Арсиноя была настолько уверена в своей власти надо мной и в своей красоте, что приказала Анне раздеться донага, чтобы я собственными глазами смог убедиться в том, как дорого сумеем мы продать ее.
— Как видишь, я не позволила ей портить кожу, испещряя ее, подобно сиканам, шрамами и узорами, — сказала Арсиноя. — Также я научила ее удалять волосы с тела, как это делают гречанки, и заставляю ее каждый день мыться. Холодная вода закалила ее груди, видишь, как они торчат, твердые, как каштаны. Потрогай сам, Турмс, если мне ты не веришь. Дотронься и до ее ладоней, чтобы убедиться, какие они мягкие, хотя она и делает всю тяжелую работу. Я велю ей каждый вечер втирать в кожу ту мазь, которую я сама готовлю из меда, птичьих яиц и козьего молока. Кроме того, я научила ее красиво ходить и танцевать несложные танцы.
Анне было стыдно, и она избегала моего взгляда, хотя и стояла с высоко поднятой головой. Но вдруг она не выдержала, закрыла лицо руками, разрыдалась и выбежала из пещеры. Ее плач испугал детей, и они забыли о волчонке. Кошка немедленно воспользовалась этим: схватив зверька, она куда-то помчалась. Когда я нашел ее, беззащитный волчонок был уже мертв, мало того, мерзкая тварь с урчанием доедала его. Охваченный негодованием, я схватил камень и размозжил кошке голову. И только сделав это, я вдруг осознал, насколько же ненавидел ее все это время. Мне внезапно показалось, что я освободился от зла, которое долго и упорно преследовало меня.
Оглядевшись вокруг, я заметил небольшую ямку, бросил туда кошачьи останки и присыпал их камнями. Потом я захотел нарвать мха, чтобы прикрыть камни, — и тут увидел Анну, которая принялась торопливо помогать мне.
Я бросил на нее виноватый взгляд и стал оправдываться:
— Я случайно убил кошку. Я вовсе не хотел этого.
— Ты сделал правильно. Кошка была очень плохая и всегда мучила мышей, прежде чем съесть их. Я все время боялась, что она выцарапает детям глаза, если оставить их без присмотра. Она очень ревновала свою хозяйку.
Мы старательно укладывали мох и листья, наши руки соприкасались, и мне было приятно дотрагиваться до теплых девичьих пальцев.
— Я не скажу Арсиное, что разбил голову ее кошке, — сообщил я.
Анна посмотрела на меня лучистыми глазами.
— И не надо, — сказала она. — Кошка часто бродила по ночам, и хозяйка опасалась, что ее сожрет какой-нибудь зверь.
— Анна, — спросил я, — понимаешь ли ты, что я буду связан с тобой, если у нас появится общая тайна?
Она подняла глаза, без страха взглянула на меня и сказала:
— Турмс, я связана с тобой еще с тех пор, как ты позволил мне оказаться в твоих объятиях при свете луны на лестнице храма Кримисса.
— Тайна эта, конечно, невеликая, — продолжал я, — но я не люблю ссор… хотя я никогда еще не лгал Арсиное.
От ее нежного взгляда мне стало теплее, однако я совершенно не испытывал желания. Мне даже в голову не приходило, что в этой жизни я могу возлечь с какой-то другой женщиной, не с Арсиноей. По-моему, Анна это поняла, потому что она покорно опустила голову и встала так резко, что цветок упал из ее волос на землю.
— Турмс, разве это ложь, если утаиваешь то, что знаешь? — спросила она, наступив на цветок грязной подошвой.
Я ответил:
— Все очень сложно. Разумеется, я солгу Арсиное, если сделаю вид, будто понятия не имею, куда подевалась ее любимая кошка. Но я так привязан к своей жене, что не хочу делать ей больно, рассказывая о совершенном мною жестоком поступке. Ради Арсинои я промолчу, но даже такая ложь навсегда останется со мной и будет жечь мне сердце.
Анна рассеянно дотронулась до своей груди, прислушалась к биению сердца и призналась:
— Да, ты прав, Турмс, ложь обжигает человеку сердце, и я уже чувствую жжение.
Но при этом она странно улыбнулась, посмотрела на меня и воскликнула:
— О, как приятно мне лгать ради тебя, Турмс!
