женщина закрывает глаза, чтобы сунуть бутылку с теплой водой туда, куда хочет, и ничто ее не заботит; ребенок падает с лестницы и умирает, все происходит в один миг; Розиклер продолжает шалить с обезьянкой, Иеремия с каждым днем все больше кашляет, смотри, какая мания! У всех Каррупо шершавая свиная кожа на лбу; должно быть, у них прадедушкой был горный кабан, кто знает. Слепой Гауденсио играет мазурку «Малютка Марианна» когда хочет, а не когда велят, одно дело быть слепым, другое – безвольным, репертуар Гауденсио велик, люди капризны, подчас не знают, что просят, не знаете, что ли, эту мазурку можно играть только в определенном и торжественном настроении? Эта мазурка – словно месса, ей нужно свое время, свое место и своя удача. Аккордеон – чувствительная штука, ему больно, когда делают не то, люди теперь ничего не уважают, ясно, идем к концу света. У Поликарпо из Баганейры, дрессировщика зверей, не хватает трех пальцев на руке, их откусил жеребец в горах Хуреса, когда Поликарпо с родичами загонял лошадей. Поликарпо из Баганейры живет в Села до Кампаррон, верхний этаж его дома рухнул, когда умер его отец, тогда же убежали три дрессированные куницы, послушные танцорки. Поликарпо хорошо управляется мизинцем и большим правой руки, ко всему привыкаешь, Поликарпо иногда доходит до шоссе, в автобусе из Сантьяго всегда едут двое-трое попов, жующих сушеный инжир и лепешки, лица у них дикие, небритые; посмеиваются тайком, как заговорщики; до войны попы, что ездили в омнибусе, ели чорисо, рыгали и громыхали с оглушительным хохотом. Дон Мариано Вилобаль, поп, знаменитый своими громами, как верхними, так и нижними, во всей провинции не было равного ему, дон Мариано умер перед самой войной, влез на колокольню отрегулировать колокола, нога подвернулась, и он сломал себе шею о гробницы внизу.
Лучшие чорисо в мире (это так говорится, наверно, бывают и не хуже) – чорисо Адеги.
– Мой покойник был такой румяный, потому что ел чорисо целиком, снимал шкурку – и целиком. Бедный Сидран, да покоится он с миром, как он любил мои чорисо! Иногда скажет: они у меня все выходят через кончик каральо, это лучше для тебя, Адегинья, верно? Мертвяк, что убил моего покойника, никогда не ел таких чорисо, мертвяк, что убил моего покойника, подыхал с голоду!
Адега делает чорисо по правилам и основательно, во-первых, свинья должна быть местная и вскормленная по-местному, кукуруза, варево из картошки, муки, черствого хлеба и всего, что можно сварить с умом, свинья также должна гулять, разминаться на горе, рыть землю, ища червяков и другую живность. Резать ее нужно мягким железом, не сталью и по обычаю, всем известному, если зарежешь предательски, со злобой в душе – сам на себя пеняй! Copсa (начинка) делается из хорошо размельченной свиной вырезки, также лопатки, грудинки, много сладкого перца, молотого перца – сколько можно, соль, хорошо растертый чеснок, вода; все это терпеливо перемешать и поставить на целый день. На следующее утро попробовать сорсу, слегка поджарив на сковороде, чтобы проверить вкус и прибавить то, чего не хватает, всегда не хватает чего-нибудь. На третий день снова перемешать, на четвертый набить кишки, перевязать чорисо ниткой, смотря какой размер нужен; коптить над огнем две или три недели, пока не затвердеет, твердость – признак хорошей готовности, и уже можно есть; лучший дым дают дубовые дрова, и он самый здоровый. Те чорисо, что нужно съесть быстро, развешивают, а те, которые хотят оставить надолго, очищают получше и хранят в сале.
– Мой покойник был такой резвый потому, что ел чорисо целиком, срывал нитку, а иногда и не срывал, запрокидывал голову, раскрывал рот и заглатывал чорисо целиком, были дни, когда по пяти разом, не переводя дыхания.
Льет над водами прудов, наиболее отдаленных от земель Катучи и Суальварисы, а в воздухе витает призрак ребенка, который только что умер, небесные ангелочки! Когда умирают дети, этого не замечаешь, умерли, и кончились хлопоты, со взрослыми – хуже, сколько шуму и трат на врачей, на лекарство, на попов, на гроб, на траур, на мессы и молитвы, а если открывается завещание и начинается борьба… Марухита Боделон из Понферрадо, что спуталась с архитектором Сельсо Варелой, женихом тети Эмилии, не актриса, но похожа на актрису, а также на возлюбленную ювелира, Марухита красится под блондинку и подводит глаза.
