Ты зачем меня ударил?!
Сидим по разные стороны дерева и сквозь ветки пялимся друг на друга.
Кажется, я поставил рекорд по прыжкам через бревна из положения лежа. Интересно, а здесь есть Книга Гиннеса? Или чего-нибудь в том же духе.
— А зачем ты меня разбудила?
Про Книгу спрошу потом. Когда Машка успокоится.
— Я!…
Смотрит в сторону. Губы опять начинают дрожать.
— Отвечай! — рявкаю. — Или опять схлопочешь.
Блин! Иногда доброе слово творит чудеса. А иногда, совсем даже не доброе. Но тоже творит. Главное, не перепутать, к кому чего применять. Передозировка или неправильное назначение тоже могут убить.
— Тиама цветет. Вот, — сказала Машка, стараясь не смотреть на огромный цветок. Трудновато ей это делать. Между нами он висит. И пахнет так, что голова кружится.
— Ну, цветет. Ну, и что?
— Это… это же Тиама !
— Дальше чего?
Машка забыла закрыть рот. Выражение дебильности ей не очень шло.
— Говори!
Молчание, конечно, золото, но иногда информация бывает дороже алмаза.
— Он цветет раз в жизни!
Не пойму, чего она хочет мне втолковать.
— Значит, нам с тобой повезло, — пытаюсь придать голосу хоть немного энтузиазма.
— Тот, кто это увидит — умрет!
— Когда?
Кажется, с энтузиазмом я поторопился.
— Не знаю.
— От чего?
— Не знаю.
Я криво усмехаюсь.
— Но видевший, всегда умирает! — старательно убеждает меня Машка.
Смотрю на цветок, потом на нее и… ничего не могу поделать со своей усмешкой. Девка обижено шмыгает носом. Блин, я думал, что лучше контролирую свой организм.
— Все умирают, Маш. Когда-нибудь. Даже бессмертные.
— Ты говоришь страшные слова…
Машка опять пугается. Теперь уже меня.
— Может, и страшные. Но это правильные слова. Вот я лично не собираюсь жить вечно. А ты?
— Меня не обучали этому.
— Тогда понюхай цветочек, — на Машкином лице такое выражение, словно я предложил ей прыгнуть в каньон. — А не хочешь, так иди на… погуляй, короче.
Мы еще не так близко знакомы, чтобы я учил ее таким словам.
— А ты?
Машка уже стоит. Готова к прогулке.
— А у меня есть незаконченное дело. В постели. Давай сюда мой плащ!
И я остался один. Машка ушла к колодцу. Истерика на тему: Мы все умрем! отменяется. Вот и хорошо. Нет у меня настроения возиться с истеричкой. И гулять по пятачку в двадцать соток тоже не хочется.
Не люблю, когда меня резко будят. Все время кажется, что не дали досмотреть самое интересное. Так и хочется послать будителя, укрыться с головой и настроиться на вторую серию. Иногда так и делаю. Иногда получается. Если не мешают.
Получилось.
Меня трясло и крутило. Наверно, так себя чувствует кот в стиральной машине. Была когда-то такая реклама. Там черного кота загружали в машину вместе с черными носками. Рабочий режим. В паузе — японка энергично пилит скрипку. А на выходе получили белоснежные носки и белого пушистого кота. Так и не понял, чего там рекламировали. Натаха говорила, отбеливатель. Ларка — стиральную. А Лева… ну, у Левы всегда проблемы с бабами. Вернее с их количеством. Ему все мало.
— Тебе бы хозяином гарема родиться, — прикалывались пацаны над ним.
— Четыреста лет назад у меня был самый большой гарем в Персии, — отвечал он им.
Может, тоже прикалывался, а может… Реинкарнацию еще не отменяли. Говорят, некоторые помнят свои прежние воплощения. Или говорят, что помнят.
Похоже, меня занесло не туда. И мыслями, и телом. Как затянуло в воронку римусо , так и несет. Все выше и выше. Дорога стала не толще нити, а караван на ней и не разглядеть.
Только моргнул и нет уже ничего. Темно. Как безлунной ночью. И беззвездной к тому же. В воронке меня крутит или на лифте поднимает, непонятно. Да и без разницы.
Если это сон, то лучше б мне проснуться, а если совсем наоборот, то самое время лечь и увидеть интересный сон.
