Фредерик Кольдевин всю ночь ходил по западному берегу реки вместе с господином Хольменгро и его людьми. Они доходили вверх до водопада. Теперь они тихо сидят в комнате, занимаемой консулом в Сегельфоссе и пишут запродажную. Старик Кольдевин и жена извиняются за сына: он скоро придет. Они просят не ждать его. После завтрака старики пошли прогуляться по полям и лугам, так что Хольменгро и консул могли спокойно переговорить за завтраком.
– Посмотри-ка, Виллац, что там делается внизу? – говорит старый Кольдевин во время прогулки.
Поручик уже давно заметил, что какие-то люди взобрались на крышу старой церкви. Он знает, что это значило, но делает вид, что ничего не замечает.
– Они, должно быть, снимают крышу, – отвечает он.
– Зачем? Разве церковь продана? Пойдем, спросим.
– Для вас далеко, дорогой друг.
– Вовсе нет. Пойдем, спросим.
Они пошли к церкви, и старый Кольдевин получил ответ на свой вопрос: король, этот Тобиас Хольменгро из Уттерлея, купил церковь и теперь приказал срыть ее до основания. За работу принялось десять человек. Мало-помалу Кольдевин узнал, что господин Хольменгро намеревается выстроить себе дом на месте старой церкви. На западном берегу уже роют землю для фундамента набережной.
– Смотрите, сколько там народу…
Старик Кольдевин повернул обратно в поместье, но шел медленнее.
– Ты был прав, Виллац, туда дальше, чем я думал, – сказал он, взяв поручика под руку. – Да, правда, много простора в Сегельфоссе.
На пригорке они встретили Хольменгро, Он вежливо поклонился и поблагодарил за завтрак и гостеприимство. Он извинился за свое позднее появление вчера и сказал, что консул был необыкновенно любезен и проходил с ним всю ночь.
Поручик с удивлением заметил, что Хольменгро был худой и жилистый человек, когда не накутывал на себя несколько шарфов. Ему пришлось представить гостей друг другу» но он сделал это в коротких словах.
– Да, да, большие земли в Сегельфоссе, – сказал старый Кольдевин, останавливаясь, чтобы перевести дух.– А там у тебя подрастает хороший молодой лесок; маленький Виллац будет богатым человеком. Он тебе останется благодарен впоследствии; ну, теперь пойду почитать немного к себе в комнату, я всегда читаю до обеда.
– Во-первых, – начал консул, – я должен передать тебе его благодарность за завтрак.
– Он уже выразил ее лично, – ответил поручик.
– А извинился за вчерашнее? Сказал, почему явился так поздно? Удивительно умный человек этот Хольменгро, – гений! У него человек двадцать рабочих, он им платит до талера в день, а это – деньги, думает Хольменгро, надо извлечь из них пользу! Таким образом, он употребляет ночь, чтобы сделать покупку и осмотреть участок, а в шесть часов они у него уже за работой. Как тебе это кажется! Ни одной минуты не теряется.
– Такая настойчивость почти незнакома мне, – ответил поручик.– Лучше я уж, по примеру покойного отца стану искать клад деда, – прибавил он и улыбнулся.
– Я не знаю, привела ли его настойчивость к чему-нибудь, – сказал консул.– Ну, об этом можешь судить сам. Вот условие.
Поручик не читает его; он стоит и держит его в руках.
– Главное, чтобы фру Адельгейд одобрила дело.
– Фру Адельгейд довольна.
– Я говорил с твоим отцом. Он, очевидно, подозревает кое-что. Он ушел к себе в комнату, глубоко задумавшись.
– Ты не хочешь прочесть условие?
– Потом. Благодарю тебя за большую услугу. Фредерик Кольдевин с минуту молчит и потом говорит:
– Удивительно!
– Что? Извини, милый Фредерик, если я сказал что-нибудь…
– Удивительно, что для тебя главное, чтобы фру Адельгейд одобрила продажу.
Мне хочется сказать тебе кое-что по поводу вчерашнего, да и сегодняшнего. Так можете рассуждать о продаже ты да мой отец, а мне просто хотелось в свое время употребить другие приемы. Ты не гонишься за деньгами, ты всегда твердо стоял на ногах, ты мог всегда тратить деньги, а мне приходилось их зарабатывать. Понимаешь, Виллац, зарабатывать?
– И я часто нуждался в деньгах, – сказал поручик.
– Ты? Не может быть?!
– У меня были большие траты.
– А разве у тебя нет также тайных источников, которыми ты можешь пользоваться, разве у тебя под землей нет неистощимых богатств?
