– Оверн! – обернулся он к графу, – прошу вас позволить моему пажу перевязать вашу рану: кровь продолжает течь из нее.
– Нет, мой достойный друг, нет! – отвечал Тибольд, который в продолжение всего разговора хранил молчание, прислонившись спиной к дереву, и устремив задумчивый взгляд в землю перед собой. – Нет, мне кажется, что с каждой каплей вытекающей крови, ослабевает огонь, пожирающий мой мозг. Я знаю, дорогой де Кюсси, что мой рассудок поврежден, но сейчас мне становится легче. Более того, я припоминаю, что не далее как сегодня, я оскорбил этого достойного рыцаря, оказавшего тебе столь действенную помощь. Прошу простить меня, сир рыцарь! Простите меня! – повторил Оверн, подходя к Филиппу и протягивая ему руку.
– От всего сердца, – с чувством отвечал король, сжимая руку графа, и с облегчением признаваясь себе, что неприязнь, к Оверну, поселившаяся в его душе, и о которой никто из присутствующих не подозревал, после всего, что он только что узнал, отступает, уступая место благородству и справедливости, – от всего сердца! Но вы шатаетесь! Вы не можете стоять!.. Эй! Кто-нибудь! Перевяжите его рану, остановите кровь.
Филипп говорил властным голосом, показывающим, что он привык повелевать. Казалось, он не намерен более скрывать свое инкогнито. Рану графа Овернского перевязали, но прежде чем смогли унять струившуюся кровь, рыцарь потерял сознание. Его отнесли в пещеру и уложили, заботливо укрыв теплой одеждой.
ГЛАВА III
Тем читателям, кто не знает или забыл сущность феодальной системы, может показаться странным и несообразным тот факт, что король одной страны мог заставить другого сильного и независимого монарха явиться к своему двору, чтобы судить его как преступника. Однако именно так оно и было. Каждый рыцарь, барон, граф и даже герцог, будучи полноправным хозяином собственных поместий, являлся в то же время вассалом верховного государя, который, даруя им эти наделы (ленные земли), предъявлял одновременно ряд условий, обязательных к исполнению владельцами данных ленов. Если же вассал отказывался выполнять эти требования, то поместья неподчинившегося рыцаря вновь отходили в вотчину короля.
В основе феодальной системы лежал и такой закон: вассал мог быть осужден только равными ему по положению людьми, также, как и он, зависимыми и подчинявшимися верховному государю.
На основании этого закона Иоанн и должен был явиться ко двору Филиппа-Августа. Явиться не как король Английский, а как герцог Нормандский, Анжуйский, Пуату и Гиень, поскольку все эти провинции издревле принадлежали французской короне.
В день, назначенный для суда, Луврский дворец наполнился придворными и являл собой великолепное зрелище. Каждый из феодалов, не желая, чтобы кто-либо из равных превзошел его в роскоши, собрал самых знатных и богатых своих вассалов, чтобы в окружении многочисленной свиты предстать пред очами монарха. Огромный зал, где должно было состояться осуждение, был убран с подобающей случаю торжественностью и пышностью. Без преувеличения можно было сказать, что здесь собрался весь цвет общества – самые богатые, знатные и могущественные французские феодалы. Голову каждого венчала корона, означавшая его титул. Глядя в их строгие, серьезные лица, нельзя было сомневаться, что все они понимают важность события, по поводу которого собрались здесь.
В конце зала, на высоком троне, украшенном всеми знаками царского величия, восседал Филипп-Август, истинный монарх по духу и происхождению. Вместо короны его голову плотно охватывал широкий золотой обруч, усеянный драгоценными камнями и увенчанный лилией. Величие блистало в его глазах, а привычка повелевать выказывалась в каждом жесте, и, хотя в этом зале находилось немало принцев, ни один из них не мог быть принят за государя.
Поскольку далеко не все пэры прибыли ко Двору, следовало для начала выяснить, почему они не смогли явиться, и только потом приступать к делу. К Филиппу по очереди подходили послы, чтобы сообщить, по какой причине отсутствует тот или иной вассал. Их донесения были внимательно выслушаны и признаны законными.