Эй, кто там отвечает за этот аттракцион? Мне скучно! Делайте чего-нибудь или верните бабаки!..
Кажется, моя наглость подействовала: что-нибудь начало делаться.
Темнота куда-то исчезла. Вместе с воронкой римусо и тем, что там со мной вращалось. Появился густой туман. Видимость на длину руки.
Раздались аплодисменты. Сначала — жидкие, потом переходящие в овации. Интересно, за что это мне? Я ведь ничего такого не сделал. Послышались какие-то голоса. Слов не разобрать. Многоголосое бормотание. Пытаюсь понять, будто от этого зависит моя жизнь. В сумятице голосов улавливаю знакомый. Чей, не помню, да это и не важно. Слова важнее. И я цепляюсь за них, ищу смысл. Как цеплялся когда-то за осыпающийся карниз и лихорадочно искал опору. А до земли было пять этажей.
Многоголосица становится слаженным хором, что скандирует одно-единственное слово. Аплодисменты задают ритм. Слово почти понятное, почти знакомое…
— Ларт, ларт!
Еще немного и я пойму, что это такое, еще немного…
— Ларт, ларт.
Зов, от которого не отмахнуться, не…
— Слышу, иду, — хочу крикнуть я, а голоса нет. Только хрип.
И оглушительный, рвущий барабанные перепонки крик:
— Ларт!
Меня подхватывает вал оваций и с размаху швыряет в темноту.
Задыхаюсь от запаха цветов и сырой земли. Кажется, я попал на кладбище…
Не надо закапывать меня — я еще живой!…
15
Самое страшное проклятие, какое может услышать врач: чтоб все твои клиенты были врачами! Кажется, фигня, чего там страшного?… А попробуй полечи умного больного. Все-то ему не так, все-то он лучше своего лечащего знает и со справочником в руках докажет, что врач болван и коновал, которого и к лошадям подпускать нельзя. А если больной сам врач — все, тушите свет. Этот умник в точно таком же случае назначает своему клиенту совсем другое и… Короче, коррида и пирожки с котятами обеспечены. Ну, не умеют врачи нормально болеть и все тут! Из двадцати только один принимает все назначения с улыбкой великомученика и страстотерпца, а потом спокойно отправляет рецепт в мусорку. И никакого мордобития и ора, с использованием ненормативной латыни.
К этому единственному и почти идеальному больному я не отношусь. Болеть я терпеть ненавижу. И точно знаю, что покупать лекарства — это выбрасывать бабаки на ветер. Организм сам должен… а если не может, то пора его закапывать. Такая вот у меня житейская философия. Раз в год, да и то в високосный, цепляется ко мне злобный гриппер или простудифилис и тогда мне приходится общаться с врачом. Делаю это исключительно по телефону. И оба — я и врач — пока еще живы. И телефон цел.
У меня свой собственный ритуал борьбы с болячкой: запереться в квартире и ругать все, чего на ум придет и на глаза попадется. Окружающую обстановку и вид за окном, изображение в зеркале и предательский организм, что подло сдал меня болячке. И саму болячку тоже. Всеми знакомыми и новопридуманными ругательствами. Главное, не видеть никого и протемпературить по полной программе. Ну, с первым у меня никаких проблем. В больнице знают, если АТС закрылся на карантин, то соваться ко мне не стоит. АТС — так сотрудники сократили мое имя-фамилию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Смех смехом, а на этом берегу становится все теплее. Еще пара минут и доктор Леха станет жареным доктором.
Веселенькие сны мне снятся. Но в самых крутых местах я обычно просыпался и слушал как работает моя сердечная мышца. Иногда даже шептал радостно: Все-таки сон, все-таки приснилось… На этот раз, кажется, пробуждением и не пахнет. Зато скоро запахнет паленым мясцом. Моим, между прочим, мясцом. И чем быстрее я чего-нибудь придумаю, тем больше шансов у меня остаться сырым и живым. Не хочется на практике выяснять, как чувствует себя горящий заживо. Теории мне за глаза хватит. Каким я проснусь после такого выяснения и проснусь ли — вилкой по бульону писано.