– Да, если бы они были!
– Они были у отца.
– Да? Ну, а у меня их теперь нет. Ты говоришь, у отца были? Меня самого часто удивляло, откуда у него что берется.
– Я теперь скажу тебе это в ответ и еще кое-что прибавлю: он их получал от меня.
Поручик не поверил своим ушам, и лицо его выразило недоумение.
– Да, он получал их через меня в течение половины человеческого века. Без того он бы обанкротился.
Молчание.
Оба несколько минут сидят, погруженные в мысли.
– Прошу тебя не давать ложного толкования тому, что я открыл тебе. Я это сказал тебе, чтобы несколько подняться в твоих глазах. И я вижу, каким почетом окружен мой отец, настоящий земельный король, но теперь это уже умерло. Это отошло в давно прошедшие времена. Время опередило.
– Да, время опередило нас, – задумчиво говорит поручик.
– Я, само собой разумеется, не говорю о тебе. Тут были другие резервы.
– Которые он использовал?
– Которые он не использовал. Как я говорил вчера: многое остается в большом поместье, когда даже война коснется его. Использовал?
Консул смеется, чтобы одобрить друга, или почему другому.
– Что, если я, например, купил реку?
– Реку?
– Половину реки, половину водопада, половину горного озера, – я тоже показался бы тебе чудаком, покупающим все воду да воду. Сколько тебе за нее?
Поручик улыбнулся.
– Я это сказал не шутя. Половину реки с водопадом и горным озером.
– Бери реку, если хочешь. Она твоя.
– Я продал ее сегодня ночью.
– Да? Как ты разбогател от того!
– Погоди. Чтобы знать, какую сделку я устроил, я прежде должен знать твою цену. Назначь пену за землю. Он не скуп; он сказал, что ни в чем не любит стесняться. Он купил всю полосу земли по западному берегу от озера, шириной в пятьдесят локтей, а у моря вдвое шире, – так пришлось по плану.
Молчание.
– Не подумай, что я не ценю твоей большой услуги, – сказал поручик, – но говоря откровенно, ты продал землю и… воду Сегельфосса без всякой выгоды для меня… Цена? Пусть себе берет реку. Лесопилка, мельница и кирпичный завод могут прекрасно стоять и на моей стороне.
– Конечно.
– Так пусть себе берет реку. Полоса земли не шире пятидесяти локтей. Да и земля не дорогая, без леса; вдоль реки растет только ивняк, везде один камень. Но все же земля. И я желал бы получить за нее хоть что-нибудь.
– Сколько?
– Сколько? Дорогой Фредерик, во всяком случае – для меня недостаточно. Мне нужно много. Здесь все приходит в упадок, Виллаца надо послать учиться, каждый день огромный расход, поля истощены… Две тысячи талеров, – дорого? Ну, тысячу? Уж и не знаю.
– Прочти бумагу.
– Спасибо, после…
– Чтобы указать характер сделки, я расскажу тебе, за сколько продал реку. Хольменгро сказал, что у него есть небольшая мельница где-то на краю света, и вот, если он поселится здесь, ему хочется пустить в ход что-нибудь подобное, и для этого ему нужна половина реки. Я – купец, и ответил, что это будет стоить дорого. «Почему дорого?» – спросил он. Я подумал: «Многое что продавал я на своем веку, но реки не случалось продавать. Моему другу вовсе не улыбнется продажа его реки, – ответил я, – если бы даже за нее предложили три-четыре тысячи талеров, так он только бы посмеялся на это».
– Да ты с ума сошел! Три-четыре тысячи!
– Нет, ты слушай дальше. Господин Хольменгро замечательный человек. Он ответил мне, что, хотя он не знает здешних цен на реки, но очень желает приобрести эту большую красивую реку, а также водопад. Он везде побывал и высчитал вместе с озером по международным ценам. Он полагает, что за реку можно дать шесть тысяч талеров. Конечно, в таком случае и земля перейдет к нему.
Продолжительная тишина.
– Он издевался над тобой, – сказал поручик.
– Да ведь это включено в условие.
Перед Виллацем Хольмсеном встают золотые перспективы, им овладевает странная слабость, он скользит, разворачивает условие, снова сворачивает, вдруг начинает улыбаться и спрашивает дрожащими губами:
– Но может случиться… Ведь это только условие, а не деньги?..
– Мне вторично приходится выразить свое почтение к замечательному человеку – Тобиасу Хольменгро, – говорит консул.– Он уплатил наличными.
– Уплатил?
Фредерик Кольдевин сразу вырос! Он расстегивает сюртук и вынимает из кармана большие, огромные деньги.