Когда эта часть церемонии закончилась, Филипп приказал главнокомандующему прочесть просьбу, поданную французским пэрам герцогиней Констанцией, после чего, сопровождаемый герольдами, он приблизился к распахнутым дверям зала и громко объявил, что вызывает Иоанна, герцога Нормандского, явиться и ответить на обвинение герцогини Бретаньской.
Как и предписывал обычай, он трижды повторил воззвание, сопровождая каждое из них продолжительной паузой, чтобы дать время для ответа. Через несколько минут хранитель оружия ввел в зал двух депутатов, присланных королем Иоанном, один из которых был епископ, другой же – рыцарь, Губерт де Бург.
– Милости прошу, господа депутаты! – приветствовал их король. – Сообщите всем нам, по какой причине Иоанн Анжуйский не явился в собрание, чтобы, следуя обычаю, ответить на обвинение – согласиться с ним или опровергнуть. Разве он смертельно болен? Или не признает власти моего двора?
– Нет, не болен, – отвечал епископ, – и не отвергает власти французских пэров; но он опасается появиться в городе, где у него столько недоброжелателей, и испрашивает, чтобы король Французский поручился прежде за его безопасность.
– Охотно, – согласился Филипп. – Пусть не беспокоится, я ручаюсь, что ему не причинят здесь вреда.
– Но гарантируете ли вы ему также и безопасное возвращение? Каков будет ваш ответ?
– Готов поклясться, что не стану чинить препятствий, но только в том случае если собрание сочтет его невиновным, а обвинение – необоснованным.
– И все-таки… если пэры вынесут обвинительный приговор, даруете ли вы ему грамоту, с которой он мог бы благополучно вернуться в свои владения?
– Нет! Ни за что! – вскричал Филипп громовым голосом. – Клянусь небом и землей, я не сделаю этого! И если совет лордов, разобрав заявление герцогини, сочтет ее жалобу справедливой, то Иоанн получит по заслугам. Я не отступлю ни на шаг от вынесенного решения.
– В таком случае, государь, – произнес епископ невозмутимо, – должен сообщить вам, что Иоанн, король Английский, вряд ли сможет прибыть во дворец. Он не захочет подвергать свое королевство опасности. Ведь если совет лордов осудит его, то найдется немало английских баронов, которые поспешат воспользоваться его поражением.
– Какое мне дело до того, что мой вассал, герцог Нормандский, боится потерять свои земли! – гневно вскричал Филипп. – Разве это освобождает его от обязанности подчиняться верховному государю?! Нет, я не намерен жертвовать ради него своими правами! Клянусь Богом, не бывать этому! Монжу! – обратился он к одному из приближенных. – Возьми себе помощника и отправляйтесь на мосты, улицы и перекрестки с воззванием, чтобы Иоанн Анжуйский лично и без промедления явился на суд пэров.
Прелат и его помощник тотчас же удалились.
– Сир епископ, – продолжал король, – вы выполнили свою миссию и можете быть свободны, но если подождете около часа, то услышите приговор, вынесенный собранием. Не смею задерживать вас, но должен заметить, что не возражал бы, если б вы вдруг решили остаться и выслушать мнение пэров.
Епископ почтительно поклонился, соглашаясь, а де Бург досадливо поморщился, словно присутствие на церемонии казалось ему бесполезным и невыразимо скучным, и, беззаботно повернувшись спиной ко всем, вышел из комнаты.
В течение нескольких минут зал напоминал разбуженный улей: бароны совещались между собой, стараясь прийти к общему мнению. Между тем Филипп пристально наблюдал за каждым из них, желая предугадать их приговор. Мало-помалу тишина восстановилась, и пэры, снова заняв свои места, молчаливо ожидали возвращения хранителя оружия и герольдов. Наконец двери зала отворились, и появившийся на пороге Монжу сообщил всем, что в точности выполнил поручение, но Иоанн Анжуйский не откликнулся на его воззвания и не объявился.