– И красит губы сердечком?
– Нет, зачем?
– И курит при мужчинах?
– Тоже нет.
У Марухиты хорошая фигура, и держится она властно и уверенно, видна порода; Марухита немного грудаста, мужчинам нравятся грудастые, ноги у нее длинные, зад не висит, а вот голос некрасивый, говорит, как сорока. Марухита курит при мужчинах и красит губы сердечком, «Мишель, король губной помады». Сельсо Варела тратил больше, чем у него было, чтобы ублажить ее, вермут, коробка конфет, сумочка, висюльки, все больше и больше и кончил тем, что остался без гроша и в долгах, Марухита отвечала своей благосклонностью, кроме того, стригла ему ногти и мыла голову.
– Кто тебя больше ублажит, чем эта краля? Рикардо Васкеса Вилариньо, жениха тети Хесусы, убили, когда он уже почти стал фармацевтом, двух подписей не хватало.
– Могли бы убить кого другого, верно? В этом мне не повезло.
– Милая, не знаю, что сказать, вашему жениху не повезло еще больше.
– Да, это правда.
Горечо Тундас идет по тропинке того света с удочкой на плече.
– Куда идешь, Горечо?
– В Иудею, выудить младенца Иисуса.
– Боже, какая чушь!
– Ладно, увидишь, когда рассветет.
Льет, покуда рассветет, льет над Горечо Тундасом, что, сидя на речном камне, ловит очень внимательно, кажется мертвым.
– Ты умер, Горечо?
– Да, я уже более шести часов мертвый, и ни до кого мне нет дела. Младенца Иисуса увезли на осле в Египет, известно, эта страна ему не подошла.
Считается, что Гухиндесы и Мораны одно и то же, но это не так, путают нас с предками, все мы от Адама и Евы (тетя Эмилита говорит – только не понферрадцы, те произошли от обезьян). Не все Гухиндесы – Мораны, хотя все Мораны – Гухиндесы, это не очень ясно, но что делать! Правда то, что почти ничего не ясно, нас, Моранов, меньше, чем Гухиндесов, могло бы быть больше, но нас меньше, мы, Мораны – Портомориски, Марвисы, Села и Фараминьяс, прочие тоже родня, но не Мораны, а Гухиндесы, и те и другие весьма известны, и все мы хорошо едим. На «Мануфактуре для всех», фабрике гробов, работал итальянец, никто не знал, откуда он, теперь уже умер, мои кузены залепили ему задницу сургучом, зашили бечевкой, а потом привязали к дереву возле деревни Карбальедина, за монастырем Осейра. Забыл, как его звали, но помню, как он метался, в сущности, неизвестно за что потерпел такую шутку. Скелет бедной тети Лоурдес нельзя будет восстановить до Судного дня, так как в Париже ее бросили в общую яму. Дядя Клето играет джаз по слуху, очень неплохо, каждое 11 февраля, день своей покойницы, оглушает мир всеми инструментами сразу: барабаном, цимбалами, треугольником, тарелками, может, еще чем-нибудь; по дону Хесусу Мансанедо, этому ученому мерзавцу с записной книжкой, что убивал людей, не заказывали музыку даже сыновья.
– По-твоему, Дурная Коза решилась бы пакостничать с быком?
– А то нет! И что здесь дурного? Переспать с Фабианом Моучо хуже, а видишь! Женщина, если умеет побороть отвращение, может резвиться долго, всю жизнь.
Девятый признак выродка – жадность. Фабиан Мингела (Моучо) беден, но мог бы разбогатеть на том, что награбил.
– А что же он сделал с награбленным?
– Никто не знает, может, и не нахапал столько, сколько говорят.
К слову, о музыке – дон Брегимо Фараминьяс Хосин, отец сеньориты Рамоны, был другом дона Фаустино Санталисеса Переса, уроженца Банда, и очень восхищался его умением и талантом в игре на ксилофоне и пении.
– Действительно, замечательное искусство, не то что бренчать на банджо! Умел бы я играть, как друг Фаустино, швырнул бы банджо за окно!
Дону Брегимо больше всего нравится романс дона Гайфероса.