Огонь добрался до поляны Тиама и я сделал то, что первым пришло мне в башку: шагнул к Столбу Великана. Идиотизм, понятное дело, но ничего умнее в тот момент не придумалось. И самое странное, у меня получилось. Просто пришлось сделать большой шаг. И все! Я ведь не таким уж маленьким был в этот раз. А захотел перешагнуть, так и еще подрос. На второй Столб уже без напряга ступил. Третий, четвертый. Так и перешел каньон. По остаткам древнего моста. А для местных они — Дорога Великанов. Забылось уже, кто такие Хранители. Только посвященные еще чего-то помнят. Да и то…
На другом берегу каньона я оглянулся. Тиама пылал. И даже на таком расстоянии я слышал, как трещат его ветви. Чего-то сыпалось с них вниз, на выгоревшую дочерна землю. А на земле, у ствола, клубок огня. Катается, воет. Человек? Зверь? Не разобрать с такого расстояния. Да и что мне за дело? Даже если я это там, под деревом. Сложись все по-другому и… Но все сложилось так, что я выбрался. Спасся из горящего леса. Сначала с Машкой, потом сам. А то, чего было между сначала и потом лежит теперь под деревом и уже не дергается. Вот и не за чем на него оглядываться. Вперед мне надо идти. А зачем надо еще не знаю. Но иду. Семимильными шагами, как говорится. А чего, может, и семимильными, я же их не мерил, эти шаги. Да и росту во мне, дай боже! Мне сверху видно все, очень хорошо видно.
Горы. Ближе, чем на горизонте. И не такие уж высокие. Два города. Один у подножия, другой по ту сторону гор. Дорога связывает оба города и башню, что на перевале. По дороге идет караван. Большой. Не тот, что спешил к мосту. Другой. К городу караван направляется. А те, кто спасались от огня, все еще на мосту. Выскакивают из дыма и бегут дальше. Или идут. Это уж у кого сколько сил осталось. Вижу зверя с большими рогами. Манул. Он оглядывается, топчется на месте. К нему бредет еще один, такой же. Вот несколько человек останавливаются возле упавшего животного и перевернутой повозки. Еще звери, еще люди. Вот уже кто-то решил поохотиться… человек на зверя, звери на человека. Все правильно, жизнь продолжается. Большая смерть отступила, можно поиграть с меньшей.
А меня зовут, торопят. Не знаю еще, куда и кто. Узнаю. Обязательно. Не зря же меня сюда привели.
Запах.
Одуряющий.
Густой.
Почти знакомый.
14
Я видел вывернутую с корнем черемуху. Как-то весной. И она цвела. Обильно и намного раньше растущих своих соседок.
Перед смертью не надышишься… Наверно, дерево не знало этой студенческой истины, вот и спешило отцвестись, дать плоды. Не знало, что солнце быстро высушит голые корни, и цветы повянут, не дав семян. Дерево цвело. Наперекор и вопреки. Лева только головой покрутил. Во, силища жизни! Куда нам, человекам, до нее… Не часто Леву философствовать тянет. Не его это стиль. Но смеяться никто не стал.
Меня разбудил одуряющий аромат. Почти черемуховый. И ни Левы, ни братков рядом не оказалось. Прямо надо мной висел цветок. С блюдце величиной. Он смотрел на меня, а я смотрел на него и пытался вспомнить нечто важное. Никак нельзя было это забывать! Укрылся с головой плащом, зажмурился. Машкины волосы пахли сыростью и дымом.
Дождь и пожар…
Огонь и вода…
Ветер, скрученный в тугую воронку…
Да, это оно! То самое. Сон. Который не совсем сон. И пока никто не мешает, надо вспомнить его и запомнить. Надо. Чтобы разобраться потом, когда стану понимать что к чему.
Так, с чего там все начиналось?…
Кажется, с утра. Не такого уж раннего. Оба солнца уже на небе. Смотрят вниз. На глупых людей и глупость, сотворенную ими. Это же надо, устроить пожар в конце сухого сезона, когда все живое с нетерпением ждет влаги и любви.
Нет, кажется, не так. По-другому у меня утро началось. Не так, как у местных светил. Я тоже смотрел на горящий лес. Сухой бурьян он мне напомнил. Что каждую весну поджигают на пустырях и возле дороги. А каждую осень он вырастает в половину человеческого роста. Как там говорил Лева? Сила жизни? Это он точно приметил. Наверно, для какого-то жука такой пожар — катастрофа вселенского масштаба. Как для меня и Машки горящий лес, когда мы были в нем. Хоть мы сами и подожгли его. Случайно. Еще из Храма. Но теперь, когда я во много раз больше себя прежнего, когда смотрю на огонь сверху и на расстоянии…
Нет, опять не так.