Какое-то время в зале царило глубокое молчание. Вдруг Филипп выжидающе посмотрел на герцога Бургундского. Это был человек в летах, чрезвычайно тучный, черты лица которого были весьма примечательны. Густые темные брови низко нависли над черными как угольки глазами. У него был орлиный нос и красиво очерченный маленький рот. Этот мужчина с каким-то особенно мрачным и даже строгим видом наблюдал за происходящим. Он первым встал, откликнувшись на молчаливый призыв короля, и, приложив руку к сердцу, твердым и внятным голосом произнес:
– Я объявляю Иоанна Анжуйского предателем, виновным в убийстве, и называю его жестоким и развращенным негодяем! В наказание за все преступления его владения должны быть конфискованы в пользу верховного государя, а сам он заслуживает смерти, клянусь в том своею честью!
Выкриками одобрения был встречен такой приговор. Бароны и рыцари, каждый по-своему, спешили высказать личное мнение на этот счет, но все были едины в своем решении: виновен! Тишина, царившая в зале вплоть до этого момента, была взорвана гулом многоголосья. Но достаточно было одного жеста короля, чтобы вновь восстановился порядок. Все смолкли, приготовившись слушать монарха.
Филипп величественно встал, вынул из ножен свой меч и положил его на стол.
– К оружию! К оружию! – воскликнул он. – Благородные пэры Франции, ваше определение произнесено, а значит, оно должно быть исполнено. Мечи в руки! К оружию, призываю я вас! Не станем терять ни минуты в пустых разговорах. Соберите своих вассалов. Филипп Французский идет против Иоанна Анжуйского и требует того же от каждого из баронов. Мы стоим за правое дело, и справедливость будет восстановлена! Пусть трусы меня оставят, а храбрые следуют за мной! Клянусь, не пройдет и года, как я накажу изменника!
И в заключение добавил:
– Главное собрание будет через десять дней, и назначается под стенами Гольярдского дворца.
Сказав это, он простился со всеми и вышел из зала.
Филипп-Август не терял времени даром. Отправив герольда в Руан, чтобы тот сообщил Иоанну Анжуйскому о решении, принятом на совете пэрами Франции, он немедленно занялся укреплением собственных позиций, для чего лично составил множество депеш, разосланных в разные концы королевства, чтобы, заручившись поддержкой влиятельнейших баронов, выставить против Иоанна мощную и боеспособную армию.
Такой расклад сил был явно не в пользу английского короля, бароны которого, недовольные его низкими действиями, либо вовсе отказывали в повиновении, либо помогали, но так слабо и неохотно, что вряд ли можно было рассчитывать на победу. Во французских же его владениях большинство вассалов открыто вступились за Филиппа, предложившего им свою дружбу и покровительство. И хотя самые большие города Майна и Нормандии все еще держали сторону Иоанна, оказывая некоторое сопротивление, но превосходство сил Филиппа, его военные достоинства и политические переговоры переманили большую часть баронов под знамена французского короля.
Война началась, по обыкновению того времени, всякого рода грабежами, которые особенно распространились в Нормандии. Войска мародерствовали, опустошая и разрушая все на своем пути; не щадили ни пола, ни возраста и своими поступками вынуждали народ прибегать к покровительству Филиппа, который один мог даровать ему защиту, что и старался делать. Филипп обещал городам свободу, баронам – поддержку их прав и привилегий, народу – мир и безопасность. И почти повсеместно такая политика короля, поддерживаемая к тому же сильной многочисленной армией, гарантировавшей защиту, имела успех. Французская корона торжествовала.
Иоанн Английский сбежал в Гиень, в то время как граф Саллисбюри, командуя небольшой армией и вынужденный отступать, старался сдержать продвижение французских войск. Избегая решительного сражения, в котором французы, без сомнения, одержали бы победу, граф организовывал засады и нападения на отдельные отряды Филиппа-Августа.
Именно здесь и представилась де Кюсси возможность приобрести славу талантливого военачальника. Командуя вассалами графа Танкервильского, составлявшими цвет всей армии, он смог проявить свой военный гений, долго остававшийся невостребованным. Имя де Кюсси гремело и прославлялось во всех дворцах и замках, стоило лишь в разговоре затронуть военную тему.