– Не знаю, как там было в средневековье, полном нищих монахов, чесоточных рыцарей, чахоточных трубадуров и пилигримов-разбойников, что переходили со стороны на сторону и не раскаивались, прошло много лет, но скорее всего тогда жилось лучше, чем в теперешнем государстве, хоть есть радио, самолеты и другие изобретения. Романс дона Санчо тоже очень хорош.
Донья Пура Гарроте, Парроча, владелица борделя в Оренсе, заворачивается в манильскую мантилью во время грозы, когда сверкнут первые молнии и начинает громыхать, Парроча хватает мантилью; каждый пугается по-своему, она с головой укрывается в кровати, лучше в деревянной, чем в железной, лежит в потемках, тихая, как мертвец, закрыв глаза, и шепчет литанию Богоматери, пока опасность не минует; ее, всегда зоркую, в такой момент можно обокрасть, даже не заметит. Мантилья Паррочи знаменита; когда донья Пура была молодая, снималась голая, но с мантильей, раз двадцать: у вазы с цветами, одна грудь наружу; перед египетской пирамидой, обе груди наружу; растянувшись на канапе, ноги скрещены; у зеркала, где отражаются ягодицы; с обнаженными плечами на фоне Эйфелевой башни и т. д., фото делались в студии Мендеса, улица Ламас де Карвахаль, и Мендесу, хозяину, платили, боже, сколько времени прошло! Мантилья кремовая, бахрома широкая, по крайней мере триста китайчиков, вышитых всеми цветами радуги, у каждого свое личико из слоновой кости, – каноник дон Сильверио говорит, что целлулоид, неправда, слоновая кость! – одни гуляют, другие прыгают, третьи закрываются от солнца зонтиками и так далее.
– Сколько стоит мантилья Паррочи?
– Не знаю, по мне – состояние; наверно, лучшая мантилья во всей провинции Оренсе…
Пепино Хурело поразил менингит, и он никогда не поднимал головы, умереть не умер, правда, но остался малость чокнутый и сгорбленный.
Пепино Хурело работает в мастерской фобов «Эль Репосо», он – помощник электрика, а также хороший упаковщик; говорят, Пепино Хурело педераст, ну, вроде того, он больше всего любит лапать мальчиков, пристает к ним и в тени и на солнце, легче всего управляется с глухонемыми, хвастаться нечем. Пепино Хурело был женат, жена, Конча да Кона, сбежала под конец – вполне разумно и естественно. Пепино Хурела выпустили из тюрьмы, когда позволил себя оскопить на благо науки. После операции Пепино Хурело не полегчало (врачи, адвокаты и судьи говорили «демаскулинизация»), он стал тоньше и пропорциональнее, кроме того, кости и голова болят.
– Болят кости, Пепино?
– Да, сеньор, немного.
– И голова?
– Да, сеньор, тоже.
– Но тебе нужно только терпеть.
– Да, сеньор, я вижу.
Пепино Хурело ввели гормоны, чтобы стало лучше, но не помогло, пожалуй, ввели их ради опыта.
– И страх не прошел?
– Нет, очень боится, успокаивается, только если может подойти к мальчику и схватить его за задницу. Когда полицейский задержал его, он сказал сержанту: это Симончино показал мне пипку, чтобы я потрогал, сам я не хотел.
Слух наполняется скрипом упряжки волов, когда ее уже не слыхать, все равно слышна, скрипу одной оси вторит другая, не ответит, зазвучит эхо, а если эхо спит, заговорят скрипки Господа. У Бенисьи соски словно каштаны, цветом и твердостью, Бенисья – дочь Адеги, племянница Гауденсио, слепого аккордеониста из заведения Паррочи.
– Гауденсио, я тебе дам песету, сыграй мазурку.
– Смотря какую.
Бенисья не умеет читать-писать, ей не нужно; Бенисья весела и, где ни пройдет, вносит жизнь.
– Хочешь, померимся силой? Выиграешь, дам тебе грудь, проиграешь – буду тебя дергать за каральо, пока не запросишь пощады, – идет?
– Нет.
Бенисья – машина, придуманная, чтобы наслаждаться самой и давать наслаждение. Бенисья, если добудет немного денег, покупает кому-нибудь подарок: кофейник, чашку, поясок – о мужчинах надо очень заботиться.
– Хочешь, станцуем танго?
– Нет, я устал, иди ко мне еще раз.
Дважды в месяц, по вторникам, Бенисья принимает Сеферино Гамусо (Фурело), попа из церкви Санта-Мария де Карбальеда, – порядок никогда не нарушается.
– Ах, дон Сеферино! Каждый раз от вас все больше удовольствия! Прости меня, Боже! Ну, давайте, не бойтесь!
