А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Вода хрустальной струей ударилась о чугунные стенки.
— Это потому, что я не мужчина?
Он не ответил. Он занялся чисткой чеснока. Тонкая кожица хрустела у него под пальцами, знакомый запах щекотал ноздри. Он попытался сосредоточиться на этом. На простых вещах. Уголком глаза он видел ее ноги, туфли с пряжками, скошенные каблуки, чулки, аккуратно заштопанные разными нитками. Ее ноги были стройными и сильными, с икрами изящной формы. Женщина. Он прикусил язык.
— Это на вкус будет просто ужасно, — сказала она. Он прижал руку к сердцу.
— Подумать только, а я был так уверен в себе, что отпустил своего шеф-повара сегодня пораньше.
— Я могла бы сделать все лучше.
Он положил чеснок на стол.
— Как?
Она пожала плечами.
— Я знаю как.
— Так скажите мне.
Она посмотрела на него из-под ресниц, медленно сжимая и разжимая руки.
— Вы будете меня учить?
Он фыркнул.
— Я всегда рад узнать новый рецепт варки лука, но, честно говоря, учить вас не буду.
— У меня настоящий талант готовить. И меня этому учили. Я отлично могу вести дом. — Она равнодушным взглядом окинула хаос, царивший в полутемной кухне. — Я могу вести все ваши дела, вести счета. Уже к следующей весне огород будет давать достаточно, чтобы прекрасно питаться, и еще останется немало на продажу. Я могу вас хорошо одеть… У меня просто талант к шитью.
— И такая скромность.
— Я могу сделать из этой развалины настоящий дом, достойный вас.
Он склонил голову набок, искоса наблюдая за ней. Она стояла очень прямо, и было очевидно, что готова и далее перечислять свои достоинства, если он заупрямится. С легкой иронией он спросил, усмехнувшись:
— Что, и вино тоже умеете делать?
— Конечно. Я делала ягодные вина каждый год и мятные настойки. И пиво.
Она говорила голосом образованного человека, ее манеры были манерами высшего общества, но перечисляла она свои умения, словно работала в услужении. Мужская одежда на ней явно принадлежала когда-то аристократу. Он позволил себе представить ее юное тело без этих одежд, стройное и гибкое, и тихо вздохнул от охватившего его желания.
Он перевел взгляд выше. Встретился с ней глазами. Она смотрела на него, не мигая.
— Я сделаю все, что хотите, — сказала она. — Я буду спать с вами.
С.Т. с такой силой рубанул по головке чеснока, что та разлетелась на куски.
Будь она проклята.
Будь она проклята, будь проклята, проклята, наблюдательная маленькая дрянь.
Он хотел сказать ей что-нибудь злое, такое, чтобы причинить ей боль, как причинило ему боль ее безжизненное деловое предложение. Но когда он увидел ее залившееся жаркой краской лицо и плотно сжатые губы, то понял, что она такая молодая, беззащитная и только с виду сильная, и злые слова застряли у него в горле.
Он сказал только:
— Нет, спасибо.
Она чуть заметно расслабилась. С.Т. занялся другой головкой чеснока. Он почувствовал, как кровь приливает к голове от того, что она испытала огромное облегчение от его отказа.
Он кинул головку чеснока в горшок вместе с кожицей и, опершись ладонями о стол, посмотрел на них. Десять пальцев, немного испачканных краской. У него две руки, одна голова… неужели он так переменился? Ни одна женщина никогда не жаловалась ни на его внешность, ни на искусство любить. Ему никогда, никогда не нужно было покупать их расположение.
Он спросил себя, неужели он пал так низко, что сейчас готов пойти на это. Сейчас, оскорбленный и возбужденный, мучительно осознавая ее присутствие в своей кухне, он не осмеливался взглянуть на нее. Три года искусство заменяло ему все: когда его одолевала тоска по женщине, он начинал работать, рисовал ураганы, лоснящихся гончих, лошадей, лепил из глины изящные формы, уставал так, что не мог больше стоять, и засыпал, сидя на стуле и все еще сжимая в руке стеку.
Он никогда не заканчивал работ. Он не мог решить, лучшая или худшая из них сейчас перед ним.
— Можно я сяду? — спросила она каким-то странным голосом.
— Да ради Бога, конечно, можете. — С.Т. повернулся и увидел, что она падает — и не успел даже собраться с мыслями, чтобы хоть руку протянуть или сделать к ней шаг, как она безжизненно рухнула на земляной пол.