– Это за реку, – говорит он.– Это за землю вдоль реки. Всего восемь тысяч талеров. Господин Хольменгро пошел так далеко потому, что, по его словам, «вид уж очень хорош». Перечти, хотя и я считал, – верно. Уф! Чуть не разорвал карман, вынимая!..
Да, как величествен был в эту минуту Фредерик Кольдевин.
Поручик же был совершенно ошеломлен, губы его раскрылись, но он не говорил ни слова. И вдруг остолбенение этого странного человека закончилось смешной выходкой. Он заложил руки за спину и переодел кольцо на правую руку: в последнее время он носил его на левой.
– Да, правда, – сказал он, вставая. – Ты не спал всю ночь, поди приляг.
ГЛАВА IX
Хольменгро работает с многочисленными рабочими; у него десятник для деревянных работ и десятник для каменных, он нанимает всех лошадей, каких достает, и платит за них хорошо. Но платит не поденно, а с воза. При этом оказывается, что старая церковь под верхней обшивкой выстроена из великолепного леса.
Вся окрестность оживилась: это было хорошо и дурно. Сегельфосс превратился в ярмарку, повсюду – шум, взрывы в горах, народ и повозки по дорогам. К берегу приставали яхты с лесом и колониальными товарами, печами, обоями, мебелью, тюками и ящиками, большими ящиками; приходили рабочие и просили работы.
Хольменгро жил в усадьбе. «Это само собой разумеется», – сказал поручик. «Еще новая, большая любезность с вашей стороны», – ответил Хольменгро. Десятники также поселились в усадьбе, у каждого своя комната в флигеле для прислуги. Кругом в домах и хижинах жители обогащались, принимая к себе на житье рабочих по два шиллинга за ночь.
Пока Кольдевины жили в Сегельфоссе, не проходило ни одного дня, чтобы старик и его жена не совершали прогулки в восточном направлении, но непременно по лугам и лесам, лежавшим в восточной части Сегельфосса.
– Большие владения в Сегельфоссе, – каждый день повторял старик.
А жена его, уже зная это замечание наперед, отвечала:
– Да, большие; я не подозревала, что они так обширны.
Хольменгро казался по-прежнему человеком простым и деликатным. Когда консул Фредерик рассказывал ему о том, как старики сокрушаются о продаже участков, он пытался примирить их с этим, дать им хорошее понятие о себе, он вставал, когда они входили, и стоял, пока они не садились, он не навязывался, но пользовался случаем оказать им внимание. Однажды он подсел к ним и начал рассказывать кое-что о своей семье, о жене, умершей в Мексике, о том, что он ждет весны, чтобы привезти сюда детей, за которыми поедет сам.
Хольменгро постоянно извинялся за беспокойство, вносимое им в Сегельфосс и выражал надежду, что худшее скоро кончится, так как у него много народу.
– И тогда у вас в Сегельфоссе снова водворятся приятная тишина и спокойствие, – заключал он свою речь.
– Что нас касается, – отвечал старый Кольдевин, – это еще не так неприятно: мы скоро уезжаем.
Но перед отъездом поручик советовался с другом-консулом, в какую школу отправить Виллаца.
– Это должна быть школа широкого типа, – говорил поручик, – дающая, кроме познаний, воспитание, развитие, приучающая к образованной среде, – одним словом, школа для Хольмсена. Какого мнения Фредерик об Англии?
– Хорошая школа есть в Харроу, – ответил консул. Он знал это через своих знакомых. Ксавье Мур мог бы присмотреть там за Виллацом.
Консул тотчас написал Ксавье Муру и предупредил его. Консул Фредерик не забыл в последний раз перед отъездом поболтать с иомфру Сальвезен.
– Боже, как вы меня испугали, господин консул, я и не видала вас, – воскликнула иомфру, и они стали разговаривать через окно кладовой.
– Я стоял и любовался вами, – могу сказать, что всякий мужчина залюбовался бы.
– Ха! ха! ха! Опять начинается!
– Я уезжаю; в последний раз мы говорим с вами. Я пришел, чтобы положить конец.
– Ха! ха!
– Не смейтесь. Это доказывает пренебрежение к моим чувствам, которого я не заслуживаю. Но мне теперь уже нечего больше сказать. Когда вы несколько лет тому назад дали слово другому, для меня все было кончено. Теперь я принял решение и пришел посоветоваться с вами, какой способ лучше. Думаю, хлороформ?