И она убежала. Мы порознь вернулись в пещеру и больше никогда не говорили об этом. Арсиноя какое-то время горевала о кошке, но потом забыла о ней: у нее было множество забот с детьми. Кроме того, она оплакивала кошку не потому, что жалела ее, а из-за уязвленного тщеславия: ведь она потеряла то, чего не было ни у кого из сиканов. Что же до меня, то я совсем не скучал без льстивого кошачьего мурлыканья.
4
На берегу реки разбил свой лагерь тирренский купец. Обычно он на небольшом корабле привозил в Панорм соль, платил там налог, а потом грузил товар на ослов и отправлялся в глубь сиканских лесов. С ним были три раба и слуги. Они разожгли большой костер, чтобы отпугнуть диких зверей и одновременно выказать свое миролюбие, прикрепили к мешкам с солью ветки деревьев и легли спать, зажав такие же пышные ветви в руках. Они были очень встревожены, так как о сиканах ходили леденящие кровь слухи, хотя никто никогда не утверждал, будто те способны убить человека, прибывшего к ним с зеленой веткой в руке.
Не нарушая их сна, мы бесшумно подошли в лагерю и тихо расположились у костра в ожидании рассвета. Сиканы в сравнении с прочими людьми были очень молчаливы, но несколько раз мне приходилось слышать, как они болтают — быстро, глотая слова, бездумно.
Когда настало утро и рыба стала плескаться в блестящей воде реки, я поднялся и принялся нетерпеливо бродить по берегу, ибо меня разбирало любопытство: по соседству с тирренским купцом спал некий чужеземец, закутавшийся в прекрасный шерстяной плащ. У него была аккуратно подстриженная кудрявая борода, и он явно предпочитал хорошие и дорогие мази и притирания. Я никак не мог взять в толк, что такой человек может делать в обществе обычного купца, да еще в сиканских лесах.
Именно он и проснулся первым, вздрогнул, открыл глаза, сел — и тут же увидел разукрашенных полосами сиканов, неподвижно стоящих у потухшего костра. Чужестранец пронзительно закричал и стал шарить руками по земле, ища меч. К счастью, тут проснулся купец и успокоил его, уверив, что оснований тревожиться нет. Сиканам не понравилось внимание стольких чужаков, и они бесшумно исчезли в лесу — даже ветки не шелохнулись. Я же остался вести переговоры с купцом, как это было принято. Но я знал — они видят и слышат все, что я делаю и говорю, хотя их самих никто бы не заметил. Я думаю, разрисовывать себе лица они стали именно потому, что так было легче укрыться в лесу и слиться со стволами, листьями и тенью от деревьев.
Когда незнакомец встал и начал протирать глаза, я увидел, что он был в штанах; значит, он прибыл издалека и служил персам. Этот молодой светлокожий мужчина надел соломенную шляпу с широкими полями, чтобы укрыться от лучей восходящего солнца, и удивленно спросил:
— Мне приснилось — или я и в самом деле только что видел, как отсюда в лес уходят деревья? Во сне меня преследовал чужой бог, и я так испугался, что проснулся от собственного крика.
К моему удивлению, он говорил по-гречески, на языке, которого не понимал тирренский купец. Чтобы не выдать, что я не сикан, я обратился к нему на ломаном греческом с примесью сиканских слов.
— Откуда ты явился, пришелец? — спросил я. — Ты так странно одет. Что ты делаешь в наших лесах? Ведь ты не купец. Может быть, ты жрец, или колдун, или исполняешь какой-то обет?
— Да, я исполняю обет, — быстро ответил он, обрадовавшись, что я говорю на понятном ему языке.
Тиррен почти ничего не понял из того, что мы говорили. Как я потом узнал, он за деньги позволил незнакомцу сопровождать себя. Выслушав ответ, я сделал вид, что этот человек больше не интересует меня, и довольно долго разговаривал только с тирреном, пробуя его соль и осматривая товары. Он то и дело подмигивал мне, давая понять, что в соли у него спрятаны всякие железные изделия. Видимо, он подкупил таможенников в Панорме. Беседовал я с тирреном на жар гоне моряков, который состоял из греческих, финикийских и тирренских слов, Он принимал меня за сикана, в молодости попавшего в рабство и проданного в гребцы, а затем сумевшего убежать обратно в родные леса. Я спросил его о незнакомце, и он презрительно покачал головой и ответил:
— Это всего-навсего сумасшедший грек, который попусту тратит время, путешествуя с востока на запад, чтобы познакомиться с разными народами и их обычаями. Он скупает вещи, которыми давно уже никто не пользуется. Мне кажется, у сиканов он хочет выменять ножи из кремня и деревянные чаши. Ты можешь отдать ему вес, что хочешь, только заплати мне за посредничество. Он не умеет торговаться, и не будет никакого греха в том, если ты его обманешь. Это испорченный человек, который не знает, куда девать деньги.