Другой герой нашего романа, граф Овернский, полностью излечился от ран телесных. Его оруженосцы, пажи и слуги, узнав от де Кюсси о местонахождении графа, отправились к нему. Их неустанная забота и тщательный уход, сделали свое дело: физические силы вернулись к графу, но не рассудок. Ясность мысли и суждений, вернувшаяся к Оверну после ранения, вновь покинула его, Слуги, любившие его всей душой, несмотря на излишнюю холодность и строгость, продолжали заботиться о нем, однако рассудок оставил графа, казалось, навсегда. Однажды, с хитростью душевнобольного человека, усыпив бдительность своих придворных ласковым обращением, Оверн скрылся. Граф исчез не оставив никаких следов, и найти его не смогли.
Все эти события произошли в конце июня. В это же время, совершенно перестав беспокоить набегами королевскую армию, вместе со своим отрядом исчез и граф Саллисбюри, оставив Нормандию без защиты. Во французском лагере распространялись слухи один нелепее другого, и только вернувшийся один из шпионов Филиппа, привез достоверные сведения своему королю.
Монарх находился в своей палатке, читая письма, когда ему доложили о прибытии перебежчика, и король приказал его немедленно ввести.
– Государь, – начал тот, склонившись в низком поклоне, – со всей точностью я могу утверждать, что армия графа Саллисбюри двигается по дороге на Булонь. Я затесался в ряды их солдат, подражая их языку и переодевшись, и узнал, что войско идет во Фландрию.
– Так скоро! – вскричал Филипп, не сдержавшись и невольно выдавая беспокоившие его мысли. – Я не думал, что у них уже все готово, – продолжил он и замолк, поняв, что сказал больше, чем нужно.
Чтобы понять это восклицание короля, нам придется рассказать о событиях, происходивших в это время за пределами Франции. Пока Филипп в частых стычках с английскими войсками отвоевывал Нормандию и праздновал победы, его враги готовились к контрнаступлению. К ним примкнули и отдельные вассалы французской короны, недовольные политикой короля.
ГЛАВА IV
Пока шла война в Нормандии и на Майне, Иоанне отнюдь не бездействовал. Бездарный полководец, то чего он не мог достичь силой, он добивался интригой, хитростью.
Монархам соседних с Францией государств не слишком нравились успехи Филиппа-Августа, и английский король этим воспользовался, заключив сначала союз с германским императором Оттоном, а затем и с другими государями. К этому союзу примкнули и вассалы французской короны, недовольные ущемлениями своих прав. Иоанну этот союз давал надежду на возвращение потерянных владений в Нормандии, в случае если войска Филиппа будут разгромлены союзной армией, и в то же время не слишком связывал ему руки.
Дело в том, что германский император Оттон видел в Филиппе своего непримиримого врага еще с давних пор. Филипп противился в свое время его избранию на престол Священной Римской империи, а также, пользуясь ссорой между Оттоном и папой Иннокентием, поддержал его противника Фридерика Сицилийского, который и стал государем Верхней Германии. Жажда мщения одолевала императора, и Иоанну не стоило большого труда уговорить Оттона взяться за оружие.
К этому союзу присоединился и Ферранд, граф Фландрский, забывший о том, что он вассал французского короля. Могущественный граф, владея обширными землями, но уступавшими богатством землям Филиппа-Августа, долгое время с завистью следил за возрастанием влияния своего сюзерена. Уже несколько раз он отказывался выполнять вассальные обязанности, только и ожидая удобного случая для разрыва всех отношений с верховным государем. Множество причин побудило вступить в этот союз и герцогов Брабантского и Лимбургского, а также графов Голландского, Нимурского и Булонского.
О существовании данного союза Филиппу было известно, но приготовления к военным действиям велись в такой тайне, что стали известны французскому королю только тогда, когда он узнал о выступлении войск графа Саллисбюри во Фландрию на соединение с союзной армией.