Горящий лес остался далеко внизу. Вернее, далеко и внизу. И с каждым моим шагом оставался все дальше. Земля не содрогалась от моей поступи, и деревья не гнулись от моего дыхания. Даже люди не разбегались в ужасе, увидев меня. И не в крепких нервах зрителей тут было дело. Или в привычке. Даже для этого мира, великаны моего роста, редкость. Очень большая и очень редкая. И невидимая почти для всех.
Зато мне сверху видно очень многое. Колыхание воздуха над горящим лесом. И быстрые сборы команды спасения: тяжелых, беременных грозой туч, что собьют пламя, и темных, рыхлых облаков, полных мелким, затяжным дождем, он погасит все угольки, пережившие грозу, и мечтающие устроить новый пожар; вижу и небольшой ураган, способный домчать мокрую команду до нужного места, не расплескав по пути…
Странно, никогда не изъяснялся высоким стилем, и не тянуло даже, а тут… может все дело в росте?
Небо темнело над горами, недовольно ворчал гром, запертый в клетке из молний. Тяжелое томление скорой грозы, от которой потрескивали волосы и пощипывало голую кожу. Это были странные и новые для меня впечатления. Не первая гроза в моей жизни, но чтобы так остро ощущалось… Но даже это не было главным. Скорее уж фоном, на котором развернется то самое действо.
Зов становился все громче и отчетливей. Я уже знал направление и шел туда, но зовущего все еще не видел. Горы не остановили меня. Они показались барьером на беговой дорожке. Не очень низким, но вполне преодолимым. Кажется, я еще немного подрос, пока шел к ним от каньона. Удивительно, каким острым стало мое зрение. Я мог разглядеть полоски на халате караванщика, и тонкие веревки, на тугих тюках, и клочок белой шерсти, на правой передней вожака шорнов .
Счастливая примета…
Караван остановился. Животных заставляли лечь, и укрывали их головы попоной. Люди привязывались к животным и заворачивались в плащи. Что-то ждали эти люди, чего-то опасались. Но действовали без паники и суеты. Движения красивые, экономно-профессиональные, привычные до автоматизма. Наблюдать за людьми было интересно.
А потом я увидел большую воронку. Большую даже для меня. Вращаясь, она скользила к дороге.
Смерч, ураган, торнадо, шалак, римусо, кихолма — много названий, много имен.
Между небом и землей,
Скрученный в воронку ветер…
Проклятие и благословение, равнодушие и сила. Погибший урожай и потопленные корабли захватчиков, озеро с живой рыбой и повозка, груженная бревнами, песок и листья, камни и птицы, все вращается в огромной воронке, все это откуда-то взлетело, все это где-то упадет. Как падает посреди каравана одно из бревен, на треть втыкаясь в землю. А по дороге уже тащит двух груженых шорнов, с последнего срывает тюки и попону. Человек вцепился в голову животного, не дает ему подняться. Вот их подтащило к краю дороги и… облило дождем из рыбы.
И что так не везет караванам сегодня?!
Миг и я забываю о сочувствии. Воронка направляется ко мне. Тот, кто меня зовет, в ней.
— Ларт, ларт!
Открываю глаза. Машка лежит рядом и… хлопает в ладоши. Звук получается громким и звонким. Оригинальный, однако, метод побудки. А еще Машка смешно вывернула шею. Наблюдает за действием аплодисментов. Но увидел ее лицо, и сразу расхотелось смеяться. Бледно-зеленое, с огромными, почти круглыми глазами.
— Ларт!…
Да еще голос, что прерывается от ужаса.
— Чего тебе?!
А в руке у меня сам собой появился Нож. Машка пока не видит его. Она заглядывает мне в лицо.
— Ларт, Тиама зацвел!
До меня не сразу доходит.
— Ти… что?
Машка трясется, стучит зубами. Говорить членораздельно она больше не может.
Разжимаю пальцы, и Нож куда-то исчезает. Сейчас он мне не помощник. Переворачиваю девчонку на спину. Смотрю в глаза. В них по-прежнему паника на грани истерики. Еще немного и я тоже испугаюсь. На что способна огненная ведьма, я точно не знаю, но чего может натворить испуганная баба, приходилось видеть.