Бенисья любит стряпать голая.
– И масло ее не забрызгает?
– Нет, она осторожна.
У Бенисьи дар и жарить форель, и тушить голубцы, начинка из говядины, ветчины, долька чесноку, петрушка, лук, специи и яйцо, блюдо тонкое и в то же время сытное.
Поп Фурело – рыболов, с Бенисьей очень вежлив – рыболовы обычно вежливы. У Бенисьи глаза синие, она, как мельница, никогда не остановится.
– Дашь местечко рядом с собой?
– Да.
По словам Бенисьи, святой Рольдан, когда скакал по Барко де Вальдеоррас, Петину и особенно по Рубиане, побивая сарацин, встретил двух красавиц мавританок, которых не мог догнать, хотя преследовал галопом так, что коня загнал; отчаявшись поймать красоток, святой Рольдан проклял их, и обе превратились в Сейхос Бранкос – две скалы белейшего кварца, стерегущие до сих пор с обеих сторон дорогу.
– У Сейхос мне показался призрак святого Рольдана, я пыталась убежать, но не могла, честно говоря, не хотела, так как он был спокойный и симпатичный. Святой Рольдан говорил немного странно, по-моему, у него не все дома.
– А он говорил по-испански или по-галисийски?
– По-моему, на латыни, но я его понимала.
Адега, мать Бенисьи, знает много историй, много легенд, играет на аккордеоне чисто и со вкусом, лучше всего польку «Фанфинетта».
– У вашего деда был один из громких, очень громких романов, что кончаются кроваво. Манеча Амиэйрос была девка что надо, ваш дед разбирался, хорошо сложена, ноги длинные, волосы – шелк, как говорится, любо посмотреть, ваш дед убил дубиной Хана Амиэйроса, брата Манечи, такое иногда бывает в драке, если некому разнять вовремя, он убил его у Клавилиньо, но с Манечей обошелся хорошо, девушка убежала в Мадрид, завела лавку и зажила. Ваш дед несколько лет бродил по Бразилии, невесте своей – той, что потом стала твоей бабкой, – сказал, прежде чем уехать: ты будешь ждать, Тереса? Она ответила: да, ладно, и он тогда уехал за океан. Четырнадцать лет шатался по Америке, а вернувшись, женился, никогда не писал невесте, но слово есть слово. Налить немного водочки?
Мать Рокиньо Боррена, дурачка, что провел пять лет в жестяном ящике из-под красок, ультрамарин, золото, оранжевая, травяная, не очень добра. Мать Рокиньо Боррена полагает, что дурачки ближе к горным булыжникам, чем к людям и даже к зверям.
– Но если Бог их создал, то для чего-то, верно? Если мать Рокиньо Боррена обожжется, или прольет масло, или порежется, чистя картошку, то, чтобы утешиться, дает дурачку тумака.
– Чего глядишь, дурак? Хуже, чем дурак!
Мать Рокиньо Боррена зовут Секундиной, черной желчи у нее больше, чем у кого-либо.
– Ох, доченька, что за крест послал мне Господь с этим дураком за грехи мои? Смотри, Рокиньо, получишь у меня, увидишь!
Мать Рокиньо курит, когда никто не видит, курит окурки, подбирает их в таверне Рауко, она дружит с хозяйкой, Ремедиос, стирает ей одежду, помогает по хозяйству, бегает по поручениям; курит также листья магнолии. У Секундины есть собака, поедающая окурки, всегда пьяная и еле ходит, животное тоже получает свое, когда Секундина не в духе. Говорят, Рокиньо такой потому, что его мать, когда он был младенцем, по ночам кормила грудью змею, и бедняжке не хватало пищи; не скажу «нет», но, по-моему, он уже родился дурачком, это видно по глазам.
У Эутело, или Сироласа, тестя Таниса Гамусо, волосы как щетка, брови срослись, лоб узкий – по правде говоря, много неприятных признаков.
– Эутело, говорят, Марта Португалка не хочет лечь с тобой, раз ты плюнул на Гауденсио.
– Тот, кто это говорит, сукин сын, извините, дон Сервандо.
Дон Сервандо сквернословия не терпит.
– Извинись, Сиролас, говно, не то так заеду, что лопнешь!
Эутело извинился, так как дон Сервандо был депутатом в провинции. Эутело знал дистанцию.
– Эутело, пойди в киоск и принеси папиросной бумаги.
– Бамбуковой?
– Лучше Индио Роса.