Сто пятьдесят тысяч солдат выставили союзники против Филиппа. Замки и крепости сдавались один за другим, и флаг императора Оттона развевался отныне на их башнях. Более двадцати крепостей сдались Иоанну, находившемуся в это время в Пуату. Да и внутри самой Франции, особенно в Лангедокских провинциях, было неспокойно. Родственники и еще недавно ближайшие друзья французского монарха готовы были переметнуться на сторону неприятеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Нет, мой достойный друг, нет! – отвечал Тибольд, который в продолжение всего разговора хранил молчание, прислонившись спиной к дереву, и устремив задумчивый взгляд в землю перед собой. – Нет, мне кажется, что с каждой каплей вытекающей крови, ослабевает огонь, пожирающий мой мозг. Я знаю, дорогой де Кюсси, что мой рассудок поврежден, но сейчас мне становится легче. Более того, я припоминаю, что не далее как сегодня, я оскорбил этого достойного рыцаря, оказавшего тебе столь действенную помощь. Прошу простить меня, сир рыцарь! Простите меня! – повторил Оверн, подходя к Филиппу и протягивая ему руку.
– От всего сердца, – с чувством отвечал король, сжимая руку графа, и с облегчением признаваясь себе, что неприязнь, к Оверну, поселившаяся в его душе, и о которой никто из присутствующих не подозревал, после всего, что он только что узнал, отступает, уступая место благородству и справедливости, – от всего сердца! Но вы шатаетесь! Вы не можете стоять!.. Эй! Кто-нибудь! Перевяжите его рану, остановите кровь.
Филипп говорил властным голосом, показывающим, что он привык повелевать. Казалось, он не намерен более скрывать свое инкогнито. Рану графа Овернского перевязали, но прежде чем смогли унять струившуюся кровь, рыцарь потерял сознание. Его отнесли в пещеру и уложили, заботливо укрыв теплой одеждой.
ГЛАВА III
Тем читателям, кто не знает или забыл сущность феодальной системы, может показаться странным и несообразным тот факт, что король одной страны мог заставить другого сильного и независимого монарха явиться к своему двору, чтобы судить его как преступника. Однако именно так оно и было. Каждый рыцарь, барон, граф и даже герцог, будучи полноправным хозяином собственных поместий, являлся в то же время вассалом верховного государя, который, даруя им эти наделы (ленные земли), предъявлял одновременно ряд условий, обязательных к исполнению владельцами данных ленов. Если же вассал отказывался выполнять эти требования, то поместья неподчинившегося рыцаря вновь отходили в вотчину короля.
В основе феодальной системы лежал и такой закон: вассал мог быть осужден только равными ему по положению людьми, также, как и он, зависимыми и подчинявшимися верховному государю.
На основании этого закона Иоанн и должен был явиться ко двору Филиппа-Августа. Явиться не как король Английский, а как герцог Нормандский, Анжуйский, Пуату и Гиень, поскольку все эти провинции издревле принадлежали французской короне.
В день, назначенный для суда, Луврский дворец наполнился придворными и являл собой великолепное зрелище. Каждый из феодалов, не желая, чтобы кто-либо из равных превзошел его в роскоши, собрал самых знатных и богатых своих вассалов, чтобы в окружении многочисленной свиты предстать пред очами монарха. Огромный зал, где должно было состояться осуждение, был убран с подобающей случаю торжественностью и пышностью. Без преувеличения можно было сказать, что здесь собрался весь цвет общества – самые богатые, знатные и могущественные французские феодалы. Голову каждого венчала корона, означавшая его титул. Глядя в их строгие, серьезные лица, нельзя было сомневаться, что все они понимают важность события, по поводу которого собрались здесь.
В конце зала, на высоком троне, украшенном всеми знаками царского величия, восседал Филипп-Август, истинный монарх по духу и происхождению. Вместо короны его голову плотно охватывал широкий золотой обруч, усеянный драгоценными камнями и увенчанный лилией. Величие блистало в его глазах, а привычка повелевать выказывалась в каждом жесте, и, хотя в этом зале находилось немало принцев, ни один из них не мог быть принят за государя.
Поскольку далеко не все пэры прибыли ко Двору, следовало для начала выяснить, почему они не смогли явиться, и только потом приступать к делу. К Филиппу по очереди подходили послы, чтобы сообщить, по какой причине отсутствует тот или иной вассал. Их донесения были внимательно выслушаны и признаны законными.