Грек недоверчиво прислушивался к разговору и, когда наши взгляды вновь встретились, быстро сказал:
— Не такой уж я никчемный человек. Будет лучше, если ты выслушаешь меня, прежде чем ограбить.
И он поступил так, как принято поступать с варварами, которых хотят ублажить, а именно: потряс кошельком, улыбнулся и произнес:
— У меня здесь маленькое кожаное гнездышко с золотыми птичками. Но я взял с собой только несколько, а остальных оставил дома.
Я покачал головой и сказал:
— У нас, сиканов, деньги не водятся. Он развел руками и ответил:
— Тогда выбери, что хочешь, из товаров купца, а я заплачу ему. Он-то знает толк в деньгах.
Я хмуро заявил:
— Не привык я принимать подарков непонятно за что. Ты носишь штаны, и я не верю тебе. Мне еще не приходилось встречаться с такими людьми.
Он пояснил:
— Я служу великому персидскому царю, поэтому и вынужден каждый день облачаться в штаны. Я приехал из Сузы, его столицы. Из Ионии я плыл вместе со Скитом, бывшим тираном Занклы. Но жители Занклы не захотели, чтобы у них опять был Скит, ибо они предпочитают Анаксилая из Регая. Ну вот, а теперь я путешествую по Сицилии ради собственного удовольствия и пополнения знаний о народах мира.
Я промолчал. Он внимательно посмотрел на меня, удрученно покачал головой и сказал:
— Меня зовут Ксенодот. Я иониец, ученик знаменитого Гекатая, но во время войны я попал в плен и стал рабом великого царя.
Заметив, как изменилось мое лицо, он быстро пояснил:
— Я только считаюсь рабом. Не пойми меня неправильно. Если бы Скит вернулся в Занклу, меня возвели бы в ранг его советника. Скит сбежал в Сузы, потому что великий царь является другом всех изгнанников. Но великий царь еще и ученый, его врач, который родом из Кротона, пробудил у него интерес к наукам, в особенности ко всему тому, что касается греческих городов в Италии и на Сицилии. Однако его интересуют и все другие народы тоже — и те, о которых ему рассказывали, и те, о которых он пока ничего не знает. Великий царь хотел бы с ними познакомиться и готов посылать дары их вождям. Ему интересно, что это за люди и как они живут.
Он внимательно посмотрел на меня, погладил кудрявую бороду и продолжал:
— Собирая сведения о разных народах, великий царь расширяет круг своих знаний и таким образом служит всему человечеству. В его сокровищнице хранится копия карты мира, которую Гекатей изготовил из бронзы, и великий царь хочет знать как можно больше, так как боги решили, что он должен стать отцом всех народов.
— Поэтому-то он так по-отечески поступил с ионийскими городами, особенно с Милетом, самым способным из его детей, — ответил я презрительно.
Ксенодот недоверчиво спросил:
— Откуда ты знаешь греческий, сикан? Ты, который рисуешь на лице полоски и ходишь в звериных шкурах? И что тебе известно об Ионии?
Я счел нужным немного похвастаться и сказал:
— Еще я умею читать и писать и плавал во многие страны. Как и почему — тебя не касается, пришелец, но я знаю куда больше, чем ты думаешь.
Тогда он очень заинтересовался мною, и сказал:
— Если дело обстоит именно так и ты действительно много знаешь, то наверняка согласишься с тем, что даже любящий отец вынужден иногда пороть расшалившихся детей для их же собственного блага. Это я о Милете. Но для своих друзей великий царь — самый щедрый господин, мудрый и справедливый владыка. Он навел порядок в своем государстве, и его наместники следят, чтобы во всех его странах царили законы и радость. Одним словом, он подобен дереву, которое бросает тень на весь мир, и в тени этого дерева хорошо живется всем без исключения.
— Ты забываешь о зависти богов, Ксенодот, — вставил я.
— Мы живем в новое время, — ответил он. — Так что оставим разговоры о богах болтунам. Ионийские мудрецы умнее всех бессмертных. Великий царь поклоняется только огню, ибо из огня происходит все сущее и в огонь же превращается. Но великий царь почитает, конечно же, и богов, и людей, над которыми он стоит, и посылает дары в их храмы.
