Проверял.
– Тогда я не понимаю.
– Да Бог с ним, с охранником. Он все равно уже ушел. Сюда никто теперь не придет.
– А твоя жена из отпуска, по случаю, не вернется неожиданно?
– Я не женат, – он снова тяжело вздохнул.
– Развелся?
– Да, уже очень давно. У моей половины другая семья и все в порядке, а второй раз не получилось.
– И поэтому у тебя не лучший день.
– И поэтому тоже, – он опустил глаза. – Скажи лучше, почему ты плакала?
– Ну, это очень интимный вопрос… – Ника заколебалась. – Хотя, возможно, мы с тобой больше не увидимся.
– Это ещё как сказать.
– Скажи, у меня что, конченый вид?
– Почему? – удивился он.
– Один человек сказал сегодня, что у меня настолько целомудренный вид, что от меня лучше держаться подальше. Ты каким-то образом догадался, что меня никто не ждет. Что во мне не так?
– Все так, – он улыбнулся одними губами, но голубые глаза остались усталыми и холодными. – Просто тот человек, который тебе это сказал, безмерно глуп. Как я догадался о том, что тебя никто не ждет, я уже говорил, не знаю. Вид у тебя действительно целомудренный, но я бы не сказал, что от тебя нужно держаться подальше. Обычно у меня такие женщины, как ты вызывают мысль «Почему она не моя?».
– Ты говоришь это, чтобы успокоить меня?
– Я говорю то, что думаю. Может, что тебя никто не ждет, я решил потому, что от тебя просто веяло одиночеством. Иногда чужое одиночество чувствуется так же остро, как и свое. Я ошибаюсь?
– Нет. Выходит, ты тоже знаешь, что такое одиночество? – Ника внимательно посмотрела ему в глаза.
– Знаю, даже больше чем нужно, – в углах рта у него залегли горькие складки.
Они помолчали. Владислав подлил в бокалы коньяка и закурил новую сигарету.
– Давай ещё понемножку, – он взял свой бокал.
– Давай, – Ника вздохнула.
– Что так тяжко-то? – он сделал небольшой глоток коньяка.
– Ты тоже не особенно веселишься. Тебя тоже бросили?
– Нет. Ты не против, если я слегка расстегнусь и рукава подкачу?
– Не против. Я вообще удивляюсь, как ты в такую погоду в костюме, да ещё и в черной рубашке.
– Так сегодня нужно.
Владислав снял сколку, расстегнул несколько пуговиц на рубашке и подвернул рукава выше локтя. Теперь было частично видно мускулистую грудь и крепкие мускулистые руки. На груди виднелась довольно массивная золотая цепочка с крестом.
– А почему ты цепь носишь не поверх рубашки? – поинтересовалась Ника.
– Потому что это не украшение, а нательный крест. Крест в качестве украшения грех носить.
– Ты веришь в Бога?
– Верю.
– Давно?
– С детства. А ты веришь?
– Вообще-то да, но я не особенно сильна в вопросах религии. Ты часом, не священник? – она улыбнулась.
– Я – грешник.
– И в чем же ты грешен?
– Спроси лучше, в чем я не грешен. Долго перечислять мои грехи.
– На рояле играла твоя жена? – Ника подошла к роялю и провела пальцем по полированной крышке.
– Я, играл мой брат и играет мой сын. До нас играла бабушка, немного дед, отец, дядя.
– Такой старый… У тебя есть сын?
– Да. Пятнадцать лет мальцу. Он сейчас у моего дяди.
– У тебя настолько хорошие отношения с бывшей половиной, что она отпускает к тебе сына?
– Просто сын живет со мной. Он остался со мной после развода.
– А еще у вас дети были?
– Слава Богу, нет. Мы развелись, когда Алику было год и два месяца. А с бывшей половиной у меня, действительно, не плохие отношения, хотя, с Аликом они друг друга не воспринимают. Она обычно появляется, когда у неё возникают какие-либо большие проблемы или совсем уж не хватает денег.
– У нее есть ещё дети?
– Трое. Её муж, правда, не особенно в курсе, что она здесь бывает.
– А если он узнает? Будет маленькая семейная разборка?
– Я не думаю, что он об этом узнает. Впрочем, о моем существовании он знает и не плохо.
– Знает, что ты подкидываешь деньги?
– Может просто догадывается. Впрочем, это их проблемы.
– Я не пойму, почему ты в таком случае с ней развелся?