Когда эта часть церемонии закончилась, Филипп приказал главнокомандующему прочесть просьбу, поданную французским пэрам герцогиней Констанцией, после чего, сопровождаемый герольдами, он приблизился к распахнутым дверям зала и громко объявил, что вызывает Иоанна, герцога Нормандского, явиться и ответить на обвинение герцогини Бретаньской.
Как и предписывал обычай, он трижды повторил воззвание, сопровождая каждое из них продолжительной паузой, чтобы дать время для ответа. Через несколько минут хранитель оружия ввел в зал двух депутатов, присланных королем Иоанном, один из которых был епископ, другой же – рыцарь, Губерт де Бург.
– Милости прошу, господа депутаты! – приветствовал их король. – Сообщите всем нам, по какой причине Иоанн Анжуйский не явился в собрание, чтобы, следуя обычаю, ответить на обвинение – согласиться с ним или опровергнуть. Разве он смертельно болен? Или не признает власти моего двора?
– Нет, не болен, – отвечал епископ, – и не отвергает власти французских пэров; но он опасается появиться в городе, где у него столько недоброжелателей, и испрашивает, чтобы король Французский поручился прежде за его безопасность.
– Охотно, – согласился Филипп. – Пусть не беспокоится, я ручаюсь, что ему не причинят здесь вреда.
– Но гарантируете ли вы ему также и безопасное возвращение? Каков будет ваш ответ?
– Готов поклясться, что не стану чинить препятствий, но только в том случае если собрание сочтет его невиновным, а обвинение – необоснованным.
– И все-таки… если пэры вынесут обвинительный приговор, даруете ли вы ему грамоту, с которой он мог бы благополучно вернуться в свои владения?
– Нет! Ни за что! – вскричал Филипп громовым голосом. – Клянусь небом и землей, я не сделаю этого! И если совет лордов, разобрав заявление герцогини, сочтет ее жалобу справедливой, то Иоанн получит по заслугам. Я не отступлю ни на шаг от вынесенного решения.
– В таком случае, государь, – произнес епископ невозмутимо, – должен сообщить вам, что Иоанн, король Английский, вряд ли сможет прибыть во дворец. Он не захочет подвергать свое королевство опасности. Ведь если совет лордов осудит его, то найдется немало английских баронов, которые поспешат воспользоваться его поражением.
– Какое мне дело до того, что мой вассал, герцог Нормандский, боится потерять свои земли! – гневно вскричал Филипп. – Разве это освобождает его от обязанности подчиняться верховному государю?! Нет, я не намерен жертвовать ради него своими правами! Клянусь Богом, не бывать этому! Монжу! – обратился он к одному из приближенных. – Возьми себе помощника и отправляйтесь на мосты, улицы и перекрестки с воззванием, чтобы Иоанн Анжуйский лично и без промедления явился на суд пэров.
Прелат и его помощник тотчас же удалились.
– Сир епископ, – продолжал король, – вы выполнили свою миссию и можете быть свободны, но если подождете около часа, то услышите приговор, вынесенный собранием. Не смею задерживать вас, но должен заметить, что не возражал бы, если б вы вдруг решили остаться и выслушать мнение пэров.
Епископ почтительно поклонился, соглашаясь, а де Бург досадливо поморщился, словно присутствие на церемонии казалось ему бесполезным и невыразимо скучным, и, беззаботно повернувшись спиной ко всем, вышел из комнаты.
В течение нескольких минут зал напоминал разбуженный улей: бароны совещались между собой, стараясь прийти к общему мнению. Между тем Филипп пристально наблюдал за каждым из них, желая предугадать их приговор. Мало-помалу тишина восстановилась, и пэры, снова заняв свои места, молчаливо ожидали возвращения хранителя оружия и герольдов. Наконец двери зала отворились, и появившийся на пороге Монжу сообщил всем, что в точности выполнил поручение, но Иоанн Анжуйский не откликнулся на его воззвания и не объявился.