– Да вы с ума сошли, консул! Ха-ха-ха! Вы меня заставляете так смеяться, что я, должно быть, ни на что непохожа, – говорит иомфру Сальвезен и слегка поправляет прическу.
– Смех в подобную минуту может означать две вещи: или для вас все нипочем, и в таком случае это не делает вам чести, или вы смеетесь, чтобы не плакать.
– Да, – отвечает иомфру Сальвезен, – я смеюсь, чтобы не плакать.
– Благодарю вас, – произносит консул.– Вот именно это я подразумеваю, говоря, что хочу покончить все, это исход не лучший, но при данных обстоятельствах, сносный. В эту минуту в вашем сердце шевельнулось чувство, за которое благодарю вас. Горечь смягчилась во мне, я могу теперь наслаждаться воспоминаниями.
– Бедный вы! Какая будущность.
– Надежда, что там устроюсь лучше.
– Ха! ха! ха! – против воли хохочет экономка.– Но о таких вещах не следует говорить слегка.
– Когда я буду лежать при последнем издыхании в одной из моих кроватей, разбросанных по всему свету, я вспомню о вас. Неужели вы сомневаетесь, чтобы вспомнил?
– Нет, нет…
– А вы как ответите?
– Я сяду здесь в кладовой и стану выть целый день – или это случится ночью?
– Темной ночью.
– Досадно! Нельзя же будить людей.
– Женщина, женщина, ты шутишь с душой, находящейся при последнем издыхании! Иомфру Сальвезен, дайте мне руку.
– Хорошо, только подождите минуту. Экономка тщательно вытирает руки.
– Благодарю вас. Теперь прощайте, иомфру Сальвезен, всего лучшего! Это я вам желаю.
– Прощайте, господин консул! Спасибо и вам.
Консул уходит, но оборачивается.
– Ах, да! Во время моего путешествия по северной Норвегии я встретил на пароходе одного человека.
– Пастора? Вы уже рассказывали.
– Ах, он был пастор? Не может быть…
– Вы рассказывали случай с пастором.
– Невозможно, чтобы он был пастором? Я вам рассказывал случай. Не помню.
– О пасторе, у которого было три сына.
– Нет, такого случая я вам не рассказывал. Должно быть, вам говорил тот, кому вы дали слово, и, вероятно, он рассказал вам что-нибудь ужасное. Три сына и еще незаконные?
– Господи, не заставьте меня помереть со смеху, – кричит иомфру Сальвезен.
– Ах, как вы, женщины, играете нами, мужчинами!– говорит консул.– Я встретился на пароходе с человеком, рассказавшим тоже кое-что по этому поводу. На лице у него лежал отпечаток скорби и страдания; вы уже догадываетесь о причине. Женщина погубила его. Каким образом? «Она лгала мне, – говорил этот человек, – она уверяла, что, кроме меня, у нее никого нет.
А, в конце концов, оказался еще ухаживатель». Я, Фредерик Кольдевин, заметил как можно деликатнее: «Это заставило вас сильно страдать?» «Да, – ответил он, – я страшно страдал. Но меня утешило, что оказался третий предшественник». «Ах, Боже мой! – сказал я, Фредерик, всплеснув руками, – да это была настоящая гостиница любви». «Гостиница? – сказал он, подумав.– Я бы сказал, „приют“. Мы все любили ее, и она приютила нас».
Консул собрался уходить.
– Хорошо, что вы уходите, – сказала иомфру Сальвезен, – иначе я не знаю, что бы сделала. Ха! ха! ха! Это ужасно!
– Ну, что вы!
– Да, говорю прямо. Но, право, всегда приходится несколько бояться ваших рассказов, господин консул.
– А ваш жених лучше?
– Мой жених?
– Помните пастора с тремя незаконными ребятами.
– Ха-ха-ха! Право, не стану больше болтать с вами.
– Прощайте, иомфру Сальвезен.
– Прощайте. Милости просим в будущем году.
Повседневная жизнь в Сегельфоссе течет уже не тихо и однообразно. Хольменгро все изменил. Масса народа, лошадей, пение каменщиков, взрывы мин, скрип лебедок с яхт, – все это кладет отпечаток чего-то вульгарного и тревожного на хольмсеновское поместье.
«Но разве в городах лучше? – раздумывал поручик, утешая себя, – можно жить по-барски и среди шума. Да, но настоящая барская жизнь в тишине. Вот теперь у нас кишмя кишат люди и лошади, носят и возят сено; в былые времена тут работал бы целый полк под начальством парня Мартина, а теперь нашествие чужестранцев».
Но ничего не дается даром.