Фина предпочитает молодецкий наскок, это делает лучше всех священник средних лет, не молодой и не старый, Селестино Кароча, один из братьев Гамусо, поп прихода Сан-Мигель де Табоадела – настоящий искусник укрощать баб в постели; Антон Гунтимиль – покойный муж Фины, несчастный заика, которого сшиб товарняк на станции Оренсе, никогда не мог справиться с женой.
– У францисканца из миссии был каральо вдвое больше твоего, рохля, рохля ты и есть!
Фина очень хорошо готовит кролика, а Селестино Гамусо не обращает внимания на месячные.
– Ладно уж, знаешь ведь, я не очень смотрю. Мануэлиньо Ремисейро Домингес вынашивал под мышкой воронье яйцо, вся штука в том, чтобы не дергаться и не раздавить, Мануэлиньо Ремисейро Домингес сидел за убийство в драке на празднике.
Когда вороненок вылупился, Мануэлиньо Ремисейро Домингес очень заботился о нем, теперь они дружат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Лучшие чорисо в мире (это так говорится, наверно, бывают и не хуже) – чорисо Адеги.
– Мой покойник был такой румяный, потому что ел чорисо целиком, снимал шкурку – и целиком. Бедный Сидран, да покоится он с миром, как он любил мои чорисо! Иногда скажет: они у меня все выходят через кончик каральо, это лучше для тебя, Адегинья, верно? Мертвяк, что убил моего покойника, никогда не ел таких чорисо, мертвяк, что убил моего покойника, подыхал с голоду!
Адега делает чорисо по правилам и основательно, во-первых, свинья должна быть местная и вскормленная по-местному, кукуруза, варево из картошки, муки, черствого хлеба и всего, что можно сварить с умом, свинья также должна гулять, разминаться на горе, рыть землю, ища червяков и другую живность. Резать ее нужно мягким железом, не сталью и по обычаю, всем известному, если зарежешь предательски, со злобой в душе – сам на себя пеняй! Copсa (начинка) делается из хорошо размельченной свиной вырезки, также лопатки, грудинки, много сладкого перца, молотого перца – сколько можно, соль, хорошо растертый чеснок, вода; все это терпеливо перемешать и поставить на целый день. На следующее утро попробовать сорсу, слегка поджарив на сковороде, чтобы проверить вкус и прибавить то, чего не хватает, всегда не хватает чего-нибудь. На третий день снова перемешать, на четвертый набить кишки, перевязать чорисо ниткой, смотря какой размер нужен; коптить над огнем две или три недели, пока не затвердеет, твердость – признак хорошей готовности, и уже можно есть; лучший дым дают дубовые дрова, и он самый здоровый. Те чорисо, что нужно съесть быстро, развешивают, а те, которые хотят оставить надолго, очищают получше и хранят в сале.
– Мой покойник был такой резвый потому, что ел чорисо целиком, срывал нитку, а иногда и не срывал, запрокидывал голову, раскрывал рот и заглатывал чорисо целиком, были дни, когда по пяти разом, не переводя дыхания.
Льет над водами прудов, наиболее отдаленных от земель Катучи и Суальварисы, а в воздухе витает призрак ребенка, который только что умер, небесные ангелочки! Когда умирают дети, этого не замечаешь, умерли, и кончились хлопоты, со взрослыми – хуже, сколько шуму и трат на врачей, на лекарство, на попов, на гроб, на траур, на мессы и молитвы, а если открывается завещание и начинается борьба… Марухита Боделон из Понферрадо, что спуталась с архитектором Сельсо Варелой, женихом тети Эмилии, не актриса, но похожа на актрису, а также на возлюбленную ювелира, Марухита красится под блондинку и подводит глаза.
– И красит губы сердечком?
– Нет, зачем?
– И курит при мужчинах?
– Тоже нет.
У Марухиты хорошая фигура, и держится она властно и уверенно, видна порода; Марухита немного грудаста, мужчинам нравятся грудастые, ноги у нее длинные, зад не висит, а вот голос некрасивый, говорит, как сорока. Марухита курит при мужчинах и красит губы сердечком, «Мишель, король губной помады». Сельсо Варела тратил больше, чем у него было, чтобы ублажить ее, вермут, коробка конфет, сумочка, висюльки, все больше и больше и кончил тем, что остался без гроша и в долгах, Марухита отвечала своей благосклонностью, кроме того, стригла ему ногти и мыла голову.