Какое-то время в зале царило глубокое молчание. Вдруг Филипп выжидающе посмотрел на герцога Бургундского. Это был человек в летах, чрезвычайно тучный, черты лица которого были весьма примечательны. Густые темные брови низко нависли над черными как угольки глазами. У него был орлиный нос и красиво очерченный маленький рот. Этот мужчина с каким-то особенно мрачным и даже строгим видом наблюдал за происходящим. Он первым встал, откликнувшись на молчаливый призыв короля, и, приложив руку к сердцу, твердым и внятным голосом произнес:
– Я объявляю Иоанна Анжуйского предателем, виновным в убийстве, и называю его жестоким и развращенным негодяем! В наказание за все преступления его владения должны быть конфискованы в пользу верховного государя, а сам он заслуживает смерти, клянусь в том своею честью!
Выкриками одобрения был встречен такой приговор. Бароны и рыцари, каждый по-своему, спешили высказать личное мнение на этот счет, но все были едины в своем решении: виновен! Тишина, царившая в зале вплоть до этого момента, была взорвана гулом многоголосья. Но достаточно было одного жеста короля, чтобы вновь восстановился порядок. Все смолкли, приготовившись слушать монарха.
Филипп величественно встал, вынул из ножен свой меч и положил его на стол.
– К оружию! К оружию! – воскликнул он. – Благородные пэры Франции, ваше определение произнесено, а значит, оно должно быть исполнено. Мечи в руки! К оружию, призываю я вас! Не станем терять ни минуты в пустых разговорах. Соберите своих вассалов. Филипп Французский идет против Иоанна Анжуйского и требует того же от каждого из баронов. Мы стоим за правое дело, и справедливость будет восстановлена! Пусть трусы меня оставят, а храбрые следуют за мной! Клянусь, не пройдет и года, как я накажу изменника!
И в заключение добавил:
– Главное собрание будет через десять дней, и назначается под стенами Гольярдского дворца.
Сказав это, он простился со всеми и вышел из зала.
Филипп-Август не терял времени даром. Отправив герольда в Руан, чтобы тот сообщил Иоанну Анжуйскому о решении, принятом на совете пэрами Франции, он немедленно занялся укреплением собственных позиций, для чего лично составил множество депеш, разосланных в разные концы королевства, чтобы, заручившись поддержкой влиятельнейших баронов, выставить против Иоанна мощную и боеспособную армию.
Такой расклад сил был явно не в пользу английского короля, бароны которого, недовольные его низкими действиями, либо вовсе отказывали в повиновении, либо помогали, но так слабо и неохотно, что вряд ли можно было рассчитывать на победу. Во французских же его владениях большинство вассалов открыто вступились за Филиппа, предложившего им свою дружбу и покровительство. И хотя самые большие города Майна и Нормандии все еще держали сторону Иоанна, оказывая некоторое сопротивление, но превосходство сил Филиппа, его военные достоинства и политические переговоры переманили большую часть баронов под знамена французского короля.
Война началась, по обыкновению того времени, всякого рода грабежами, которые особенно распространились в Нормандии. Войска мародерствовали, опустошая и разрушая все на своем пути; не щадили ни пола, ни возраста и своими поступками вынуждали народ прибегать к покровительству Филиппа, который один мог даровать ему защиту, что и старался делать. Филипп обещал городам свободу, баронам – поддержку их прав и привилегий, народу – мир и безопасность. И почти повсеместно такая политика короля, поддерживаемая к тому же сильной многочисленной армией, гарантировавшей защиту, имела успех. Французская корона торжествовала.
Иоанн Английский сбежал в Гиень, в то время как граф Саллисбюри, командуя небольшой армией и вынужденный отступать, старался сдержать продвижение французских войск. Избегая решительного сражения, в котором французы, без сомнения, одержали бы победу, граф организовывал засады и нападения на отдельные отряды Филиппа-Августа.
Именно здесь и представилась де Кюсси возможность приобрести славу талантливого военачальника. Командуя вассалами графа Танкервильского, составлявшими цвет всей армии, он смог проявить свой военный гений, долго остававшийся невостребованным. Имя де Кюсси гремело и прославлялось во всех дворцах и замках, стоило лишь в разговоре затронуть военную тему.