На следующий день, после отъезда Кольдевина, поручик встретил девушку Давердану и сказал ей:
– Теперь наши вечера кончены. Мы не будем больше читать.
Давердана краснеет и бледнеет, бормоча:
– Я и вчера не забыла, но барыня послала меня за башмаками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Посмотри-ка, Виллац, что там делается внизу? – говорит старый Кольдевин во время прогулки.
Поручик уже давно заметил, что какие-то люди взобрались на крышу старой церкви. Он знает, что это значило, но делает вид, что ничего не замечает.
– Они, должно быть, снимают крышу, – отвечает он.
– Зачем? Разве церковь продана? Пойдем, спросим.
– Для вас далеко, дорогой друг.
– Вовсе нет. Пойдем, спросим.
Они пошли к церкви, и старый Кольдевин получил ответ на свой вопрос: король, этот Тобиас Хольменгро из Уттерлея, купил церковь и теперь приказал срыть ее до основания. За работу принялось десять человек. Мало-помалу Кольдевин узнал, что господин Хольменгро намеревается выстроить себе дом на месте старой церкви. На западном берегу уже роют землю для фундамента набережной.
– Смотрите, сколько там народу…
Старик Кольдевин повернул обратно в поместье, но шел медленнее.
– Ты был прав, Виллац, туда дальше, чем я думал, – сказал он, взяв поручика под руку. – Да, правда, много простора в Сегельфоссе.
На пригорке они встретили Хольменгро, Он вежливо поклонился и поблагодарил за завтрак и гостеприимство. Он извинился за свое позднее появление вчера и сказал, что консул был необыкновенно любезен и проходил с ним всю ночь.
Поручик с удивлением заметил, что Хольменгро был худой и жилистый человек, когда не накутывал на себя несколько шарфов. Ему пришлось представить гостей друг другу» но он сделал это в коротких словах.
– Да, да, большие земли в Сегельфоссе, – сказал старый Кольдевин, останавливаясь, чтобы перевести дух.– А там у тебя подрастает хороший молодой лесок; маленький Виллац будет богатым человеком. Он тебе останется благодарен впоследствии; ну, теперь пойду почитать немного к себе в комнату, я всегда читаю до обеда.
– Во-первых, – начал консул, – я должен передать тебе его благодарность за завтрак.
– Он уже выразил ее лично, – ответил поручик.
– А извинился за вчерашнее? Сказал, почему явился так поздно? Удивительно умный человек этот Хольменгро, – гений! У него человек двадцать рабочих, он им платит до талера в день, а это – деньги, думает Хольменгро, надо извлечь из них пользу! Таким образом, он употребляет ночь, чтобы сделать покупку и осмотреть участок, а в шесть часов они у него уже за работой. Как тебе это кажется! Ни одной минуты не теряется.
– Такая настойчивость почти незнакома мне, – ответил поручик.– Лучше я уж, по примеру покойного отца стану искать клад деда, – прибавил он и улыбнулся.
– Я не знаю, привела ли его настойчивость к чему-нибудь, – сказал консул.– Ну, об этом можешь судить сам. Вот условие.
Поручик не читает его; он стоит и держит его в руках.
– Главное, чтобы фру Адельгейд одобрила дело.
– Фру Адельгейд довольна.
– Я говорил с твоим отцом. Он, очевидно, подозревает кое-что. Он ушел к себе в комнату, глубоко задумавшись.
– Ты не хочешь прочесть условие?
– Потом. Благодарю тебя за большую услугу. Фредерик Кольдевин с минуту молчит и потом говорит:
– Удивительно!
– Что? Извини, милый Фредерик, если я сказал что-нибудь…
– Удивительно, что для тебя главное, чтобы фру Адельгейд одобрила продажу.
Мне хочется сказать тебе кое-что по поводу вчерашнего, да и сегодняшнего. Так можете рассуждать о продаже ты да мой отец, а мне просто хотелось в свое время употребить другие приемы. Ты не гонишься за деньгами, ты всегда твердо стоял на ногах, ты мог всегда тратить деньги, а мне приходилось их зарабатывать. Понимаешь, Виллац, зарабатывать?
– И я часто нуждался в деньгах, – сказал поручик.
– Ты? Не может быть?!
– У меня были большие траты.
– А разве у тебя нет также тайных источников, которыми ты можешь пользоваться, разве у тебя под землей нет неистощимых богатств?
– Да, если бы они были!
– Они были у отца.
– Да? Ну, а у меня их теперь нет. Ты говоришь, у отца были? Меня самого часто удивляло, откуда у него что берется.