– Так вышло. Мы познакомились, когда он был в армии. Я был молодым, она ещё моложе. Я хорошо соображал, что делают с девчонками в постели, и хорошо ей это объяснил. Она тоже была немного в курсе, и мои объяснения ей понравились. Какое-то время мы объяснялись исключительно в постели, а потом, когда собирались разбежаться, наметился Алик. Зое было всего семнадцать лет, и ни о каком аборте речи быть не могло. Я, без лишних проволочек, предложил ей пожениться. Ни о какой любви никто и не говорил. Мы поженились, родился Алька. Не могу сказать, чтобы мы жили идеально, мы не ссорились, но и постоянно чувствовали себя, как чужие люди. К Альке у нее вообще никаких чувств не было, она его не воспринимала то ли в силу возраста, то ли потому, что не особенно хотела его появления на свет. Ещё в какой-то момент до его рождения, она предлагала мне оставить его в роддоме. Я не согласился. Заканчивался второй год нашей жизни, когда вернулся из армии её мальчик. На неё стало страшно смотреть – она, как зомби, ходила, никого вокруг не видела, ничего не хотела слушать. Да ещё и он стал появляться на улице время от времени в надежде её увидеть. Когда мы проходили мимо него, он смотрел на нас глазами больной собаки. Потом позвонила его сестра и сказала, что он порезал себе вены и лежит в больнице. Зоя рыдала часа два. Мне стало жалко их обоих, Альку, себя и я предложил развестись. Мы развелись, но, как остаться без Алика, я не представлял. Я предложил, что сын останется со мной, она не была против. Вскоре они поженились. Только время от времени они ругаются, а Зоя приходит ко мне плакать и просить совета. Это началось лет через пять после их женитьбы. В последнее время у основной массы с деньгами напряжонка, Зою сократили, её мужу зарплату платят нерегулярно, приходится выручать.
– Почему? Ты такой жалостливый?
– Да нет. Ей не к кому больше податься. С сестрой у неё очень натянутые отношения, родители и сестра мужа не могут ей простить того, что она была замужем, пока он был в армии. Я встретил её случайно, когда она пыталась сдать на лом в ювелирной мастерской кольцо, которое я ей подарил после рождения Алика. Выходило, что за это кольцо ей могут дать по цене лома только долларов тридцать. Она стояла и чуть не плакала. У неё в это время болел младший ребенок. Деньги были нужны и как минимум раза в три-четыре больше, чем ей давали. Я подумал, что в какой-то мере в её неприятностях виноват и я. За ошибки всегда нужно платить. Тогда, когда мы встретились, я был намного старше и должен был быть умнее. Если уж тянуло трахаться, то стоило это сделать хотя бы без последствий. И ещё… пять лет назад это была единственная женщина, которая, не знаю уж в силу каких причин, хотела, чтоб я остался жив…
– Если она бывает здесь, то почему её не воспринимает сын?
– Не знаю. Возможно, он никогда не думал о ней как о матери. Он хорошо к ней относится, всегда вежлив с ней, но не больше, чем с хорошей знакомой. Он её даже матерью никогда не называл. Просто Зоя.
– Он не спрашивал, почему вы развелись?
– Спрашивал. Я ему объяснил, насколько смог, что виновных нет или только я. Он сказал, что я не виноват, что он поступил бы примерно также. Вообще Алик у меня парень не глупый, знает, что папа далеко не монах, по поводу женщин вопросов не задает и воспринимает их как должное.
– И много у тебя женщин? – Ника улыбнулась.
– Более чем достаточно.
– И ты обо всех так заботишься?
– По мере возможности стараюсь, чтоб от меня обиженным никто не ушел.
– Та, на которой ты собирался жениться второй раз, тоже ушла не обиженная?
– Она не ушла, – глухо после паузы сказал Владислав. – Её убили. Её и моего брата-близнеца, Валентина.
– Извини, – Нике стало неловко. – Я не хотела.
– Ничего страшного. Ты ведь не знала.
– Это её фотография на камине?
– Да. Её звали Дина.
– Давно это случилось?
– Ровно пять лет назад. Поэтому у меня сегодня и не лучший день.
– Все ясно. Скверно. Прими мои соболезнования.
– Спасибо…
– Если я тебе мешаю, может мне лучше уйти?
– Нет. Не могу я оставаться один в этот день. Не уходи.
– Зачем ты тогда отправил телохранителя?
– Это не то. Телохранители появились после смерти Валика и Дины, когда я вышел из больницы, – пояснил он. – Меня от них мутит. Это маленькая уступка дяде. Жаль старика.
– Почему ты был в больнице? Так сильно переживал их смерть?