Какое-то мгновение он стоял в изумлении. Затем шевельнулся; казалось, что его тело приняло решение раньше, чем мозг. Она открыла глаза как раз, когда он опустился рядом с ней на колени. Темно-синий взор замутился от испытываемого ею крайнего напряжения, краску на щеках сменила мертвенная бледность. Она попыталась приподняться.
— Я в порядке, — сказала она хрипло, не позволяя ему помочь ей.
Сердце его бешено колотилось.
— Какое там, к дьяволу, в порядке. — Он не обращал внимания на ее слабые попытки обойтись без его помощи.
Она вся горела, и даже не прикасаясь, он чувствовал жар, исходивший от нее.
— Все в порядке. — Она сделала глубокий вдох. — Все в порядке. Я не больна.
С.Т. не стал тратить время на разговоры. Он подсунул руку ей под плечи, чтобы поднять ее, но она высвободилась. Схватив его за плечо с силой, которая его крайне удивила, она вновь постаралась подняться.
— Я здорова, — настойчиво повторила она. — Я просто… давно не ела. Вот и все, — и она села, держась за него.
Он заколебался, позволяя ей опираться на него, прислонившись лбом к его плечу. Ее высокая температура опровергала ее слова. Он положил руку ей на лоб, но ее голова упала, и она снова потеряла сознание, на этот раз в его руках.
С.Т. был в панике. Она лежала белая как смерть, местами кожа ее была тронута нездоровой желтизной. Он не слышал ее дыхания. Он попытался растирать ей руки, но, поняв всю тщетность этого, поднял ее безвольное тело с пола. Шатаясь под тяжестью ноши, он поднялся на ноги, снова ощущая как все плывет у него перед глазами.
Она очнулась как раз в тот момент, когда он миновал оружейную комнату, направляясь в спальню.
— Я должна встать, — пробормотала она. — Я не могу заболеть. — Она откинула голову назад, и ее белоснежное нежное горло задрожало в стоне. — Я не… могу.
Он поднимался по винтовой лестнице, крепче прижимая ее к себе, в то время как она делала слабые попытки сопротивляться. К тому времени, как он поднялся на один этаж, он уже проклинал строителей замка, проча им геенну огненную — за неровные ступени, крутые повороты и узкие проходы, спланированные так, чтобы как можно больше помешать врагу, который захочет захватить замок. Трусливые негодяи, наверное, ждали нашествия армии карликов, умеющих скручиваться и ввинчиваться. Когда наконец он плечом толкнул дверь своей спальни, распахивая ее, головокружение пересилило с трудом сохраняемое им равновесие. Он ударился спиной о дверь и вынужден был стоять, пока земля не перестала раскачиваться под ногами, а затем, глубоко вздохнув, прошел по комнате по прямой линии к постели.
Ее тело глубоко погрузилось в перину. Поднявшаяся пыль забилась в нос — ему никогда раньше и в голову не приходило проветривать простыни: по крайней мере, постель была прохладной и сухой и хранила запах лаванды, и его тела. Она подняла на него глаза, еще раз попыталась приподняться, но снова упала, когда его руки осторожно прижали вниз ее плечи.
Она облизнула пересохшие губы.
— Не кладите меня здесь, пробормотала она. — Это ваша комната?
Он отвел с ее лба влажную черную прядь.
— Я не причиню вам вреда.
— Я должна уйти, — с отчаянием сказала она. — Оставьте меня. Не прикасайтесь ко мне.
— Я вам ничего не сделаю, ma chere.
Она оттолкнула его руку.
— Уходите. Не приближайтесь ко мне.
— Вы больны, — воскликнул он. — Я не собираюсь прибегать к насилию, послушайте, вы, маленькая дурочка. Вы же больны.
— Нет! Неправда. Не может быть. Не может быть. — Прикрыв глаза, она беспокойно заметалась в постели. Внезапно, словно сдавшись, она всхлипнула и затихла, ее странные короткие щеточки ресниц казались неуместно черными на белом как мел лице. Она вновь открыла глаза и устремила на него горящий взгляд. — Да, — сказала она осевшим голосом. — Пожалуйста, уходите. Пожалуйста. Я думала… Я надеялась… Что это просто… несвежая еда. — Она перекатилась на другой бок, вся дрожа. — Я ошиблась.
Он видел, как мучительно сотрясается все ее тело. Руки его невольно сжались в кулаки в тщетном сострадании.
— Голова, — пробормотала она, извиваясь в кровати. — О, как болит голова.
Она приподнялась на локте. Он снова заставил ее лечь и не давал подняться, ругаясь вполголоса.