– Я теперь скажу тебе это в ответ и еще кое-что прибавлю: он их получал от меня.
Поручик не поверил своим ушам, и лицо его выразило недоумение.
– Да, он получал их через меня в течение половины человеческого века. Без того он бы обанкротился.
Молчание.
Оба несколько минут сидят, погруженные в мысли.
– Прошу тебя не давать ложного толкования тому, что я открыл тебе. Я это сказал тебе, чтобы несколько подняться в твоих глазах. И я вижу, каким почетом окружен мой отец, настоящий земельный король, но теперь это уже умерло. Это отошло в давно прошедшие времена. Время опередило.
– Да, время опередило нас, – задумчиво говорит поручик.
– Я, само собой разумеется, не говорю о тебе. Тут были другие резервы.
– Которые он использовал?
– Которые он не использовал. Как я говорил вчера: многое остается в большом поместье, когда даже война коснется его. Использовал?
Консул смеется, чтобы одобрить друга, или почему другому.
– Что, если я, например, купил реку?
– Реку?
– Половину реки, половину водопада, половину горного озера, – я тоже показался бы тебе чудаком, покупающим все воду да воду. Сколько тебе за нее?
Поручик улыбнулся.
– Я это сказал не шутя. Половину реки с водопадом и горным озером.
– Бери реку, если хочешь. Она твоя.
– Я продал ее сегодня ночью.
– Да? Как ты разбогател от того!
– Погоди. Чтобы знать, какую сделку я устроил, я прежде должен знать твою цену. Назначь пену за землю. Он не скуп; он сказал, что ни в чем не любит стесняться. Он купил всю полосу земли по западному берегу от озера, шириной в пятьдесят локтей, а у моря вдвое шире, – так пришлось по плану.
Молчание.
– Не подумай, что я не ценю твоей большой услуги, – сказал поручик, – но говоря откровенно, ты продал землю и… воду Сегельфосса без всякой выгоды для меня… Цена? Пусть себе берет реку. Лесопилка, мельница и кирпичный завод могут прекрасно стоять и на моей стороне.
– Конечно.
– Так пусть себе берет реку. Полоса земли не шире пятидесяти локтей. Да и земля не дорогая, без леса; вдоль реки растет только ивняк, везде один камень. Но все же земля. И я желал бы получить за нее хоть что-нибудь.
– Сколько?
– Сколько? Дорогой Фредерик, во всяком случае – для меня недостаточно. Мне нужно много. Здесь все приходит в упадок, Виллаца надо послать учиться, каждый день огромный расход, поля истощены… Две тысячи талеров, – дорого? Ну, тысячу? Уж и не знаю.
– Прочти бумагу.
– Спасибо, после…
– Чтобы указать характер сделки, я расскажу тебе, за сколько продал реку. Хольменгро сказал, что у него есть небольшая мельница где-то на краю света, и вот, если он поселится здесь, ему хочется пустить в ход что-нибудь подобное, и для этого ему нужна половина реки. Я – купец, и ответил, что это будет стоить дорого. «Почему дорого?» – спросил он. Я подумал: «Многое что продавал я на своем веку, но реки не случалось продавать. Моему другу вовсе не улыбнется продажа его реки, – ответил я, – если бы даже за нее предложили три-четыре тысячи талеров, так он только бы посмеялся на это».
– Да ты с ума сошел! Три-четыре тысячи!
– Нет, ты слушай дальше. Господин Хольменгро замечательный человек. Он ответил мне, что, хотя он не знает здешних цен на реки, но очень желает приобрести эту большую красивую реку, а также водопад. Он везде побывал и высчитал вместе с озером по международным ценам. Он полагает, что за реку можно дать шесть тысяч талеров. Конечно, в таком случае и земля перейдет к нему.
Продолжительная тишина.
– Он издевался над тобой, – сказал поручик.
– Да ведь это включено в условие.
Перед Виллацем Хольмсеном встают золотые перспективы, им овладевает странная слабость, он скользит, разворачивает условие, снова сворачивает, вдруг начинает улыбаться и спрашивает дрожащими губами:
– Но может случиться… Ведь это только условие, а не деньги?..
– Мне вторично приходится выразить свое почтение к замечательному человеку – Тобиасу Хольменгро, – говорит консул.– Он уплатил наличными.
– Уплатил?
Фредерик Кольдевин сразу вырос! Он расстегивает сюртук и вынимает из кармана большие, огромные деньги.
– Это за реку, – говорит он.– Это за землю вдоль реки. Всего восемь тысяч талеров. Господин Хольменгро пошел так далеко потому, что, по его словам, «вид уж очень хорош». Перечти, хотя и я считал, – верно. Уф! Чуть не разорвал карман, вынимая!..