– Нет. Я сильно переживаю её до сих пор и, буду переживать, наверное, до конца своих дней. Просто меня тогда тоже постреляли, и я провел три месяца в больнице. Из них месяц в коме в реанимации. Никто не надеялся, что я оттуда выйду.
– Только твоя бывшая жена за тебя переживала?
– Алька, дядя, несколько человек друзей.
– А родители? Ты все время говоришь про дядю.
– У меня нет родителей. Отец погиб, когда нам с Вальком было по шестнадцать лет. С тех пор нами занимался дядя. Бабушка и дедушка умерли почти семь лет назад, но он был уже в возрасте и с двумя такими балбесами, как мы, им было тяжело справиться. У Дана – это мой дядя – жена умерла во время родов, и он женился второй раз только десять лет назад.
– А мать?
– У нас не было матери, – жестко произнес он.
– Как не было? – удивилась Ника.
– Она бросила нас, когда нам было двенадцать лет.
– Почему бросила? Ты ведь не говоришь, что твоя бывшая жена бросила твоего сына?
– Все выглядело иначе. В конце концов, если б я не предложил, чтобы она оставила Алика со мной, она бы не оставила его. Она никогда меня не упрекала, что я нищий, никогда не позволяла себе меня оскорблять и никогда не говорила, что мой сын такой же бестолковый, как и я. Если бы возникла необходимость позаботиться об Алике, она бы это сделала честно. Наша мамочка смоталась с любовником, устроив при этом грандиозный скандал, мои и Валька слезы и уговоры остаться действия не возымели. С тех пор я ни разу не плакал вот уже двадцать пять лет. Мы только услышали, что мы такие же никчемные тряпки и бестолочи, как наш отец. Когда отец разбился на машине, на третий день нам сказали, что надежды нет. Мы узнали у Дана её адрес и поехали к ней. Она разговаривала с нами на пороге и поинтересовалась, что нашей семейке от неё нужно. Когда убили Валика, она даже не всплакнула и не появилась на похоронах. Сказала Дану, что нам лучше её не беспокоить. Нет у меня матери, – между бровями у него залегла морщина.
– Да, не очень-то веселая история, – Ника вздохнула.
– Тебе со мной тяжело? – Владислав с какой-то мольбой в глазах посмотрел на неё. – Хочешь уехать?
– Нет, все нормально. Извини за нескромный вопрос. Сколько тебе лет, если твоему сыну уже пятнадцать? По твоему виду я думала, что тебе не больше тридцати.
– Тридцать семь, тридцать восьмой год. Алик в этом году закончил девятый класс, завтра последний звонок.
– Ты с такой гордостью говоришь о своем сыне, – Ника улыбнулась. – Похоже, ты ним очень гордишься.
– Я его очень люблю. Я вообще люблю детей. А гордиться мне есть чем, Алик тянет на золотую медаль, знает четыре языка, кроме русского, украинского и белорусского и, вообще, малый хоть куда.
– Ты его специально заставлял или он сам?
– Сам. Не хочет нарушать традиции семьи.
– Ты тоже был золотым медалистом и знаешь четыре языка?
– И я, и Валик, и отец, и Дан, и дедушка, и бабушка. Только знал Валик и знаю я не четыре языка, а семь. Притом на хорошем уровне.
– Ты переводчик?
– Бизнесмен. А до этого не состоявшийся пианист и состоявшийся врач-реаниматор. Тебе-то хоть есть восемнадцать лет? И что делаешь ты?
– Ошибаешься. Мне уже двадцать. А ещё я учусь на четвертом курсе университета.
– Двадцать, – он вздохнул и качнул головой. – Как хорошо было, когда мне было двадцать лет. Не было этих проблем, нас было двое…
– Раз бизнесмен и в тебя стреляли, остается предположить, что тебя замучил рэкет?