Мужики, никогда не целуйте спящую бабу! Даже если она ваша жена. Вам будет больно, а врачу прибавится работы.
Я начал разговаривать с Машкой. Тихо, спокойно, как говорил бы с Молчуном.
Не помогло.
Кажется, я перестал существовать для Машки. Она смотрела сквозь меня — глазищи на пол-лица! — и шевелила губами. Без звука. Пришлось шлепнуть ее по щеке. Потом еще раз.
Реакция превзошла все мои ожидания.
Меня не только услышали, но и увидели! И тут же попытались поджарить. Вместо меня досталось плащу. Не слишком сухому. Будто горячий утюг к нему приложили. Шипение, запах… это плащ. Шипение и возмущенные взгляды — это Машка.
Глаза мечут искры… — тоже она.
Почти в натуре мечут. А не разрядись девка через ладонь, без почти было бы.
Повезло мне с попутчицей.
Не зря мне хотелось идти одному. Интуиция великая вещь, если не ложить на ее предупреждения.
— Ты зачем меня ударил?!
Сидим по разные стороны дерева и сквозь ветки пялимся друг на друга.
Кажется, я поставил рекорд по прыжкам через бревна из положения лежа. Интересно, а здесь есть Книга Гиннеса? Или чего-нибудь в том же духе.
— А зачем ты меня разбудила?
Про Книгу спрошу потом. Когда Машка успокоится.
— Я!…
Смотрит в сторону. Губы опять начинают дрожать.
— Отвечай! — рявкаю. — Или опять схлопочешь.
Блин! Иногда доброе слово творит чудеса. А иногда, совсем даже не доброе. Но тоже творит. Главное, не перепутать, к кому чего применять. Передозировка или неправильное назначение тоже могут убить.
— Тиама цветет. Вот, — сказала Машка, стараясь не смотреть на огромный цветок. Трудновато ей это делать. Между нами он висит. И пахнет так, что голова кружится.
— Ну, цветет. Ну, и что?
— Это… это же Тиама !
— Дальше чего?
Машка забыла закрыть рот. Выражение дебильности ей не очень шло.
— Говори!
Молчание, конечно, золото, но иногда информация бывает дороже алмаза.
— Он цветет раз в жизни!
Не пойму, чего она хочет мне втолковать.
— Значит, нам с тобой повезло, — пытаюсь придать голосу хоть немного энтузиазма.
— Тот, кто это увидит — умрет!
— Когда?
Кажется, с энтузиазмом я поторопился.
— Не знаю.
— От чего?
— Не знаю.
Я криво усмехаюсь.
— Но видевший, всегда умирает! — старательно убеждает меня Машка.
Смотрю на цветок, потом на нее и… ничего не могу поделать со своей усмешкой. Девка обижено шмыгает носом. Блин, я думал, что лучше контролирую свой организм.
— Все умирают, Маш. Когда-нибудь. Даже бессмертные.
— Ты говоришь страшные слова…
Машка опять пугается. Теперь уже меня.
— Может, и страшные. Но это правильные слова. Вот я лично не собираюсь жить вечно. А ты?
— Меня не обучали этому.
— Тогда понюхай цветочек, — на Машкином лице такое выражение, словно я предложил ей прыгнуть в каньон. — А не хочешь, так иди на… погуляй, короче.
Мы еще не так близко знакомы, чтобы я учил ее таким словам.
— А ты?
Машка уже стоит. Готова к прогулке.
— А у меня есть незаконченное дело. В постели. Давай сюда мой плащ!
И я остался один. Машка ушла к колодцу. Истерика на тему: Мы все умрем! отменяется. Вот и хорошо. Нет у меня настроения возиться с истеричкой. И гулять по пятачку в двадцать соток тоже не хочется.
Не люблю, когда меня резко будят. Все время кажется, что не дали досмотреть самое интересное. Так и хочется послать будителя, укрыться с головой и настроиться на вторую серию. Иногда так и делаю. Иногда получается. Если не мешают.
Получилось.
Меня трясло и крутило. Наверно, так себя чувствует кот в стиральной машине. Была когда-то такая реклама. Там черного кота загружали в машину вместе с черными носками. Рабочий режим. В паузе — японка энергично пилит скрипку. А на выходе получили белоснежные носки и белого пушистого кота. Так и не понял, чего там рекламировали. Натаха говорила, отбеливатель. Ларка — стиральную. А Лева… ну, у Левы всегда проблемы с бабами. Вернее с их количеством. Ему все мало.