От такой лихорадки умерла его мать — внезапно и ужасно. Прошли годы, казалось, десятилетия, и все, что он мог вспомнить, так это ее тело в гробу в холодном, отделанном мрамором зале во Флоренции, такое же белое и холодное, как камень. Что с ней делали эти проклятые доктора? Конечно, не то, что было нужно, но С.Т. не мог даже вспомнить, что именно. Его не звали в комнату к больной, а сам он не так уж туда и рвался: семнадцатилетний глупец, не веривший в смерть, он и представить не мог, что его импульсивная, смеющаяся, порой раздражавшая его maman больше никогда не попросит его отнести еще одно billet doux своему новому любовнику.
Девушка пыталась сбросить его руки.
— Отпустите меня. — Ей удалось вырваться. — Неужели вы не понимаете? Эта лихорадка смертельна.
— Смертельна? — Он схватил ее за запястья и крепко держал. — Вы уверены?
Она попыталась вырваться, но не смогла, и теперь лежала, тяжело дыша. В ответ на его вопрос она слабо кивнула.
— Как?
— Я… знаю.
Он повысил голос:
— Откуда вы знаете, черт побери?
Она снова облизнула губы.
— Головная боль. Лихорадка. Не могу… есть. В Лионе, — пальцы ее задрожали, — две недели назад. Мне нечем было заплатить. Очень… плохой госпитальный двор. Я ухаживала за больной девочкой.
Он уставился на нее.
— О Боже, — прошептал он.
— Как вы не понимаете? Не могла же я допустить, чтобы они выкинули ее за ворота! — Она снова вздрогнула, и казалось, что дрожь пробежала от ее руки по всему телу. — У меня не было денег. Я не могла заплатить им за постель для нее.
— А у нее была лихорадка? — вскричал он. — Imbecile.
— Да, вы правы, Imbecile. Простите меня. Я выпила лекарство. Я думала, что прошло уже много времени и теперь все в порядке. Я должна уйти. Мне нельзя было приходить. Но я не понимала, и только теперь — я была уверена, что это просто… плохая еда. Пожалуйста, оставьте меня… быстрее… и я уйду.
В деревне не было врача. В лучшем случае можно было найти повивальную бабку — и как он мог сообщить им туда? В панике он пробовал найти выход. Уже почти стемнело, а даже в середине дня уходило на то, чтобы спуститься по каньону, два часа. И где уверенность, что, узнав о лихорадке, кто-нибудь согласится пойти с ним, да еще без денег, — а о том, что денег у него нет, в деревне знали все. Кисти, холст и вино он выменивал у них зачастую на обещания, а все остальное добывал охотой и выращивал сам.
— Уходите, — невнятно повторяла она. — Не прикасайтесь ко мне. Уходите. Уходите.
Он подошел к узкому окну, толкнул раму, забранную стеклом в свинцовом переплете, и стал напряженно всматриваться в сгущающиеся сумерки. Затем, поднеся пальцы к губам, пронзительно свистнул.
Может, Немо его услышит. Он может найти Марка по запаху, оставшемуся на винной бутылке. Может, Марк подпустит к себе на сотню ярдов огромного волка с привязанной к шее запиской и не пристрелит его.
С.Т. прижался щекой к каменной стене. Краем глаза он увидел, как черная тень скользнула сквозь пролом в стене, окружавшей замок.
Сердце его сжалось от страха. Почему он никогда не рассказывал Марку о Немо? Он молчал даже тогда, когда тихую заводь деревенских сплетен нарушали волны слухов об одиноком волке, замеченном неподалеку. Какое-то природное чутье заставляло его попридержать язык. С.Т. давно привык к шелесту шепота за спиной — он жил этим многие годы. Он знал, что такое слухи. Он и сам их использовал, позволяя им вырастать из недомолвок в легенду, понимая, какую роль порой играет якобы случайно оброненное слово или многозначительная улыбка. Пусть они боятся волка, решил он тогда. Только пусть оставят его в покое, одного в своем замке, дадут рисовать ему в одиночестве — единственному, кто отваживался подниматься вверх по каньону и спокойно спать в Коль дю Нуар.
Он снова взглянул на кровать. Девушка сидела, опираясь на локоть, отвернувшись от него. Вот сейчас она спустит ноги на пол и тут же упадет — он мог с полной определенностью утверждать, что так оно и будет.
Мягко ступая, в комнату вошел Немо. Скользнув вдоль стены, он старался как можно меньше приближаться к постели. Небрежно обнюхав колени С.Т., он прижался к его ногам, с подозрением глядя на гостью.
— Да ложись же, дуреха, — сказал он, силой укладывая ее на подушку. Он оторвал кусок бумаги и торопливо набросал записку. Потом он тщательно свернул ее, чтобы не смазать уголь.