– Кто тебя больше ублажит, чем эта краля? Рикардо Васкеса Вилариньо, жениха тети Хесусы, убили, когда он уже почти стал фармацевтом, двух подписей не хватало.
– Могли бы убить кого другого, верно? В этом мне не повезло.
– Милая, не знаю, что сказать, вашему жениху не повезло еще больше.
– Да, это правда.
Горечо Тундас идет по тропинке того света с удочкой на плече.
– Куда идешь, Горечо?
– В Иудею, выудить младенца Иисуса.
– Боже, какая чушь!
– Ладно, увидишь, когда рассветет.
Льет, покуда рассветет, льет над Горечо Тундасом, что, сидя на речном камне, ловит очень внимательно, кажется мертвым.
– Ты умер, Горечо?
– Да, я уже более шести часов мертвый, и ни до кого мне нет дела. Младенца Иисуса увезли на осле в Египет, известно, эта страна ему не подошла.
Считается, что Гухиндесы и Мораны одно и то же, но это не так, путают нас с предками, все мы от Адама и Евы (тетя Эмилита говорит – только не понферрадцы, те произошли от обезьян). Не все Гухиндесы – Мораны, хотя все Мораны – Гухиндесы, это не очень ясно, но что делать! Правда то, что почти ничего не ясно, нас, Моранов, меньше, чем Гухиндесов, могло бы быть больше, но нас меньше, мы, Мораны – Портомориски, Марвисы, Села и Фараминьяс, прочие тоже родня, но не Мораны, а Гухиндесы, и те и другие весьма известны, и все мы хорошо едим. На «Мануфактуре для всех», фабрике гробов, работал итальянец, никто не знал, откуда он, теперь уже умер, мои кузены залепили ему задницу сургучом, зашили бечевкой, а потом привязали к дереву возле деревни Карбальедина, за монастырем Осейра. Забыл, как его звали, но помню, как он метался, в сущности, неизвестно за что потерпел такую шутку. Скелет бедной тети Лоурдес нельзя будет восстановить до Судного дня, так как в Париже ее бросили в общую яму. Дядя Клето играет джаз по слуху, очень неплохо, каждое 11 февраля, день своей покойницы, оглушает мир всеми инструментами сразу: барабаном, цимбалами, треугольником, тарелками, может, еще чем-нибудь; по дону Хесусу Мансанедо, этому ученому мерзавцу с записной книжкой, что убивал людей, не заказывали музыку даже сыновья.
– По-твоему, Дурная Коза решилась бы пакостничать с быком?
– А то нет! И что здесь дурного? Переспать с Фабианом Моучо хуже, а видишь! Женщина, если умеет побороть отвращение, может резвиться долго, всю жизнь.
Девятый признак выродка – жадность. Фабиан Мингела (Моучо) беден, но мог бы разбогатеть на том, что награбил.
– А что же он сделал с награбленным?
– Никто не знает, может, и не нахапал столько, сколько говорят.
К слову, о музыке – дон Брегимо Фараминьяс Хосин, отец сеньориты Рамоны, был другом дона Фаустино Санталисеса Переса, уроженца Банда, и очень восхищался его умением и талантом в игре на ксилофоне и пении.
– Действительно, замечательное искусство, не то что бренчать на банджо! Умел бы я играть, как друг Фаустино, швырнул бы банджо за окно!
Дону Брегимо больше всего нравится романс дона Гайфероса.
– Не знаю, как там было в средневековье, полном нищих монахов, чесоточных рыцарей, чахоточных трубадуров и пилигримов-разбойников, что переходили со стороны на сторону и не раскаивались, прошло много лет, но скорее всего тогда жилось лучше, чем в теперешнем государстве, хоть есть радио, самолеты и другие изобретения. Романс дона Санчо тоже очень хорош.
Донья Пура Гарроте, Парроча, владелица борделя в Оренсе, заворачивается в манильскую мантилью во время грозы, когда сверкнут первые молнии и начинает громыхать, Парроча хватает мантилью; каждый пугается по-своему, она с головой укрывается в кровати, лучше в деревянной, чем в железной, лежит в потемках, тихая, как мертвец, закрыв глаза, и шепчет литанию Богоматери, пока опасность не минует; ее, всегда зоркую, в такой момент можно обокрасть, даже не заметит. Мантилья Паррочи знаменита; когда донья Пура была молодая, снималась голая, но с мантильей, раз двадцать: у вазы с цветами, одна грудь наружу; перед египетской пирамидой, обе груди наружу; растянувшись на канапе, ноги скрещены; у зеркала, где отражаются ягодицы; с обнаженными плечами на фоне Эйфелевой башни и т. д., фото делались в студии Мендеса, улица Ламас де Карвахаль, и Мендесу, хозяину, платили, боже, сколько времени прошло! Мантилья кремовая, бахрома широкая, по крайней мере триста китайчиков, вышитых всеми цветами радуги, у каждого свое личико из слоновой кости, – каноник дон Сильверио говорит, что целлулоид, неправда, слоновая кость! – одни гуляют, другие прыгают, третьи закрываются от солнца зонтиками и так далее.