Другой герой нашего романа, граф Овернский, полностью излечился от ран телесных. Его оруженосцы, пажи и слуги, узнав от де Кюсси о местонахождении графа, отправились к нему. Их неустанная забота и тщательный уход, сделали свое дело: физические силы вернулись к графу, но не рассудок. Ясность мысли и суждений, вернувшаяся к Оверну после ранения, вновь покинула его, Слуги, любившие его всей душой, несмотря на излишнюю холодность и строгость, продолжали заботиться о нем, однако рассудок оставил графа, казалось, навсегда. Однажды, с хитростью душевнобольного человека, усыпив бдительность своих придворных ласковым обращением, Оверн скрылся. Граф исчез не оставив никаких следов, и найти его не смогли.
Все эти события произошли в конце июня. В это же время, совершенно перестав беспокоить набегами королевскую армию, вместе со своим отрядом исчез и граф Саллисбюри, оставив Нормандию без защиты. Во французском лагере распространялись слухи один нелепее другого, и только вернувшийся один из шпионов Филиппа, привез достоверные сведения своему королю.
Монарх находился в своей палатке, читая письма, когда ему доложили о прибытии перебежчика, и король приказал его немедленно ввести.
– Государь, – начал тот, склонившись в низком поклоне, – со всей точностью я могу утверждать, что армия графа Саллисбюри двигается по дороге на Булонь. Я затесался в ряды их солдат, подражая их языку и переодевшись, и узнал, что войско идет во Фландрию.
– Так скоро! – вскричал Филипп, не сдержавшись и невольно выдавая беспокоившие его мысли. – Я не думал, что у них уже все готово, – продолжил он и замолк, поняв, что сказал больше, чем нужно.
Чтобы понять это восклицание короля, нам придется рассказать о событиях, происходивших в это время за пределами Франции. Пока Филипп в частых стычках с английскими войсками отвоевывал Нормандию и праздновал победы, его враги готовились к контрнаступлению. К ним примкнули и отдельные вассалы французской короны, недовольные политикой короля.
ГЛАВА IV
Пока шла война в Нормандии и на Майне, Иоанне отнюдь не бездействовал. Бездарный полководец, то чего он не мог достичь силой, он добивался интригой, хитростью.
Монархам соседних с Францией государств не слишком нравились успехи Филиппа-Августа, и английский король этим воспользовался, заключив сначала союз с германским императором Оттоном, а затем и с другими государями. К этому союзу примкнули и вассалы французской короны, недовольные ущемлениями своих прав. Иоанну этот союз давал надежду на возвращение потерянных владений в Нормандии, в случае если войска Филиппа будут разгромлены союзной армией, и в то же время не слишком связывал ему руки.
Дело в том, что германский император Оттон видел в Филиппе своего непримиримого врага еще с давних пор. Филипп противился в свое время его избранию на престол Священной Римской империи, а также, пользуясь ссорой между Оттоном и папой Иннокентием, поддержал его противника Фридерика Сицилийского, который и стал государем Верхней Германии. Жажда мщения одолевала императора, и Иоанну не стоило большого труда уговорить Оттона взяться за оружие.
К этому союзу присоединился и Ферранд, граф Фландрский, забывший о том, что он вассал французского короля. Могущественный граф, владея обширными землями, но уступавшими богатством землям Филиппа-Августа, долгое время с завистью следил за возрастанием влияния своего сюзерена. Уже несколько раз он отказывался выполнять вассальные обязанности, только и ожидая удобного случая для разрыва всех отношений с верховным государем. Множество причин побудило вступить в этот союз и герцогов Брабантского и Лимбургского, а также графов Голландского, Нимурского и Булонского.
О существовании данного союза Филиппу было известно, но приготовления к военным действиям велись в такой тайне, что стали известны французскому королю только тогда, когда он узнал о выступлении войск графа Саллисбюри во Фландрию на соединение с союзной армией.
Сто пятьдесят тысяч солдат выставили союзники против Филиппа. Замки и крепости сдавались один за другим, и флаг императора Оттона развевался отныне на их башнях. Более двадцати крепостей сдались Иоанну, находившемуся в это время в Пуату. Да и внутри самой Франции, особенно в Лангедокских провинциях, было неспокойно. Родственники и еще недавно ближайшие друзья французского монарха готовы были переметнуться на сторону неприятеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23