Он окинул взглядом комнату, ища, чем бы ее привязать. Нужно что-то очевидное. Безошибочно человеческое. Цивилизованное.
Снятый парик висел там, где он его оставил, — на столбике кровати. Он схватил его и стал шарить в сундуке в поисках атласных лент, которыми раньше подвязывал косичку, когда заботился о своей внешности. Найдя их, он приблизился к Немо. Волк взглянул на него, подняв голову. Бледные глаза его были спокойными и выражали полное доверие хозяину.
С.Т. привязал парик на голову Немо, аккуратно пригладил шерсть и засунул записку под парик. Он подергал его, проверяя, не сползет ли он вперед на глаза или назад, перетягивая ему горло. Немо послушно дал себя украсить таким образом. С.Т. отступил назад, и от всей нелепости картины, которую являл собою серьезный волк, он почувствовал тупую боль страха и вины.
Зачем делать это?
Он пошлет Немо в деревню, и там его обязательно пристрелят. Когда из тьмы ночи вынырнет волк, никто не будет задаваться вопросом, почему у него на голове парик.
Дьявол.
Она не стоит этого. Что он о ней знал? Капризная, беспомощная, романтическая девица. Он достаточно потерял из-за таких, как она. Он потерял Харона, наполовину утратил слух и полностью — самоуважение.
Он взглянул на нее, этот сжавшийся комочек страдания. Он хотел, чтобы она выжила. Он хотел спать с ней, потому что она была прекрасна, а он прожил без женщин целых три года, черт возьми, вот и все. Разве могло это перевесить жизнь Немо?
Она что-то тихо шептала. Он закрыл глаза и отвернулся, но стал только лучше слышать здоровым ухом ее слабый голос.
— …думаю, я… не смогу встать, — говорила она. — Вы должны уйти, монсеньор. Две недели. Двенадцать дней. Купайтесь в холодном ручье, чтобы укрепить силы. Не возвращайтесь раньше, чем через двенадцать дней. Не дайте… другим прийти раньше. Я прошу прощения… Я не должна была приходить… Но, пожалуйста, монсеньор, уходите. Не надо так рисковать.
Он опустил руку на голову Немо, на этот дурацкий парик, и провел рукой по шее волка, приглаживая мягкую шерсть на загривке.
Она не просила.
Будь проклята ее гордость, она ведь не просит о помощи.
Он резко опустился на колени, притянув к себе Немо. Он с силой обнял его, уткнувшись лицом в его плечо, чувствуя исходивший от него слабый запах дикого зверя и дикой природы. Горячий язык лизнул его в ухо, холодный нос с удивлением обнюхивал шею. Хотелось запомнить все это — надежно спрятать память о звере в глубине сердца. Затем он вскочил и схватил пустую бутылку от вина.
Он дал Немо понюхать бутылку и отдал два коротких приказа — быстро, пока не успел передумать.
Ищи людей. Ищи этого человека. Ступай.
3
С.Т. проснулся от пения птиц и приглушенного невнятного бормотания девушки, лежавшей на кровати. Он растер шею, чувствуя, что на каждой клеточке тела отпечатался след жесткого деревянного стула, на котором он, сидя спал вот уже десять дней. Холодный неприветливый рассвет заглядывал в открытое окно. Прищурившись, он посмотрел в дальний, еще темный угол комнаты.
Она опять сбросила простыню. С.Т. с трудом поднялся. Он потер глаза, пригладил волосы и сделал глубокий вдох. Место у его ног, где должен находиться Немо, было пустым, как и каждое утро последних десяти дней. На мгновение С.Т. оперся ладонями о стену и прижался лбом к холодному камню. Он уже не в силах был молиться.
Тихий шепот перешел в низкий стон. Он шумно выдохнул воздух и оттолкнулся от стены.
Девушка открыла глаза в тот момент, когда он черпаком наливал воду из ведра в треснутую глиняную чашку. Он увидел, как она заморгала и облизнула пересохшие губы. Пальцы ее нервно теребили складки белой рубашки, прячущиеся среди сбитых в кучу простыней. Ее блуждающий взгляд натолкнулся на него, и темные брови нахмурились в яростном недовольстве.
— Будьте вы прокляты, — выдохнула она.
— Bonjour. Солнышко, — язвительно отозвался он — са va?
Она закрыла глаза. Лицо ее было белым и застывшим, окаменевшим во враждебности.
— Я не хочу, чтобы вы мне помогали. Мне не нужна ваша помощь.
Он сел на край кровати, успев поймать обе ее руки в одну свою, пока она не начала с ним драться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44