— Разве один из ионийских мудрецов не учит нас, что все течет и изменяется, что все лишь неверное мерцание пламени? — спросил я. — Его имя Гераклит из Эфеса, если мне не изменяет память. Или, может быть, ты считаешь, что он почерпнул свои знания от персов?
Ксенодот с уважением посмотрел на меня и сказал одобрительно:
— Ты ученый и много знаешь. Мне очень хотелось встретиться с Гераклитом, когда я был в Эфесе, но, по-моему, он зол на весь мир, иначе с чего бы ему удаляться в горы, чтобы собирать лекарственные травы? Великий царь отправил ему письмо с требованием подробного изложения всех тонкостей его учения, но Гераклит отказался принять послание, а только блеял, как коза, пугая всех, и бросал камни в посыльного; он даже до даров, которые тот ему оставил, не дотронулся. Однако великий царь не рассердился на поведение Гераклита, сказал лишь, что чем старше он сам становится и чем лучше узнает людей, тем больше ему хочется блеять, как коза, и питаться травами.
Я засмеялся:
— Твой рассказ самый интересный из всех, которые я слышал о великом царе. Возможно, и я захотел бы стать ему другом, если бы не жил в безлюдных лесах и не одевался в звериные шкуры.
Ксенодот погладил бороду и многозначительно проговорил:
— Мне кажется, мы понимаем друг друга. Заканчивай поскорее свои дела с тирреном, и мы с тобой отправимся в твой дом. Извини, что я так бесцеремонен, но мне очень хочется познакомиться с вождями сиканов и продолжить нашу беседу.
Но я отрицательно покачал головой и ответил:
— Если ты дотронешься до закопченного камня в очаге сикана, тебе придется пользоваться его гостеприимством и гостеприимством его племени до самой смерти. Видишь ли, сиканы не привыкли показываться чужим иначе, как только во время войны, но даже тогда их вожди непременно надевают деревянные маски, а воины раскрашиваются до неузнаваемости.
— Ловкие ли они воины? И сколько у них племен, и какое оружие? — быстро спросил Ксенодот.
Я отлично знал, что сиканы не спускают с меня глаз, по-прежнему затаившись на опушке леса, поэтому я громко произнес, лениво перекладывая товары тиррена и роясь в мешках с солью:
— На равнине они ни на что не годятся, так как их охватывает страх при одном виде лошади или собаки. Но вот в своих лесах им нет равных в бою. Многие сотни лет их пытались уничтожить, однако из этого ничего не вышло. Они делают стрелы из кремня, и у них есть прочные деревянные копья, которые они закаливают в огне. Из всех металлов они больше всего ценят железо и умеют ковать его, когда оно попадает к ним в руки.
Чтобы пояснить свои слова, я открыл мешок с солью и вытащил из него этрусский нож и сверкающий серп. Когда я поднял их, по лесу прокатился невнятный шум. Ксенодот удивленно посмотрел вокруг, а тиррен быстро дал пощечины своим слугам и приказал им лечь лицом на землю, чтобы они не видели, что происходит. После этого он с готовностью развязал остальные мешки и извлек оттуда провезенные контрабандой железные предметы. Мы уселись на землю и стали торговаться и торговались до тех пор, пока тиррен не сказал жалобно:
— У меня сложилось было впечатление, что времена изменились к лучшему и торговля наладилась благодаря тому, что сиканы стали пользоваться помощью людей, знающих иностранные языки. Но теперь я убедился, что прежде столковаться с сиканами было куда проще — ведь они даже не показывались, а лишь выкладывали для обмена свой товар.
Ксенодот потерял терпение и, потрясая кошелем, спросил:
— Сколько стоят эти вещи? Я куплю их и подарю сиканам, и дело будет наконец сделано.
Меня так рассердила его глупость, что я взял его кошель и сурово произнес:
— Уходи-ка ты отсюда подобру-поздорову вместе с этим достойным тирреном да не забудь прихватить с собой слуг. Погуляешь по лесу, послушаешь птиц, а к полудню вернешься. Может, тогда ты узнаешь о сиканах побольше.
Он страшно раскричался и даже обозвал меня вором, так что купец вынужден был схватить его за руку и силой увлечь за собой. Едва они скрылись из глаз, как появились сиканы, причем не только из нашего племени, но и из некоторых соседних. Многие принялись танцевать радостный танец солнца, несколько человек побежало за товаром, чтобы предложить купцу как можно больше. К полудню у реки уже лежала целая гора всякой всячины:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59