— Тебе бы хозяином гарема родиться, — прикалывались пацаны над ним.
— Четыреста лет назад у меня был самый большой гарем в Персии, — отвечал он им.
Может, тоже прикалывался, а может… Реинкарнацию еще не отменяли. Говорят, некоторые помнят свои прежние воплощения. Или говорят, что помнят.
Похоже, меня занесло не туда. И мыслями, и телом. Как затянуло в воронку римусо , так и несет. Все выше и выше. Дорога стала не толще нити, а караван на ней и не разглядеть.
Только моргнул и нет уже ничего. Темно. Как безлунной ночью. И беззвездной к тому же. В воронке меня крутит или на лифте поднимает, непонятно. Да и без разницы.
Если это сон, то лучше б мне проснуться, а если совсем наоборот, то самое время лечь и увидеть интересный сон.
Эй, кто там отвечает за этот аттракцион? Мне скучно! Делайте чего-нибудь или верните бабаки!..
Кажется, моя наглость подействовала: что-нибудь начало делаться.
Темнота куда-то исчезла. Вместе с воронкой римусо и тем, что там со мной вращалось. Появился густой туман. Видимость на длину руки.
Раздались аплодисменты. Сначала — жидкие, потом переходящие в овации. Интересно, за что это мне? Я ведь ничего такого не сделал. Послышались какие-то голоса. Слов не разобрать. Многоголосое бормотание. Пытаюсь понять, будто от этого зависит моя жизнь. В сумятице голосов улавливаю знакомый. Чей, не помню, да это и не важно. Слова важнее. И я цепляюсь за них, ищу смысл. Как цеплялся когда-то за осыпающийся карниз и лихорадочно искал опору. А до земли было пять этажей.
Многоголосица становится слаженным хором, что скандирует одно-единственное слово. Аплодисменты задают ритм. Слово почти понятное, почти знакомое…
— Ларт, ларт!
Еще немного и я пойму, что это такое, еще немного…
— Ларт, ларт.
Зов, от которого не отмахнуться, не…
— Слышу, иду, — хочу крикнуть я, а голоса нет. Только хрип.
И оглушительный, рвущий барабанные перепонки крик:
— Ларт!
Меня подхватывает вал оваций и с размаху швыряет в темноту.
Задыхаюсь от запаха цветов и сырой земли. Кажется, я попал на кладбище…
Не надо закапывать меня — я еще живой!…
15
Самое страшное проклятие, какое может услышать врач: чтоб все твои клиенты были врачами! Кажется, фигня, чего там страшного?… А попробуй полечи умного больного. Все-то ему не так, все-то он лучше своего лечащего знает и со справочником в руках докажет, что врач болван и коновал, которого и к лошадям подпускать нельзя. А если больной сам врач — все, тушите свет. Этот умник в точно таком же случае назначает своему клиенту совсем другое и… Короче, коррида и пирожки с котятами обеспечены. Ну, не умеют врачи нормально болеть и все тут! Из двадцати только один принимает все назначения с улыбкой великомученика и страстотерпца, а потом спокойно отправляет рецепт в мусорку. И никакого мордобития и ора, с использованием ненормативной латыни.
К этому единственному и почти идеальному больному я не отношусь. Болеть я терпеть ненавижу. И точно знаю, что покупать лекарства — это выбрасывать бабаки на ветер. Организм сам должен… а если не может, то пора его закапывать. Такая вот у меня житейская философия. Раз в год, да и то в високосный, цепляется ко мне злобный гриппер или простудифилис и тогда мне приходится общаться с врачом. Делаю это исключительно по телефону. И оба — я и врач — пока еще живы. И телефон цел.
У меня свой собственный ритуал борьбы с болячкой: запереться в квартире и ругать все, чего на ум придет и на глаза попадется. Окружающую обстановку и вид за окном, изображение в зеркале и предательский организм, что подло сдал меня болячке. И саму болячку тоже. Всеми знакомыми и новопридуманными ругательствами. Главное, не видеть никого и протемпературить по полной программе. Ну, с первым у меня никаких проблем. В больнице знают, если АТС закрылся на карантин, то соваться ко мне не стоит. АТС — так сотрудники сократили мое имя-фамилию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24