– Должны были убить меня, а не Валентина. Пожалуй, стоит все рассказать, чтоб не напускать тумана. Я и Валик собирались жениться. Хотели отгулять классную свадебку в один день. Я – с Диной, он – со совей невестой. У его невесты был умный брательник, который решил, что делить его сестрице с кем-то этот дом и наши бабки совсем ни к чему. У неё был ключ. Утром, когда мы завтракали, она позвонила по телефону и спросила Валика. Они собирались куда-то ехать за какими-то особенными перчатками под свадебное платье. Валик шепнул, чтоб я сказал, что он уже уехал, поехал заправить машину и вскоре будет у неё. Я так и сказал. Мы продолжали очень весело завтракать – он, я и Дина. Дина ночевала у меня. Мне позвонили. Я договаривался с одним парнем, ювелиром, о том, что он сделает по моему заказу к свадьбе для Дины браслет, кольцо и сережки. Я вышел в эту комнату, чтобы она не слышала, о чем я буду говорить. В это время умный братец моей не состоявшейся свояченицы взял у нее ключ и вошел в дом. Увидев в кухне Валика, он принял его за меня, и дважды в него выстрелил, потом выстрелил в Дину, так как лишние свидетели ему были совершенно ни к чему, а когда повернулся, увидел меня. Тут он сообразил, что слишком сильно напутал, и оставлять нельзя никого. Он выстрелил в меня. В кухне шевельнулась Дина, он снова выстрелил в неё, я попытался встать и тогда он разрядил в меня остатки обоймы. Услышав так много выстрелов, в дом вбежала его сестрица, увидела три, как они оба решили, трупа и лужи крови и начала орать. Он попытался смыться, но выстрелы услышала не только она, но и соседи; а ещё, она так громко орала, что смыться ему не удалось. Валик умер сразу, Дина, не приходя в себя, через два часа, я остался жив.
– Что с ними было?
– Ему дали «вышку», а она тронулась умом и до сих пор сидит в закрытой психушке. А я вот маюсь с охраной, – он попытался улыбнуться, но улыбки не получилось.
– Не стоит смеяться, если тебе не хочется.
– Хорошо, и пытаться не буду.
– Ты её любил?
– Да, очень. Знаешь, я никого не любил до неё и очень долго после.
– Значит, у тебя все-таки кто-то есть? – Ника улыбнулась.
– И, да и нет. Впрочем, это неважно, – он почему-то смутился. – Я отношусь к тем людям, у которых либо все сразу, либо никогда.
– Что ты имеешь в виду?
– Женщин. Я не о постельных отношениях, а о чем-то более важном.
– Счастливая она, – вздохнула с тоской Ника.
– Кто? – не понял Владислав.
– Та, кого ты любишь. А вот меня не любит никто, кроме мамы с папой.
– Твои мама с папой уехали надолго?
– Откуда ты знаешь, что они уехали? – Ника смотрела на него растерянно и удивленно.
– Не знаю. Мне так показалось.
– Скоро приедут. На днях.
– А что не любит тебя никто, ты ошибаешься.
– Ничего я не ошибаюсь. Боже мой! Мне двадцать лет, мои подруги выходят замуж, с кем-то встречаются, а я как… не знаю как кто!
– Девочка моя, тебе только двадцать лет. Вся жизнь у тебя впереди.
– Ты говоришь так, чтобы меня успокоить?
– Нет.
– У меня уже появился комплекс, что я не способна никому нравиться как женщина.
– Это действительно только комплекс.
– Скажи, я тебе могла бы понравиться?
– Ты мне нравишься, – он посмотрел на неё исподлобья. – И сейчас я жалею об одном, что мне тридцать семь лет, я старый неврастеник и не имею на тебя никакого права, а для тебя найдется какой-нибудь молодой мальчик и будет с тобой счастлив.
Ника ошарашено смотрела на него. Она не могла понять, серьезно он говорит или шутит. Владислав ей очень нравился, но услышать подобное признание она никак не ожидала.
– Что ты так смотришь на меня? Я что похож на ненормального?
– Нет. Просто мне никто никогда такого не говорил.
– Хочешь ещё кофе? – спросил он, глядя вниз.
– Хочу.
– Я сейчас вернусь.
Ника посидела немного одна в комнате и пошла за ним на кухню. Владислав сидел и курил. На плите стояла емкость с белым песком, а в ней турка с кофе. Он поднял на неё глаза и спросил:
– Скучно стало?
– Я думала, что скучно стать может тебе, – Ника подошла к нему и рукой коснулась его волос. – Какие у тебя красивые волосы, цвет просто удивительный, вроде бы даже с голубизной.
– Это седина.
– Седина? – удивилась Ника.
– Да. Я вообще-то от природы белый, а когда из больницы вышел, стал таким.
– Все равно красиво. Говорят, ранняя седина у мужчин признак мудрости.
– Лучше бы я был полным дураком, чем так мудрости добавлять.
– Напрасно ты так, – она продолжала гладить его по белым волосам. – Вот увидишь, у тебя все еще будет хорошо.
– Успокоить меня хочешь? – он вымученно улыбнулся. – Только не стоит меня жалеть, я этого не люблю.
– Я говорю то, что думаю, и совсем не пытаюсь с тобой сюсюкать или жалеть тебя, – Ника убрала руку и села напротив него.
1 2 3 4 5 6