Да, как величествен был в эту минуту Фредерик Кольдевин.
Поручик же был совершенно ошеломлен, губы его раскрылись, но он не говорил ни слова. И вдруг остолбенение этого странного человека закончилось смешной выходкой. Он заложил руки за спину и переодел кольцо на правую руку: в последнее время он носил его на левой.
– Да, правда, – сказал он, вставая. – Ты не спал всю ночь, поди приляг.
ГЛАВА IX
Хольменгро работает с многочисленными рабочими; у него десятник для деревянных работ и десятник для каменных, он нанимает всех лошадей, каких достает, и платит за них хорошо. Но платит не поденно, а с воза. При этом оказывается, что старая церковь под верхней обшивкой выстроена из великолепного леса.
Вся окрестность оживилась: это было хорошо и дурно. Сегельфосс превратился в ярмарку, повсюду – шум, взрывы в горах, народ и повозки по дорогам. К берегу приставали яхты с лесом и колониальными товарами, печами, обоями, мебелью, тюками и ящиками, большими ящиками; приходили рабочие и просили работы.
Хольменгро жил в усадьбе. «Это само собой разумеется», – сказал поручик. «Еще новая, большая любезность с вашей стороны», – ответил Хольменгро. Десятники также поселились в усадьбе, у каждого своя комната в флигеле для прислуги. Кругом в домах и хижинах жители обогащались, принимая к себе на житье рабочих по два шиллинга за ночь.
Пока Кольдевины жили в Сегельфоссе, не проходило ни одного дня, чтобы старик и его жена не совершали прогулки в восточном направлении, но непременно по лугам и лесам, лежавшим в восточной части Сегельфосса.
– Большие владения в Сегельфоссе, – каждый день повторял старик.
А жена его, уже зная это замечание наперед, отвечала:
– Да, большие; я не подозревала, что они так обширны.
Хольменгро казался по-прежнему человеком простым и деликатным. Когда консул Фредерик рассказывал ему о том, как старики сокрушаются о продаже участков, он пытался примирить их с этим, дать им хорошее понятие о себе, он вставал, когда они входили, и стоял, пока они не садились, он не навязывался, но пользовался случаем оказать им внимание. Однажды он подсел к ним и начал рассказывать кое-что о своей семье, о жене, умершей в Мексике, о том, что он ждет весны, чтобы привезти сюда детей, за которыми поедет сам.
Хольменгро постоянно извинялся за беспокойство, вносимое им в Сегельфосс и выражал надежду, что худшее скоро кончится, так как у него много народу.
– И тогда у вас в Сегельфоссе снова водворятся приятная тишина и спокойствие, – заключал он свою речь.
– Что нас касается, – отвечал старый Кольдевин, – это еще не так неприятно: мы скоро уезжаем.
Но перед отъездом поручик советовался с другом-консулом, в какую школу отправить Виллаца.
– Это должна быть школа широкого типа, – говорил поручик, – дающая, кроме познаний, воспитание, развитие, приучающая к образованной среде, – одним словом, школа для Хольмсена. Какого мнения Фредерик об Англии?
– Хорошая школа есть в Харроу, – ответил консул. Он знал это через своих знакомых. Ксавье Мур мог бы присмотреть там за Виллацом.
Консул тотчас написал Ксавье Муру и предупредил его. Консул Фредерик не забыл в последний раз перед отъездом поболтать с иомфру Сальвезен.
– Боже, как вы меня испугали, господин консул, я и не видала вас, – воскликнула иомфру, и они стали разговаривать через окно кладовой.
– Я стоял и любовался вами, – могу сказать, что всякий мужчина залюбовался бы.
– Ха! ха! ха! Опять начинается!
– Я уезжаю; в последний раз мы говорим с вами. Я пришел, чтобы положить конец.
– Ха! ха!
– Не смейтесь. Это доказывает пренебрежение к моим чувствам, которого я не заслуживаю. Но мне теперь уже нечего больше сказать. Когда вы несколько лет тому назад дали слово другому, для меня все было кончено. Теперь я принял решение и пришел посоветоваться с вами, какой способ лучше. Думаю, хлороформ?
– Да вы с ума сошли, консул! Ха-ха-ха! Вы меня заставляете так смеяться, что я, должно быть, ни на что непохожа, – говорит иомфру Сальвезен и слегка поправляет прическу.
– Смех в подобную минуту может означать две вещи: или для вас все нипочем, и в таком случае это не делает вам чести, или вы смеетесь, чтобы не плакать.