– Сколько стоит мантилья Паррочи?
– Не знаю, по мне – состояние; наверно, лучшая мантилья во всей провинции Оренсе…
Пепино Хурело поразил менингит, и он никогда не поднимал головы, умереть не умер, правда, но остался малость чокнутый и сгорбленный.
Пепино Хурело работает в мастерской фобов «Эль Репосо», он – помощник электрика, а также хороший упаковщик; говорят, Пепино Хурело педераст, ну, вроде того, он больше всего любит лапать мальчиков, пристает к ним и в тени и на солнце, легче всего управляется с глухонемыми, хвастаться нечем. Пепино Хурело был женат, жена, Конча да Кона, сбежала под конец – вполне разумно и естественно. Пепино Хурела выпустили из тюрьмы, когда позволил себя оскопить на благо науки. После операции Пепино Хурело не полегчало (врачи, адвокаты и судьи говорили «демаскулинизация»), он стал тоньше и пропорциональнее, кроме того, кости и голова болят.
– Болят кости, Пепино?
– Да, сеньор, немного.
– И голова?
– Да, сеньор, тоже.
– Но тебе нужно только терпеть.
– Да, сеньор, я вижу.
Пепино Хурело ввели гормоны, чтобы стало лучше, но не помогло, пожалуй, ввели их ради опыта.
– И страх не прошел?
– Нет, очень боится, успокаивается, только если может подойти к мальчику и схватить его за задницу. Когда полицейский задержал его, он сказал сержанту: это Симончино показал мне пипку, чтобы я потрогал, сам я не хотел.
Слух наполняется скрипом упряжки волов, когда ее уже не слыхать, все равно слышна, скрипу одной оси вторит другая, не ответит, зазвучит эхо, а если эхо спит, заговорят скрипки Господа. У Бенисьи соски словно каштаны, цветом и твердостью, Бенисья – дочь Адеги, племянница Гауденсио, слепого аккордеониста из заведения Паррочи.
– Гауденсио, я тебе дам песету, сыграй мазурку.
– Смотря какую.
Бенисья не умеет читать-писать, ей не нужно; Бенисья весела и, где ни пройдет, вносит жизнь.
– Хочешь, померимся силой? Выиграешь, дам тебе грудь, проиграешь – буду тебя дергать за каральо, пока не запросишь пощады, – идет?
– Нет.
Бенисья – машина, придуманная, чтобы наслаждаться самой и давать наслаждение. Бенисья, если добудет немного денег, покупает кому-нибудь подарок: кофейник, чашку, поясок – о мужчинах надо очень заботиться.
– Хочешь, станцуем танго?
– Нет, я устал, иди ко мне еще раз.
Дважды в месяц, по вторникам, Бенисья принимает Сеферино Гамусо (Фурело), попа из церкви Санта-Мария де Карбальеда, – порядок никогда не нарушается.
– Ах, дон Сеферино! Каждый раз от вас все больше удовольствия! Прости меня, Боже! Ну, давайте, не бойтесь!
Бенисья любит стряпать голая.
– И масло ее не забрызгает?
– Нет, она осторожна.
У Бенисьи дар и жарить форель, и тушить голубцы, начинка из говядины, ветчины, долька чесноку, петрушка, лук, специи и яйцо, блюдо тонкое и в то же время сытное.
Поп Фурело – рыболов, с Бенисьей очень вежлив – рыболовы обычно вежливы. У Бенисьи глаза синие, она, как мельница, никогда не остановится.
– Дашь местечко рядом с собой?
– Да.
По словам Бенисьи, святой Рольдан, когда скакал по Барко де Вальдеоррас, Петину и особенно по Рубиане, побивая сарацин, встретил двух красавиц мавританок, которых не мог догнать, хотя преследовал галопом так, что коня загнал; отчаявшись поймать красоток, святой Рольдан проклял их, и обе превратились в Сейхос Бранкос – две скалы белейшего кварца, стерегущие до сих пор с обеих сторон дорогу.