– Да, – отвечает иомфру Сальвезен, – я смеюсь, чтобы не плакать.
– Благодарю вас, – произносит консул.– Вот именно это я подразумеваю, говоря, что хочу покончить все, это исход не лучший, но при данных обстоятельствах, сносный. В эту минуту в вашем сердце шевельнулось чувство, за которое благодарю вас. Горечь смягчилась во мне, я могу теперь наслаждаться воспоминаниями.
– Бедный вы! Какая будущность.
– Надежда, что там устроюсь лучше.
– Ха! ха! ха! – против воли хохочет экономка.– Но о таких вещах не следует говорить слегка.
– Когда я буду лежать при последнем издыхании в одной из моих кроватей, разбросанных по всему свету, я вспомню о вас. Неужели вы сомневаетесь, чтобы вспомнил?
– Нет, нет…
– А вы как ответите?
– Я сяду здесь в кладовой и стану выть целый день – или это случится ночью?
– Темной ночью.
– Досадно! Нельзя же будить людей.
– Женщина, женщина, ты шутишь с душой, находящейся при последнем издыхании! Иомфру Сальвезен, дайте мне руку.
– Хорошо, только подождите минуту. Экономка тщательно вытирает руки.
– Благодарю вас. Теперь прощайте, иомфру Сальвезен, всего лучшего! Это я вам желаю.
– Прощайте, господин консул! Спасибо и вам.
Консул уходит, но оборачивается.
– Ах, да! Во время моего путешествия по северной Норвегии я встретил на пароходе одного человека.
– Пастора? Вы уже рассказывали.
– Ах, он был пастор? Не может быть…
– Вы рассказывали случай с пастором.
– Невозможно, чтобы он был пастором? Я вам рассказывал случай. Не помню.
– О пасторе, у которого было три сына.
– Нет, такого случая я вам не рассказывал. Должно быть, вам говорил тот, кому вы дали слово, и, вероятно, он рассказал вам что-нибудь ужасное. Три сына и еще незаконные?
– Господи, не заставьте меня помереть со смеху, – кричит иомфру Сальвезен.
– Ах, как вы, женщины, играете нами, мужчинами!– говорит консул.– Я встретился на пароходе с человеком, рассказавшим тоже кое-что по этому поводу. На лице у него лежал отпечаток скорби и страдания; вы уже догадываетесь о причине. Женщина погубила его. Каким образом? «Она лгала мне, – говорил этот человек, – она уверяла, что, кроме меня, у нее никого нет.
А, в конце концов, оказался еще ухаживатель». Я, Фредерик Кольдевин, заметил как можно деликатнее: «Это заставило вас сильно страдать?» «Да, – ответил он, – я страшно страдал. Но меня утешило, что оказался третий предшественник». «Ах, Боже мой! – сказал я, Фредерик, всплеснув руками, – да это была настоящая гостиница любви». «Гостиница? – сказал он, подумав.– Я бы сказал, „приют“. Мы все любили ее, и она приютила нас».
Консул собрался уходить.
– Хорошо, что вы уходите, – сказала иомфру Сальвезен, – иначе я не знаю, что бы сделала. Ха! ха! ха! Это ужасно!
– Ну, что вы!
– Да, говорю прямо. Но, право, всегда приходится несколько бояться ваших рассказов, господин консул.
– А ваш жених лучше?
– Мой жених?
– Помните пастора с тремя незаконными ребятами.
– Ха-ха-ха! Право, не стану больше болтать с вами.
– Прощайте, иомфру Сальвезен.
– Прощайте. Милости просим в будущем году.
Повседневная жизнь в Сегельфоссе течет уже не тихо и однообразно. Хольменгро все изменил. Масса народа, лошадей, пение каменщиков, взрывы мин, скрип лебедок с яхт, – все это кладет отпечаток чего-то вульгарного и тревожного на хольмсеновское поместье.
«Но разве в городах лучше? – раздумывал поручик, утешая себя, – можно жить по-барски и среди шума. Да, но настоящая барская жизнь в тишине. Вот теперь у нас кишмя кишат люди и лошади, носят и возят сено; в былые времена тут работал бы целый полк под начальством парня Мартина, а теперь нашествие чужестранцев».
Но ничего не дается даром.
На следующий день, после отъезда Кольдевина, поручик встретил девушку Давердану и сказал ей:
– Теперь наши вечера кончены. Мы не будем больше читать.
Давердана краснеет и бледнеет, бормоча:
– Я и вчера не забыла, но барыня послала меня за башмаками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24