– У Сейхос мне показался призрак святого Рольдана, я пыталась убежать, но не могла, честно говоря, не хотела, так как он был спокойный и симпатичный. Святой Рольдан говорил немного странно, по-моему, у него не все дома.
– А он говорил по-испански или по-галисийски?
– По-моему, на латыни, но я его понимала.
Адега, мать Бенисьи, знает много историй, много легенд, играет на аккордеоне чисто и со вкусом, лучше всего польку «Фанфинетта».
– У вашего деда был один из громких, очень громких романов, что кончаются кроваво. Манеча Амиэйрос была девка что надо, ваш дед разбирался, хорошо сложена, ноги длинные, волосы – шелк, как говорится, любо посмотреть, ваш дед убил дубиной Хана Амиэйроса, брата Манечи, такое иногда бывает в драке, если некому разнять вовремя, он убил его у Клавилиньо, но с Манечей обошелся хорошо, девушка убежала в Мадрид, завела лавку и зажила. Ваш дед несколько лет бродил по Бразилии, невесте своей – той, что потом стала твоей бабкой, – сказал, прежде чем уехать: ты будешь ждать, Тереса? Она ответила: да, ладно, и он тогда уехал за океан. Четырнадцать лет шатался по Америке, а вернувшись, женился, никогда не писал невесте, но слово есть слово. Налить немного водочки?
Мать Рокиньо Боррена, дурачка, что провел пять лет в жестяном ящике из-под красок, ультрамарин, золото, оранжевая, травяная, не очень добра. Мать Рокиньо Боррена полагает, что дурачки ближе к горным булыжникам, чем к людям и даже к зверям.
– Но если Бог их создал, то для чего-то, верно? Если мать Рокиньо Боррена обожжется, или прольет масло, или порежется, чистя картошку, то, чтобы утешиться, дает дурачку тумака.
– Чего глядишь, дурак? Хуже, чем дурак!
Мать Рокиньо Боррена зовут Секундиной, черной желчи у нее больше, чем у кого-либо.
– Ох, доченька, что за крест послал мне Господь с этим дураком за грехи мои? Смотри, Рокиньо, получишь у меня, увидишь!
Мать Рокиньо курит, когда никто не видит, курит окурки, подбирает их в таверне Рауко, она дружит с хозяйкой, Ремедиос, стирает ей одежду, помогает по хозяйству, бегает по поручениям; курит также листья магнолии. У Секундины есть собака, поедающая окурки, всегда пьяная и еле ходит, животное тоже получает свое, когда Секундина не в духе. Говорят, Рокиньо такой потому, что его мать, когда он был младенцем, по ночам кормила грудью змею, и бедняжке не хватало пищи; не скажу «нет», но, по-моему, он уже родился дурачком, это видно по глазам.
У Эутело, или Сироласа, тестя Таниса Гамусо, волосы как щетка, брови срослись, лоб узкий – по правде говоря, много неприятных признаков.
– Эутело, говорят, Марта Португалка не хочет лечь с тобой, раз ты плюнул на Гауденсио.
– Тот, кто это говорит, сукин сын, извините, дон Сервандо.
Дон Сервандо сквернословия не терпит.
– Извинись, Сиролас, говно, не то так заеду, что лопнешь!
Эутело извинился, так как дон Сервандо был депутатом в провинции. Эутело знал дистанцию.
– Эутело, пойди в киоск и принеси папиросной бумаги.
– Бамбуковой?
– Лучше Индио Роса.
Фина предпочитает молодецкий наскок, это делает лучше всех священник средних лет, не молодой и не старый, Селестино Кароча, один из братьев Гамусо, поп прихода Сан-Мигель де Табоадела – настоящий искусник укрощать баб в постели; Антон Гунтимиль – покойный муж Фины, несчастный заика, которого сшиб товарняк на станции Оренсе, никогда не мог справиться с женой.
– У францисканца из миссии был каральо вдвое больше твоего, рохля, рохля ты и есть!
Фина очень хорошо готовит кролика, а Селестино Гамусо не обращает внимания на месячные.
– Ладно уж, знаешь ведь, я не очень смотрю. Мануэлиньо Ремисейро Домингес вынашивал под мышкой воронье яйцо, вся штука в том, чтобы не дергаться и не раздавить, Мануэлиньо Ремисейро Домингес сидел за убийство в драке на празднике.
Когда вороненок вылупился, Мануэлиньо Ремисейро Домингес очень заботился о нем, теперь они дружат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23